Абдурахман Абсалямов
Избранные произведения. Том 4
– Ещё и родственник Дидарова? – переспросила Гаухар. – Вон как!
– Да, да, милая. Почему вы так удивились?
– Хочу сказать, как всё связано бывает в жизни, – ответила Гаухар, думая о чём-то своём.
– Разве вы не знали об их родстве?
– Откуда мне знать! Я ведь не спрашиваю детей об их родне.
– Конечно, конечно, – соглашалась Рахима-ханум. – Но твой муж правильно сделал, что похлопотал о Каримовых. У них и в самом деле была очень плохая квартира. Я слышала об этом от Галимджана, он ведь член завкома у себя на заводе. Да, да, милая! Исхак Каримов стоял в списке нуждающихся в улучшении жилья. Надо только радоваться тому, что он несколько раньше срока получил квартиру. Не правда ли?
– Разумеется, – в свою очередь согласилась Гаухар. – Несколько дней назад я случайно повстречала Исрафила Дидарова. Он первый сообщил мне о переезде Каримовых на новую квартиру. Но почему-то умолчал о своём родстве с ними.
– А почему он должен был докладывать об этом? Просто не посчитал нужным или подумал, что тебе безразлично это. Всякое бывает.
– Всякое бывает, – в тон ей повторила Гаухар.
Несколько помедлив, она стала прощаться.
Когда Гаухар уже оделась и поправляла перед зеркалом платок на голове, Рахима-ханум ещё раз упомянула Каримовых.
– Вот ты удивляешься, милая Гаухар, неожиданным связям в жизни… А я тебе больше могу сказать. Ведь Исхак Каримов приходится зятем вашей учительнице Фае Идрисджановой. Он женат на её родной сестре. Некоторое время Фая в комнатушке за стенкой у Каримовых жила. Ещё не так давно она жаловалась, что у неё невозможно плохие жилищные условия. Вот видишь, теперь и Фаечке живётся лучше.
Гаухар круто повернулась:
– Откуда вы знаете Фаягуль, Рахима-ханум?
Старая учительница тихонько рассмеялась.
– Всё оттуда же, драгоценная Гаухар: в жизни многое бывает связано.
– Вон как! – неприязненно сказала Гаухар. – Вдвойне повезло Фае. – И она повторила, словно стараясь закрепить в памяти эту новость: – Значит, Фая Идрисджанова родственница не только Дидарову, но и Каримову!
7
В последнюю неделю Фаягуль почему-то не показывалась в школе – скорее всего из-за хлопот с переездом на новую квартиру. Гаухар не обратила бы внимания на это, но с того дня, как побывала у Рахимы-ханум, на душе у неё опять смутно. Теперь ей понятно, зачем Исрафил Дидаров не так давно приходил к депутату райсовета Джагфару Маулиханову: он устраивал квартиру своим родственникам. Как выяснилось, новая квартира у Каримовых трёхкомнатная, нетрудно догадаться, что одна комната отведена близкой родственнице Исхака, Фаягуль Идрисджановой.
Сердце Гаухар сжималось от боли. Ох, до чего же тяжко мучиться ревностью! Когда-то раньше Гаухар думала, что не умеет ревновать. Где там! Просто она не знала себя.
Сегодня утром Джагфар опять предупредил, что вернётся позже обычного – у него лекция на заводе.
Набравшись смелости, Гаухар сказала:
– Джагфар, отказался бы ты от лекций на заводе у этого Дидарова.
– Это ещё что за разговор? – уставился на жену Джагфар. Нет, он не смутился, не отвёл глаза. Он сказал твёрдо и энергично: – У нас официальная договорённость. Я не бросаюсь своими обязанностями. На следующий же день меня вызовут для объяснений в райком. Что я им отвечу? «Меня жена не пустила», – так, что ли?
Гаухар потупилась. Что ещё она может сказать? Не сознаваться же ей открыто в своих ревнивых подозрениях.
Видя её растерянность, Джагфар уже мягче добавил:
– Я ведь иду не на собственный завод Дидарова, на государственный завод. А потом – главный инженер Дидаров не обязан посещать мои лекции.
– А Галимджан-абы будет? – спросила вдруг Гаухар. Она и сама не могла бы объяснить, почему задала этот вопрос с какой-то последней надеждой.
– Не знаю, Гаухар. Это не моё дело – определять состав слушателей, – уже холодно ответил Джагфар.
Он говорил правду. Не лектор, а партком завода вовлекал людей в партучёбу. Что касается Галимджана-абы, то его, пожилого человека, не обременяли ни партучёбой, ни занятиями в различных кружках. Узнав, что для пропаганды знаний по политэкономии приглашён молодой учёный Джагфар Маулиханов, Галимджан-абы всё же пришёл на первую лекцию. И не раскаялся. Впоследствии стал постоянным посетителем.
Лекции у Джагфара получались очень интересные. Он не повторял вузовскую программу своим слушателям – инженерам и техникам, они ведь в своё время проходили обязательный курс политэкономии. Он сообщал новый материал, связанный преимущественно с заводской экономикой. Предмет, казалось бы, суховатый, будучи умело связан с жизнью, стал частицей этой жизни, заинтересовал слушателей.
Сегодня даже главный инженер завода Дидаров, человек, надо полагать, искушённый в вопросах заводской экономики, и тот был на лекции. Он случайно заглянул в клубный зал, да заслушался и остался до конца. Он возвращался из клуба вместе с другими. Шёл по заводскому двору рядом с Галимджаном-абы, посчитал необходимым высказать похвалу лектору:
– Каково, Галимджан?! Горазда молодёжь на новое! Было что послушать?
Возможно, он спрашивал испытующе, ожидая, что старый коммунист не согласится с ним. Но Галимджан-абы промолчал, занятый какими-то своими мыслями.
Когда миновали проходную, Дидаров приостановился, стал оглядываться вокруг. Сказал словно самому себе:
– Наш лектор, кажется, всё ещё отвечает на вопросы. Когда я выходил из зала, его обступили со всех сторон – не пробиться. А я хотел было подвезти его на машине домой.
Именно в эту минуту к ним как бы случайно подошла молоденькая миловидная женщина, смело взяла под руку Дидарова.
– Извините, пожалуйста, – сказала она Галимджану, – я разлучаю вас с моим родственником.
– Галимджан, поехали вместе, – предложил Дидаров.
– Благодарю. Я пройдусь, подышу воздухом, чего-то голова разболелась.
– Садись, Фаечка, – пригласил Исрафил.
Машина фыркнула и умчалась.
Рахима в разговоре с мужем как-то упоминала о родственнице Дидарова, учительнице Фае Идрисджановой. «Должно быть, она и есть, – рассеянно подумал Галимджан. – Кажется, изрядная вертихвостка. Впрочем, как следует-то не разглядел, смолоду не любил таращить глаза на посторонних женщин».
На ближайшей остановке Галимджан сел в троллейбус. В эти часы пассажиров бывает немного, он спокойно доехал до центра. А потом пешком пересёк площадь, направился к скверу. Ему уже давненько не доводилось бывать здесь в зимнее время да ещё вечером. Поглядывая по сторонам, он осторожно поднялся по ступенькам вверх. На площадке остановился. «Уф! Вон как стучит сердце! Надо бы пересесть в другой троллейбус и доехать до самого дома. Ведь знаю же, что сердце сдаёт. Нет, дай посмотрю зимний парк».
Он медленно зашагал по главной аллее. На улице, за домами, ветра совсем не было, а здесь, на широкой аллее, гляди, как продувает сквозняк, пощипывает щёки. Старые липы сдержанно гудят. В парке мельтешат прохожие, норовят рысцой пробежать по аллее, пряча лицо в воротник.
Чтобы дать отдохнуть сердцу, Галимджан шагал размеренно, обходя небольшие наметённые сугробы. Шёл, поглядывая на чернеющие в темноте клёны и липы. Старался что-то припомнить… Не в этом ли уголке парка он, тогда ещё юноша, окончивший ремесленное училище и поступивший в вечернюю школу, не у этой ли скамейки познакомился со своей Рахимой?.. Тогда здесь стояло деревянное здание летнего театра. У него было два билета. Один билет он предложил Рахиме.
* * *
Незаметно Галимджан углубился в воспоминания, которые разворошили в памяти кое-какие весьма любопытные факты.
…Из десятилетки – в технический вуз. А по окончании учёбы он работал и в деревнях, в МТС, и в райкомах… По правде говоря, у него и постоянного-то места жительства долгие годы не было. Словно надеясь прожить тысячу лет, он, не задумываясь, ехал работать, куда направляла партия. Приживался довольно скоро, и любое место через год-другой казалось ему близким, родным. Жена оказалась под стать ему: прирождённая путешественница, она нигде не чувствовала себя чужой. О дочерях уже и говорить не приходится, им только бы переехать.
Вот эти последние несколько лет Галимджан живёт в большом городе, работает начальником цеха на заводе. Правда, ему предлагали и место директора, и главного инженера – он не согласился. «Моя жизнь, – отвечал он, – прошла пёстро, я мало работал по специальности, которую приобрёл в техническом институте. Мне надо многому переучиваться: техника ушла далеко вперёд, люди сильно изменились, сейчас рядовые рабочие знают не меньше техников, с которыми я работал лет двадцать тому назад». Его поняли. И вот Галимджан – начальник цеха, рядовой инженер. Он вполне доволен своей работой, но приглядывается, приноравливается и к новым усложнённым машинам и к новой технологии. И снова предложили ему должность главного инженера. Что мог Галимджан ответить на это? Конечно, он уже освоился на заводе. Пожалуй, потянул бы, но… пошатнулось здоровье. Прошлым летом из-за сердца даже слёг в больницу. А подлечившись, попросил оставить его на прежней работе.
Именно в эти дни главный инженер Исрафил Дидаров, с которым он в одной дивизии служил на фронте, повёл с ним такой разговор:
– Вы, Галимджан, совсем не заботитесь о своём здоровье. На вашем месте я бы давно начал хлопотать о персональной пенсии. Ведь вам дадут её без возражений.
Это так удивило Галимджана, так не вязалось с его пониманием своего места в жизни, что он, откинув голову, рассмеялся совсем по-молодому.
– Не смейтесь, – возразил Исрафил, – а лучше прислушайтесь к советам друзей. Сердце уже давало вам один сигнал? Давало. Не надо гнаться за вторым, может быть, последним. Надо пожить для себя.
Этот разговор как-то не запечатлелся в памяти Галимджана. Ведь с ним и в обкоме деликатно заговаривали о пенсии. Но, выслушав его ответ, больше не возвращались к этому вопросу. Предложения Дидарова были забыты Галимджаном в тот же день.
Отношения его с Дидаровым складывались на заводе не совсем ровно. И прямодушный, не мелочный Галимджан далеко не всё понимал в поведении фронтового своего друга. На некоторые его обещания и уверения, например, не всегда можно было положиться: порой говорил одно, а делал другое. Но характер его, доступный и общительный, казалось, сглаживал эти шероховатости.
Вдруг Галимджан услышал стороной, что Дидаров плохо отзывается о нём как об инженере. Дескать, сильно постарел человек, не может угнаться за современным техническим прогрессом, пора бы ему на пенсию. Если верить этому слуху, не о слабом сердце Галимджана заботился Дидаров, а был недоволен работой его. Возможно, им руководили какие-то другие соображения. Но и на этот раз Галимджан не стал углубляться в неприятные размышления, счёл излишним требовать объяснений от Дидарова, – мало ли что наговорить могут.
Впрочем, вскоре выпал любопытный случай, который устранил возникшее было между ними недоразумение. Главного инженера сильно расхвалили в местной газете за улучшение конструкции одной машины, выпускаемой заводом. Действительно, машина теперь стала проще, надёжней и производительней. Но улучшение это было сделано далеко не одним Дидаровым, а целым коллективом, в том числе в какой-то мере и Галимджаном. Сперва Галимджан полагал, что главный инженер, если не на страницах той же газеты, то на каком-нибудь совещании укажет на допущенные в печати преувеличения его, Дидарова, заслуг. Ведь на заводе чуть ли не открыто осуждают его: присвоил себе немалую долю чужой славы. Конечно, пересуды эти не могли не дойти до Исрафила. И Галимджан думал: «Не должен смолчать бывший фронтовик Дидаров. Иначе не сможет он прямо смотреть в глаза товарищам по работе». Но Дидаров и виду не подавал, что у него неспокойно на душе.
Тут уж Галимджан не утерпел. Выбрав подходящую минуту, когда никто не мог их услышать, он высказался напрямик:
– Знаешь, Исрафил, неудобно получилось. В коллективе нашем многие утверждают, что в газете напечатана несколько однобокая статья.
– Да, да, – сразу спохватился Дидаров, – всё собираюсь сказать товарищам: я ведь на другой же день позвонил корреспонденту газеты и сказал, что он слишком возвеличил главного инженера и почти замолчал участие коллектива в реконструкции машины. Корреспондент извинился и объяснил, что статью его неудачно исправили в редакции. Он пообещал напечатать дополнительный материал, да, по-видимому, редакция не хочет ставить себя в неловкое положение. Очень досадно, что так вышло. Как думаешь, при первом же удобном случае не объясниться ли мне с товарищами, участвовавшими в реконструкции машины?
По правде сказать, Галимджан не ожидал от Дидарова такой прыти. Скорее можно было предположить, что он сначала попытается оспорить сложившееся о нём неблагоприятное мнение.
– Пожалуй, лучше бы объясниться, Исрафил, – согласился Галимджан, – а то ведь бог весть что подумают люди.
– Верно, верно! – понимающе кивал Дидаров. – Будут говорить: «Газета искусственно раздувает авторитет главного инженера». Ох, уж эти невоздержанные языки! И как я мог не учесть этого, ума не приложу! Тысячу раз благодарю, Галимджан, что напомнил! Я всё исправлю!
Казалось, Дидаров говорил совершенно искренне, но всё же Галимджан, зная непостоянство его, не был окончательно уверен, что он сдержит своё обещание, – пожалуй, начнёт откладывать, тянуть, а там и вовсе забудет. Но на этот раз Дидаров не заставил долго ждать. На одном довольно авторитетном и многолюдном совещании у директора завода он очень удачно подхватил выступление одного из ораторов.
– Это верно, журналисты не всегда умело освещают достижения новаторов производства. Иной раз в погоне за сенсацией больше вреда принесут, чем пользы… – И рассказал подробно, как корреспондент газеты неумеренно высоко оценил рационализаторскую деятельность главного инженера, оставив в тени других новаторов производства.
Галимджан остался очень доволен этим выступлением Дидарова. И ведь как хорошо Исрафил закончил свою речь. «Передовики нашего завода, – сказал он, – готовы и впредь выполнять большие и сложные производственные задачи». Участники совещания похвалили главного инженера за прямоту и объективность. Дидаров снискал расположение заводской общественности. Даже те, кто открыто недолюбливали главного инженера, должны были согласиться, что в данном случае он проявил себя с лучшей стороны.
Надо заметить, что Дидаров и прежде немало проработал на командных производственных должностях.
Несколько лет тому назад он допустил какую-то грубую ошибку, его понизили в должности и некоторое время держали как бы на испытании. Не исключено, что теперь нашлись бы люди, готовые напомнить Дидарову о прошлом. Но после выступления его на совещании ни у кого не повернулся язык, чтобы копаться в этом прошлом и как-то связывать его с недавней газетной статьёй. Чем плох Исрафил Дидаров? Знает дело. До старости ему ещё далеко. На здоровье не жалуется, энергичен, оперативен.
И всё же нашлись люди, не изменившие критического отношения к Дидарову. Молодой инженер Светлана Нилина, девушка искренняя и вспыльчивая, вскоре после совещания заговорила с Галимджаном:
– Эх, Галимджан Нигметджанович, ну почему вы такой?!
Она произнесла эти слова так горячо и неожиданно, что Галимджан даже смутился, потом, улыбаясь, спросил:
– Какой же это «такой»?
В конторе начальника цеха они были одни. Светлана возбуждена, лицо горит, в глазах мелькают огоньки. Через маленькое окно комнаты она то и дело взглядывает на ближайший угол огромного цеха. Но там всё в порядке. Десятки рабочих склонились над станками, слышно, как точат, режут, шлифуют. Иногда вспыхивают и осыпаются снопы искр. Над станками равномерно движется умный, словно живой, конвейер: в определённых местах он замедляет бег, чтобы рабочие успели снять с ленты нужные детали. На улице ещё светло, но в цехе горит яркий свет.
– Как бы это сказать… – волнуется Светлана. – Вас, заслуженного человека, игнорируют, не исключено, что над вашим доверием и простодушием тайно посмеиваются… Нет, я бы не выдержала этого!
– Светлана, кто же это тайно посмеивается надо мной? – всё ещё не скрывая собственной лёгкой усмешки, спросил Галимджан.
– Да всё тот же Исрафил Дидаров! – выкрикнула Светлана. – Я только что схватилась с ним. Он ведь все наши новшества, даже вот этот конвейер, готов себе приписать… Вы вместе с другими трудились над усовершенствованием машины, а кто назван в газетной статье?! И вы молчите!..
– Не горячитесь, Светлана Ивановна, – уже серьёзно возразил Галимджан. – Во-первых, я не молчу. Я говорил с Исрафилом. Ну, не о себе, конечно. Статья действительно однобокая. Но ведь Исрафил признал это на совещании и объяснил, почему так получилось. Вы же присутствовали, слышали. Во-вторых, главный инженер выступил после моего серьёзного разговора с ним.
– Он был неискренен! – не уступала Нилина.
– Вот вы и заявили бы об этом на совещании, если уверены в неискренности Дидарова, – спокойно заметил Галимджан.
– И заявила бы!.. Но я ещё молода, Галимджан Нигметджанович. Меня могли неправильно понять.
– Пожалуй, верно, – согласился Галимджан. Помолчав минуту, вдруг сказал, должно быть думая, что признание его многое объяснит Светлане: – Исрафил Дидаров мой фронтовой друг.
– Ваш друг?! – с негодованием воскликнула она.
Вскочила с места, выбежала из конторы. Послышался звонкий топот её каблучков по железной лесенке, – казалось, это бьётся её взволнованное сердце.
Через окошечко Галимджан посмотрел ей вслед, покачал головой.
Между тем в цехе всё шло своим чередом. Человеку несведущему вряд ли возможно было уловить ритм сложного труда. Рабочие двигались словно бы не спеша. А на самом деле всё в цехе было точно согласовано с общим ходом дела. Рабочие принимали детали с конвейера именно в тот момент, когда нужно было; обработав, возвращали детали на конвейер тоже в рассчитанные секунды, чтобы подача этих деталей ни на миг не опоздала к следующей операции.
Как бы много личных усилий каждого отдельного человека ни было вложено здесь, выполненная в цехе работа – это результат общего труда, плод деятельности всего заводского коллектива. В этом мощь и жизненность гигантского завода. Разве для Галимджана и для тысяч таких же работников, как он, не является счастьем чувство близкой причастности, слитности с этим грандиозным процессом! По совести говоря, это и было одной из главных причин того, что Галимджан не захотел уйти из цеха. Об этом ведь не скажешь громко, так, чтобы все люди слышали, в том числе и эта славная девушка Светлана. Да и зачем говорить, объяснять? Достаточно того, что сам он понимает всю глубину и важность этих мыслей и чувств. И не один он обладает этими духовными сокровищами.
Погружённый в свои переживания, Галимджан и не заметил, как в контору цеха вошёл Дидаров. Он в новом синем сатиновом халате, но без головного убора. Широко улыбаясь, без тени высокомерия и самодовольства, он поздоровался с Галимджаном за руку. Глядя на Исрафила, право, нельзя было поверить тем некрасивым историям, которые иногда рассказывают о нём. Всё это гнилой плод какого-то недоразумения или же личной неприязни.
Не переставая приветливо улыбаться, Дидаров сказал:
– Завтра, Галимджан, пожалуйста, загляни ко мне в кабинет. У меня есть кое-какие новые рационализаторские соображения. Хочу знать твоё мнение. Попьём чайку с лимоном и поговорим. Как в цехе дела?.. Идут? Ну и отлично!.. Давай-ка взглянем на конвейер, там получилась какая-то небольшая загвоздка…
Вечером, вернувшись домой, Галимджан первым делом извлёк из шкафа свой фронтовой архив, хранившийся в объёмистой синей папке. Он один дома. У Рахимы сегодня школьное собрание, она не скоро вернётся. Девочки на институтской вечеринке. Вот пачка фотографий. Среди них и фото Дидарова. Хороший, ясный снимок. Капитан Дидаров значительно моложе теперешнего главного инженера, статный, подтянутый, и брюшка нет у капитана. Но улыбка та же, располагающая. Исрафил Дидаров снят возле пушек батареи, – сразу видно, что артиллерист. На фото внизу крупными буквами начертано: «Моему лучшему фронтовому другу Галимджану». Да, они крепко дружили, два офицера одной и той же дивизии. Какой, интересно, год? Ага, 1943! Где тогда находилась дивизия? Эх, годы, годы! Тем, кто не участвовал в войне, вряд ли понятен весь смысл этого восклицания. Вон ведь какая торопыга эта Светлана! В те времена она наверняка ещё лежала в люльке. Ради того, чтобы тысячи, миллионы таких Светлан могли спокойно расти, учиться, выходить в люди, чтобы потом работать во славу лучшего будущего, – ради этого и воевало с фашистами наше поколение… Дидаров, помнится, вскоре был ранен и выбыл из дивизии. А Галимджан и после взятия Берлина не сразу вернулся на родину. Только после победы над японскими самураями он увидел родную Казань. Шёл 1946 год. Потом снова партийная работа, район…
Утром Галимджан, как всегда, точно в положенное время входил в заводские ворота. Повстречался здесь со Светланой Нилиной. Она в белом берете и меховой шубке. Приветливо улыбается, словно и не было вчерашней стычки.
– Светлана Ивановна, вы, кажется, вчера обиделись на меня? – сказал Галимджан.
Она не удивилась этой чрезмерной его деликатности, только лицо её как-то померкло.
– Должно быть, мои ровесники, в том числе и я, не совсем понимаем людей, переживших войну, – несколько смущённо сказала она, глядя на истоптанный снег под ногами. – Наверно, фронтовая дружба достойна самой высокой оценки… И всё-таки, – не знаю, Галимджан Нигметджанович, – я бы, пожалуй, не стерпела. Может быть, вы… – она прикусила губу и помолчала. – Может, вы боитесь?
– Боюсь?! Чего мне бояться? – ещё больше удивился Галимджан. – Не вижу никаких оснований для этого.
– Потерять старую дружбу боитесь, вот что! – выпалила Светлана. – Ведь она для вас, как вы сами говорите, так дорога! А мне кажется, – только не сердитесь, пожалуйста, Галимджан Нигметджанович, – вы стараетесь сохранить хотя бы тень прежней дружбы. Только я не знаю, нужна ли сейчас Исрафилу Дидарову даже тень этой дружбы… Мы, заводская молодёжь, ждём от вас, бывшего фронтовика, другого. На фронте вы были непримиримы и неустрашимы в борьбе со злом. Так будьте же и сейчас таким воином. Не ошибаетесь ли вы в Дидарове? Заслуживает ли он и тени былой вашей дружбы?
Галимджан ничего не ответил ей. Молча прошёл на заводской двор. А Светлана Нилина направилась к заводоуправлению.
Галимджан быстро шагал, не глядя под ноги, бормотал:
– Эх, молодёжь, молодёжь! Это мы-то примиряемся со злом?! Мы хотим «сохранить тень»?! Ай-яй-яй! Спешат, горячатся некоторые молодые люди, порой скажут необдуманное хлёсткое словцо. Право, они похожи на торопливых портных – изо всех сил тянут материю, не думают, что разойдётся по шву или совсем порвётся… Вот и Светлана. За кого она принимает меня, за слепца, что ли? Неужели я не сумею разобраться в человеке, с которым солдатскую кашу ел из одного котелка? Ну, предположим, может в чём-то свихнуться человек. Так что ж теперь, рубить с плеча? А если посмотреть, разобраться…
Рассеянно здороваясь со встречными людьми, он прошёл в цех.
Как и было условлено, Галимджан в двенадцатом часу навестил Дидарова. Кабинет у главного инженера просторный, окна светлые, стол широкий. При виде входившего гостя Исрафил поднялся с кресла, с улыбкой протянул руку, пригласил сесть. Затем вызвал секретаршу.
– Машенька, распорядитесь, чтобы принесли чайку. Да погорячее, покрепче и с лимоном.
После этого чинно опустился в кресло, положил ладони на стол. Как и полагалось, он справился о самочувствии Галимджана, о здоровье Рахимы-ханум. В это время принесли чай.
Помешивая в стакане ложечкой, Дидаров пристально вглядывался в лицо Галимджана.
– Ты вроде бы немного осунулся, дорогой. Может, опять сердце? Пей, пожалуйста, чай. Положи лимон. Сейчас в магазинах что-то не видно лимонов.
– Да, не видно, – как-то безразлично согласился Галимджан, тоже помешивая в стакане. – Лимон, конечно, вкусен, но обесцвечивает чай, отнимает у него аромат.
Дидаров тихонько рассмеялся.
– Добро с добром редко уживается. Что тебе дороже – вкус лимона или цвет чая?.. Ну ладно, оставим эти рассуждения философам. Наших голов тут не хватит… Я ведь говорил, что у меня есть к тебе дело. Давай, старый друг, работать рука об руку. Теперь, сам знаешь, время технического прогресса, на одном «ура», как раньше, не выедешь. Время идёт…
– Я не совсем понимаю, – осторожно перебил Галимджан. – Мы ведь вместе работаем. Что ты ещё имеешь в виду?
– Мне, Галимджан, нужен помощник. Ну, официально говоря, заместитель. По штату положено, а человека нет. Я тебя давно знаю. Теперь ты вошёл в ритм нашего завода, успешно осваиваешь новую технику, – одним словом, стал хорошим, современным инженером.
– Спасибо за доверие, Исрафил, – помедлив, ответил Галимджан, – ты уж позволь мне остаться в цехе. И со здоровьем у меня не шибко, да и годы…
– Всё же подумай, Галимджан. Ведь в цехе тоже требуется здоровье, да ещё побольше. Я предлагаю тебе неплохое место. Спокойней будет и на виду.
– Подумать-то подумаю, но… кажется, не соглашусь. И цех вроде бы не на кого оставить…
– Ну, для этого дела мы найдём подходящего человека. Я считаю, мы ещё вернёмся к этому разговору.
И, словно поощряя Галимджана, главный инженер крепче обычного пожал ему руку.
У себя в конторе Галимджан закурил, глубоко затягиваясь, размышлял: «Со здоровьем неважно – это верно. И к высоким должностям не стремлюсь – тоже правда. Но ведь я никогда не бежал от трудностей, не ставил на первый план своё спокойствие. Может, в интересах производства Исрафилу действительно нужен хороший помощник?.. Нет, не пойду… Так почему же я так жадно дымлю? И не слишком ли быстро и решительно отказался от предложения Дидарова? Дидаров, кажется, понял, что в глубине души меня удерживает что-то очень важное. Прощаясь со мной, он очень крепко жал мне руку, словно хотел добавить что-то к своим словам…»
Размышления его были прерваны неожиданными гостями.
– Вот и начальник цеха, сам Галимджан Нигметджанович, – входя в контору, весело сказала Светлана Ивановна, словно хотела подчеркнуть, что происшедшие между ними разговоры о Дидарове не должны повредить их добрым отношениям. – Вот, разрешите представить, Галимджан Нигметджанович, к нам пожаловал товарищ из министерства, Билал Шангиреевич Шангараев. – Она чуть посторонилась, пропуская вперёд высокого, крепко сложенного человека с гладко причёсанными чёрными волосами и такими же чёрными глазами. – Билал Шангиреевич интересуется делами нашего цеха.
– Добро пожаловать, – приветливо отозвался Галимджан. – Поговорим в конторе или хотите посмотреть цех?
– Да, покажите мне цех, – густым, ровным голосом сказал гость.
