Зинаида Гиппиус
Свой (Валерий Брюсов, человек-поэт)

 
…лишь средство
Для ярко-певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.
 

Как же разделять их – поэта и стихи? Он и они – одно.

И я хочу попытаться определить это целостное явление – не с тем, чтобы порицать в нем не нравящееся мне и превозносить согласное с моим строем души и мысли, но, конечно, с тем, чтобы в последнем счете сказать этому явлению «да» или «нет», не разрушая, не разлагая принять его, или отвергнуть.

II

Несколько лет тому назад мне приснился сон, о котором я и поныне вспоминаю с большим недоумением. Самое удивительное в нем то, что это был вовсе не сои; и называю я его так лишь потому, что никакого реального объяснения данному случаю не имею. Пусть будет сои.

Майская петербургская ночь, самая поздняя, самая глухая: это значит, что она, при мертвенной, сонной пустынности своей – была ярко блистающая, вся солнечная. Ночной, немой полдень. Окно моей спальни было раскрыто; оно выходило на площадь, широкую, круглую, с белым собором посередине.

Меня пробудил медленно наросший, связный звук, длительный, нерезкий, но совершенно определенный: он сменил, или как-то изменил, только что лежавшую тяжко тишину. Звук, звуки, не знаю как сказать. Это было совсем не то, что мы слышали или что можем услышать; это было нечто неуследимое, – но явное, напоминающее, – но не бывшее, и такое чуждое, что почти нельзя было понять, хороши ли, приятны ли эти звуки, или нет. Не являлось такого вопроса. Просто хотелось: пусть будет. Конечно, музыка, – другого слова нет; вся изумительная чуждость ее в том, что это была одна гармония, только гармония, без мелодии и без ритма, и гармония настолько совершенная, что ничему другому в ней и не нашлось бы места. Такую музыку описать нельзя, как нельзя и представить ее – ее можно только услышать… как? во сне? Не знаю.

Мне казалось: летучее воинство со стеклянными крыльями проносится над крестом собора, и музыка – звон его бесчисленных звончатых крыл. Иного я ничего не мог вообразить, как не мог бы поверить, не слышав, что возможна эта странная и чуждая гармония, все поглотившая, почти ненужная.

Вот, она слабеет… Слабеет ли? Да, не изменяясь – слабеет, тихнет. Стекляннокрылое воинство тает. Звуки падают так длительно и связно-цепко, что даже тогда, когда их уже нет, кажется, что они еще есть.

Долго я прислушивался. К возвратившейся тишине прислушивался. Взглянул на часы: было сорок минут четвертого. Солнечная ночь опять замерла.

В ту минуту прерванного сна, помню, мне пришла мысль: не музыка ли это будущего? Только гармония, совершенство гармонии, без мелодии и ритма? Мелодия и ритм связаны с понятием времени. Когда будет – если будет – преодолено время, – не должны ли быть преодолены и ритм, и мелодия?