Сергей Абрамов
Убей страх: Марафонец
Глава девятая
ТУМАН
Зрячий ещё раз разлил коньяк по рюмкам, поднял свою, повертел, разглядывая его на свет. Электрический – дневной в подземелье не заглядывал. Чернов понимал, что собеседник просто тянет время, не спешит отвечать. То ли не знает ответа, то ли не вправе сказать его. Вот, и переспросил впустую, чтоб выиграть лишние полминутки:
– Говоришь, кто Он?
И Чернов подыграл – отчего же не подыграть:
– Говорю, Зрячий…
– Думаю вот… – Зрячий наконец отпил глоток, покатал коньяк во рту, обжигая язык и нёбо, проглотил, подождал послевкусия. – Думаю вот… – И как решился: – А подходит ли Ему слово «кто»?
– Так не «что» же, – улыбнулся Чернов и тоже отпробовал коньяк.
Но сразу проглотил, не стал гурманствовать.
– А подходят ли Ему, – продолжил, словно не слыша Чернова, Зрячий, – любые земные слова: «кто», «что», «какой», «откуда»… И ещё: «почему», «зачем», «с какой целью», «ради чего»?.. Нет, Бегун, я не смогу ответить тебе на очень простой на первый взгляд вопрос. И вряд ли кто на Земле сможет. В любом пространстве-времени. Уже одно местоимение «Он» – условность. Почему именно мужской род? Почему, например, Сущий?.. Сущий значит истинный, подлинный. А что есть истина – в Его понимании?..
– Ты говоришь как земной человек, – сказал Чернов. – А ты – Вечный…
– Ну и что с того? Я – Вечный сегодня. А вчера был земным и завтра опять им стану. Как и ты. Как и все, кого выбрал Он для своей… – помолчал, подыскивая термин, – наверно, надо бы сказать: миссии. Тоже земное понятие, человеческое. Но так хочется употребить другое, тоже земное – игра… Виртуальность, Бегун, – это слово вообще-то из информатики. Ты включаешь свой комп… ты знаешь, что это такое, у вас они есть?.. – Дождавшись кивка, продолжил: – Ты включаешь его и входишь в мир Сети. Ты живёшь в нём, общаешься, переживаешь события, сражаешься, влюбляешься… что ещё?.. а потом выходишь в то, что мы с тобой назвали настоящей действительностью, и забываешь о придуманном виртуальном мире – до нового входа…
– Я думал об этом, – осторожно сказал Чернов.
– Это не ты думал, – не согласился Зрячий. – Это Сущий захотел, чтобы ты так подумал… Сказано в Книге: «Не ищите Меня, потому что я – всюду, и в вас самих – тоже».
– И всё-таки, Зрячий, откуда ты знаешь про Книгу?
– А ты? – вопросом на вопрос.
– Мне сказал о ней человек из города, который я должен привести… или переместить?.. тьфу, чёрт, уж и в словах путаюсь!.. короче, из того города, что явился в твой мир вместе со мной и со мной уйдёт, если так предназначено Сущим, – произнёс это и не удержался: усмехнулся про себя. Он уже вещает, как Зрячий, – легко и естественно. А прежде вещал, как Хранитель – чуть ли не языком Книги. Уж не его ли, Чернова, этот язык, этот стиль разговора?.. – Но этот человек, Хранитель, утверждал, что Книга существует в единственном экземпляре…
– Конечно, – легко согласился Зрячий. – Ничто не противоречит ничему. В единственном, но – всюду, где её знают. Примешь такой постулат?
Парадокс. Но что в этом-то сломанном мире не парадокс? Включая его, Чернова, персонально… Тогда отчего бы и не принять!..
– На раз, – сказал Чернов. – Я уже не первый день стараюсь ничему не удивляться. Знаешь, жил в моём прошлом – земном, естественно, а не вечном! – такой философ, чёрт-те когда жил. Так он всерьёз наказывал: «Nil admirari».
– Ничему не удивляйся, – легко перевёл на английский Зрячий. – Это Пифагор, я его знавал. Или читал, не помню.
– Когда?!
Уж и расстарался подтвердить приверженность пифагорейству, так вот ведь сорвалось восклицание, не сдержал. Но Зрячий не заметил или сделал вид, что не заметил.
– Не помню, – повторил он. – Может, вчера, а может, в прошлой жизни.
– Ты же утверждаешь, что для Вечных нет прошлой жизни…
– Утверждаю, верно. Но разве тебя не посещают воспоминания или – чаще! – сны, в которых ты – не совсем ты, а какой-то иной, чужой тебе, и люди, тебя окружающие, тебе незнакомы? И события в этих снах не имеют к твоей жизни ровно никакого отношения? Было, да?
– Было, да. Но это – так называемая ложная память.
– Или не ложная… Мы с тобой слишком долго существуем и слишком много видели и пережили, чтобы всё, с нами когда-то где-то бывшее, исчезло без следа. Что-то да всплывает, сам знаешь…
– Ложная память – нередкое явление. Так, к слову, утверждает наша наука.
– А нас, Вечных, много.
– Сколько?
– Спроси кого-нибудь, кто знает. А я – пас.
– Кого спросить? Кого спросить, Зрячий?
Зрячий закрыл глаза, как его коллега в Панкарбо давеча, и начал медленно и монотонно, будто вспоминал нужные слова или слушал, как они по чьей-то воле всплывают в мозгу:
– Есть Зрячие, которые слышат, но не знают. Есть Зрячие, которые видят, но не умеют объяснить. Есть Зрячие, которые знают, но не вправе сказать. Есть Зрячие, которые знают и объясняют. Есть Зрячие, которые знают и помнят. Есть Зрячие, которые помнят и предвидят… – Открыл глаза, сказал нормальным тоном:
– Захочет Сущий – позволит тебе встречу с тем, кто знает и помнит. Или по-другому: сумеешь сделать правильный выбор в Пути – сам выйдешь на такого Зрячего.
– Выбор чего?
– Ну что там у тебя в Пути выбирается, – совсем скучно проговорил Зрячий, как будто разговор ему надоел до зла горя, – тебе лучше знать. Ты же у нас Бегун.
– Вероятно, нас, Бегунов, тоже много, – позволил себе предположить Чернов.
– Понятия не имею, – пожал плечами Зрячий. – Может, и много, но такой информации Сущий мне не поручал. Извини, братец… А вообще-то тебе пора. Беги. Путь не ждёт.
– Подожди, Зрячий, – взмолился Чернов, – расскажи ещё что-нибудь… Я же здесь как крот на свету: ничего не вижу, не знаю, куда ткнуться… Вот, например, что у вас за мир? Я уже в третий попадаю и ничего узнать не успеваю. Так, одни намёки… О виртуальности мы с тобой всласть набеседовались. Но как твой замечательный МВП устроен? Какие есть страны на земле? Какие народы? Как вы живёте? Что у тебя здесь за Центр сопротивления? Кому и как вы сопротивляетесь? Ну, что-нибудь, хотя бы…
Зрячий смотрел на него с неудовольствием и – как на надоедливого гостя, что бесконечно прощается в прихожей. Каменный гость.
– Какие страны? Какие народы? При чём здесь Центр, да ещё и сопротивления? Глупости спрашиваешь, Бегун! Зачем тебе такое знание? Сказано: Мир. Мир и есть. Один. Со всем его богатым и разнообразным содержимым… – Подумал, добавил с сомнением: – И вполне допускаю, что это – не мой Мир. Тем более что помню, и отчётливо, про жену и детей…
– То есть как?
– То есть не ведаю. Может, Сущий меня сюда определил, чтобы тебя встретить и сказать всё, что сказано. А что сказано, то – всё, больше у меня для тебя ничего нет… Чего ты суетишься? У тебя – Путь. Встретил Зрячего – беги и жди Сдвига. А там разберёшься. Времени, повторяю, у тебя – Вечность…
– С перерывами на рождения и смерти в земных вариантах, – сказал Чернов и встал.
И Зрячий встал.
– Не без того, – согласился он. – Но так мы все живём, Вечные. Чего ж зря маяться? Данность – она и есть данность. Небо – голубое, трава – зелёная, жизнь – дерьмо… Где-то я эту фразу то ли слышал, то ли читал, то ли сам произносил… Вот она – ложная память, как твои учёные умники выражаются… – Положил руки Чернову на плечи: – Не обижайся на меня, Бегун. Я всего лишь – функция. Мы все – функции. Я выполнил свою задачу. А ты – нет. Спеши. Сущий не любит, когда тянут кота за хвост.
Последнее он произнёс по-русски. Без акцента.
– А русский-то ты откуда знаешь?
– Не знаю, – почему-то с грустью произнёс Зрячий. – Я даже не знаю, что такое «русский», хотя слово мне известно. Язык, да? Твой?..
– Мой.
– Ничего, приятный… – Он сказал вдруг возникшему в дверях стриженому: то ли тому, кто уступал им место у пульта, то ли другому – они все здесь были как братья-близнецы. Однояйцевые. – Проводи гостя на поверхность.
– А куда мне бежать? В какую сторону? В Парк? В Вефиль? – испугался внезапной развязки Чернов.
– Путь – это твой выбор, – сказал Зрячий. – Я-то здесь при чём?.. Только куда б ты ни побежал, все одно в Сдвиг впаришься, раз Зрячего нашёл и слова, тебе положенные, услышал. И город с тобой уйдёт. Это аксиома. Так что беги… как это по-русски?.. куда глаза глядят. Не ошибёшься.
– А полиция? У меня же нет идентификационной карты…
– Почему нет? Есть…
Зрячий задрал Чернову рубаху. На животе красовалась цветная татуировка, неизвестно откуда и как возникшая: маленькая красно-белая птичка с распахнутыми крылышками, словно готовящаяся взлететь, и короткая древнееврейская вязь – слово «Шмот», «Исход».
– Это навсегда? – испуганно спросил Чернов. Испуганно, потому что если навсегда, то странновато русскому во всех коленах человеку иметь на животе древнееврейскую надпись. Не поймут соотечественники в земной жизни…
И следующая мысль: какие соотечественники? До них – как до Второго Пришествия… Пришествия его, Чернова, в родные Сокольники… Оно сейчас казалось Чернову столь же нереальным, как и обещанное Новым Заветом и по сию пору не исполненное.
– Навсегда? – переспросил Зрячий. – Хороший вопрос. Задай его Сущему – при случае. Или тому из Зрячих, кто знает и помнит… – Обнял коротко, мимолётно прижался щекой к щеке, отстранился. – Прощай, Бегун. Сущий даст, ещё встретимся. А будет благословение, так и узнаем друг друга…
А стриженый парень подхватил Чернова под руку и повёл через зал с мониторами к очередной стальной двери со штурвальным запором. Неизвестно кому и как они сопротивлялись, но попасть в этот зал можно было, по мнению Чернова, только с помощью небольшой ракеты с атомной боеголовкой…
После почти часового хождения по туннелям, трубам и вертикальным лестницам они добрались до какой-то дверцы – отнюдь не стальной, вполне обычной, деревянной, хлипкой. Стриженый отпер её ключиком, сказал:
– Вот и выход. Прощайте, господин…
И Чернов оказался на свежем воздухе.
По-прежнему была ночь, по-прежнему где-то за домами фуговали сполохи Огня Небесного, укрощённого Миром Виртуального Потребления, а улица, на которую стриженый выпустил Чернова, гляделась тёмной и безглазой. Дома на ней стояли невысокие, не выше пяти-шести этажей, очень похожие на нью-йоркские – где-нибудь в районе Гарлема или Бруклина, с традиционными пожарными лестницами по фасадам. Ветер гонял по мостовой пустые коробки, обрывки газет, сигаретные пачки. Окна в домах не светились: жильцы спали сладкими или не очень снами, ждали утра.
Чернов не стал его дожидаться, а привычно побежал – странноватый в своей вефильской одежонке. Хотя было тепло, а свидетели бега отсутствовали, так что одежонка к случаю подходила. Чернов бежал и думал, что он похож на своего приятеля-банкира, который то и дело летает на переговоры в разные европейские города: в Женеву, или в Вену, или в Париж, или в Цюрих… Чернов спрашивал его: ну как тебе Женева или Вена? А тот отвечал: никак, я ни хрена там не видел. Аэропорт, подземная парковка, машина, улицы на скорости шестьдесят ка-эм в час, опять подземная парковка в офисном здании, зал для переговоров, обед в соседнем зале, парковка, машина, аэропорт. Утром – из Москвы, вечером – дома. Ещё и поужинать с женой успевает. Так и Чернов. Третье ПВ, а он ничего ни об одном толком не узнал. Не из окна авто видел жизнь, так просто на бегу, разница всего лишь техническая. И если мир Вефиля и Панкарбо можно хотя бы представить себе: он, вероятно, не очень отличается от его, Чернова, ПВ-аналога, только тысячелетие назад, то уже мир испанских монголов построен иначе. Хотя бы политически. Карта другая… А этот – Виртуального Потребления – и вовсе не понятен. Схоластический спор о смысле слова «виртуальность» ничего не добавил к пониманию сути здешнего ПВ…
Оставалось примириться и решить для себя: так и должно быть, так и положено Бегуну – знать только цель, только конкретную свою задачу, а на сторонние детали не отвлекаться. Тем более что всё равно они забудутся напрочь, как не было. Как, кстати, и задача. Не приятель-банкир, так дипкурьер из советских времён: прикованный к почтовому мешку человек-функция, невидящий, неслышащий, неотвлекающийся.
Но с другой стороны, визит в Мир Виртуального Потребления, ничего не дав Чернову о самом Мире, позволил узнать кое-что о схеме воздействия на эту бесконечную – так! – Сеть Миров, созданную Сущим и ведомую им, управляемую, корректируемую по собственному разумению, коли это слово подходит Сущему. Как сказал Зрячий-очкарик: Он – не «кто», не «что», не «какой», не «чей»… Что-то в таком роде…
Воздействие – через Вечных. То есть через людей (людей ли?..), которые де-юре существуют с момента сотворения мира (по Библии определяться привычнее…) и до его конца, если таковой планируется. Эти люди живут в сотворённом мире в облике простых смертных, но время от времени вырываются Сущим для исполнения определённой им раз и навсегда (а раз ли и навсегда?..) функции в некое надпространство или межпространство (всё-таки довлеет фантастика!..), которое пронизывает (или объединяет?) бесконечность действительных миров. Точка. Выкарабкался из фразы. И что она объяснила? Чернов честно признался: ни фига не объяснила. Как ни фига не объяснил знающий кое-что Зрячий, хотя и выложил Чернову-Бегуну всё, что должен был выложить. А Чернов-Бегун – даун. Чернов-Бегун не понял. Слишком мало, выходит, фантастики начитался. Слишком редко вставлял в пасть процессора всякие «стрелялки», «бродилки» и прочее, поскольку не любил компьютерные игры. Не находил в них смысла и удовольствия… А ведь прав Зрячий-очкарик: и на компьютерную игру вся эта хренотень похожа, а Чернов – тот герой, который должен пройти все уровни игры и кого-то там победить, заломать или, наоборот, что-то выстроить и запустить жить.
Версия? Версия. Но сомнительная. Ибо Сущий – не «кто» и не «что» и его Сеть – не какой-нибудь Интернет Интернетович Интернетов, а… Что «а»? И как в телефонной справочной: ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа…
А ничего больше и не остаётся, как ждать. Только сдавалось Чернову, что людям-функциям – даже Вечным! – никакого ответа знать не положено. Исполняй – и точка. Дипкурьеры. Почтовый мешок – Вефиль.
А улица тянулась в ночь бесконечно, как вышеназванная Сеть, Чернов ровно бежал, обнадёженный высказыванием Зрячего о том, что не важно, куда бежать, важен процесс, и вдруг он почувствовал, что ноги его не касаются асфальта (или чем там покрыта улица?), что он легко перебирает ими в воздухе, что он всё выше поднимается над улицей – вот уже на уровне второго этажа… третьего… пятого… Вот уже он парит над крышами, и где-то глубоко внутри – как прежде! – рождается сладкое чувство счастья, захватывает всё целиком – «от гребёнок до ног», извините за расхожую цитату, и Чернов проваливается, проваливается, проваливается, и ему сладко-сладко, потому что такой вот непривычный «сладкий взрыв», спокойный, летучий, воздушный, настиг его и поглотил целиком. И тут в сладость ощущения ворвался страх. Чернов – непонятно отчего! – вдруг испугался и «взрыва», который опять достал его, и этого полёта, противного уже поминаемому здесь закону всемирного тяготения, и ещё чего-то испугался, да так, что замахал руками, стал тормозить, не осознавая, что брякнуться с такой высоты – костей не соберёшь…
И ведь полетел вниз, отчётливо понимая, что сломал ситуацию бессмысленным порывом, и брякнулся.
И остался жив.
И оказался в Вефиле. Вполне целёхоньким и со всеми имеющимися в наличии костями.
Он стоял на знакомой улице недалеко от ворот, которые остались позади, на улице, ведущей к Храму, к площади, а рядом с ним прыгали, плясали, кривлялись вефильские ребятишки и орали что-то вроде «хоп-хоп», «ага-ага», «вау-вау», а надеты на многих были цветные майки с рисунками и надписями на английском, типа «Kiss me», «Smile» или «Come with me!», а в руках – тоже у многих – были какие-то блестящие и светящиеся штучки-дрючки, которые пищали, играли музычку, а навстречу Чернову бежали взрослые – тоже кое-кто в майках с надписями и бейсболках с эмблемами, и впереди всех нёсся Кармель, который, к вящему уважению Чернова, ни на что туристское не польстился, остался в своей длинной рубахе, штанах и сандалиях.
– Бегун, мы опять на Пути, – орал он Чернову, протягивая к нему руки. – Но где мы, Бегун? Что стряслось?
Чернов дождался встречающих, оказался в объятиях Кармеля, заученно похлопал того по спине, получил порцию хлопков по собственной, оторвался и, наконец, осмотрелся: и вправду, где это они оказались?
И с ужасом, граничащим с паникой, определил: нигде.
Не было ни неба над головой, ни хоть какого-нибудь, хоть самого скудненького пейзажа за городскими стенами, за его крышами, за домами. Казалось, что город повис в густом тумане, настолько густом, что ничего сквозь него не проглядывалось. Но вот вам загадка природы Пути: туман существовал только за стенами города, а внутри них его не было, всё было видно преотлично, а ещё и погодка радовала – тёплая, тихая и, что странновато для тумана, сухая. Да, насчёт тишины. Тишина стояла такая, что слышно было, как в ближайшем дворике бродит курица. Прямо-таки топает, скотина.
– Где мы, Бегун? – повторил Кармель, но не испуганно, а лишь с любопытством, потому что истово верил: Бегун ничего зря не совершает, и коли он придержал город где-то на полпути от одного ПВ до другого, то сделал это из каких-то серьёзных тактических соображений, ему, простому Хранителю, непонятных.
– Где? – повторил вопрос Чернов. Подумал и сообщил: – Вероятно, в раю.
А что? Похоже было.
– В каком раю? – не понял Кармель. – Что такое рай?
Не написала сама в себе – или кто её творит? – Книга Пути о рае, где славно обитают добропорядочные души земных смертных и куда может, конечно, заглянуть Вечный, но разве что на минутку: пообщаться с тем или иным праведником.
– Пошутил, – сказал Чернов. – Не бери в голову… Откуда я знаю, где мы? В какой-то туманной долине. Или лощине. Или ещё где-нибудь. Или вообще нигде – застряли на полпути… В конце концов, кто из нас двоих знает лучше? Я не помню ничего, ты сам говорил. А вот что написано в Книге Пути? Попадали мы с вами на прошлом Пути в такую катавасию? А если попадали, то как Книга всё это толкует? Что это за место? Надолго ли мы здесь? Бежать мне или поспать малость? Вспоминай, вспоминай, Хранитель.
Кармель мучительно задумался, вспоминая. Видно было со стороны: человек занят мыслительным процессом. Трудным. Не исключено – безрезультатным…
Но нет, последнее – исключено по определению. Книга Пути – великая вещая Книга, в ней было всё, нашлось объяснение и данной коллизии.
Кармель просиял, сказал:
– Вспомнил! Ну конечно! Вот как там сказано: «И было на Пути из Азада-Проклятого в Нисарак-светлый место, в котором жил лишь один солнечный свет и ничего, кроме солнечного света. Но был он сам по себе, а светила, что испускало его, там не нашлось, и свет заползал в дома и заполнял их так, что люди не могли распахнуть глаза, потому что свет ослеплял и рождал боль. И люди бегали, как слепые, и кричали от боли, и никто не мог ни помочь им, ни погасить этот свет, который во всех мирах был благом, а здесь принёс горе и страх». Вот так.
И замолк, ожидая реакции Бегуна.
– Эвона как, – отреагировал Чернов. – Но ты процитировал из Книги кусок про свет. А что про туман?
– Про туман ничего, – радостно сообщил Кармель.
– Ничего общего, – резюмировал Чернов. – Не к месту цитата.
Слово было латинское, но Кармель смысл понял.
– Почему не к месту? – обиделся он. – Суть одна: и там и здесь – пустота, ничто. Нет вокруг жизни. Но туман много приятней слепящего света, согласись? Ждать будет легко.
– Ждать? Сколько ждать?
– В Книге сказано: «И прошёл срок, который нужен был бы луне, если б луна была, и прошёл срок, который нужен был бы солнцу, если б оно было в небе, а не в домах, и ещё один срок луны прошёл, и тогда Бегун решил, что побежит с плотной повязкой на глазах, потому что открылось у него внутреннее зрение. И он побежал…»
– А дальше?
– А дальше Путь привёл всех в место, называемое Лутес, где было много вкусной пьяной жидкости, совсем не похожей на наши вина.
– Так написано?
– Так написано.
– А почему ждали две луны и одно солнце? И мучились…
– Потому что у Бегуна не открылось внутреннее зрение.
– А зачем мне здесь внутреннее зрение?
– Так туман ведь… – удивился Кармель. – Глазам не больно, но они ничего не видят.
– Я же всех вижу, а все – меня.
– Это здесь, в Вефиле. Но мы уже посылали людей за стены города, пока ждали тебя, и там невозможно бежать. Это похоже на молоко: так же вязко и ничего не видно. И трудно дышать. Как в воде.
– Знаешь, я никогда не плавал в молоке, – признался Чернов, – и уж тем паче не бегал. Но у меня была одна знакомая лягушка, которой удалось взбить из молока сметану и выбраться на свежий воздух. Терпение и труд, Кармель, – это такое взрывное сочетание… – Он развернулся и пошёл к дому Хранителя. Сказал, обернувшись: – Хочу переодеться. А то торчал невесть в какой антисанитарии…
Кармель слова не понял, но поспешил за Бегуном. И остальные горожане туда же потянулись. Как же иначе: Бегун вернулся. Бегун что-то задумал…
Чернов переоделся в собственные рибоковские штаны, постиранные и чем-то даже проглаженные, натянул полотняную рубаху, а кроссовки отдал женщине помыть. А и то верно: спешить было некуда.
– Перекусишь? – спросил Кармель.
– Хлеба и сыра, – сказал Чернов, памятуя, что ему – бежать в молоке или тумане – что там за хреновина за стенами, а делать это на полный желудок затруднительно. – И воды. Вина не надо.
Кармель накрыл стол, сел напротив, сообщил:
– Очень хорошее место на Пути ты нашёл, Бегун. Я имею в виду не туман, конечно, а то место, в котором обитает Огонь Небесный. Очень богатое, сытное, хотя и опасные люди там живут.
Хорошо – напомнил.
– Что с ранеными?
– Ты знаешь? – удивился Кармель. – Тебя же не было с нами, ты ушёл на Путь…
На Путь? Тюрьма, коллектор душный, зал с мониторами – это Путь?..
– Я знаю. У меня открылось внутреннее зрение. Объяснение, предложенное Книгой, Кармеля устроило.
– Мы потеряли Иава и Асана, – печально сказал он. – Молодые ребята, горячие. Не надо было им брать мечи…
– Что значит потеряли? Умерли они, что ли?
– Не знаю. Их увезли, истекающих кровью. Мы не сумели помешать, нас всех что-то остановило – ни рукой, ни ногой невозможно пошевелить. А в это время Иава и Асана забрали люди в белых одеждах, а им помогали люди в чёрном. Мы хотели потом, когда заклятие неподвижности спало, броситься на их поиски, но красные нити не позволили выйти из Вефиля. А потом ты побежал и забрал нас оттуда.
– Так чего ж ты нашёл хорошего в этом месте?
– Много полезных вещей наменяли.
О Сущий, что ж за детей ты дал мне в спутники, подумал Чернов, приканчивая смастыренный им бутерброд из лепёшки и ломтя сыра. Они потеряли двух соплеменников, буквально – потеряли, а радуются дешёвым сувенирам, купленным в ближайших к аттракциону киосках! Прямо-таки капитан Кук и туземцы… И ещё махонький вопрос – к месту: а каково придётся тем двоим, Иаву и Асану, когда они оклемаются – это несомненно, Зрячий подтвердил! – и обнаружат, что город исчез с лица земли, что они – одни в чужом и страшном, а вовсе не радостном и весёлом мире. И что у них нет идентификационных карт на животах…
– Вспомнил. Задрал чистую рубаху: на месте птичка. Похоже, прав Зрячий: виртуальность – это вполне действующая штуковина, нужны только условия, чтобы она действовала. Захочет Сущий – условия будут.
Пока Сущий хотел…
Женщина принесла помытые кроссовки.
Они были ещё влажными, но Чернов всё же обулся. Встал, отряхнул с рубахи хлебные крошки.
– Куда ты? – опять испуганно спросил Кармель.
– Похоже, что я не добежал, – сказал Чернов. – Вы тут сидите смирно, за ворота – ни шагу. А я попробую – в молоке.
Он бежал к воротам и понимал, что решение бежать «в молоке» не принадлежало ему. Опять, как Зрячему, кто-то или что-то подсказал или подсказало ему это решение, и он послушался, привычно уже приняв нашёптанное за рождённое собой. Он – Вечный, слово сказано, а значит, ему свыше предписано слышать и слушаться и не противиться ни на миг. Никогда ни единым чувством не вмешиваться! Он уже попробовал – вопреки «сладкому взрыву» – испугаться высоты над крышами Джексонвилля: что из этого вышло?..
Он выскочил в туман, который всё же оказался туманом, а не молоком, и бежать в нём было легко, хотя и душновато, и не видно ничего, но он бежал и думал: Сущий, если Ты и вправду ведёшь меня, прости и верни на Путь, я – неверующий болван, не держи на меня зла, я больше никогда не усомнюсь в том, что я всего лишь – орудие Твоё, а орудию негоже сопротивляться руке, взявшей его, поверь мне и проверь меня…
Он уже просил Сущего наслать на врагов Огонь Небесный. Тогда получилось. Услышал его Сущий, так?.. И осознал вдруг: а ведь он верит в Него, раз просит!..
Но не успел ни удивиться этой внезапной мысли, ни ужаснуться, ни восхититься. Ничего не успел. Вдруг наткнулся на что-то плотное, мокрое и холодное. И в этом плотном, мокром, холодном опять – как и совсем недавно на ночной безлюдной улице Джексонвилля – полетел, как с горы, как в детстве, как зимой после уроков: слетая к чёртовой матери с самодельных деревянных санок и кубарем, вверх тормашками, зарываясь в снег.
