Зинаида Гиппиус
Парижские фотографии

Громкие аплодисменты, – всего громче, косясь на дверь, аплодирует хозяин. «Браво, Отеро!» – кричат со всех сторон.

И две дамы приглашают его к своему столику, угощают шампанским.

На одной – шляпа canotier и мужской пиджак. Крахмальные воротнички подпирают острый подбородок. В правой руке папироска, а левая обнимает соседку, миловидную, бледную девушку с ярко накрашенными губами. У нее пышные льняные волосы; на пальцах обеих рук такое множество колец, что кажется, будто она в металлических перчатках. Белое платье с высокой талией – style bebe^[9].

– Лили, – пристает к ней Отеро, – спойте что-нибудь!

Лили, жеманясь, выходит на середину. Подруга не спускает с нее взора.

Но тут вышло небольшое недоразумение. Маленькому Адольфу, очаровательному юноше с томными, нежными глазами, надоело сидеть с немцем. Немец угощает пивом, по-французски почти не говорит, и вообще он вдруг показался Адольфу грубым, скучным, неинтересным. А тут поляк, во фраке и цилиндре, бросил ему через стол розу. Адольф вдел ее в петлицу, пошел к поляку и поцеловал его прямо в губы.

Немец обиделся и начал говорить поляку дерзости. Неизвестно, чем бы это кончилось; по привычный хозяин не смутился, сразу понял, на чью сторону встать: поляк каждый вечер тратит здесь сотни франков на шампанское. И хозяин что-то энергично говорит немцу. Тот, злой, красный, уходит; все смеются и свистят. Особенно тонко смеется Адольф, поглядывая, впрочем, не на поляка, а уже в сторону трех молодых бритых американцев, которые, с толстыми сигарами в зубах, тупо и невозмутимо следят за всем происходящим.

Лили было встревожилась, но успокоилась и завела тоненьким голоском песенку, сладкую и нежную, и все вскидывала глаза на подругу. В мужском обществе певица успеха не имела, но шикарные «дамы», наклонившись, стали что-то жарко объяснять своим усталым, пожилым кавалерам, а потом мягко зааплодировали руками в белых длинных перчатках.

Бобет объявил, что он тоже хочет петь. Но с ним вечно история: он слишком занят собой, он требует, чтобы когда он поет – все молчали. А как нарочно, едва он начнет – подымаются разговоры. Он сердится и умолкает. Ему кричат, клянутся слушать – и опять перебивают. Жеманно обижаться, делать плаксивую физиономию – специальность завитого барашка – Бобет. Молодой художник из гостей старательно зачерчивает его смешную фигуру.

Бобет, как и Лили, имеет пристрастие к сентиментальным, сладким песням. Он прижимает руки к сердцу, поет о несчастной любви, о жестокости мужчин.

Вот Люсьен – другое дело. Он нежностей не признает. У него недурной баритон. Выпучив глаза, с чрезвычайно серьезным лицом, он выпаливает такие штучки, которые, благодаря их специфическому характеру, даже не всегда и понятны. Пикантные места он подчеркивает жестами. Слушатели довольны.

Особенно поляк смеется. Он уж забыл Адольфа и приглашает более энергичного Люсьена к своему столику. Люсьенов, впрочем, два. Второй – скромный, непоющий, мальчик лет восемнадцати, – на вид даже меньше.

Молодой русский художник, здешний таинственный завсегдатай («таинственный» потому, что, хотя все здесь к нему привыкли и любят его, никто, вплоть до Отеро, не знает его имени) – зовет этого второго Люсьена к нашему столику. Подсаживается и уставший от танцев Отеро.