Абдурахман Абсалямов
Избранные произведения. Том 4
В такие минуты Гаухар сидит как очарованная. Иногда ей хочется громко петь, смеяться. А порой откуда-то нахлынет тихая грусть, но это не страшно, даже приятно. Страшновато бывает в другие, к счастью, редкие минуты, когда начинает казаться, что до сих пор ты жил напрасно, совсем не так, как надо. И вдруг спохватишься: «Ничего, ещё не поздно, не всё потеряно. Можно начать по-другому». Главное – нельзя понять, что за причины порождают это душевное состояние. Вот какой таинственной, колдовской силой обладает большая река. Волжанам не в новинку эта сила, они знают её.
Иногда Гаухар кажется, что она по-своему может объяснить эту смену настроений. Река тут ни при чём. Река только сопутствует душевным переживаниям. Должно быть, просто молодость бродит в душе, как неустоявшееся вино. Вероятно, это неизбежно: мечты молодости вступают в противоречие с реальными возможностями. Это и порождает тоску по несбыточному. Впрочем, как знать… Ведь и старики соглашаются: «В реке есть что-то такое…» Спросишь: «Что именно?» – а они в ответ только качают головой.
Джагфару, кажется, не свойственно видеть в природе некоторую загадочность. В предвечерний час он, надев пижаму, сидит, уткнувшись в какую-нибудь техническую книжку, или возится со своей машиной, не мозоля глаза Гаухар. Если же заметит, что жена вдруг загрустила, чем-то расстроена, он подойдёт, расскажет что-нибудь занятное, отвлекающее; бывает, рассмешит анекдотом и сам сдержанно посмеётся – это тоже помогает. Ему и грубого слова не скажешь, и оттолкнуть не сможешь, – отстань, мол, не до тебя, – немногословный Джагфар многое знает, многое видит.
Сегодня в сумерки выпали какие-то особые минуты. Джагфар пробыл у окна, рядом с женой, дольше обычного. Настроение было на редкость благостное. Сидели в какой-то тихой задумчивости. Уже стемнело. Но свет не зажигали. Сидели, прижавшись друг к другу, не желая шевелиться. Было им тепло и уютно.
Джагфар первым поднялся с места.
– Вот те на! Я и позабыл, что поставил на кухне чайник. Сейчас принесу, если не выкипел.
Гаухар тоже встала, зажгла свет. Взгляд её упал на неоконченный этюд. Это был портрет всё того же Юлдаша. Кажется, она уже начала улавливать своеобразие этого мальчика: его живое, изменчивое лицо, смешливость и лукавство во взгляде, способность становиться вдруг по-взрослому серьёзным.
Не надо только торопиться. Кто знает, придёт время – специалисты заметят портрет. О художнице Гаухар заговорят, напишут статьи…
Вопреки обычной своей скромности, так мечтала Гаухар, пока муж собирал на стол. Чай пили долго. Гаухар была очень оживлена, много смеялась. Смех вырывался у неё непосредственно, заразительно, в нём не было ни кокетства, ни принуждённости. Это особенно нравилось Джагфару. У него доставало ума, чтоб понять: так может смеяться чистый, бесхитростный человек.
«Впереди нерабочий день – воскресенье. Надо будет отметить окончание дачного сезона, пригласить гостей», – думалось Джагфару за чаем. Он скажет об этом Гаухар только утром, в машине, не стоит заранее морочить ей голову. Как всякая женщина, она сейчас же взволнуется, начнёт строить слишком громоздкий план приёма гостей, пожалуй, и заснуть не даст. А скажешь неожиданно – ей и мудрить некогда будет.
Утром Гаухар, как обычно, проснулась раньше мужа. Тихо, чтобы не потревожить его, вышла во двор. Кажется, и сегодня день будет тёплый, тихий. Как тут выдержать, не искупаться? Ведь уже несколько дней не плескалась в реке. За чем же дело стало? Набросила полотенце на плечо, захватила резиновую шапочку и вышла из дому.
На берегу она, как всегда, загляделась на Волгу. Наверное, вода уже похолодела, но, право, никак не хочется этому верить: и трава как будто не сильно пожухла, и солнце просто в шутку ленится – не пылает, как летом. На реке прибавилось отмелей, вон сколько новых островков появилось. А вода и в самом деле холодная. Но Гаухар безбоязненно окунулась, быстро поплыла. Всё же было знобко. Она повернула к берегу. Только когда растёрлась и оделась, тело начало гореть. По дороге к дому окончательно согрелась.
Смотри-ка, что делает тепло! Оставшиеся на клумбе цветы повернули головки к солнцу. И всё-таки пора цветов миновала, они ещё радуют, но не по-летнему.
Джагфар уже давно был «на ходу» – наладил машину, заварил чай. Гаухар только успела убрать постели, как он внёс чайник. За столом Гаухар не без хвастовства сказала, что купаться хорошо и в начале осени, если, конечно, человек не ленив и не боязлив. Муж, посмеиваясь, ответил:
– Успею. Я и летом не спешил купаться, а сейчас куда торопиться…
Джагфар вёл машину быстрее обычного. Он был доволен, что «Москвич» послушен и хорошо тянет; лицо у него порозовело, глаза искрились. Нет, поистине век живи – век учись, в том числе и пониманию человека! Гаухар ещё никогда не видела мужа таким оживлённым, следила за ним с внутренней радостью. А Джагфар, кажется, чувствовал её хорошее настроение. Сочтя минуту подходящей, он поделился своим намерением пригласить гостей. Вообще-то Гаухар не одобряла неожиданных застолий, но на этот раз без возражений согласилась.
– В таком случае, я куплю продукты и буду ждать тебя дома, ты не задерживайся на работе, – ответила она.
Гаухар поднялась на третий этаж школы, в одной руке держа небольшой портфель, в другой – классный журнал. Ребята уже сидели в классе.
Она намеренно задержалась у двери, выжидая, пока утихнет шум, потом вошла в класс. Тридцать шесть учеников встали. Гаухар привычно поздоровалась, так же привычно сказала:
– Садитесь.
За какие-то минуты она успела оглядеть ребят. Одни, чуть улыбаясь, смело смотрят на неё; другие прячут глаза, делают вид, что роются в портфелях, некоторые перешёптываются с соседями. Знакомая картина. Гаухар словно бы чувствует дыхание класса. Затем следует привычная фраза:
– Ну, успокоились наконец?
Гаухар уже знает, у кого в первую очередь спросить урок, с кем предстоит поговорить особо, в учительской. Но и в течение урока она не перестаёт приглядывать за отдельными учениками. Непрестанное наблюдение за классом в натуре преподавателя. Делается это тактично, чтоб не бросалось в глаза ученикам, не походило на удручающий надзор.
И всё же только очень опытные педагоги, – да и то можно ошибиться, кажущееся спокойствие принять за настоящее, – ведут себя на уроках совершенно уверенно. А молодые, вроде Гаухар, – эти волнуются каждодневно. Но, присмотревшись внимательно к их лицам, можно увидеть и затаённую радость, и надежду, что в недалёкие лучшие дни, когда тревога за своих воспитанников рассеется, можно будет облегчённо вздохнуть.
Нынче суббота, день этот проходит в школе как-то особенно быстро, – последний урок подкрался незаметно. Детвора более шумно, чем в другие дни, выбегает из класса. Гаухар провожает их улыбчивым взглядом. Попытка удержать ребят была бы напрасной, да и незачем пытаться. В их годы она и сама выбегала бы на улицу так же шумно и торопливо. И совсем не потому, что слишком уже надоели уроки, а просто так, хочется бежать – вот и побежала бы. Свобода ведь всегда заставляет торопиться, бурно проявлять свои чувства.
По пути домой Гаухар купила в магазине всё необходимое, помня, что на сегодня Джагфар позвал гостей. Ему-то тем более не следовало забывать об этом, но он почему-то несколько запоздал и был явно не в духе.
– Чего хмуришься? – спросила Гаухар. – Надо бы тебе сегодня повеселее быть.
– Устал. Как назло, в субботу навалили всякой работы неотложной… Ты сама-то готова?
– За мной дело не станет.
Вскоре они были уже на даче. Джагфар сразу повеселел, – должно быть, дачный воздух освежил его. Он с особой готовностью помог жене накрыть стол. С полным знанием дела расставил закуски и напитки. Сам он мало пьёт – за всю их совместную жизнь Гаухар ни разу не видела его пьяным. Но толк в винах он знает. Гаухар удивлялась этой странности, как-то даже полюбопытствовала, где он добывает вина и коньяки, должно быть, особенных марок, со множеством печатей и медалей и в замысловатых, фигурных бутылках.
– При желании можно найти, – как-то неопределённо ответил Джагфар. – На вина нельзя скупиться. Гость хоть и не выпьет всего, что расставлено на столе, но посмотреть посмотрит. Нарядные бутылки особенно производят впечатление на женщин.
Дача обращена фасадом к Волге, и в этот погожий сентябрь комнаты целыми днями залиты солнцем. Багровые закаты над рекой – и те хорошо видны из окон. Дни удивительно ясные, на небе ни облачка. Единственное, что изменилось, – вода в реке сделалась вроде бы потемнее, чем летом.
– В природе что-то особенное творится: будто осень с летом поменялись местами, – говорила Гаухар, хлопоча у стола. – Хорошо, если погода удержится ровной… – Должно быть, ей доставляли удовольствие и эти хлопоты, и этот невзыскательный разговор – она улыбалась, хотя улыбка была несколько усталой.
– По-моему, учительнице следовало бы знать – погода не имеет права портиться, пока у нас не побывают гости и пока мы не устроим проводы дачному сезону, – шутливо и дружелюбно говорит Джагфар. – А потом учти: красота осени держится, пока светит солнце. При первом ненастном дне всё мгновенно изменится к худшему. Ведь так, милая? – Отступив на несколько шагов, прищурясь, он окинул взглядом накрытый стол. – Кажется, ничего, а?
– Лучше не придумаешь! – рассмеялась Гаухар. – Ты прямо-таки погружаешься в поэзию, расставляя эти бутылки.
– Я тут не оригинален, Гаухар. Настоящие поэты открыли эту красоту за тысячу лет до моего рождения. Вспомни-ка Омара Хайяма, Хафиза да и других. Я всего лишь жалкий подражатель… Впрочем, сколько сейчас времени? Не пора ли поторопиться нашим гостям? – Он взглянул на круглые часы, стоявшие на туалетном столике. – Ага, вот и они!
3
В эту пору в дачном посёлке не часто появляются автомобили. Джагфар не ошибся, когда услышал за окном гул машин, – это были гости. Через минуту-другую из-за деревьев показались «Победа» и «Москвич». Машины затормозили близ дачной калитки. Из передней кабинки «Победы» вышел инженер Исрафил Дидаров. Это был плотный, плечистый человек с короткой шеей, ему, должно быть, около пятидесяти. Лицо умное, спокойное, располагающее. Жена выглядит значительно моложе. Она в модном, укороченного покроя бордовом платье, на плечи накинут нарядный вязаный жакет. Из «Москвича» вышел седеющий, средних лет мужчина в зеленоватом плаще, у него очки в золотой оправе. Спутница его тоже не первой молодости, она в тёмном вечернем платье, волосы рыжеватого отлива уложены, как и у жены Исрафила, в замысловатую высокую причёску.
Хозяева радушно встретили гостей на крылечке дачи. Исрафил Дидаров обменялся с Джагфаром дружеским рукопожатием, уважительно поцеловал Гаухар руку, но мужчина в очках с золотой оправой, похожий на учёного, ограничился сдержанным поклоном: его примеру последовала с не меньшей важностью и жена. Они здесь впервые, и Гаухар даже не знает их имён, спросить у Джагфара как-то не нашла подходящей минуты, впрочем, Гаухар не была уверена, что муж знает больше, чем она, – ведь, помнится, предупреждая о гостях, он назвал только Дидаровых.
– Ну как, друзья, – непринуждённо обратился Джагфар к гостям, – зайдём прямо в дом или прогуляемся по берегу? Хозяева согласны на любой вариант.
И Дидаровы, и Джагфар почему-то смотрели выжидательно на седоватого человека. «Значит, он более именитый гость», – безошибочно определила Гаухар и теперь острее почувствовала свою неловкость перед незнакомой супружеской парой: как держаться с ними – важничать, как и они, или, наоборот, подчёркивать собственную простоту и приветливость?
– В дом всегда успеем, а сейчас, пока не стемнело, полюбуемся на Волгу, – решил за всех гость, поблёскивавший золотой оправой очков.
– Что ж, будь по-вашему, – согласился Джагфар. – Прошу – вот по этой тропинке. Она выводит прямо к Волге, потом петляет вдоль берега. Пусть каждый идёт, как ему нравится, – нам и торопиться некуда, и чинность соблюдать ни к чему.
– Я не первый раз здесь, – оглядевшись, сказал Дидаров, – и всё же не боюсь повториться: вы в раю живёте, друзья. Вот эти сосны просто великолепны! А воздух… настоящий источник озона! Особенно легко дышится после завода. Право, никакой санаторий не нужен, будь он хоть на самом берегу моря.
Дидаров не уставал восхищаться всё новыми картинами волжской природы, ярко освещёнными лучами закатного осеннего солнца. Особенно восторгался он могучей рекой, переливающейся всеми цветами радуги.
– Ничего не скажешь, наши хозяева умеют находить и ценить красоту, – продолжал он. – Я уроженец Урала, там тоже немало изумительных мест. Особенно хороши и величавы сосны в горах. В молодости мы не умеем замечать красоту, среди которой родились и выросли. То же самое было и со мной. А вот теперь никак не выберусь на Урал. – Он покачал головой, словно снисходительно укоряя себя, и закончил с улыбкой: – Вот и приходится завидовать друзьям, их вкусу и пониманию природы.
– Ну, и тебе, Исрафил, есть чем поделиться с друзьями, – с той же лёгкой шутливостью ответил Джагфар.
– Не знаю уж, чем я богат.
– Ну как же… Вспомни, например, как интересно ты рассказывал о происхождении своей фамилии. Лично я готов с удовольствием ещё раз послушать.
– Что ж, – охотно согласился Исрафил, – если не наскучило, почему не рассказать, коль уж напомнили о родных краях… О моём дедушке говорили, что он был своенравный, даже взбалмошный человек. Слово своё недорого ценил – что взбредёт на язык, то и болтает. Говорили ещё, что ему ужасно хотелось стать муллой, – он всячески старался показать, что очень сведущ в вопросах религии. Спорщик был невозможный, от восхода до заката солнца мог отстаивать своё превосходство в знании тонкостей шариата. В юности он какое-то время обучался в медресе, успел нахвататься религиозной схоластики. Но из медресе его довольно скоро выставили – думаю, что причиной тому была бедность ученика, вероучители не очень-то жаловали бедняков… Но тебя, Джагфар, больше всего интересует происхождение моей фамилии. Действительно, Дидаровы не встречаются среди татар. Корневой смысл этой фамилии невозможно установить. Некоторые грамотеи из числа наших общих знакомых склонны принимать меня за уроженца Кавказа, будто бы в Северной Осетии встречаются Дидаровы. Но ведь народ в словотворчестве не всегда идёт от географии. Полагаю, что в данном случае решение загадки надо искать в необычайно быстрой речи моего покойного деда. Мысль у него не успевала за языком. И, как многие скороговоры, он часто вставлял в свою неудержную речь бестолковую частицу. А именно – «ди-ди». О нём говорили: «Трудно что-либо понять, только и слышишь «ди» да «ди», – и за дедом укрепилось прозвище «Дидади». Отсюда уже недалеко и до образования фамилии Дидаров. Вот так оно и получилось.
Должно быть, Исрафил получил в наследство от деда словоохотливость. Он так увлёкся своим незамысловатым рассказом, что всё убыстрял и убыстрял шаг. Разумеется, Джагфар, как хозяин, не мог отставать от гостя и вскоре остался единственным слушателем, так как остальная часть компании поотстала.
Впрочем, они не скучали. Супруга Дидарова, Фануза, оказалась не менее разговорчивой особой. Сначала она неумеренно нахваливала мужа: уж такой он деловой, на все руки мастер – умеет из-под земли достать необходимую вещь, и везде-то у него друзья. По её словам, мужчина в золотых очках близкий друг Исрафила. Фануза успела шепнуть Гаухар, что человек этот занимает очень высокую должность. В своё время он женился на простой копировщице, и вот теперь она бог весть кем возомнила себя. Фануза Дидарова не скрывала своей неприязни к бывшей копировщице.
Иногда нечаянная искра от костра по-новому освещает человека с головы до ног. После этого ты смотришь на него и удивляешься: «Он ли это? Словно подменили его. Как я раньше не замечал этих неприятных черт в его характере!» Следует оговориться: столь крутая и неожиданная переоценка человека обычно происходит в том случае, если знакомство было поверхностным. Но всё же бывает и по-другому. Супружескую чету Дидаровых Гаухар благодаря Джагфару узнала не вчера. Они встречались хоть и не часто, но более или менее регулярно. Обычно муж говорил Гаухар: «Сегодня вечером у нас будут Дидаровы». Или: «Завтра мы пойдём к Дидаровым». Она как-то бездумно принимала эти сообщения, всецело полагаясь на мужа: «Осмотрительный Джагфар ничего не сделает попусту». На том же основании она не давала себе труда поглубже присматриваться к Дидаровым: «Наверно, Джагфар хорошо знает их и не находит ничего плохого…»
И вдруг жена Исрафила предстала в новом, неприглядном свете. Соперничая с бывшей копировщицей, высмеивая её, она выглядит удивительно жалкой, серенькой. В глазах у неё мелькает скрытый испуг, словно она ожидает, что кто-то, возможно, собственный муж, вдруг крикнет на неё: «Замолчи! Ведь и сама такая же ограниченная мещанка!»
Гаухар со страхом поймала себя на мысли, что ей тоже хочется крикнуть: «Фануза-апа, что с тобой?! Ты ли это?! Зачем ты кривляешься, азартно передразниваешь эту глупенькую и, может быть, несчастную женщину?! Перестань!» Подавив в себе это желание, она не успела подумать о муже, спросить его хотя бы в воображении своём: «Почему ты так близко сошёлся с этими людьми? Что ты нашёл в них?»
Закатный луч солнца скользнул по лицу Фанузы, шедшей рядом с Гаухар, осветил её необычайно ярко. Маленькое, слегка удлинённое, это лицо было теперь очень настороженным, ревниво-любопытным. Фануза ещё пристальней следила за мужем. О чём он так увлечённо говорит с Джагфаром? Почему её, Фанузу, не вовлекут в этот разговор?
Джагфар и Дидаров остановились у самой кромки воды. Теперь не умолкая говорил Джагфар. Он вытянул перед собой руку, обвёл ладонью полукруг, должно быть ещё раз обращая внимание собеседника на красоты Волги.
Огромный раскалённый шар солнца ослепительно сияет над рекой. Через несколько минут он скроется за горами на противоположном берегу Волги. А пока что солнце разливает тепло, кажется, даже более щедро, чем днём. Вдали, поблёскивая отражёнными в окнах лучами, проплывают пароходы. С палуб доносятся звуки музыки. В этот предвечерний час музыка звучит над водой особенно отчётливо, то заставляет грустить, то напоминает о чём-то неуловимом, то зовёт куда-то. «Если бы удалось изобразить на полотне эту реку, пароход, берега, – думает Гаухар, – вот это лёгкое колыхание воды, прощальный луч солнца над величавым сосновым бором, стелющим по земле огромные тени…
Возможно, когда-нибудь я сумею запечатлеть всё это. Но что делать с музыкой? Как уловить её и какими красками передать?.. – Она вздохнула с огорчением. – Как ещё несовершенно искусство наше перед лицом живой, могучей природы…»
Только половина багрового шара лежала на вершине холма на том берегу Волги. Вокруг не было ни единого облачка. Но вот скрылся весь шар. Теперь горизонт залило красное зарево. С исчезновением солнца темнота не поглощает сразу берега реки, как это бывает в южных краях. Заря здесь такая алая, чистая, отлогие горы противоположного берега выступают так рельефно на фоне зари, что хочется смотреть бесконечно. В голове рождаются непривычные мысли, фантастические и в то же время увлекательные. А небо на западе разгорается всё ярче, его алый свет окрашивает и зеркально спокойную гладь воды, и светло-жёлтый песок, и устремившиеся в небо вершины леса.
Вскоре заря начала тускнеть, а вечерняя синева сгущаться. Всё же сентябрьские сумерки неторопливы. Гулять по совершенно пустынному берегу в эти минуты особенно приятно. Рокот моторной лодки, идущей где-то за изгибом берега, доносится отчётливо и вместе с тем мягко, будто и слышишь его, и не слышишь. На небе, ещё достаточно светлом, показалась неполная луна. Она обозначилась не совсем уверенно. Лишь после того как заря совсем отгорела, луна, оставшись одна в небе и как бы пользуясь тем, что звёзды не успели зажечься, рассеяла свои серебряные блики по всей широкой Волге, от берега до берега.
Теперь Джагфар и Дидаров присоединились к другим гуляющим. Все одновременно остановились на минуту, словно каждый старался запомнить, чем особенно хорош этот вечер.
– Не пора ли возвращаться домой? – напомнил Джагфар. И обратился к жене: – Как ты думаешь?
– Пусть решают гости. Может, они ещё не налюбовались красотами природы.
– Пойдёмте домой, стало прохладно, – решительно заявил человек в очках. Он, кажется, не уловил шутливых интонаций в голосе Гаухар и не счёл нужным поблагодарить хозяев за доставленное удовольствие.
Возвращались так же неторопливо, беседуя уже несколько натянуто. Дидаров и Джагфар опять удалились. У них разговор шёл более оживлённый, Исрафил чему-то смеялся. Кажется, это единственный в компании по-настоящему весёлый и беззаботный человек. Гаухар раньше, подчиняясь каким-то смутным впечатлениям, недолюбливала его, но сегодня вроде бы примирилась с ним, – должно быть потому, что он всё же несколько выигрывал в сравнении со своей женой.
Гаухар первая вошла в дом и, как водится, пригласила гостей.
– Добро пожаловать. Руки мыть вот здесь.
Через десять-пятнадцать минут они уже сидели за столом.
– Прошу вас, угощайтесь, – хлопотала Гаухар. – Вот яблоки, виноград, сливы. А вот редиска, огурцы, помидоры… Кому нравится, выжмите лимон в салат. Не стесняйтесь, пожалуйста. – При всём радушии Гаухар была недостаточно опытной хозяйкой. Закуски предлагала как-то вразброд, не в традиционной последовательности.
– А мы, с разрешения хозяина, сейчас попробуем божественные напитки, – говорил неунывающий Исрафил Дидаров. – Ого, да тут полный букет: и мускат «Чёрные глаза», и «Алиготэ», коньяк болгарский и армянский… А вот и беленькое отечественного производства! Кто чего желает, прошу вас…
Показав нарядные этикетки и расхвалив вина, Дидаров сперва налил женщинам, потом взял толстую бутылку, прищёлкнул языком, обратился к соседу, то и дело озабоченно поправлявшему очки:
– Пожалуй, с коньячка начнём, а? К водочке успеем вернуться. – Он рассмеялся. – Как говорится, перво-наперво бери, что мило душе. С этого милого и начнём.
На неподвижном, холодном лице его молчаливого соседа мелькнуло подобие улыбки. После того как Дидаров провозгласил тост за здоровье и благополучие хозяев, мужчины дружно выпили; женщины чинно пригубили вино и отставили бокалы. И Дидаров, и важничающий гость не забыли, конечно, что им предстоит вести машины на обратном пути, но, по-видимому, были вполне уверены в себе.
Как бывает в начале застолья, мужчины уделяли внимание преимущественно своим жёнам – и выпить предлагали, и тарелки с закусками подносили. Но после трёх-четырёх рюмок с усиленной настойчивостью принялись угощать, уже не отличая чужих от своих, при этом позволяли себе некоторую игривость. Словно очнувшись от какого-то полузабытья, все заговорили враз, перебивая друг друга; у всех зарумянились лица.
Больше всех неожиданно повеселел человек в очках, имя которого почему-то так и не было произнесено за столом. Его высокомерие и холодность оказались деланными. Он не жалел комплиментов для женщин, смешил анекдотами, метко парировал шутки. Он стал подлинным «украшением стола», а Исрафил Дидаров оказался всего лишь его тенью. Женщины больше всего уделяли внимание герою вечера. Он принимал это как должное, однако не забывался, не позволял себе ничего лишнего, для него все женщины, разделявшие весёлую компанию, были одинаково милы и приятны, хотя на первом плане оставалась жена. Хорошо сложенный, с отработанными манерами, этот мужчина средних лет, казалось, предназначен был находиться в центре любой вечеринки, где умели оценить хорошего собеседника. Он вёл непринуждённый разговор о писателях, актёрах, композиторах. Сначала Гаухар казалось, что он, будучи человеком безусловно восприимчивым, просто понахватался там и здесь верхов. Но вот он повёл речь о местном выдающемся художнике, творчество которого Гаухар хорошо знала, рассуждал достаточно обоснованно, проявляя достаточный вкус. Гаухар была вынуждена переменить своё мнение о госте. Ей даже стало неловко за свои любительские рисунки. Она осудила себя и за то, что порой с опрометчивой пренебрежительностью отзывалась о том или ином человеке: «Что он понимает в искусстве!» – а себя словно бы выделяла молчаливо как знатока художественного мастерства. Оказывается, ценители прекрасного могут обнаружиться совсем неожиданно.
Словно угадав мысли Гаухар, гость ещё раз окинул взглядом её этюды, развешанные на стенах, сказал извиняющимся тоном:
– Вы уж, пожалуйста, простите меня, Гаухар-ханум, я разболтался об искусстве, тогда как в этом доме, судя по надписям под рисунками, живёт человек, более тонко понимающий искусство и даже владеющий кистью.
– Вы преувеличиваете, – смущённо возразила Гаухар. – Я всего лишь любитель, каких тысячи. Эти мои наброски очень далеки от совершенства.
– Скромность украшает человека. Но принижать себя, Гаухар-ханум, тоже не следует. Насколько мне дано судить, в этих рисунках весьма заметно зерно дарования. Правда, моё пристрастие к художеству скорее всего слабость, присущая романтическим натурам.
Гаухар хотела бы продолжить интересный для неё разговор, но Дидаров, разлив всем вино, вручил бокал и Гаухар, возгласив при этом:
– За будущие успехи молодой художницы!
Все принялись чокаться. А гость в золотых очках прочувственно сказал Гаухар:
– От всей души желаю вам подняться на высшие ступени!
После этого к разговору об искусстве не возвращались. Все забыли о только что провозглашённом тосте. Взяли верх другие, часто менявшиеся темы. Временами даже трудно было разобрать, кто о чём говорит. И Гаухар оставалось только потчевать гостей.
Гости разъехались в двенадцатом часу. Джагфар и Гаухар вышли на улицу проводить их. Это были недолгие минуты. Вот машины прощально загудели, потом где-то на повороте в последний раз сверкнули фары и тут же исчезли.
Пора бы хозяевам вернуться в дом. Но на улице так ярко светит луна! На небе ни облачка, вокруг полная тишина. Только на берегу реки словно бы слышатся какие-то вздохи и шорохи. Волны, что ли, тихо плещут о камни? Хорошо бы хоть недолго посидеть на берегу. Но Джагфар уже позёвывал. За столом он, хотя и «передёргивал» последние рюмки, тем не менее выпил изрядно.
Пока Гаухар раздумывала, Джагфар вдруг повернулся к ней и предложил:
– Может, всё-таки прогуляемся? Правда, пора бы спать, но признаться, после сытной еды тяжело, да и в голове немного шумит. Неплохо бы размяться и освежиться на ночь.
Гаухар сразу же согласилась. Миновав тенистую рощу, они вышли на берег. По воде далеко протянулась лунная дорожка. Вот по этой дорожке так и прошагать бы к настоящему мастерству, к известности. Коротенький, скорее всего случайный разговор за столом о живописи взволновал Гаухар. Ведь дома такие разговоры и не возникали. Джагфар всегда с усмешкой, порой снисходительной, чаще страдальческой, относился к увлечению жены. Неужели её опыты настолько смешны? Может, по-настоящему сведущие люди и в самом деле увидят в её рисунках проблески дарования? Но своими раздумьями Гаухар не решилась делиться с мужем.
Джагфар вдруг, словно угадав мысли Гаухар, добродушно рассмеялся.
– Глядя на Волгу да на луну, ты, должно быть, размечталась о своём рисовании? Не вздумай принять за чистую монету похвалы этого очкарика. Он крутил привычную пластинку. Для него не существует отдельных художников и их картин, есть только искусство вообще. Если он и называет одну-другую фамилии, так для того, чтобы пустить пыль в глаза.
– Не наговаривай на человека, Джагфар. По-моему, он достаточно осведомлён и правильно судит о живописи.
– Я так и знал, что ты это скажешь. Он же финансист, какое ему дело до картин?
– Ну и что? Он ведь и не выдавал себя за художника.
– Ладно, на этом и закончим. Мы оба всего лишь дилетанты в искусстве. Спорить без достаточных знаний – это пустая трата времени.
Они повернули к дому. Гаухар всё же хотелось возразить мужу, но, право, в такую ночь лучше не затевать споров. Кажется, она слегка недовольна собой: за время прогулки не расспросила мужа о госте в очках. Расспрашивать сейчас, после недружелюбного отзыва Джагфара об этом несколько странном человеке, как-то неудобно. У неё так и не осталось в памяти имя гостя, хотя кто-то из Дидаровых перед уходом назвал его. Гаухар только вздохнула, подумав: «Ладно, можно прожить и без этого, если не встретимся ещё раз».
На следующий день с самого утра погода начала резко портиться; похолодавший ветер взметал сухие листья, пожелтевшую хвою; к вечеру заморосил дождь.
Джагфар только что вернулся из города, ему понадобилось съездить за какими-то бумагами, забытыми на работе. Он стоял у окна и задумчиво говорил:
– Вот и кончилось бабье лето… Очень уж быстро кончилось.
– Что ты там бормочешь? – добродушно и как-то безотчётно спросила Гаухар, хотя слышала, что сказал муж.
– Так просто… Размышляю об изменчивости природы, – ответил Джагфар, почему-то смутившись. И вдруг оживился: – А знаешь, гостям повезло. Какой чудесный был вчера день! Говорят, когда теряешь человека, всегда бывает хорошая погода… Впрочем, мало ли пустых предрассудков.
Гаухар хотя и почувствовала какую-то странную многозначительность в словах его, но не стала допытываться, – она вообще не любила выспрашивать, выяснять недоговорённости.
А на следующий день, в понедельник, она узнала в школе, что погиб её любимый ученик, мальчик Юлдаш. Он попал под машину. Это было настолько неожиданно и оглушающе, что у Гаухар потемнело перед глазами. С трудом она закончила урок и пошла к родителям Юлдаша. Она не первый день знала родителей мальчика и не находила слов, как утешить их. Поплакали вместе. Выяснилось, что несчастье случилось позавчера, в субботу. Юлдаш возвращался из школы, перебегал улицу. Ухватился за прицеп, чтобы прокатиться, и сорвался… Что тут можно ещё добавить?
Вечером Джагфар сказал жене:
– Ты прости меня, Гаухар. Я узнал о беде ещё вчера, когда ездил в город, но не решился сказать, чтоб не испортить тебе настроение. Сегодня я узнал все подробности. Шофер затормозил, но…
– Не надо, молчи, – глухо проговорила Гаухар. И вдруг, закрыв лицо руками, зарыдала.
