Зинаида Гиппиус
Парижские фотографии
По рукам ходила бумажка. Печатное воззвание к людям «непьющим, некурящим, с хорошим характером, т. е. не любящим ссор и не имеющим предрассудков», предложение купить вместе землю и основать еще одну колонию.
А лектор трещал без умолку. «Если вскипятить воду, то фатально…»
Слово «фатально», каким-то чудом примиренное со свободой, так и звенело припевом ко всякому поучению.
Поздно, поздно… А надо поймать последний трамвай в город… Кое-кто уже стал уходить. Воспользовавшись перерывом, каким-то спором, ушли и мы.
Несколько «товарищей» вызвались нас проводить. Хозяин на прощанье подарил нам два выпуска русского анархического журнала.
На улице стало холоднее, вызвездило. Товарищи расспрашивали нас о России. Один оказался немцем. Обрадовался, что мы понимаем по-немецки и стал быстро-быстро говорить о том, как интересны среды у Андрэ, как успешно развивается анархизм – «и уж близка его победа»…
– А вы чем занимаетесь? – спросил я.
– У нас тут неподалеку лавочка. Торгую. В девять закрываем – и к Андрэ.
– Лучше, чем сидеть в кафе, – заметила его жена.
В гулком вагоне трамвая, под светом керосиновой лампы, я развернул русские журналы.
Прочитал «некролог» анархиста. «Спи спокойно, дорогой товарищ! Полиция не дала почтить твою память пением революционных песен. Ну что ж! Мы почтим ее грохотом выстрелов, рядом взрывов!»
В вагоне сидели мирные французы. Разговаривали, как всегда, о деньгах и болезнях. И приличная, остроносая старушка настоятельно и однообразно все советовала другой купить какое-то патентованное средство от несварения желудка.
Disharmonie Harmonieuse
Светлое, все белое, маленькое кафе. Оно уютное, оно «douil-lette»[8]. Рыже-розовым бархатом затянуты окна и двери.
Хозяин здесь – смуглый, «роскошный» мужчина в смокинге, цветной рубашке и лакированных ботинках со светлыми гамашами. Он все следит, чтобы с улицы ничего не было ни видно, ни слышно, и выхоленной рукой в блестящих кольцах то и дело задергивает плотнее розовый бархат на окнах.
Час ночи. Театры кончились, и к «Ваг Auguste», в маленьком подозрительном переулочке на Монмартре, подъезжают элегантные вонючие автомобили и экипажи. Дверь поминутно отворяется. Кавалеры во фраках, «дамы» в вечерних туалетах. Две зеркальные стены, одна против другой, дважды повторяют всех и все, что между ними.
Звуки «мачичэ» поют из угла, где алеются бархатные куртки музыкантов. Пожилой, бритый «Отеро», извивающийся как змея, танцует с Бобет. Бобет все оглядывается в зеркало. Он себе нравится. И его беспокоят аккуратные, мелкие кудряшки – как бы не растрепались. Странные. Точно на нем парик из «искусственного барашка» – вот как наши солдатские шапки.
«Отеро» (по профессии он… дамский портной) задрапирован большой пестрой испанской шалью. В кафе тесновато, и длинная бахрома цепляется за пуговицы гостей. На голове широкая фетровая шляпа. В зубах он держит красную розу.
Остро щелкает кастаньетами, Отеро искренно увлечен танцем. Ему приятно, что на него смотрят, что так светло, что так много шикарных гостей сегодня. Кроме того, он любит Бобет и льнет к нему, томно извиваясь.
