Альберт Олегович Бржозовский
Гипнос
Напротив меня – как и после моего первого погружения – стояла Элис. Но теперь она была совсем другим человеком. На самом деле, она была той же мисс о’Райли, но я видел ее другой. «Вас хочет видеть мистер Биссел. Немедленно». Я вышел из кабины и меня взяли под конвой. Элис шла впереди. По бокам от меня двое охранников с электрошокерами в руках. Сзади – замыкающий с карабином.
Бюро должно было что-то заподозрить, если решило вести меня на встречу с руководителем под такой серьёзной охраной. Последний – и первый – раз, в которой мы виделись с мистером Бисселом, я был принят, как почтенный гость. Теперь меня вели к нему, как заложника. Либо они просто меня боялись.
«Мы попросим Вас надеть балаклаву и тёмные очки, Рэй, – сказала Элис, – мы не можем допустить, чтобы остальные сотрудники видели Вас в таком положении». Один из охранников вручил мне предметы, призванные сделать меня инкогнито. Я надел их, пока мы поднимались на лифте на уровень «R». Там, как и всегда, царил контролируемый хаос, приветствовавший мое появление торжественными возгласами и жиденькими аплодисментами. Не все были уверены в необходимости чествования человека, принёсшего победу, но ведомого под стражей. Для кого-то была важна победа, для кого-то – соблюдение правил. Некоторые из сотрудников трудились ради цели, некоторые – ради процесса. Некоторые желали достичь, а иные старались искупить ошибки прошлого прилежным поведением.
Я и сам не был уверен в том, что меня нужно чествовать, потому что не знал, каким образом принёс победу. Как бы ни было на самом деле, все это не имело значения, потому что я был в маске. Никто не знал, кто я. Поэтому им не к кому было привязать осуждение или одобрение. В глазах большинства сотрудников бюро я был не персоной, а обезличенным явлением. Теперь и в реальном мире мое лицо оказалось скрытым за маской.
В кабинете мистера Биссела, напротив его стола, уже сидел другой человек – в такой же балаклаве и темных очках, как были на мне. Охранники остались за дверью. Элис попросила сесть меня на второй стул – рядом с первым инкогнито.
⁃ Я нахожу странным тот факт, что уже во второй совместной операции вы остаётесь вдвоём, – сказал мистер Биссел.
⁃ Это может значить только то, что мы умеем делать свою работу, – сказал знакомый голос. Он принадлежал моей напарнице.
⁃ Неужели, мисс? Я склонен полагать, что Вы, лично Вы, не только умеете делать свою работу, но и превосходите ожидания, возложенные на Вас бюро. А также пренебрегаете полномочиями. Знаете, я не удивлён, – мистер Биссел взял банку энергетика и открыл ее, – люди, чувствующие в себе силу, или талант, или потенциал, склонны к тому, чтобы идти против чужих порядков. Такие люди не могут быть пошаговыми исполнителями. Даже если конечная точка маршрута их устраивает, то сам маршрут… никогда.
⁃ Я просто хотела внести неразбериху! – Сказала Арнелла.
⁃ И у Вас получилось. Иначе этого разговора не было бы. Мы все в замешательстве. Зачем вы уничтожили свою группу в операции «Браво»?
⁃ Я не делала этого!
⁃ Как Вам удалось справиться с мясниками?
⁃ Я не знаю, что произошло с мясниками! Я вернулась, потому что не могла ничего сделать.
⁃ Не ройте себе яму, мисс. Мы хотим знать, как вы это сделали.
Я молчал, потому что мне не задавали вопросов. В связи с этим я не понимал, с какой целью меня привели к мистеру Бисселу, да ещё под таким серьёзным надзором. Поэтому приходилось домысливать. Я предполагал, что нападками на Арнеллу мистер Биссел провоцирует меня. Но я не мог ему ничего рассказать – даже из того, что знаю, – потому что, если бы не Ронда, рассказывать было бы нечего. И я сам мог бы поверить в то, что моя напарница – жестокий своенравный виртуоз внутрисонной аннигиляции. Я жалел о том, что не успел получить комментариев от Луи Бойла, но одновременно с этим сомневался, что мне нужно их получать. Потому что не знал, чего в самом Луи больше – фанатичного желания разобраться в личном и конфиденциальном вопросе Ронды или стремления услужить бюро «Антифиар». Я не мог сказать мистеру Бисселу, что Ронда – кладезь несортированной информации. Я помнил о том, что говорил распорядитель сожжённой мной закусочной. Во мне конфликтовали тайны – величайшая сила, которой я не мог найти применения. Я не мог ни на что повлиять, хотя имел средства влияния. Средства обесцениваются, когда нет цели. Я был в тупике. Тайны были разносторонни, и любая из них могла сыграть со мной злую шутку, если раскрыть ее неподходящему человеку. А я не знал ни одного подходящего человека ни для одной из тайн.
⁃ Ладно, сэр, – обратился мистер Биссел ко мне, – Вы вышли из Джуджиона последним. Что можете сказать о результатах операции?
⁃ Все прошло успешно. Закусочная сожжена, персонал уничтожен. Там есть, над чем поработать группе Восстановления.
⁃ В чем заключался кошмар?
⁃ В том, что пока посетители не покидают заведения, они живы. Но они знали об угрозе и не могли это знание показать. Им приходилось наслаждаться жизнью под страхом смерти.
⁃ Изощренно… нам нужно выяснить, что создаёт групповые кошмары. Почему несколько гражданских могут одновременно испытывать на себе идентичный… нет, один и тот же ужас. Займитесь этим, – посмотрев на Элис, сказал он, – а вы, сэр… Люди говорят, что вы моргали на обеих операциях.
Ранил.
⁃ Что мешает Вам соблюдать правила?
⁃ В операции «Браво» мне что-то попало в глаз. Я не ожидал этого.
Элис стояла у меня за спиной. Она знала, что именно попало мне в глаз. Я вспомнил мальчонку с крыльями бабочки, чьи глаза терпели налипшую пыль.
⁃ На сегодняшней операции я испугался резкого звука. С детства боюсь их. До сих пор сердце замирает, когда кто-то надувает шарик.
⁃ И каждый раз, когда Вы моргали, все вокруг оказывались мертвы?
Ранил.
⁃ Вам не кажется это странным?
⁃ Все, что происходит в Джуджионе – странно. Я доверяю интуиции.
⁃ Тем не менее, Джуджион напрямую связан с людьми. С этим миром. Что бы Вы могли сказать о ситуации, исходя из местного опыта и логики? Не оглядываясь на общую странность Джуджиона.
Ранил.
⁃ Ничего. Моя напарница покинула Джуджион до того, как я моргнул. Именно ее резкого крика я и испугался. Я не могу отождествить ни ее поступков, ни ее саму с причиной смерти мясников и оперативной группы.
⁃ Значит, Вы думаете, что Вам повезло?
Мимо.
⁃ Я не знаю этого наверняка, но верю в это. Да и в целом, Вы знакомы с той стороной гораздо лучше, чем кто-либо из нас, поэтому если кто и способен разгадать её – то только Вы. Мы просто выполняем поставленную задачу и не задаём лишних вопросов.
⁃ Я спрашиваю, потому что вы находитесь в центре событий и можете обладать полезной информацией.
Элис вывела Арнеллу из кабинета мистера Биссела. Я остался с ним один на один.
⁃ Снимите всю эту бутафорию, Рэй. Она больше не нужна. Что Вы думаете обо всем этом на самом деле?
Он снова провоцировал меня. Рассчитывал на то, что изолированное от свидетелей общение будет другим. Мистер Биссел проверял, насколько я предан бюро. Не делу, которое было лейтмотивом происходящего, но лично мистеру Бисселу. Он вынул из ящика конверт и подвинул его ко мне.
⁃ Я понимаю, почему Вы интересовались мисс о’Райли. Она – та ещё штучка. Строгая, крутая, соблазнительная. Хотите знать, почему в ее квартире есть потайной выход в пещеру со статуей? Я лично исследовал место, в котором неизвестная сила уничтожила мою Группу. Я расскажу Вам, что это значит, если Вы расскажете мне, зачем Вы были там уже после операции «Браво».
⁃ Я сделал ошибку и, надеюсь, исправил ее.
⁃ Какую ошибку Вы сделали, Рэй?
⁃ Я оскорбил мисс о’Райли.
⁃ Как именно Вы исправили это?
⁃ Я превратил пещеру в сад. В настолько прекрасный сад, что сам не поверил своим глазам.
⁃ Значит, Вы посчитали, что подобное действие в Джуджионе может повлиять на мисс о’Райли в действительности?
⁃ Я хочу, чтобы так было.
– Кто Вам сказал, что это возможно?
– Никто.
⁃ Так и есть. Так и есть, Рэй! – мистер Биссел воспрял, – у каждого из нас есть такое место. Место, которое может рассказать о каждом из нас очень многое, если уметь слышать. Оно меняется вместе с нами. Оно одновременно является и источником нашей энергии, и хранилищем наших слабостей. Это очень противоречивое явление. Такое же, как сам человек. Вы, Рэй, коснулись самого сокровенного, что есть у мисс о’Райли. Вы посягнули на ее истину, ее силу, на ее сущность. Вы взяли на себя смелость изменить ее. Найдите это место, и Вы овладеете человеком. Так что я советую Вам поторопиться. Пока она не выстроила защиту. Если Вы хотите подчинить ее, Вам надо идти туда. Я благословляю Вас. Я хочу, чтобы Вы получили то, зачем пришли.
⁃ Нет.
⁃ Нет?
⁃ Если я захочу заполучить Элис, я сделаю это честным путём. Не исподтишка.
⁃ Вы лицемерите, Рэй.
⁃ Ни в коем случае. Я превратил пещеру в сад в надежде на то, что это позволит Элис почувствовать себя лучше после того, как оскорбил ее. Я не ищу выгоды от своего поступка и пошёл на него только потому, что в реальности Элис не хотела меня видеть. А исправлять ошибку надо было. Надо.
Мистер Биссел замолчал. Он хотел подкупить меня, великодушно соблаговолил моему погружению в корыстных целях. Рассказал, что нужно делать, дал мне билет в душу Элис. Но я не принял его дар. Для него это означало то, что и попросить меня вернуть долг он не сможет. Его план провалился. Я отказался быть марионеткой даже в обмен на сердце мисс о’Райли. А ничего более ценного он предложить не мог. Самореализация? Деньги? Повышение чувства собственной важности?
⁃ Что ж, Рэй. Это Ваше дело. Но помните: всё, что не имеем мы – имеет нас. Поздравляю с успешным выполнение операции. До новых встреч.
Мистер Биссел закончил разговор набором формальных фраз. В них не было глубокой интимности и провоцирующей проникновенности. Только разочарованная сухость и сухая разочарованность. Он встал из-за стола и пошёл к аквариуму. Я взял конверт с оплатой и вышел из кабинета. Любопытство жгло мне виски. Все, чего мне хотелось – это узнать намерения мистера Биссела. Чего он хотел? Чего он хотел?
⁃ Чего он хотел? – Спросила Элис, стоящая у двери кабинета.
⁃ Не знаю. Он предлагал мне власть над тобой в обмен на какую-то услугу, но я отказался.
Сказав это, я ушёл. Поднялся в вестибюль отеля, скрывавшего под собой штаб бюро «Антифиар», и вышел на улицу. Сыпал крупный легкий снег. Небо переливалось разноцветным заревом. Здания сияли праздничными окнами и обледенелыми фасадами. На лестнице отеля переминалась с ноги на ногу Арнелла. Увидев меня, она сказала:
⁃ Ну наконец-то. А то я тут вся уже околела.
Глава 6. Зеркало Гезелла
Пока я смотрел на неё, и не верил своим глазам, пока я думал о списке вопросов, которые написал Луи, пока я прикладывал оставшиеся усилия, чтобы не гадать о нераскрывшемся замысле мистера Биссела, пока я жалел – и укорял себя за это чувство – Элис, пока я пытался балансировать в своей новой, изменившейся до неузнаваемости жизни, мир говорил о бюро «Антифиар». Появлялось все больше людей, которые не скрывали восторга от спокойного сна. Социальные сети кишели хвалебными дифирамбами, в новостях показывали Джерри и миссис Дэйл, которые со слезами на глазах благодарили бюро за надежду на исцеление от всеобщего недуга. Медиапространство обрастало домыслами и легендами о колдунах и ясновидцах, творящих чудеса со страдающими от бессонницы людьми. Представители фармакологических компаний комментировали общественный восторг со снисходительной иронией. Они делали вид, что воспринимать всерьёз успехи бюро «Антифиар» бессмысленно, так как случаи единичны и, скорее всего, были совпадением. Но на самом деле они боялись упустить золотую жилу. «Химтек» и прочие игроки фармакологического бизнеса чувствовали, что все их многомиллионные исследования, солидный штат квалифицированных специалистов и дорогостоящие лаборатории стали предметом насмешки со стороны крошечного местечкового предприятия. Пока социальные сети пестрили разговорами о результативности процедур и терапий, предлагаемых «Антифиар», его аналитики получали все больше заявок от страдающих людей. Но никто, совершенно никто не говорил и даже не выдвигал хоть сколько-нибудь близких к правде гипотез о том, как на самом деле бюро помогает людям не видеть кошмары. Кто на самом деле помогает людям не видеть кошмары.
⁃ Как ты нашёл меня? – Спросила Арнелла, подойдя ко мне, – они тебе рассказали, кто я?
⁃ Нет. Это просто случилось.
⁃ Я давно хотела с тобой познакомиться. Нам нужно уйти отсюда. Вдруг кто-нибудь из них увидит, что мы общаемся вне Джуджиона.
Она детско хмурила брови под своей спортивной шапкой, заломленной на затылке, как у настоящей уличной хулиганки. Она пахла корицей и ментолом – от кофейни, в которой работала, и сигарет, которые курила. Арнелла с подозрением смотрела вокруг крупными карими глазищами и выпускала дым через нос. Пока мы шли, мы говорили открыто и без смущения первого знакомства. Как будто мы уже давно вот так ходили и говорили. Это происходило потому, что Джуджион сблизил нас. События, пережитые там, сплотили меня с Арнеллой. Мы оба знали, что здесь мы можем полагаться друг на друга, как и там. Мы мыслили вровень, ощущали одни и те же эмоциональные колебания от фраз и соображений, проявляющихся в разговоре. Я был уверен, что никогда и ни с кем не дискутировал так развёрнуто и много. Остальные собеседники казались мне далекими от моей точки зрения, от ее подноготной. Были неспособными разделить и развить действительно волнующие и важные темы. А Арнелла могла. И делала это не задумываясь, следуя тому же течению мысли, что и я. Джуджион сделал незнакомцев родственными душами.
Мы пришли к ней домой и быстро разделись. Быстро и неудобно, застревая в штанинах и путаясь в тонкости ее белья. Но неудобство не смутило ни меня, ни ее, потому что мы пришли не затем, чтобы красиво раздеться, а чтобы перевести неосязаемую близость в физический эквивалент. Арнелла была решительна и нежна. Я вспоминал о ее поцелуе с девушкой-мясником, которой она откусила язык, и мне было стыдно за то, что меня возбуждала память об этом. Арнелла, скорее всего, разделяла мое возбуждение и мой стыд, но это распаляло ее ещё сильнее, и она прикусывала мой язык. Напоминала. Ей было трудно достигнуть оргазма, но когда это произошло, она сдалась окончательно. Она стала хрупка и практически транслюцента – всего на несколько минут, но я видел, как вся ее защитная хулиганскость отступила. Почти утром мы вышли на стонущий от холода балкон. Немного поговорили о вечности блаженной зимы, о ее блаженной вечности и вернулись в местами влажную – будто подтаивающую – постель. Я думал о том, что когда-нибудь попрошу Арнеллу сделать несколько обнаженных фотографий в зеркале. И больше в таких фотографиях меня возбудило бы то, что они неизменны, как явление, чем силуэтные очертания женского тела. Но я мог позволить себе реагировать на такую дешевую и некультурную эротичность, потому что Арнелла совсем не глупа.
«⁃ Я никак не могу определить, – сказала она, – какой исход после попадания в автокатастрофу лучше: остаться живым инвалидом или умереть сразу».
Я невольно представлял, как Арнелла делает обнаженную силуэтную фотографию в инвалидной коляске. Не дождавшись от меня ответа, она сказала: «Скоро придёт Оскар». Оскар Браун был онейрологом и проводил когнитивную терапию – тем самым помогал Арнелле избавиться от кошмаров. Она выпила снотворное, попросила меня сварить кофе и открыть замок входной двери. Оскар появился точно в назначенное время. Он вошёл сам. Разувшись до голых ступней, он ходил вокруг Арнеллы точно по хрупкому пресному льду и носил в руках чашку с невыносимо горячим кофе, сваренным мной.
⁃ Ты останешься с ней, если она станет недееспособной? – Спросил Оскар.
⁃ Есть риск, что она станет калекой?
⁃ Гипотетически.
Я не мог быть уверен даже в том, что останусь с ней, если она будет в добром здравии. Арнелла ни разу не видела Брауна. Он приходил только когда она спала и исчезал до момента ее пробуждения. Но если бы она услышала голос Оскара на улице, в банке или кафе, то непременно узнала бы его – как узнала меня. Браун лёг рядом с Арнеллой и дважды произнёс: «Лиловые волны шипят и шуршат, на небе белила». Я сидел в кресле и наблюдал. Дыхание моей напарницы углубилось. «Ажурный пожар весенних цветений спасается бегством». Дыхание Арнеллы замедлилось. «Ветер стеклянное тело теплом оплетает». Оскар не знал о том, что моя напарница является моей напарницей и занимается уничтожением ночных кошмаров в бюро «Антифиар». Он работал на поверхности – вводил сознание в медитацию и настраивал его на безмятежность. Оскар оперировал тембром голоса, фонетическими особенностями произносимых фраз и паузами тишины. Его метод имел положительное резонансное и психологическое воздействие на сознание, но только в реальном времени. Арнелла пользовалась услугами Брауна лишь затем, чтобы не падать с ног на работе и иметь возможность добраться до бюро для борьбы с первоисточниками кошмаров. Это был замкнутый круг. Откуда она взяла силы на решительность и нежность – оставалось для меня загадкой. Под монотонный переливистый говор Оскара задремал и я. Я почувствовал в руке кожаную петлю. Затем увидел прикреплённые к ней блестящие цепи, тянущиеся к двум ошейникам. Они охватывали шеи двух идущих впереди меня девушек. Обе ступали гордо, но покорно. Под их короткими белыми платьями проступали тугие кожаные комбинации с заклепками и тонкими ремешками. Я сел на чёрный кожаный диван, появившийся в тот самый момент, когда понадобился. Девушки сняли платья и опустились на пол, чтобы слизывать с него белую кокаиновую пыль. Кожаные комбинации поскрипывали, собираясь в складки на местах изгибов плавной динамики тел. Я не видел их лиц, но знал, кто они такие. Элис и Ронда. Их плечи, скулы, шеи и ноги были покрыты микроскопическими каплями пота, придающими телам завораживающий блеск. Я не понимал, что сплю. Элис и Ронда то сближались друг с другом лицами, то отдалялись, чтобы вновь нащупать розовыми шершавыми языками крупинки алкалоида, рассыпанные по полу. Девушки не поднимали глаз выше моей обуви, потому что сверху лил бешеный белый свет, способный выжечь их глазные хрусталики. Элис и Ронда. Они протягивали к моим ногам похрустывающие в суставах руки и выкручивали шеи, непроизвольно прижимались к полу грудью, скрипя чёрными бюстгальтерами. Я не видел, что было вокруг нас, потому что никто на моем месте не видел бы этого. Элис и Ронда. Они дышали глубоко, в голос. Когда они встретились взглядами, движения остановились. Единственным признаком жизни, отличающим девушек от восковых фигур, была мелкая дрожь, бьющая оба тела. Это была моя дрожь и мой вечерний холод. Они прочли в глазах друг друга единственное желание – наброситься на меня. Обе, как по команде, сорвались с места быстрым кошачьим прыжком – готовые вонзиться зубами в мои плечи. Готовые ласкаться щеками о мои пальцы. Рвать мою одежду ярко-красными ногтями. Жадно вдыхать запах моих волос. Обхватить мертвой хваткой мою шею. Погрузить свои шершавые розовые языки в мой рот. Обсасывать мочки моих ушей. Тереться затянутыми в чёрную кожу промежностями о мои колени. Я увидел их лица, дёрнул петлю с цепями и сказал: «Сидеть». Элис и Ронда. Они сели на пол и притихли. Было ли это моим местом силы и слабостей, о котором говорил мистер Биссел? Почему именно Ронда? Почему именно Элис? Почему не Арнелла? Когда я открыл глаза, она смотрела на меня и плутовато ухмылялась – как настоящая хулиганка, замыслившая пакость ради развлечения. Она вернулась в образ.
⁃ Что тебе снилось? Кошмары?
Что мне снилось? Кошмары?
⁃ В какой-то мере. Оскар уже ушёл?
⁃ Да. Он всегда уходит раньше, чем я просыпаюсь.
Он был неприятен мне, потому что я никогда – ни до, ни после – не видел мужчину, занявшего мое место на кровати девушки так быстро. Поэтому я хотел, чтобы он уже ушёл. В нагрудном кармане моей рубашки лежала его визитка. Я сохранил верность Арнелле даже во сне – бессознательно и добропорядочно. Возможно потому, что не контролировал сон. А она так легко пустила кого-то в свою кровать сразу после близости со мной.
Я понимал, что Оскар был всего лишь терапевтом, но ревность тонка и безрассудна. Я понимал даже и то, что Арнелла могла не знать о расположении Брауна во время сеанса терапии, так как засыпала раньше, чем он появлялся и пробуждалась после его ухода. И это заставляло меня предполагать, что онейролог лёг рядом с ней из-за меня. С целью вызвать во мне ту самую ревность, потому что Арнелла была ему симпатична. Она смотрела на меня сонными глазами. Кровь густела между моих висков тем сильнее, чем больше я размышлял об Оскаре Брауне. «Ты знаешь, что циркадными ритмами обладают не только люди, но и животные? – Спросила Арнелла. А я даже не знаю ее фамилии. – Даже растения и грибы. Впервые об этих ритмах упомянул, кажется, Андростен. Он описывал походы Македонского и зачем-то проследил за положением листьев растения под названием тамаринд. Циркадный ритм – это такой механизм, который должен управлять биологическими процессами организмов в зависимости от дня и ночи, зимы и лета, горя и радости. Ну, зависимости от горя и радости подчиняются только те, кто их способен испытывать. Самое интересное в том, что большинство из тех, кто знает о циркадном ритме, воспринимают его, как результат эндогенных процессов, но его природа возникновения куда более сложная». Я почти не слушал ее, так как мои мысли были направлены в другую сторону, и не поддерживал разговор. Мне было странно то, насколько сильно на меня повлияло присутствие Брауна. Я воспринимал его появление, как предательство родственной души. Мне хотелось выспаться. Принять душ. Посмотреть кино. Я оделся и вызвал такси, наскоро простившись со своей напарницей. Когда дверь в ее квартиру закрылась за моей спиной, на меня снизошло осознание, почему оперативникам нельзя знать друг друга в лицо. Если бизнес и личные отношения разделять возможно, то связь, обретённая в Джуджионе, была неотделима от реальной жизни. Я сел в пригрохотавший к подъезду Арнеллы старый Понтиак и назвал свой адрес. За окном мелькало все, что мелькало обычно. Я не испытывал ни восторга ни отвращения от улиц; разглядывал озябших потаскух, трущихся о фонарные столбы и высокомерных леди в песцовых манто, проходящих мимо. Разглядывал измученных мамаш с извивающимися в слезной агонии чадами, и представлял, кто из моих бывших однокурсниц, хихикавших над скорбной фаллической символикой монумента Вашингтона, мог примерить не себя роли и типажи, блуждающие по улицам в иллюзии процесса достижения цели. Лил дождь. На светофоре перекрестка водитель такси посмотрел в мою сторону, но сквозь меня, сквозь стекло двери пассажира. Я инстинктивно посмотрел в ту же сторону и увидел в подворотне раскисший бездвижный силуэт. Он был мал, неказист и хрупок, отчего я ассоциировал его с бездомным животным.
– Видите? – Спросил таксист.
– Да. Это собака.
– Лежащая под дождем?
⁃ Значит, дохлая собака.
Я снова посмотрел на мутные темные очертания, оказавшиеся мне на этот раз грудой тряпья.
– Нужно посмотреть, – сказал таксист и, включив аварийный сигнал, покинул автомобиль. Таксист был грузен и крепок в прихрамывающей походке.
– Эй! У Вас вообще-то пассажир! – Крикнул я.
Я вышел на улицу, наблюдая, как таксист копается в темной бесформенной массе. Подойдя ближе, я понял, что под руками таксиста бездвижно и скомкано лежит худое женское тело. Полы обляпанного мелкими синими цветочками платья девушки задрались до пояса, и я видел, что на ней нет белья.
– У нее огнестрельное ранение в брюшную полость, – сказал водитель, – отверстие находится близко к середине живота. Возможно, поврежден костный мозг. Я опустился на колени рядом с ними. Раненая стонала, мелко тряслась изнутри, пыталась кричать, но не двигалась. У нее была грязная смуглая кожа, от которой исходил узнаваемый влажный диковатый природный запах. Мексиканка.
– Нужно вызвать скорую, – беспомощно сказал я.
Раненая обратила ко мне воспаленный, затоптанный слезами взгляд и, пища, как выпавший из гнезда птенец, до крови закусила нижнюю губу. И это были вовсе не те слезы, которые женщины обычно насильно выдавливают из себя, чтобы поставить в безвыходное положение мужчину. Это не те слезы, которые используются во имя пробуждения жалости. Не те слезы, которые обязуют свидетеля прибегнуть к устранению причины их появления. Это слезы смиренного отчаяния и принятия трагического конца.
– Вызывай, – сказал таксист. А затем обратился к девушке, сжав пальцами ее скулы и достав из кармана свободной рукой футляр с капсулами: – Я могу помочь тебе. Смотри на меня. Это – сильное обезболивающее. Сульфид морфия. Тебе нужно его проглотить.
Таксист вложил в синий рот мексиканки капсулу, но она выплюнула снадобье вместе с тягучей слюной, повисшей упругой ниткой на ее подбородке. Таксист подобрал расплывающуюся от дождевой влаги желатиновую облатку и втолкнул ее прямо в глотку раненой. Я увидел, как во рту мексиканки дергался скользкий обрубок языка, пытавшийся вытолкнуть пальцы таксиста, а затем ее челюсти сжались, и по ее зубам потекла алая кровь водителя.
– Подействует через несколько минут, – сказал он, – теперь нужно выяснить, задет ли позвоночник. Для этого ты должна попробовать двигать ногами и руками.
Тяжело дыша, мексиканка согнула левую – ближнюю ко мне – руку в локте, и я увидел, что на ее пальцах нет ногтей. Только запекшаяся бордовая сукровица вперемежку с грязью.
– Что ты делаешь? – Спросил я.
– Позвоночник в порядке, – не обратив внимания на мой вопрос, сказал таксист, – нужно прислонить ее к чему-нибудь. Обвив затылок пострадавшей белыми пальцами, таксист придерживал ее голову и взглядом указал мне на стену дома. А мексиканка цеплялась за нас мутными черными глазами. Не теми глазами, что ищут сочувствия и защиты. Не теми глазами, что смотрят с экрана, когда загримированная актриса пытается передать непонимание чужого языка. Не теми глазами, которые обычно выражают бессилие. Но теми глазами, которые больше никогда не захочется увидеть из-за боли в них.
Мы переместили девушку в полулежащее положение.
– Ткань одежды прилипла к ране, я не могу её очистить, – сказал таксист мексиканке, ощупывая ее поясницу, – удаление материи может усугубить кровотечение, а это нам с тобой сейчас совсем ни к чему. Кровь выделяется пульсациями, значит есть задетые вены. Надо сделать перевязку.
Вместе с этой фразой начал действовать морфин, и мексиканка желеобразно обмякла. Ее дыхание успокоилось, и взгляд, наполнившийся маслянистым вечерним блеском, поднялся к осыпающимся грязными каплями крышам. Облегчение – как физическое, так и психологическое – вывело на лице раненой слабую дугу улыбки. Болезненной, ненастоящей улыбки. Сбросив вымокшую и потяжелевшую сорочку, таксист скатал из нее плотный валик и перевязал рану мексиканки.
– Все было бы проще, не будь ее болевой порог настолько высоким. Ей, видимо, пришлось здорово потерпеть за свою жизнь.
После этого я открыл глаза и обнаружил себя проснувшимся в такси. Меня одолевало бессилие. Мозг пытался дать организму отдохнуть, и я засыпал бесконтрольно. Все складывалось воедино. Откушенный Арнеллой язык. Национальность официантки в «Красном слоне». Вопли в подворотне, которые я слышал по дороге в кофейню, где работала моя напарница. Все складывалось воедино и превращалось во внутрисонные образы, над которыми я не имел власти. «Все, что не имеем мы – имеет нас».
Я сделал все, как планировал – принял душ, посмотрел кино и выспался. Восстановился и привёл мысли в порядок. Дома я чувствовал себя уравновешенно и привычно. Мне это нравилось. Пока я одевался, в затылок кололи воспоминания о легкомысленности Арнеллы, разделившей со мной ложе при первой встрече. Ревность росла и систематизировалась равномерно – я не мог остановить этого фонового процесса. Мозг сам превращал мимолётный всплеск в часть моей личности. Обрабатывал опыт и делал выводы. Я мог оправдать действия своей напарницы воздействием Джуджиона, необходимостью медитативной терапии, эмоциональной податливостью на фоне отсутствия здорового сна. Я мог оправдать ее действия, но не делал этого. Пока я завтракал, меня одолевали тяготы неизвестности, связанные с Рондой. Что она думала обо мне? Помнила ли она все то, что видела? Написала ли она ответы на список вопросов Луи Бойла? Ронда была для меня энигмой. Я не знал, чего от неё ожидать, как обратить ее способности в пользу, чем заслужить ее доверие. Оно было необходимо мне, ибо доверие Ронды означало контролируемую силу в Джуджионе.
Пока я ехал к ее дому, я думал об Элис. Я хотел знать, помогло ли ей мое вмешательство в ее священный грот, и в какой позе стоит ее статуя. Мне было интересно, чем она занимается в бюро «Антифиар» сейчас, и на какую ответственность она обрекла своё трудолюбие сегодня. Я волновался за неё доселе незнакомым мне оберегающим волнением. Из царицы, за которую я ходил проливать кровь, пусть и чужую, Элис превратилась в воодушевляющего хрупкого ангела, ведущего войско света в неравный бой. Я хотел увидеть ее – просто для того, чтобы убедиться, что она справляется.
Ронда была дома. Она долго не открывала, хотя и знала, что за порогом жду я. Я предупредил ее сообщением. Она могла не хотеть меня видеть, могла сомневаться, что это действительно я пришёл к ней, могла глубоко запутаться сама в себе. У неё были причины на то, чтобы долго не открывать мне, и я относился к ее состоянию с пониманием. Ронда не приветствовала меня, когда открыла дверь, но разрешила войти. Пока я раздевался, она ушла в комнату и села на диван.
⁃ Ты ответила на список вопросов?
⁃ Да. Только, прошу, не читай.
Все ее ответы были разбросаны по обратной стороне листа с вопросами, который мне дал Луи. Некоторые абзацы Ронда писала убористым нервным почерком, иные – размашистым и трудночитаемым. Одни предложения были написаны длинными растянутыми строками, другие ютились в тесных столбцах. Несколько слов Ронда подчеркнула и соединила их стрелками с другими, обведёнными в овалы. Порядка не было, но я и не рассчитывал на него. Я держал ее записи, как драгоценный манускрипт, способный подарить небывалую силу тому, кто сможет его познать. Как артефакт, оставленный другой цивилизацией во благо следующей. Как ключ от ящика Пандоры. Едва ли я могу вспомнить, что когда-то – до или после – обладал настолько же ценным предметом. Бережно сложив листок, я убрал его под обложку паспорта. Ронда смотрела в одну точку, помешивала остывающий каркадэ и совсем не моргала. Я пошёл в ванную и включил воду. Ронда бросила ложку на белое фарфоровое блюдце и подошла к мини-бару. «Хочешь выпить?» Она достала непочатую бутылку и стала внимательно ее рассматривать.