Абдурахман Абсалямов
Избранные произведения. Том 4
– Да, да, я не отпустил его. Повечеряем вместе.
Гаухар промолчала. Насколько могла, приветливо предложила гостю раздеться, пройти в столовую.
На скорую руку был накрыт стол, появилось вино, кое-какая закуска. И вдруг Гаухар остро почувствовала: и мужу, и Исрафилу не по душе, что вот сейчас она села за стол вместе с ними, с мужчинами. В любое другое время они рады были бы ей, но сегодня… сегодня хозяйка лучше бы оставила их наедине.
Для вида Гаухар посидела с ними, поговорила о том о сём и, убедившись окончательно, что неприятное чувство её было не обманчивым, нашла какую-то причину и поднялась из-за стола. Потом совсем ушла из комнаты. Её не пытались удерживать, даже не сказали для приличия: «Побудь с нами, без хозяйки стол – сирота».
Гаухар было очень горько. Не зная, за что взяться, чем заглушить обиду, она уединилась в спальне и, совершенно убитая, опустилась на стул, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, и от этого ей было ещё тяжелее. За какой-нибудь час перед этим у неё было такое бодрое настроение, особенно когда удался рисунок, – ей так хотелось побыть с Джагфаром наедине… А тут неожиданная помеха…
Она с нетерпением ждала, когда, наконец, уйдёт Исрафил и она объяснится с мужем, облегчит сердце. Но гость не торопился. Минуло девять, десять часов, а за столом в соседней комнате всё разговаривают и разговаривают. Голоса у собеседников становятся всё громче. Оба, кажется, изрядно выпили. Так ещё никогда не было у них. Что это такое? Может, войти к ним и положить конец этому затяжному застолью? Что она, чужой человек в своём доме? Войти и сказать: «Хватит, время позднее!»
Вместо этого она начала прислушиваться к громким голосам и уже не могла оторваться.
– …Так что, друг мой Джагфар, жизнь очень сложная штука, – слегка запинаясь, говорил Дидаров. – В ней так много неожиданного. Когда-то и моя жена дипломированной учительницей была. Я всегда ей говорил: «Пожалуйста, преподавай в школе, ходи на собрания и совещания – пожалуйста… Хочешь быть передовой, идейной учительницей? Сколько душе угодно! Могу даже кое в чём помочь тебе. Например, подготовить умное выступление на вашем педагогическом совете. Но ради всего святого, ради бога, не будь идейной наставницей дома! Не будь – и всё тут! Не читай мне скучных нотаций. Дом – это дом, как говорят добрые люди – место покоя, отдыха и удовольствий…» Правильно я говорю, Джагфар? Ну чего ты молчишь? Смотри на жизнь смелее. Да, да, будь настоящим мужчиной, гордым и независимым! Ты ведь учёный, экономист… Ну вот, скажи: может ли человек жить однообразно, по чьей-то указке? Нет, не может он так жить! По законам природы ему необходимо разнообразие. И развлечения нужны. Женщинам не понять этого… На работе тебя целый день дёргают, торопят: «Давай, давай скорее!» Одно не так, другое не этак… Вернёшься к себе домой – и здесь начинают шпынять. Ты слушаешь меня, Джагфар? Слушай хорошенько! Это нужно знать каждому мужчине, если он хочет жить по-настоящему. Этому в вузах не учат, эти уроки надо брать у самой жизни. Так что слушай… Будь в каждом случае находчив, изворотлив, иначе того и гляди свернут шею. Понял?.. То-то! Тебе когда-нибудь доводилось видеть белку, которая вертится в колесе? Если вдуматься, человек в жизни та же белка. Но!.. – Исрафил хлопнул ладонью по столу. – Человеку дан великий ум. Благодаря уму он далеко не всегда белка. Если на работе нельзя без того, чтоб не вертеться, то уж дома… Здесь мужчина полный хозяин, царёк в своём небольшом царстве. Вот именно – царёк! Надо называть вещи своими именами. На работе человек то белка, то лошадь. Везёт, вертится. Даже оглянуться на себя некогда. Против этого не попрёшь. Это уж так поставлено, вроде бы закон. Поэтому умные головы кроме городской квартиры обзаводятся ещё дачей. Кто строит, кто покупает. Всё делают тихо, скромно, без показухи. А почему бы не строить? В наше время жизнь народа всё улучшается. Почему же тебе было не обзавестись уголком вдали от городского шума? Вот ты и завёл… Значит, молодец!.. Э, да ты никак задремал? Для кого же я тут разоряюсь, толкую? Проснись, подними голову! Эх, размазня! Ну-ну, не обижайся, я по дружбе…
Но Джагфар не спит, даже не дремлет. Он совсем не размазня. Этот проклятый Дидаров кого хочешь заговорит. Ловок на язык. И высказывает именно то самое, что давно уже засело у Джагфара где-то в тайниках души. Однако он никогда и никому не выложил бы всё это напрямик. Потому он и сидит, опустив голову, избегая смотреть в глаза Дидарову. Если посмотрит, сразу увидит: ведь они с Дидаровым братья родные, как говорится, и по крови, и по духу. А вот в этом родстве Джагфару и не хотелось бы признаваться. Не потому, что очень совестно или зазорно. Просто незачем открывать лишнее, Джагфар не привык к этому. Он многому учится у Дидарова. Но болтать не желает.
Гаухар, сгорая от стыда, все эти откровенности слушала через стенку. «Если бы оба они были трезвыми, Дидаров, наверно, не наговорил бы столько пошлостей, а Джагфар не стал бы слушать, – мучительно думала она. – Значит, они пьяны. Но ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Неужели Исрафил такой двуличный человек? Он главный инженер, один из руководителей на большом заводе, многие слушают его, верят, делятся с ним мыслями не только о производстве. Главный инженер бывает советчиком, особенно для молодёжи, не только в технике, но и по делам человеческим. Как же люди не видят маску на лице этого лжеца? Или видят, да… Неужели жизнь так сложна и трудна?..»
А вот ещё одно «неужели». Почему Джагфар терпит около себя этого пройдоху? Приводит к себе домой, слушает его бесстыдную болтовню. Что может быть общего между ними?..
Выйти, что ли, к ним?.. Но Гаухар опять останавливается. Нет, просто бранью тут ничего путного не добьёшься. Надо во что бы то ни стало вырвать мужа из-под влияния Дидарова, иначе он погибнет. Всё же Гаухар и подумать не могла, что её Джагфар, этот аккуратист, выдержанный, рассудительный человек, вдруг так податлив. Ведь он смотрит в рот Дидарову и молчит. Значит, на уме у него тоже темно? Нет, это ужасно, нельзя терпеть этого! Вероятно, и сама она повинна в нравственном падении мужа. Если бы она внимательней присматривалась к нему, к его дружкам, сегодня не пришлось бы так страдать.
Но ведь она о другом собиралась говорить с Джагфаром. С чего же начать?.. Может, вообще не заводить сегодня никаких объяснений, подождать более удобного времени, когда муж сумеет выслушать её на трезвую голову? Не в силах, не может она ждать!
– Ну, Джагфар, кажется, я немного засиделся, да и вино ударило в голову. Ты всё наливаешь да наливаешь, – послышался за стеной голос Дидарова. – Пора домой. Ты не обижайся на меня, – может, что лишнее сказал. Но это не мои слова, не я их придумал. Это, брат, сама жизнь! У тебя хватит ума, сам всё поймешь. Ладно, до свидания.
Гаухар торопливо убирала со стола посуду, словно ей хотелось как можно скорее избавиться от следов чего-то постыдного, происходившего в её квартире. Джагфар с взлохмаченными волосами, с расстёгнутым воротом, развалясь, сидел на диване.
– Не люблю я этого твоего друга, – словно самой себе сказала Гаухар.
Джагфар как бы недоумевающе пожал плечами:
– Что ж, ищи такого, кто по вкусу… А я тем временем пойду отдохну.
Для внимательного и всегда обходительного Джагфара ответ этот был резким, грубоватым.
Но Гаухар было не до тонкостей сейчас. Ей в пору было следить за собой, чтоб не сорваться, не закричать.
– Если хочешь отдохнуть, я сейчас постелю, – ответила она. А помолчав, добавила: – Но мне надо бы серьёзно поговорить с тобой, Джагфар. Лучше всего не откладывать, сейчас поговорить. Всё равно рано или поздно этот разговор состоится.
Джагфар настороженно повернул голову, взглянул на жену, – куда девалась его дремотная ленца.
У Гаухар было определённое намерение высказать своё мнение о Дидарове, предостеречь мужа, что дружба с этим двуличным человеком вряд ли сулит добро. Но в последнюю минуту у неё как-то само собой сорвалось с языка:
– Я хотела бы, Джагфар… Я хочу рассказать тебе кое-что о Фаягуль Идрисджановой. Не первый раз собираюсь…
Краска бросилась в лицо Джагфару. Он был выпивши, но не настолько, чтобы не понять, о чём может пойти речь.
– Сама не знаю, почему, – начала Гаухар, – но я не люблю Фаягуль и не могу преодолеть это неприятное чувство. Впрочем, она первая подала пример беспричинной враждебности. Мы с ней не ссорились открыто, ничего оскорбительного не говорили друг другу. Но при первых же встречах она так высокомерно и презрительно смотрела на меня, что мне оставалось отвечать тем же. Я понимаю, Джагфар, – это мелочная взаимная ненависть унизительна для интеллигентного человека, особенно для учителя, – но ничего не могу поделать с собой. Как-то я не удержалась, обратилась к Шарифу Гильмановичу. Он согласился, что такие отношения не украшают учителя, и посоветовал…
– Ты рассказала эту чепуху директору? – перебил Джагфар.
– Как же было не рассказать? Между двумя учителями, работающими в одной и той же школе, возникла вражда, и эту свару надо скрывать от уважаемого, более опытного человека, от твоего руководителя? Это никуда не годится, Джагфар.
– И ваш директор нашёл время выслушивать женские сплетни?
– Это не просто сплетня, Джагфар! У меня почему-то так тяжко на сердце, что я решила объясниться с тобой…
– А я не желаю ни разбираться, ни объясняться по поводу бабьих глупостей! – отрезал Джагфар. – К тому же я… выпил, хочу спать… А главное – эта Фая и твои отношения с ней ни капельки не интересуют меня.
«Как же не интересуют? – хотела сказать Гаухар. – Ведь у тебя такие близкие отношения с её родственником Дидаровым, и ты хлопотал…» В последний миг она удержалась от этих слов. Теперь уж ни к чему уточнять. Вполне достаточно того, что Джагфар знает о враждебном отношении жены к Фаягуль.
Чтобы уйти от дальнейшего неприятного разговора, Джагфар решил лечь спать.
Постель приготовлена. Когда Джагфар раздевался, лицо у него было отчуждённое, движения резкие. Он лёг, отвернулся к стене. Притворился или в самом деле заснул – кто его знает…
Гаухар, потушив свет, вышла в столовую. Как ни странно, непривычные грубости мужа, словно вызывавшего её на ссору, не обидели Гаухар, не прибавили ей тревоги в сердце. Наоборот, она вроде бы стала спокойнее. Ей казалось, что она сделала самое главное: сколько времени не решалась открыться мужу в своей молчаливой вражде к Фаягуль – и вот решилась. Всё наиболее тяжёлое осталось где-то позади. Но сделает ли он необходимые для себя выводы? Осмотрительному Джагфару, пожалуй, достаточно и сегодняшнего урока. Если у него, предположим, и назревало что-то с Фаягуль, так теперь он поостережётся давать жене какие-либо новые поводы к ревности. Пожалуй, оно и лучше, что объяснения не были подробными: лишние резкие слова, лишняя нервозность, а может, и злоба. Зачем это? Пройдёт какое-то время, и они сумеют спокойно поговорить обо всём.
Так думала Гаухар в одиночестве поздним вечером. В столовой было тихо, только слышалось тиканье часов на серванте. Человек честных мыслей и поступков, она не сомневалась, что и мужу её не чужды эти качества. Иначе что же могло скреплять их близость? Такого мнения держалась она вплоть до сегодняшнего вечера. Не может быть, чтобы вот в этот час между нею и мужем вдруг пролегла какая-то резкая разделяющая черта.
Гаухар глубоко вздохнула. Всё же странная штука эта жизнь. В Казани живут сотни тысяч женщин, и лишь к одной из них – к Фаягуль Идрисджановой – Гаухар ревнует мужа, ревнует остро, мучительно. Откуда взялась эта ревность? Ведь у Гаухар, в сущности, нет ни одного реального факта. Так что же, наделена женщина тонким чутьём или излишней мнительностью? Скорее всего – последнее. Теперь ей ясно: за годы жизни она успела глубоко полюбить мужа и ужасно боится потерять его. Сейчас Гаухар хочется заплакать, положить голову на грудь Джагфару и сказать: «Я тебя никому, никому не отдам!»
Она поднялась со стула, направилась в спальню. Поправила сползшее с Джагфара одеяло. Потом и сама улеглась. Прижалась щекой к тёплому плечу мужа, дремотно притихла. А перед тем, как погрузиться в сон, ещё раз подумала: «Ты мой единственный, я тебя никому не отдам».
10
Перед наступлением зимних каникул главной заботой Гаухар было выровнять успеваемость всех учеников. И она добилась многого. Тридцать три школьника учатся хорошо, надо только следить, чтоб не распускались. А вот два мальчика – Дамир и Шаукат – не перестают беспокоить Гаухар. Видно, в прошлом году не обращала на них должного внимания, не замечала отставания, надеясь на будущее: ещё успеют исправиться, ведь до сих пор они без особых затруднений переходили из класса в класс. И вот результаты – с самого начала учебного года оба тянутся в хвосте. Гаухар предупреждала обоих, чаще, чем других, вызывала к доске, беседовала с родителями. Но шли дни, а успехов у ребят что-то не замечалось.
И тогда Гаухар поняла, что на этих ребят не действуют ни уговоры, ни принуждения, с ними надо заниматься по-особому, с каждым в отдельности. Это только на первый взгляд кажется, что у школьников младшего возраста примерно одинаковые недостатки, а на самом деле всё у них индивидуальное. Взять Дамира. Он быстро схватывает объяснения учительницы, но при одном условии: надо, что называется, «стоять над душой», иначе он сейчас же отвлечётся, будет смотреть в окно, наблюдать, что делается на улице, и забудет про уроки. Шаукат по-своему старателен, побаивается учительницу, но туго воспринимает; ему всё объяснишь подробно, прикажешь повторить за тобой слово в слово, а через какую-то минуту всё выветривается у него из головы. Он битый час может смотреть в учебник, читать вслух, а спросишь: «Что прочёл?» – ничего не сможет ответить.
Тут всё надо начинать с другого конца.
Гаухар ещё раз побывала у ребят дома, осторожно поговорила с родителями, попросила помочь ей, как она выразилась, «найти ключ к сердцу ребёнка». Отец Дамира своеобразно понял свою задачу – схватился было за ремень, чтобы тут же «поучить уму-разуму» сына. Но Гаухар решительно удержала его:
– Не бейте мальчика. Он тогда может совсем возненавидеть учёбу. С ним надо по-доброму, ласково. Первое время ежедневно проверяйте, как он выполняет школьные задания. Возможно, он поддался чьему-то дурному влиянию. Выясните, с кем он дружит. И если приятели у него ненадёжные, запретите встречаться с ними. Действуйте обязательно согласованно с матерью. Это очень важно. Требования родителей не должны быть противоречивыми.
Она потом проверила результаты этой своей беседы и с удовлетворением убедилась, что для Дамира родители установили дома строгий, но разумный режим.
С Шаукатом дело обстояло куда сложнее. Тут причина была не в разлагающем влиянии улицы. Мальчик, к счастью, ещё не испорчен, но у него подавлена психика. Он постоянно угнетён. Большую часть времени проводит дома. Возьмёт учебник, сядет за стол и, не раскрывая книгу, смотрит куда-то в угол.
При дальнейшем наблюдении картина выяснилась совсем безрадостная. Гаухар и раньше знала, что Шаукат растёт без отца. А мать по-прежнему не уделяла ему внимания, вечера часто проводила со случайными знакомыми и домой возвращалась поздно. И сын рос «сам по себе», как растёт трава в поле. Когда соседи, а потом и Гаухар пытались спросить женщину, знает ли Шаукат отца, она раздражённо отвечала: «Не терзайте мне сердце! Что вам за дело до меня и моего сына?!» Между тем мальчик часто прихварывал и почти всегда был без присмотра. Иногда соседи помогали ему, чем могли. А матери, казалось, ни до чего не было дела.
Когда Гаухар начала заходить к ним, мать первое время недружелюбно косилась на неё, потом делала вид, что не замечает незваную гостью. В хорошую погоду Гаухар звала мальчика на улицу, чтобы на свободе поговорить, как-то пробудить в нём живость, – мать кричала на сына:
– Чего так долго копаешься? Раз учительница пришла за тобой, собирайся скорее. Ей ведь платят деньги за тебя.
Конечно, Гаухар сумела бы призвать женщину к порядку, но решила до поры до времени молчать, пока не выяснит всего, что ей казалось нужным. На улице она придумывала какое-либо занятие, игру для Шауката или обращала его внимание на природу, развивала в нём интерес к окружающему, наблюдательность. Постепенно мальчик стал оживать. Однажды он громко рассмеялся на улице, – это был первый смех, который Гаухар услышала от него. Теперь он уже спрашивал учительницу о том, что ему казалось непонятным, сам рассказывал о различных случаях из своей жизни. Это было какое-то убогое, немыслимое в наше время прозябание. И, к радости Гаухар, мальчик выздоравливал душой, словно воскресал после тяжёлой болезни.
Казалось, мать стала замечать непонятные ей перемены в Шаукате: прислушиваясь к его разговорам с учительницей, она бросала начатое домашнее дело и смотрела на сына, удивление и подозрительность были в её взгляде.
Однажды, когда Гаухар собиралась уйти домой, женщина сказала ворчливо:
– Погоди немного. Я хочу спросить тебя кое о чём… – И прикрикнула на Шауката: – Ну, чего уставился?! Больно умён стал. Иди побегай на улице.
И когда они остались одни, мать сказала, не глядя на учительницу:
– Ты мне не испортишь мальчишку?
– Чем же это?
– Да вот всякими этими прогулками и мудрёными разговорчиками.
– А как по-вашему, Шаукат до «разговорчиков» со мной во всём хорош был?
– Где уж там, – сказала женщина. – Сама видишь, какая у меня жизнь. Это верно – мальчишки-то все балованные растут. А мой Шаукат какой-то совсем чудной стал: вдруг задумается или чего-то бормочет, как во сне… Ты скажи, это к лучшему или к худшему?
– К лучшему, – твёрдо сказала Гаухар. – Он человеком становится. А я помогаю ему в этом.
И, пользуясь случаем, она высказала этой тёмной и своенравной женщине всё, что давно хотелось сказать. И о том, что Шаукат растёт запущенным, словно круглый сирота, что у него пропал интерес к учёбе. А без учения в наше время жить невозможно. Что каждая мать должна выполнить свой долг перед ребёнком…
Женщина слушала, хмурила брови. Потом хлопнула ладонью по столу.
– Теперь меня послушай… Ты в мои домашние дела не путайся. Как умею, так и живу. Давай уговоримся: друг другу мешать не будем. Ты учительша, ну и занимайся, коль приставлена к этому. А у меня свой путь, своя дорога. Меня не научай, я не девочка, чтоб по твоей указке ходить.
На следующий день Шаукат явился в школу подстриженным, в свежей, выстиранной рубашке.
И вдруг ещё новость: мать Шауката пришла на очередное родительское собрание, чего за ней не водилось раньше. Правда, всё время она просидела молча в дальнем углу. И, уходя, ни словом не обмолвилась с Гаухар. Ну что ж, для начала и это неплохо. Остальное, надо полагать, доделает жизнь.
Заботы Гаухар всё же не пропали даром. Дамир заметно подтянулся в учёбе; что касается Шауката, он стал активнее на уроках. Гаухар не переставала следить за обоими. В то же время ей не давала покоя прежняя загадка: почему они первые два года учились не хуже других, а на третьем у них заметно упала успеваемость, на четвёртом же дело чуть не дошло до катастрофы? Возможно, начиная с третьего года занятий от ребят требуется больше усилий в усвоении усложняющейся учебной программы. Эту закономерность крепко следует запомнить и использовать в будущей практике. Своими соображениями она поделилась на совещании преподавателей. Её похвалили за инициативу и главным образом за умелое вмешательство в режим домашней жизни Дамира и Шауката.
В зимние каникулы Гаухар хотя и реже, но продолжала посещать «трудных» ребят. Она добивалась, чтобы Дамир и Шаукат больше времени проводили на свежем воздухе, играли со сверстниками; не забывала проверять, повторяют ли ребята пройденные разделы учебников. Тому и другому составила отдельные расписания на каждый день каникул, с указанием, что именно нужно сделать.
И вот настал день, когда она сказала:
– А теперь я прощаюсь с вами до конца каникул: у меня у самой наступили экзамены в институте. Надо много заниматься. Вы ведь не забудете моё расписание?
– Нет, – ответил Дамир, прямо смотря в глаза учительнице.
– Нет, – повторил Шаукат с некоторой заминкой.
– Я посмотрю за ним, помогу, – добавил Дамир.
* * *
Гаухар так замоталась в школе и с экзаменами в институте, что сильно запустила домашние дела. Случалось теперь, что в доме у них не было горячего обеда, ограничивались сухомяткой. А Гаухар хорошо знала, что муж привык к наваристым супам. Долго ли он будет терпеть такой беспорядок? Правда, скандалов жене Джагфар не устраивал, держался ровно, предупредительно, но Гаухар уже замечала, что он вроде бы начинает охладевать к ней. Что тут было делать? Оставалось надеяться, что Джагфар со свойственным ему ещё в недавние времена великодушием поймёт, как трудно сейчас жене. За это умение понять близкого человека и ободрить его Джагфар заслуживает признательности. И Гаухар говорила себе: «Я сумею вознаградить его. Вот пройдут горячие дни – опять возьмусь за хозяйство, буду больше уделять мужу внимания. А пока мне тоже нелегко».
– Ох, умираю от усталости! – жаловалась она, вернувшись из института.
Джагфар не придавал большого значения этим жалобам. А Гаухар, зная, что она в долгу перед мужем, не давала себе лишней минуты отдыха, шла на кухню, зажигала газ, чтобы вскипятить чай или выстирать рубашки Джагфара.
Теперь Гаухар ложилась спать позже обычного. Когда приходила в спальню, было уже далеко за полночь. Гаухар осторожно, чтобы не разбудить мужа, гасила свет. Но уснуть быстро не могла. Думала о Джагфаре, которому, кажется, лишнего приписала в своих подозрениях. «Ну ничего, всё пройдёт, забудется, лишь бы только экзамены сдать благополучно». Вспоминала и о Дамире с Шаукатом. «Давненько их не видела. Непременно завтра забегу». Но бывают минуты – вдруг ни с того ни с сего перед глазами возникает Билал Шангараев. С тех пор, как случайно столкнулись на улице, она не встречала его. «Наверно, уехал. А зачем он приезжал в Казань? Только для того, чтобы влить в моё сердце капельку яда?..» Впрочем, что ей до Билала?
Она просыпается рано, гладит Джагфару сорочки, носовые платки, готовит завтрак. Потом будит мужа:
– Пора, Джагфар, пора. В выходной отоспишься.
Он смотрит на часы, сладко потягивается, ещё минуту-другую валяется в постели, наконец идёт умываться.
За завтраком Джагфар перебрасывается с женой незначительными фразами, а иногда хмуро молчит. Настроение его зависит от качества приготовленного завтрака. Гаухар помалкивает: что поделаешь, не успела вчера забежать в магазин. Вот сегодня должна вернуться пораньше, приготовит обед посытнее. Ну, а завтрак, надо признаться, бедноват.
Всё же ей обидно, что муж бывает так неприветлив: поел, что приготовлено, надел, что подано, и ушёл, даже спасибо не сказал, словно у жены только и дела, что стирать ему рубашки, готовить пищу, убирать комнаты.
Случается, Гаухар не успеет и подумать о настроении Джагфара: торопится в институт, все мысли о том, как лучше ответить экзаменаторам. Она уже приучила себя – в такие дни не забивать голову ничем посторонним. Да, да, повседневные домашние заботы и обязанности приходится считать чем-то докучливым. Что поделаешь, не разорваться же на части, ведь надо ещё и к урокам в школе одновременно готовиться, – не успеешь оглянуться, как кончатся каникулы. Её не раз хвалили на педагогическом совете за хорошие уроки. Приятно слышать, как тебя ставят в пример – будто крылья вырастают за плечами, и мелких огорчений как не бывало.
Она далека от того, чтобы переоценивать себя, просто ей радостно сознавать собственную причастность к любимому учительскому делу. Ради него и в институт поступила. После удачного экзамена выйдет на улицу, оглядится кругом: «Ах, до чего хорошо жить! – Потом спохватится: – Уже смеркается! Как незаметно прошёл день. А я, кажется, впервые вспомнила сегодня о муже, о доме. – Её охватывает беспокойство: – Как там Джагфар? Наверно, устал ждать?» Ведь на кухне у неё хоть шаром покати, голодной мышке нечем поживиться. Она покупает в магазине что попадётся под руку – и скорее, скорее домой. Если Джагфар на этот раз не хмурится, встречает её приветливой ворчливой шуткой, она готова прыгать от радости. И шубку ещё не снимет, а уже принимается расказывать, какой у неё нынче удачный день. Джагфару невольно передаётся её оживление, и если она расскажет при этом о чём-нибудь забавном, оба смеются. В такие минуты Гаухар кажется, что мир и согласие вернулись в их дом.
Вдруг она спохватывается:
– Ты проголодался, бедняжка! Потерпи ещё немного, сейчас всё будет готово.
Джагфар хвалит её за расторопность, за вкусный и сытный обед. Гаухар знает, что обед нельзя назвать ни вкусным, ни сытным, но она радуется его похвалам.
Вечер проходит спокойно, как в лучшие времена. Джагфар словоохотлив, говорит о своей лекции, прочитанной студентам. Рассказывает в обычной своей шутливой манере, порой высмеивая и самого себя. Надо признаться, Гаухар не очень-то понимает, о чём была лекция, но ей нравится остроумие мужа. Как прежде, в пору своей разгоравшейся влюблённости, она слушает Джагфара, удивляясь, даже любуясь его находчивостью, юмором: «Смотри-ка, право, молодец Джагфар, с ним не заскучаешь».
Но даже эти счастливые вечера бывают омрачены. Гаухар вдруг почувствует какую-то внутреннюю напряжённость мужа, и ей кажется, он отягощён внутренней борьбой. Это походит на попытки человека выбраться из вязкого болота. Он не первый день ведёт эту борьбу, вот ещё одно усилие – и выберется, встряхнётся! Как бы в предчувствии своей победы, Джагфар снова веселеет, ходит с высоко поднятой головой. Потом – словно оборвалось что в душе – он замыкается, мрачнеет, словечка приветливого не скажет и делами жены совсем не интересуется.
Не утерпев, Гаухар спрашивает:
– Что с тобой, Джагфар? Ты словно в воду опущенный.
Он буркнет что-то неразборчивое или огрызнётся, а то ляжет на диван, заложит руки под голову и молча смотрит в потолок. У Гаухар начинает щемить сердце. Оживают прежние тяжёлые подозрения, невольно она вспоминает о ненавистной Фаягуль, о её высокомерных взглядах. Выбрав минуту, когда муж добреет, Гаухар опять осторожно принимается за свои расспросы:
– Сказал бы всё же – чем ты был расстроен в эти дни?
Джагфар отделается шуткой или сошлётся на какие-то неполадки на работе, помянет недобрым словом начальство, которое «дело не дело – любит подсыпать соли в кровь». Нельзя сказать, чтобы объяснения эти удовлетворяли Гаухар, но в поисках душевного спокойствия она принимала на веру отговорки мужа. Если же душевное смятение не утихало, она призывала на помощь более глубокие рассуждения. «Что поделаешь, мы живём в очень сложном и многообразном мире. Дороги наши не всегда прямые и гладкие. Только совсем легкомысленный человек, закрыв глаза, плывёт по волнам жизни. Джагфар не из таких. Он не может оставаться равнодушным к житейским неполадкам и противоречиям, а с другой стороны, не привык хныкать, жаловаться, находить разрядку в желчных словах, как это делают другие. Вот и носит молча тяжесть в душе. Надо ли удивляться, что Джагфар такой неровный? Это в порядке вещей. Должно пройти со временем».
После таких мыслей Гаухар смелее смотрит на мир, с большей верой в лучшее ждёт завтрашний день. Заметив, что муж опять помрачнел, она уже не всегда следует его примеру. «Нет, – говорит она себе, – пусть дороги наши тернисты, надо вести себя ровнее, что пользы поддаваться дурному настроению, то и дело терзать себя?..»
Чтобы твёрже укрепиться в этом мнении, Гаухар вспоминает прежнюю свою жизнь с Джагфаром. Раньше они легче понимали друг друга, глубже чувствовали взаимную близость; грустные минуты случались и тогда, но проходили очень быстро, не оставляя рубцов на сердце. А теперь есть какая-то печальная закономерность в их настроениях: можно безошибочно сказать – после душевного подъёма обязательно наступит упадок. Ясно, что надо преодолевать это непостоянство или… Что кроется за этим «или», она и не хотела, и боялась разгадывать.
* * *
Наконец-то окончилась зимняя экзаменационная сессия в институте, настал и последний день каникул. Завтра в школу. Гаухар и в малой степени не успела отдохнуть, даже осунулась за это время. Но разве это имеет значение для молодой энергичной женщины? Через несколько дней силы у неё восстановятся, она будет здоровой и цветущей.
Коль скоро Гаухар стала чувствовать себя свободней, больше времени отдавала дому, Джагфар заметно воспрял духом. Если бы жена вообще не выходила за ворота, он, вероятно, чувствовал бы себя совсем хорошо.
Сегодня Гаухар, как только вернулась домой, не теряя времени, повязала фартучек, принялась крошить мясо. Решила приготовить любимое блюдо Джагфара – перемячи[2]. Мясо, мука, масло есть. Лук, правда, кончился, но одолжила у соседки.
Мурлыча песенку, она лепила перемячи. Вот-вот должен вернуться Джагфар. Он никогда не опаздывает без предупреждения, обязательно позвонит по телефону. Сегодня не звонил, значит, должен явиться вовремя. И действительно, на лестнице слышны его шаги: только Джагфар может ходить на цыпочках – он ещё нет-нет да и вспомнит проказы молодости. «Ах, дурачок, ну чего он крадётся, точно кот? Ладно уж, пусть подурачится».
Гаухар принялась жарить перемячи, вся погрузилась в кухонное колдовство. Но всё же где-то в подсознании отсчитывала минуты: вот неслышно открылась дверь, вот Джагфар так же осторожно раздевается, на цыпочках пробирается в комнату; увидев стол, накрытый белой скатертью, должно быть, довольно улыбнулся – ведь во всей квартире пахнет только что жаренными перемячами.
Вдруг дверь в кухню разом открылась и рядом с Гаухар появился муж. Она думала, что Джагфар всё ещё где-то в одной из комнат, поэтому, вздрогнув, вскрикнула:
– Ах! – и чуть не выронила вилку. – Джагфар, до каких пор ты будешь пугать меня?!
Многие десятки раз он проделывал свою незатейливую выходку, и ещё не было случая, чтоб не удалось напугать жену.
Джагфар довольно рассмеялся, обняв жену за плечи, проговорил нараспев:
– Ой, перемячи, перемячи! – и пошёл переодеваться в пижаму. Из соседней комнаты всё ещё доносился его смех.
«Вот глупый, чему радуется всегда?» – думала Гаухар.
Но ей и самой было весело. К тому же перемячи удались на славу. Какой женщине не хочется по-настоящему угостить мужа!
Тем временем Джагфар умывался в ванной комнате. Гаухар не очень-то нравилось, что муж, умываясь, всегда фыркает, как настоящая лошадь, но сейчас фырканье это как бы говорило о мужской силе, здоровье. Всё же какое это счастье – любимый муж!.. Почему-то ей вспомнилась та несчастная женщина – мать Шауката. Природа обошла её, не наделила ни внешней, ни духовной красотой. У неё нет ни мужа, ни родственников. Появился ребёнок, но не как плод радостной человеческой любви, а как печальный и досадный результат случайной связи. Он не принёс матери счастья, не утешил, только прибавил забот и озлобленности. Гаухар показалось на миг, что она способна понять ожесточённость этой женщины против несчастного Шауката. Впрочем, к чему эти мысли, когда сама она лишена материнства… И, чтоб отвлечься, она громко позвала:
