Зинаида Гиппиус
Чудеса

2

Как оно вышло, кто это сначала придумал, – неизвестно. Само вышло. Анна спросила Лешу, когда он раз сидел за пианино, подбирая всякие «гласы», знает ли он богослужение: «Потому что ты наверное батюшкой будешь».

Леша, конечно, знал. Ничего другого не знал, а это – назубок. Тогда и выдумалась пустая дача за акациями, куда можно было влезать в окно и совершать служения. «Тебе практиковаться нужно? – спрашивала Анна. – А я буду помогать. И так хорошо можно устроить».

В имении, где жили, была церковь, – в конце липовой аллеи, тут же. Но служил батюшка только по воскресеньям. И певчих не было. Анна же говорила Леше:

– Разве ты не читал бабушке, что нужна постоянная молитва. Постоянно молитесь и всегда радуйтесь. Может быть, вернее тебе даже не батюшкой сделаться, а монахом.

– Нет, монахи все святые.

– Ну, так что ж. Да святость, главное, от веры. Если ты имеешь веру…

Леша, оживившись, залепетал:

– Да, да, хоть с самое горчичное зерно, тогда все можешь… Сама бабушка говорила… Если молиться…

Анна усмехнулась.

– Ну, что там бабушка. Ты свою веру испытуй, старайся.

Так учредились в пустой даче моления. Анна в службах была не тверда, но скоро, с помощью книжки гимназической, получилась, и дело пошло гладко. Леша, когда нужно, действовал за троих и читал, и возглашал, а уж пел-то он – прямо за целый хор.

Вскоре же начались и чудеса. Начались так: за чайным столом сидели дети вдвоем, только еще Эмма Федоровна, а мама уехала в город. Принесли кипящий самовар. Эмма Федоровна заварила чай и поставила чайник на самовар.

Анна обернулась к Леше и шепнула:

– Если иметь веру, так и мощей не нужно, и так будут чудеса. Ты имеешь веру.

– Я не знаю какую… – растерялся Леша. – Может, еще не с горчичное…

– А ты испробуй, попытай… Сильно сосредоточься сначала, потом посмотри… хоть на чайник. И скажи: истинно говорю тебе, чайник, двинься.

Леша крепко-крепко сжал рот, зажмурился на секунду, потом повел глазами вверх, остановил их на чайнике и тихо, но явственно произнес нужные слова. Произнес – и побледнел: крышка чайника шевельнулась и стала потихоньку подпрыгивать.

Леша после этого случая не возгордился; он знал, что веру всегда и потерять можно. Что делать, чтобы не потерять? Посоветовался с Анной. Ну, да. Кроме постоянной молитвы, еще постоянное помышление о грехах. Усиленно стал искать их, опять с Анной советовался, думал и наизусть твердил, чтобы не забыть малейшего: теперь помышление, а через неделю Успенский пост, все на духу, кстати, скажет. Бабушку не послушался. Черносливом объелся. В соборе, за «оглашении изыдите» – чихнул громко. Ну и еще другое такое, многое. А кроме помышления и покаяния, – что? Вспомнил еще – «не заботьтесь»… Положим, и так не заботился, Бог сам сделает, если захочет.

На узком плоту, мостике, далеко вдававшемся в неширокий, но очень глубокий пруд под горой, Леша полюбил сидеть часами, ловить рыбу. Самые святые ведь были рыбаки. У него, однако, рыба не поймалась ни одна до сих пор. Попросту рассуждая, трудно ей было пойматься: удочку Леша сам соорудил, – на палку привязал тонкую бечевку, а на бечевку – шпильку Эммы Федоровны: вот и крючок. Приманки не было никакой. Зачем же. Если с верой, рыба и так поймается. А забота – уж нехорошо.

Но рыба не ловилась. Ее, может быть, и вовсе не было в пруде. Это, впрочем, значения иметь не могло.

– А вели ей теперь ты, – сказал Леша. – Вместе ведь молились.

В Анниной вере он также мало сомневался, как и в своей.

– Главное, не надо впадать в уныние, – сказала Анна. – Уныние большой грех.

Леша знал, что грех.

– Вот видишь. Надо терпеть до конца. Хоть сто дней сидеть и надеяться. Или так: укрепи удочку, когда домой надо, а потом будем приходить и смотреть, словилась ли.