Ричард Адамс
Чумные псы

Раф ничего не ответил.

– Мышка убегает в сточный желоб, – продолжал Шустрик. – Поэтому она и жива. Ты знаешь, где этот желоб? Я-то знаю. Когда я быстро-быстро закрываю глаза, я иногда вижу, как мелькает ее хвостик. Он у нее, видишь ли, из бумажки… мальчик сует ей бумажку в дырочку в двери, то есть в полу… каждое утро. Белохалатники сделали эту дырочку – длинную такую, узенькую – своими ножами… Ну вот, значит…

– Я тебе скажу почему. – Хриплый шепот лиса заставил Шустрика умолкнуть. – Люди завсегда так – один другому не доверяет, боятся своих, чураются. Это тебе всяк лис скажет. Ежели кто не такой же, завсегда это нутром знает, как я вон. Для началу не дам вам тут околачиваться – как туман спадет, мы уж должны быть на Щербатых утесах, где повыше, чтоб не углядели ни тебя, ни малого с его сорочиной шкурой. Нечего валандаться, пошли!

И снова они пошли по Леверской тропе. Шустрик плелся сзади, тихонько поскуливая и напевая себе под нос:

 
Белохалатник, бив баклуши,
Замазал мышке клеем уши,
Потом, поставив пред собою,
Покрасил краской голубою,
И мышка разум потеряла –
Его в молочник запихала.
И в черном молоке утоп он…
 

– Может, хватит об утопленниках? – спросил Раф. – Поешь всякую чепуху…

– Так минует время, – виновато ответил Шустрик.

– Миновать время можно и иначе.

– И миновать эти скалы. И вообще, хорошо бы как-нибудь миновать коровье дерьмо.

Дрожа на холоде, Шустрик поежился и поспешил вдогонку за двумя тенями, которые уже исчезали в тумане, стоявшем над Курганными утесами.

– Но как, помилуйте, им удалось так быстро обо всем проведать? – изумился мистер Пауэлл, протягивая обратно вырезки из «Оратора», которые доктор Бойкот несколько раньше без всяких комментариев положил к нему на рабочий стол.

– Ну, если разобраться, информации тут не очень много, – заметил доктор Бойкот. – Ничего такого, что нельзя было бы узнать в конистонской полиции. Собственно, именно оттуда это, скорее всего, и пошло.

– Но я не называл полицейскому своего имени…

– Возможно, он просто знал вас в лицо… Как бы там ни было, это не столь уж важно. Гораздо неприятнее то, что вы вообще поехали в Ситуэйт.

– А как я мог отвертеться? Полицейский сказал, что специально за мной заехал…

– И вы тут же бросили все дела и отправились с ним, будто только того и ждали. Как, однако, нехорошо, что вы так рано оказались на работе.

– Но что, черт возьми, мне оставалось делать?

– Вы должны были ответить, что Центр пока не видит оснований отрывать своих сотрудников от дела и что вы доложите обо всем директору, как только он появится на работе.

– Я, собственно, так и сказал – по крайней мере про директора, – но полицейского это не устроило.

– Он не имел права принуждать вас, Стивен. Теперь дело могут представить так, будто мы действительно имеем к нему какое-то отношение, – да вы, собственно, уже так его и представили.

– Однако, шеф, вышло бы еще хуже, если бы полицейский поехал туда один, а потом явился к нам с собакой, разве нет?

– Вовсе нет. Я бы сказал, вышло бы очень даже хорошо. В этом случае мы сказали бы ему большое спасибо, забрали бы собаку, уничтожили, а труп сожгли. Если принадлежащая вам собака опрокидывает мусорные бачки – это еще не преступление, а поди докажи, что это была та самая собака, которая нападала на овец; тем бы дело и кончилось, все было бы шито-крыто, не осталось бы даже собачьего трупа для опознания.

– Я, разумеется, прежде всего имел в виду интересы Центра…

– Не сомневаюсь. Ладно, Стивен, теперь уже все равно ничего не поправишь. Я вот что хотел сказать: в свете последних событий… вчера мне, между прочим, звонили из министерства…

– Да ну?

– Представьте себе. Я попросту пресек их расспросы о том, что случилось вчера, – впрочем, я к этому еще вернусь. Суть дела в другом: директор пришел к выводу, что, учитывая все обстоятельства, нам следует взять инициативу в свои руки и сделать коротенькое заявление для печати: что от нас сбежали две собаки, какого числа это произошло, и все. Мы не можем и дальше отмалчиваться – раз уж на Уайтхолле решили обязательно впутаться в это дело и поднять вокруг него шум. Я, впрочем, никак не пойму, с какой стати им это понадобилось. Мы находимся здесь, на месте, и, понятное дело, мы во что бы то ни стало хотели скрыть случившееся от местных жителей. Ну, задрали там парочку овец, да еще болван этот помер, хотя так никто и не доказал, что виновата именно собака, – ладно, но Уайтхоллу-то какое до всего этого дело? Да, конечно, все это очень неприятно, но это проблема сугубо местного характера.

– Может, какой-нибудь тамошний психопат-старикашка, которому других забот мало, испугался, что наш депутат парламента опять станет подкапываться под рекомендации Саблонского комитета, лицензию и все такое?

– Чушь какая! Ладно, лучше помогите мне составить заявление для печати – я хочу, чтобы все было предельно точно. А потом мы сможем наконец заняться обезьянами. Как с ними дела?

– По вашим указаниям им ввели стопроцентный о-икс-дапро в поясничный отдел спинного мозга с целью вызвать паралич.

– Замечательно! Результаты есть?

– У четверых наблюдается выраженная рефлексорная параплексия, отсутствует реакция на удары по хвосту и уколы булавкой в область нижних конечностей.

– Только, пожалуйста, поосторожней, не переборщите. Без летальных исходов. Обезьян, знаете ли, доставать все труднее и труднее, прямо какой-то вселенский дефицит. Интересно почему? Но в любом случае, эти пригодятся нам еще на что-нибудь. Да, а как там поживает та, которая в цилиндре?

– Пошли двадцать восьмые сутки, – ответил мистер Пауэлл. – Фактически она в коме. Честно говоря, я не расстроюсь, когда настанет время ее выпустить.

Дигби Драйвер бросил на ступеньку окурок, затоптал его, с силой надавил на кнопку звонка и в ожидании повернулся к двери спиной. Дверь действительно выглядела настолько неказисто, что по сравнению с ней вид на освещенное луной Конистонское озеро казался сущей отрадой для глаз, даже для глаз мистера Драйвера. Он уже собирался позвонить снова, когда прихожая за широкими матовыми стеклами внезапно озарилась светом, дверь приоткрылась и из-за нее явилось едва различимое в густой тени лицо седовласого старика, который опасливо выглядывал наружу.

– Доктор Гуднер?

– Да, это я.

И в голосе, и в манерах чувствовались неуверенность, нервозность. Дигби Драйвер поставил одну ногу на порог и заметил, что от доктора Руднера не ускользнуло его движение.

– Я корреспондент из газеты. Вы не могли бы уделить мне пару минут?

– Ми… ми не разговаривай с газетой, только с официального разрешения Центра.

– Доктор Гуднер, учтите, я прежде всего беспокоюсь о вашем благополучии и отниму у вас не больше десяти минут – даже не больше пяти. Уверяю вас, вы заинтересованы в том, чтобы побеседовать со мной с глазу на глаз, в неофициальной обстановке. Честное слово. Сказать вам почему?

Доктор Гуднер постоял еще секунду в нерешительности, глядя на коврик у двери. Потом передернул плечами, отпустил дверь, повернулся и повел посетителя в тесную, нетопленую гостиную – сам он явно коротал время в другой комнате; впустив Дигби Драйвера, он притворил за ним дверь и замер в молчаливом ожидании.

Стоя возле дивана, Дигби Драйвер раскрыл папку, которую принес с собой, достал из нее листок бумаги с машинописным текстом и принялся внимательно его изучать.

– Что ви хотите?

Драйвер поднял глаза:

– Я хочу, чтобы вы ответили мне на один вопрос, доктор Гуднер, и даю вам честное слово, я никому не скажу, кто именно мне на него ответил. В чем состоит секретная исследовательская работа, которой вы занимаетесь в специальной лаборатории в Лоусон-парке?

Доктор Гуднер подчеркнутым жестом распахнул дверь и уже шагнул в прихожую, но тут Драйвер заговорил снова, на сей раз более резким тоном, который с ходу опознали бы все его бывшие университетские начальники.

– Я бы на вашем месте сначала взглянул на этот листок бумаги, доктор Гуднер – вернее, доктор Гётнер, Тиллирштрассе, дом три, квартира четыре. Поглядите хорошенько, прежде чем выставлять меня за дверь.

Доктор Гуднер вернулся и одной рукой взял протянутую Драйвером бумагу. Когда Драйвер отпустил свой конец, листок начал мелко дрожать. Доктор Гуднер надел очки и простер листок в резком свете висевшей посередине комнаты лампы.

– Што ви мне показывайт?

Дигби Драйвер выдержал паузу, потом негромко проговорил:

– Вы сами видите. Это биографический очерк – вернее, материалы к нему. Мы планируем в ближайшее время опубликовать серию статей о бывших нацистских врачах и ученых, принявших английское подданство и ныне работающих в нашей стране. Очерк, основанный на этом материале, планируется поместить через две недели.

Доктор Гуднер снова передернул плечами.

– Это есть дело очень далекого времени. Я не есть военный преступник.

– Вы станете им в глазах общественного мнения, доктор Гётнер из Мюнхена, если эти материалы попадут в печать. Мы связались с человеком, который помнит ваш визит в Бухенвальд в тысяча девятьсот сорок пятом году.

– Я там ничего не делаль. Приехаль, уехаль…

– Может быть, однако вы туда ездили. А разработка бактериологического оружия по заданию вермахта? А Труди – я о ней чуть было не забыл. Так что подумайте как следует, доктор Гётнер.

Опущенная вдоль тела рука доктора Гуднера сжалась в кулак.

– А теперь слушайте: я обещаю вам, что этот материал не будет опубликован ни сейчас, ни позднее, ни в нашей, ни в какой-либо другой известной мне английской газете – но только при условии, что вы честно ответите «да» или «нет» на один-единственный вопрос, а потом забудете, что вообще что-либо отвечали. Выслушав ваш ответ, я навсегда оставлю вас в покое, будто меня никогда и не было. Как все легко, а? Вот мой вопрос: в течение последнего месяца в вашей специальной лаборатории проводились исследования бубонной чумы?

После непродолжительной паузы доктор Гуднер передернул плечами и ответил: – Да.

– Спасибо. Я помню, что обещал задать только один вопрос, но, боюсь, придется задать и второй, вытекающий из первого, а потом я уйду. Итак, имелись ли в прошлом месяце в лаборатории инфицированные блохи – потенциальные переносчики чумы?

На сей раз пауза длилась дольше. Доктор Гуднер глядел в безжизненный камин, положив раскрытую ладонь на выкрашенные в желтовато-серый цвет кирпичи дешевой облицовки. Когда наконец он поднял голову, очки его сверкнули в холодном свете. Дигби Драйвер по-прежнему стоял перед ним.

– Можете даже не говорить. Просто кивните, если «да».

Когда Драйвер подошел к дверям и обернулся, доктор Гуднер по-прежнему смотрел в камин. Его кивок был едва уловим; Дигби Драйвер сам отворил дверь и шагнул в молчание ночи.

13 ноября, суббота

– Плох этот мир для животных, – в который уже раз мрачно заметил Раф.

– Включая гусениц, которых ты ел?

– Включая тебя.

– Ну, я герой, башка с дырой. Так уж получается.

– Дай-ка я слижу с тебя грязь. Не шевелись.

– Эх… Знаешь, как это называется? Промывка мозгов.

– Порядок, я уже закончил. Теперь все чисто.

– Здорово! Теперь я чувствую себя гораздо умнее. Ты, можно сказать, и впрямь промыл мне мозги. Если хочешь, я пройдусь на задних лапах. Энни Моссити становилась от этого злой как палка, но боялась и слово сказать. А однажды я прикинулся, что споткнулся, и порвал ей когтями чулки. Ха-ха-ха!

– Что тут хорошего? Почему ты так веселишься? Не вижу никаких оснований.

– А я о мышке. Когда вот так светит луна, мышка поет песенки у меня в башке. Как Киф, помнишь? С Кифом теперь порядок. Он на облаке.

– Может, и так, но что-то я не слышу твою мышку.

– Просто ты голоден. Ты не знал, что откоода коохнут?

– Что?

Шустрик ничего не ответил.

– Что ты сказал?

Шустрик подпрыгнул и гавкнул Рафу прямо в ухо:

– От голода глохнут!!!

Раф лязгнул зубами, и Шустрик, взвизгнув, отскочил в сторону.

– Цыц! – обернувшись, сердито крикнул лис, который шел впереди вдоль ручья, сбегающего по крутому склону.

Дело в том, что Раф, как всякий, кто наделен особым достоинством, которое заставляет других восхищаться им и полагаться на него, испытывал сомнения, надолго ли хватит у него сил, – он опасался, что вот-вот выдохнется. События последних тридцати часов совершенно вымотали их всех. Целый день, подгоняемые безжалостным лисом, казавшимся неутомимым даже по сравнению с могучим Рафом, они проследовали вдоль восточного склона Щербатых утесов, прошли краем Гнутого холма, затем в поредевшем, но все еще густом тумане перевалили через вершину Россет (здесь они услышали, как какая-то девушка просила своего молодого спутника поворачивать к дому), миновали озеро Глубокое, спустились от верховий Лангстратского ручья и лишь к вечеру добрались до обещанного лисом убежища в скалах Бычьего. Не то чтобы тут оказалась, так сказать, земля обетованная, но места хватило на всех, здесь было сравнительно тепло, ибо задувал лишь слабый восточный ветерок и воздух быстро нагрелся от тепла их сгрудившихся тел. И все-таки, как ни крути, это был «холодный дом». Выбившийся из сил Раф, у которого отчаянно ныла пораненная еще на Колючем лапа, в который уже раз безуспешно пытался завалить замеченную ими овцу. В конце концов он, запыхавшись, упал на землю и дал Шустрику уговорить себя прекратить эти попытки, по крайней мере, до ночи. Настроение его ничуть не улучшилось при виде того, как дипломатично воздержавшийся от комментариев лис принялся рыскать по вереску в поисках жуков или вообще чего-нибудь съедобного. Оба пса, махнув лапой на свою собачью гордость, последовали его примеру, и вскоре Раф, вынюхав двух ворсистых гусениц с коричневыми полосами, слопал их без всякого стеснения.

Проснувшись утром, Шустрик обнаружил, что Раф уже исчез в мокром, стоячем тумане. Покуда они с лисом разыскивали его след, что на влажной земле было делом не таким уж и трудным, Раф уже вернулся – с окровавленной мордой и страшно довольный собой, однако хромал он пуще прежнего. Около часу назад в предрассветных сумерках он, лежа в засаде под скалой, выследил овцу и вцепился зубами ей в горло, когда она подошла к нему слишком близко. Рафу пришлось выдержать целую битву, ибо овца была полна сил и не устала от преследования, как это бывало с другими овцами, и сопротивлялась, как только могла, так что лишь безумная ярость Рафа, усугубленная неудачами давешней ночи, помогла ему выстоять и победить в этой схватке. Убив овцу, он вгрызся в нее и сожрал чуть ли не полбока, после чего улегся и, рыгая, стал вылизывать лапы. Передохнув, он возвратился к своим товарищам. Когда они втроем отправились к убитой овце, Шустрик радостно скакал вокруг Рафа. Однако лис больше помалкивал и только буркнул:

– Сегодня не оплошал, а?

– Твои слова плохо пахнут, лис! – оборвал его Шустрик. – Ты хочешь сказать, что Раф действовал вчера не лучшим образом? Как тебе не стыдно! Знаешь, я напущу на тебя мух – огромных! И люди верхом! Ой, о чем это я?..

– Я не про вчера. Сегодня, говорю, не оплошал. Тем не менее, не вдаваясь в дальнейшие пререкания, лис не преминул вместе с псами отправиться к убитой овце за своей долей кровавой добычи. Упрек Шустрика был столь необычен, что, при всех его, лиса, разбойничьих ухватках, он, похоже, немного смутился.

Позже, уже днем, Шустрику посчастливилось, причем без всякой посторонней помощи, поймать тощую крысу, и он съел ее один, не сказав никому ни слова. После этой трапезы он воспрял духом, словно майская муха в июне, и, когда в сумерках все трое отправились в путь, он был в полном порядке. Все четыре мили пути через долину к Данмейлскому взгорью он не мог угомониться, шныряя туда-сюда, словно запах на ветру, и мелькая там и сям, словно осколки разбитого зеркала.

Звук мотора и свет зажженных фар на большой дороге, идущей к югу от Трясины, взволновали его и оживили воспоминания.

– Раф, я помню эти огни в ночи! Рычащие машины, слышишь? Потому-то молодые псы выскакивают на дорогу и преследуют их. Пустое дело, на них никто не обращает внимания. Понимаешь, эти огни – это кусочки луны.

– О чем это ты? – спросил Раф, помимо воли завороженно следя за длинными лучами, которые, приближаясь, били в глаза и через мгновение почти гасли, удаляясь в лунную мглу.

– Видишь ли, когда луна становится совсем круглой, какой-то человек, а может и кто другой, залезает наверх и каждый день отламывает по кусочку с одного и того же края – не замечал? – покуда совсем ничего не останется, а потом, по кусочку, вырастает новая луна. Люди поступают так со многими вещами – к примеру с розовыми кустами. Мой хозяин подрезал их на зиму почти до самой земли, а потом они снова вырастали. Так вот, я предполагаю, что белохалатники сделали со мной примерно то же самое. Кто его знает, может, когда-нибудь я вырасту в совершенно нового Шустрика? Во всяком случае, в полнолуние луна вся в каких-то пятнах, дырочках и трещинках – наверное, чтобы удобнее было отламывать кусочки. Знаешь, моя мама рассказывала, что на самом деле луны эти очень большие – огромные! – а выглядят маленькими, потому что висят очень высоко в небе. А человек, который отламывает кусочки, приносит их вниз, и из них потом делают огни для машин. Хитро, правда же?

– Ну и долго они светятся – то есть в машинах?

– Да нет, не очень. Наверное, только одну ночь, потому что днем их не видно. Должно быть, люди что-то изменяют в них. И ведь эти огни сильно отличаются от тех ровных огней, которые зажигают в домах, поднимая руку. Чик – и готово! И запах машин мне многое напоминает! Он такой радостный, естественный, правда же? Не то что эти поганые скалы! Лис, давай остановимся и передохнем здесь.

– Не-е, лентяй, двигай. Застрянешь на дороге – почитай мертвый.

В промежутке времени, когда стемнело, Шустрик рывком перебежал дорогу и присоединился к лису на дне Березового оврага, задрав голову и поглядывая на маячивший вдали освещенный лунным светом длинный хребет Хелвеллин.

– О, овечьи крылышки! – вздохнул Шустрик, когда они вновь пустились в путь вслед за неумолимым лисом – вверх, мимо разливов и водопадов ручья, в направлении Хозяйкиной пустоши.

– Овечьи крылышки, Шустрик?

– Да. Понимаешь, некогда у овец были крылышки. И вышло так, что одна овца улетела на небо, а другие, конечно, последовали за ней. А потом овцы сбросили свои крылышки и стали пастись, перемещаясь по небу вместе с солнышком, чтобы теплее было. Ну вот, а к вечеру поднялся ветер и сдул овечьи крылышки с того места, где их оставили. И с тех пор овцы никак не могут до них добраться. Они вон там, наверху, – летают по синему небу по сей день.

– Но как же овцы спустились обратно на землю?

– Это совсем просто. Сам видишь, далеко-далеко край неба касается земли. Путь, правда, неблизкий, кружной, – овцы затратили на него многие годы.

– А я и не знал этого. Умный ты пес, Шустрик. Правда, он умный, лис?

– Умный, как ослиная задница. – Лис лег. – Передохни-ка, приятель. Дорога еще не близкая, выдохнешься.

Наконец они миновали Дальний пик, достигли западного края Голенастого склона и смотрели теперь с почти отвесного откоса на лежащее в шестистах футах внизу Красное озеро, ровная гладь которого блестела в лунном свете. Раф ощерил зубы и выругался:

– Ну, лис, зубы мои тебе в шею! Что-то я не помню, чтобы ты говорил, что нам придется жить на краю одного из этих проклятых баков для утопленников! И ты говорил, что людей нет. А тут все провоняло людьми, как помойка! Табак, плесневелый хлеб и еще что-то… Чем это пахнет, Шустрик?

– О-о! Картофельные чипсы, женщины, шоколад, мороженое – хлюп-хлюп! Это как в другой песенке Кифа: «К костям свинячьим и курячьим я прыгну с восторгом щенячьим! но больше люблю, коль случится у столбика мне помочиться!»

13 ноября, суббота – 20 ноября, суббота

– Заткнись, Шустрик! Лис, тут люди небось толпами ходят.

– Не зимой и не там, куда ты пойдешь.

– К баку этому я не пойду, – заявил Раф.

– Никто тебя не заставляет, голубчик, – почти смиренно ответил лис.

Сидя на камнях, Шустрик поднял морду к плывущей в небесах мутной луне. Без всякого смысла и почти с тем же восторгом, с каким на опушке английской рощицы поет в мае перелетная славка, ведать не ведая о том, что через полгода какая-нибудь волосатая свинья с манком или негашеной известью убьет ее в Италии или на Кипре, чтобы другие свиньи, уже в Париже, сделали из нее заливное и съели, Шустрик подал свой голос под луной:

 
Я вижу: в небесах одна
Застряла косточка – Луна.
Отныне все
Понятно мне.
Откуда дырки
На Луне.
О том свидетельствует нюх —
Сие ходы
Червей и мух!
 
 
О Муха! Коль
Охота есть
На теплую
Какашку сесть,
То я тебя
Не укушу –
Напротив, милости прошу!
 

– Продолжай, Шустрик! – одобрил Раф. – Но что толку сидеть тут и петь всякую чушь?

– Толк есть, – ответил Шустрик. – Когда я пою, небожители бросают мне кусочки. Киф или кто другой. Не веришь? А вот посмотри!

Шустрик отошел на несколько ярдов, и мгновение спустя Раф с лисом услышали и учуяли, как тот возится с остатками размокшего пакета с чипсами. Шустрик вернулся, причем целлофановый пакет так и остался у него на морде, словно намордник.

– Бввфу-бввфа-бввфы, – пробубнил он, после чего смахнул пакет передней лапой. – Хочешь попробовать, лис? Только отчего-то оно уже не то, что минуту назад…

Ничего не ответив, лис повернулся и пошел на север в сторону Коротыша.

Через полчаса они спустились на тысячу футов и оказались подле разрушенной кирпичной трубы, у подножия восточного склона Взгорья – уродливый чахлый пейзаж, изувеченный шрамами, оставленными давно ушедшей отсюда промышленностью. Здесь, в маленькой пещерке, образованной этими развалинами, друзья улеглись и, голодные, забылись беспокойным сном часа на два-три. Когда луна села, лис поднял их и целую милю вел вниз по ручью к деревушке Гленриддинг, где под его мудрым предводительством им удалось подкрепиться кое-чем из мусорных баков.

– Бачки – они тоже опасные. Потому вы едва не попались в Даннердейле – не поостереглись. По-умному – сшибай крышку, хватай что придется и ходу, покуда они скумекают, что там грохнулось, торчать на виду – ни-ни!

В предрассветной мгле они возвращались в свое логово, полуголодные и полуотравленные. По пути вдоль ручья Раф то и дело останавливался, извергая на камни вонючую жижу. Воспрявший было духом Шустрик совсем скис и чувствовал себя совершенно несчастным. Оказавшись в холодной норе, он свернулся калачиком подле лиса и крепко заснул.

Дигби Драйвер позвонил в Лондон мистеру Симпсону, продиктовал вторую статью для «Оратора» и вернулся в Даннердейл. Он рассудил, что чем дальше он окажется от Конистона в момент выхода статьи в свет, тем лучше. Произведя разведывательный рейд от бара в «Усталом путнике» до бара в Ньюфилде, он в конце концов последовал мудрому совету Джека Лонгмайра (владельца ньюфилдского заведения), сводившемуся к тому, что ежели кто и знает всю долину вдоль и поперек, так это Боб Тейлор, он зимой и летом только тем и занимается, что рыбачит на Даддоне. Драйверу повезло: он застал Боба дома, тот сидел у стола перед камином и ладил нахлыстовую снасть на форель.

– Да-а, теперь я уж почти и не сомневаюсь, что видел одну из этих собак на Даддоне в то самое утро, когда она удирала от мисс Доусон, – поведал Боб, наливая себе и гостю по стаканчику хереса. – Может, конечно, это была и не она, но тогда я не знаю, откуда в наших краях взялся бесхозный фокстерьер и почему он переплывал Даддон совсем один и в совершенно безлюдном месте. Мисс Доусон какую собаку поймала – не белого с черным фокстерьера?

– Кажется, именно фокстерьера, – подтвердил Драйвер. – Выходит, если вы не ошиблись, именно эта собака и охотится на овец на холмах к востоку от Даддона, и, сбежав от мисс Доусон, она снова отправилась в те же края. Только где, интересно, она прячется?

– Трудно сказать, – задумчиво протянул Боб.

– А там нет заброшенных сараев или амбаров?

– Ни единого, – отозвался Боб, наводя окончательный лоск на готовую черную «муху» с двумя крылышками из кусочков скворечьего пера. – И все-таки вряд ли она живет прямо под открытым небом, по двум причинам. Первая – время года неподходящее, погода вон какая мерзкая. Вторая – в этом случае ее давно бы уже кто-нибудь заметил, Деннис Уильямсон или кто другой.

– Тогда где же?

– Выходит, где-нибудь под землей.

– Это как?

– Ну, давайте прикинем: чем плоха, например, брошенная шахта, или сланцевый карьер, или заброшенный медный рудник – что-нибудь в этом роде.

– И где, по-вашему, ее прежде всего стоит искать?

– Боюсь, на этот вопрос трудно ответить с какой бы то ни было долей вероятности, – ответствовал Боб, который имел за плечами опыт работы школьным учителем и архитектором-застройщиком на Уайтхолле и посему привык давать точные, вразумительные ответы. – Впрочем, если бы я имел ко всему этому какое-нибудь отношение – пока, слава богу, никакого, – я бы, пожалуй, поискал в старом Ситуэйтском медном руднике, возле Ситуэйтского озера, а потом, наверное, еще и наверху в каменоломнях, к югу от верхушки Конистонского Старика; да, и еще в Пэдендских шахтах.

– Не покажете точно, где это?

Дигби Драйвер развернул карту, и Боб ткнул в нее пальцем. Вскоре Драйвер отклонил приглашение гостеприимной миссис Тейлор остаться поужинать и распрощался с хозяевами.

Он погнал машину вдоль Даддона, вверх по течению, оставил ее на проселке возле фермы «Долгой», прихватил фонарик и зашагал к Ситуэйтскому озеру. Обогнув озеро с севера, он обнаружил вход в шахту и вошел в нее. Здесь он выкурил сигарету, избавившись от порожней пачки метким швырком, какой сделал бы честь любому айлингтонскому хулигану из «Ангела». Как и Деннис, побывавший тут раньше, он ушел с пустыми руками, приметив, однако, обглоданные кости, помет и другие свидетельства не столь давнего собачьего пребывания. По невежеству он не сумел определить, покинуто ли это пристанище насовсем или его обитатели удалились лишь ненадолго и вот-вот вернутся.

– Гм-м… – в задумчивости протянул Дигби Драйвер. – Как же, скажите на милость, мне теперь быть? Если сюда кто-нибудь доберется – пиши пропало. Нетушки, фигушки. Мне совершенно ни к чему, чтобы эту псину – или псин – вот так сразу взяли и изловили. Фигушки-нетушки. Этим собачкам крупно повезло, что на свете есть я, честное слово.

15 ноября, понедельник

– Батюшки! – так и ахнул доктор Бойкот.

Он сидел словно оглушенный, уставившись на первую страницу «Оратора». Мистер Пауэлл стоял у него за плечом, тоже замерев и поджав губы; глаза его бегали по строчкам.

СБЕЖАВШИЕ СОБАКИ – ПЕРЕНОСЧИКИ БУБОННОЙ ЧУМЫ?

(от нашего специального корреспондента Дигби Драйвера)

Мирные жители Озерного Края, известного своей живописностью уголка сельской Англии, испытали вчера потрясение. В чем причина? Хотя чиновные бюрократы из Центра жизнеобеспечивающих программ в Лоусон-парке неподалеку от Конистона до последней возможности хранили молчание, публике все же стало известно, что таинственные псы, вот уже который день играющие в казаки-разбойники с местными овцеводами, на самом деле сбежали из находящегося при Центре животника. В официальном заявлении для печати, сделанном Центром два дня тому назад, которое, как у нас принято, скорее затемняет, чем проясняет картину, говорится лишь, что такого-то числа прошлого месяца из Центра сбежали две собаки. Прямо скажем, не слишком содержательно. Но и эта информация никогда не дошла бы до широкой общественности, если бы не «Оратор». Итак, в этой истории участвуют три пса, и имя третьего угадать нетрудно: это сторожевой пес общественных интересов, «Лондонский оратор», самая читаемая газета Великобритании.

В заявлении Центра нет ни слова о том, что это их собаки убивают овец на окрестных пастбищах, что это они совершили дерзкий набег на магазин, принадлежащий мисс Филлис Доусон, и были пойманы на месте преступления – о чем мы уже сообщали. Все это практически не вызывает сомнений. Сейчас не время молчать, на карту поставлена наша безопасность! Однако именно молчание стало тактикой ученых из Лоусон-парка, исследования которых финансируются из кармана налогоплательщиков. Это к ним обращается «Оратор»: пробудитесь, джентльмены, от ваших высоконаучных грез. Пробудитесь, или мы будем вынуждены разбудить вас, ибо того требуют интересы общества!

Однако у этой истории, судя по всему, имеется и еще более зловещий подтекст. Нам – и только нам – удалось получить информацию, что в момент побега собак – а как известно, в ночь преступления они в течение нескольких часов безнадзорно бегали по лабораториям Центра – в этих самых лабораториях проводились работы по исследованию БУБОННОЙ ЧУМЫ. Это смертоносное заболевание, триста лет тому назад опустошившее Лондон и унесшее жизнь короля-жизнелюба Карла II, уже давно считается в нашей стране побежденным; переносчиками его являются блохи, паразитирующие на обыкновенных крысах.

Кто поручится, что сбежавшие собаки не унесли на себе зараженных смертельным недугом блох? Как известно, собаки любят крыс, а блохи любят собак. Но значит ли это, что граждане Великобритании любят скрытность, умолчание, обман? Поэтому сегодня «Оратор» взывает к ученым из Лоусон-парка: джентльмены, откройте ваши двери, откройте ваши сердца и научитесь ДОВЕРЯТЬ ЛЮДЯМ!

– Нич-чего себе! – выдавил мистер Пауэлл. – И куда ж, скажите на милость, нам теперь деваться?

– Не знаю, что намерен предпринять директор, – процедил доктор Бойкот, – но я на его месте сделал бы следующее: заставил бы министерство немедленно в категорической форме опровергнуть заявление, что собаки могли быть инфицированы.

– А как теперь быть с самими собаками? Придется все-таки заняться их отловом, да?

– Если бы это зависело от меня, я дождался бы инструкций министерства. Это тот редкий случай, когда от министерства может быть хоть какая-то польза. Собак, разумеется, теперь придется пристрелить, не просто отловить, но уничтожить, и чем скорее, тем лучше. Хотел бы я знать, как этот ораторский писака обо всем пронюхал.

– Может, у Гуднера? – предположил мистер Пауэлл.

– Гуднера на мякине не проведешь. В его возрасте, с его прошлым… если бы он не умел держать язык за зубами, он давно бы оказался совсем в другом месте. Насколько я понимаю, он не раз доказывал это свое умение, в противном случае ему бы не доверили такой проект. Сами понимаете, разработку бактериологического оружия кому попало не поручат. Слишком серьезное дело.

Мистер Пауэлл снова взял «Оратор» и еще раз просмотрел статью, хмурясь и прослеживая взглядом каждую строчку. Нет, никак он не мог взять остывший след, хотя запах и почуял; что же касается доктора Бойкота, он тем не менее унюхал дичь и подал голос.