Юрий Павлович Васянин
Водоворот судьбы. Платон и Дарья
– Какое страшное бедствие несет война. Сколько страданий и крови от нее происходит, – по-бабьи запричитала Полина.
Многие в колоне увидели страшное зрелище. Услышав о бедственном положении солдат в санитарном поезде, Платону надавали печеного хлеба. Он сложил их в мешок и понес туда, где только что побывал. Когда казак вошел в вагон, к нему со всех сторон потянулись исхудавшие руки больных.
– Дай!
– И мне тоже дай!
Истомленные болезненные лица солдат ничего не выражали. В их глазах не было ни мольбы, ни радости. Разломив хлеб на большие куски, Платон раздал его солдатам. Они судорожно глотали хлеб и облизывали сухие губы.
Покинув вагон, Платон снова возвращался к Дарье. В это миг поблизости ударил прилетевший неизвестно откуда снаряд. Все осколки ушли вверх, повредив лишь верхушки деревьев. Но какая-то дьявольская сила свалила Платона вместе с конем.
Ветер, подхватив взрыв, перекинул его дальше. Тайга задрожала от перекатов звонкого эха. Над лесом пробежал гул. Ветер сорвал косматые вихри снега. Тысячи снежинок залетели за воротник, в рукава, в глаза.
Перелыгин еле-еле выбрался из-под коня и с трудом поднял его. В хвосте колонны защелкали выстрелы.
– Ни одного пострадавшего от взрыва! Царица небесная сжалилась над нами!
– Но что с нами будет? Куда мы идем? – спросила Дарья.
– Не знаю, но может Красноярск, встретит нас радушно, – предположила Полина.
– Дай-то Бог!
Колонна продолжила движение на восток. Не было видно ни начала, ни конца длинной вереницы. Неожиданно впереди поднялся невообразимый шум. Оказалось, что на тракт из прилегающего села после отдыха вышел обоз.
– Стой, стрелять буду! Становитесь в конец колонны, – неистово закричал Кострикин.
Но было уже поздно, потому что часть попутного обоза уже вклинилась в общую колонну. Началась полная неразбериха. Кони шарахались в сторону, сани цеплялись и ломались.
– Стой, сдай назад!
Но никто никого не слушал. Спасайся сам и не мешай спасаться другим. Поднялась паника. Кострикин несколько раз выстрелил в воздух. Вой ветра смешался с визгом пуль.
– Стой! Куда прете черти! Застрелю!
Подъесаул сунул дуло нагана под нос бородатому мужику и его конь вместе с санями испуганно шарахнулся в сторону и утонул в снегу.
– Я ведь ничего не делаю. Лошадь сама идет, – в страхе закричал мужик.
Казакам удалось остановить обоз, но часть пробралась по глубокому снегу к железной дороге и, забравшись, на высокую насыпь, заняла свободный железнодорожный путь. Но вдруг из-за поворота выскочил, огласив воздух сиплым гудком, польский бронепоезд. Кони и люди спасаясь, кинулись под откос. Черный бронепоезд экстренно включил тормоза и с трудом остановился, едва не сбив лошадей вместе с людьми.
Страх перед Красной Армией оказался сильнее страха смерти. И этот страх гнал людей на восток. Туда где встает солнце и начинается новый день. Завтра наступит следующий день, но не каждый его увидит.
***
Дни тянулись медленно. Ночь незаметно сменяла день. Сибирский мороз беспощадно жег лица, ноги, руки. Народ кутался во что мог. Обладатели полушубков и валенок вызывали всеобщую зависть. Но немудреная одежда не спасала от холода, а скудное питание не грело людей. Они мерзли, дух их падал. До смертельной усталости изматывали частые продолжительные остановки среди полей и лесов. Люди едва двигали уставшие ноги и шатались от ветра как пьяные. По разбитой сибирской дороге уныло плелись лошади.
Вскоре ударил лютый холод, подули студенные ветра, снегу заметно прибавилось. Колючий ветер крутил снег, переметал дороги. Засияло яркое солнышко. Но сосны были такие густые, что солнечные лучи с трудом пробивались сквозь его крону.
Казаки, кутаясь в полушубки и бросая косые взгляды на Дарью, негромко переговаривались между собой:
– Командование говорит о замедлении темпов отступления, но вместо этого мы еще быстрее катимся на восток.
– Так мы не заметим, как до берега Тихого океана докатимся.
– А зачем прежний главнокомандующий отправил в глубокий тыл 1-ю армию?
– Затем, чтобы она подготовила в тылу линию обороны против наступающей Красной Армии, но вместо этого она там развалилась.
– Сахаров хотел вернуть 1-ю армию обратно на фронт, но где там. Ни одного солдата, ни одного пуда груза не сумели перевезти.
– А за это надо сказать спасибо нашим чешским братьям.
– Довоевались! Мы даже не можем распорядиться своей магистралью.
– Это не война.
– Какая война. Мы только удираем.
– Значит, наступления не предвидится?
– Какое тут наступление – самим бы живыми остаться. На нас наступают регулярные войска Красной Армии. У них все имеется: орудия, боеприпасы. У нас же ничего нет. Дело Колчака пропащее – одним словом швах.
– Полная неразбериха, надвигается катастрофа казаки.
– Ничего закрепимся и дадим красным звону.
Неожиданно с узкой лесной дороги в колонну вклинился небольшой отряд кавалеристов.
– Здорово дневали, казаки! – поприветствовал кавалерист с заиндевелыми усами.
– Слава Богу.
– Куда идете, братцы? Далеко? – насмешливо спросил он, придержав коня.
– Куда Бог покажет.
– За каким лядом вы не известно куда претесь? Может, с нами пойдете? – нетерпеливо спросил всадник.
– Это куда с вами? – хмуро полюбопытствовал Тарас Матюхин.
– Сдаваться идем. Все – конец войне. Незачем нам убивать друг друга. За кого кровь проливать собрались – за буржуев что ли? Но казачья кровь не водица, – усмехнулся бородатый всадник.
– Проваливайте! – посуровел глазами Матюхин. – Не сбивайте народ с толку.
Кавалерист презрительно улыбнулся:
– Как хотите наше дело предложить – ваше отказаться. Только не пожалейте потом. Какая вам польза оттого будет, что вы вместе с ними сгинете?
Казаки, угрюмо замолчав, растерянно затоптались на одном месте.
– Счастливо оставаться! – скосив набок рот, попрощался кавалерист.
Таинственные всадники, нахлестывая лошадей, вернулись на проселочную дорогу и скрылись в темноте, оставив казаков в полном недоумении. Они мерзли, голодали, но еще не потеряли свой дух.
– Красные агитаторы?
– Может быть, – раздумчиво проговорил Матюхин.
– Проходной двор, а не армия. Кто угодно шастает туда-сюда. Скоро воевать будет некому. Я если признаться тоже колеблюсь.
– В чем-то он прав. Неужели нельзя мирно договориться? Созвали бы Учредительное собрание и там бы решили, как нам дальше жить без царя в России.
– Учредительное собрание собиралось, но большевики его разогнали.
– Теперь уже ничто не сможет остановить войну. Она окончится с победой одной из сторон или замирением.
– Одно страшно другое непонятно и возможно, мы этого никогда увидим.
– Авось кривая вывезет.
– Только что с Россией станет? Эх, пропадает она, братцы.
Впереди закричали:
– Трогай!
Позабыв про отдых, обоз двинулся в путь и задолго до рассвета пришел в небольшую деревушку, которая издалека казалась будто вымершей. В деревушке не было ни огонька, ни звука, только одинокая собака взлаивала, да на краю селения над печью вился сизый дымок. В густой темноте серые избы стояли сиротливо. Мертвая тишина, повисшая над деревушкой, действовала удручающе. Платон с Дарьей пробрались между ящиками и санями в избу и в темноте наступили на солдата.
Тот громко забранился:
– Глаза разуйте, паразиты.
– Извини, ничего не видно, – тихо обмолвился Платон.
Ноздри теребил густой запах табака, сивушного перегара и грязных немытых тел. От гнилых бревен веяло холодом и плесенью. Под досками пола попискивали мыши.
– Платон, я сейчас задохнусь, здесь дышать нечем.
– Будем рады тому, что есть, Даша.
В вонючей избе вповалку лежали солдаты. Они во сне бормотали что-то невнятное. Перелыгины, приткнувшись между ними, опустились на свободное место и замерли от томительного сознания, что можно безбоязненно уснуть. Они почти сразу же провалились в небытие.
Под самое утро по голове Дарьи пробежала серая мышь, и она проснулась.
Девушка, скинув ее, испуганно закричала:
– А…а…а.
Платон, проснувшись, спросонья ничего понять не мог.
– Что случилось?
– По моей голове мышь пробежала.
– Ничего страшного. Пробежала – убежала.
– Вот паразиты спокойно спать не дадут, – забормотали в углу.
– Платон, пойдем в другую комнату.
– Не ходите туда, – прошептал тихий женский голос. – Там больные тифом лежат.
Дарья пришла в ужас от известия, что здоровые и больные располагаются в одной избе. Так и заразиться можно.
– Да и здесь осторожней будьте, а то вшей подцепите. Больно уж они злобные да кусачие.
За окном забрезжил рассвет, зажглись лучины. Утром все поднялись пораньше, чтобы быстрее других выйти на тракт. Дарья вышла на кухню и поймала в настенном зеркале свое изображение. Она вначале изумилась, а потом беззвучно ахнула. На нее смотрело чужое лицо с безрадостными глазами. Ей даже не верилось, что она увидела в зеркале собственное отображение – девушка всегда была веселой говоруньей и песенницей.
Затопилась дымная печь. Бабы, стряпая, звонко перекликались. Мужчины чинили сани, беспокоились о лошадях. Дарья, разрумянившись, хлопотала у очага. Но она не суетилась как другие, однако и на месте не сидела.
Вдруг на дворе жалобно заржал ее конь.
“Бедный он, наверное, есть хочет”, – жалостливо подумала Дарья.
Девушка вынесла хлеб, вареный картофель и конь, оскалив зубы, схватил пищу из ее рук мягкими губами. Дарья выдернула из своих саней еще большой клок сена, подала коню, и тот радостно заржал.
После завтрака на улице суматошно закричали:
– Седлай!
– Понужай!
Перелыгины выскочили из избы. На улице висли крики военных, мужская ругань и женский плачь. Возле избы скучившись, стояли злые казаки. Обозы тронулись в путь.
Вскоре количество людей в обозах резко увеличилось, поэтому беженцам часто приходилось спать в открытом поле или на улице, что приводило к заболеваниям и даже к гибели.
Вид у солдат был как у людей, приговоренных к тяжелому каторжному труду. Им давным-давно все осточертело. Брань, гвалт и проклятия разносились по всей тайге. Не выспавшиеся люди и лошади засыпали на ходу и валились с ног.
Под утро обоз пришел в деревню, издали казавшуюся подожженной, из-за ярких костров на улице. Пришедший обоз запрудил улицы и переулки так, что лошадь некуда было поставить. Переночевав на улице, беглецы снова двинулись в безмолвную даль и вскоре пришли в Новониколаевск.
Но как только обоз втянулся в центр города, на железнодорожном вокзале прозвучал мощный взрыв, возникла стрельба. Опасаясь нападения, обозы вышли за город и двинулись на восток.
Над тайгой постоянно висли низкие свинцовые тучи. Снег сыпал не переставая. Ветреная и морозная погода ухудшила положение беглецов. Сибирь предстала перед ними дикой землей. Впереди измученных людей ожидали высокие горы, дремучие леса, скованные льдом могучие реки и суровые сибирские просторы. Но далеко не каждой человек сможет одолеть дикую природу.
Когда красные заняли город, то вдоль реки Каменки и в замерзших эшелонах набралось около сорока тысяч окоченевших трупов белых. Это повергло их в шок.
После Новониколаевска главнокомандующим Белой Армией стал генерал Каппель, сменив на этом посту генерала Сахарова. Войцеховский от предложенной должности отказался. Только непонятно почему, ведь задача стояла простая: отступить, сохранив людей, потому что ни на что другое Белая Армия была уже не способна.
От Новониколаевска путь был прям и тяжек.
***
1-я Сибирская армия, размешенная в городах Сибири, вместо того чтобы встать на пути Красной Армии, переходила на их сторону небольшими частями или даже целыми полками. Это нанесло тяжелейший удар по Белой Армии. Им едва хватало сил, чтобы отбивать атаки красных, энергично преследующих их. Арьергард белых постоянно перестреливался с авангардом красных.
Но как только красные открывали ответную стрельбу, то белые снимались с места и тут же пускались в путь. Впрочем, если белые открывали огонь, то и красные тоже отступали. Белая Армия была обречена, потому что она все время только отступала. Бои происходили только там, где на пути возникала Красная Армия. Две воли и две силы столкнулись в Сибири.
Потянулись дремучие леса и глухие овраги в глубоком снегу. Огромная лавина с храпом лошадей, с людским гамом вошла в могучую и необъятную Щегловскую тайгу, распростершуюся от горизонта до горизонта. По лесу постоянно разгуливал свирепый, северный ветер. Он играл в вершинах старых деревьев, зло рвал хвою и снег. Мохнатые верхушки скрыли все небо. С утра до вечера в лесу свет не рассеивался. Солнце, как будто никогда не поднималось над ним. В нем было вечно темно.
У беглецов захватило дух, сюда еще не добрались пила и топор. Такой пугающей красоты они никогда не видали. По обеим сторонам нескончаемой дороги стояли сучкастые сосны с раскидистыми ветвями и прямыми стволами. В непролазном и вековом лесу лежали огромные деревья, поваленные бурей. Их корни торчали во все стороны, как конечности неизвестного зверя.
Колонна огромной змеей вползла в сумрачную тайгу. Между высокими деревьями один за другим текли обозы. Зеленое море проглотило колонну. Белые от снега деревья оцепенели от увиденного зрелища. Они с нескрываемым любопытством разглядывали многолюдную колонну из-под засыпанных снегом ветвей. Дикая безлюдная тайга несказанно удивилась. Никогда прежде она не видела своими зелеными глазами подобной картины.
Могучие, стройные сосны стояли на страже древнего леса. На избитой, сибирской дороге с трудом умещались двое саней. Не дорога, а медвежья тропа. Невозможно отвернуть в сторону из-за огромных сугробов и непроходимого валежника. По узкой дороге уставшие животные с трудом шли друг за другом. Сани то заносило, то подбрасывало на ухабах.
Сиротливые заиндевелые деревья задумавшись, притихли. И чем дальше колонна уходила, тем глуше и мрачнее становилась сибирская тайга. Она предстала перед беглецами неприветливым краем. Тайга поразила людей своей первобытностью и неприступностью. Казалось, что будто все живое сбежало отсюда.
Морозило, снег скрипел все сильнее и сильнее. В морозном воздухе слышалось ржанье лошадей и неумолчный говор людей. Ресницы и крупы лошадей поседели от изморози. У людей отмороженные руки и ноги налились свинцовой тяжестью и не чувствовались. Беглецы обмотались разным тряпьем, над обозами зависла смерть.
Глухой лес никого не радовал. Безмолвная тайга внушала только страх. Древний лес вверг народ в ужас. Нет ничего ужаснее безмолвия природы. У людей исчезли веселые слова и смех. Звонкое эхо разносило по всему лесу только испуганные голоса. Психологическое состояние резко ухудшилось. Шагавшие пешком люди с ненавистью глядели на владельцев лошадей.
– Посмотри, какая дикая красота кругом, Платон! – вдруг восхитилась Дарья.
– Это было бы идеальным местом для прогулок, но только в мирное время, – мрачно ответил казак.
– Я с тобой не согласна, в тайге немало прекрасного и красивого. Посмотри, как великолепно смотрится в лесу нетронутый, искрящийся снег. Кажется, что сейчас из лесу выйдет добрый волшебник и все наши беды кончатся.
– Нет, сказки не случится, Даша.
– Но было бы здорово оказаться в ней. Ночью уснуть, утром проснуться – и ничего нет. Нет смертей, нет сумасшедшего крика, нет слез – все исчезло, и прежняя жизнь вернулась.
– Ничего не исчезнет и ничего не вернется.
День за днем обоз уходил в глубь тайги. Красный лес становился все гуще и гуще. Ночью второго дня обозы пришли на берег реки Бирсас, в деревню Дмитриевка, густо запруженную войсками и беженцами. Обозы продвигались через деревню тяжко и в злобе. Среди погребенных под снегом изб поднимались черные столбы дыма. Кругом валялись никому не нужные орудия, пулеметы, повозки и другое бесхозное имущество.
Ярко загорелись костры, факелы и темнота немного расступилась. О ночлеге нечего было, и думать – все избы битком набиты. От усталости, голода и холода Дарьей овладело полное безразличие ко всему. Ее сердце заледенело, будто присыпанное снегом.
– Мне есть хочется.
– Здесь ничего не купишь, Даша. Придется нам штаны подтянуть. Терпи, стисни зубы.
– У меня больше не осталось терпения, Платон, все силы иссякли. Хоть бы корку хлеба.
Тихая ночь была ясной и холодной. На черном небе сияли крупные звезды. Особенно ярко среди них ярко горела Полярная Звезда. Темнота поредела среди деревьев. Колонна остановилась на отдых. Отовсюду понеслись крики, ругань и шум.
Кони, подолгу стоявшие на одном месте, теряли последние силы. Дарьин конь, ослабев, не смог сделать ни одного шага. Платону пришлось его выпрячь, чтобы запрячь в сани своего коня. Черный не привыкший к хомуту и саням зло бил копытами снег и пускал из ноздрей белый пар.
Дарья, вытянув из саней пучок сена, подала своему коню, но он, немного постояв с клочком в зубах, рухнул на колени. Девушка подошла к животному и прикоснулась холодной ладошкой к его трепетным губам. Из выпуклых глаз коня побежали крупные слезы. Беспорядочно мотая головой, он попытался встать и не смог. Животное уронило голову, показывая, что оно лучше умрет, чем встанет.
– Поднимайся, я не хочу, чтобы ты погиб! – вскричала Перелыгина.
За долгое время, проведенное в пути, Дарья привыкла к коню. Ей было искренно жаль его. Она тихо всхлипнула.
– Он столько верст вез меня, что мне не хочется оставлять его.
– Может застрелить его, чтоб не мучился, – спросил Платон.
– Не надо, Платон.
– Но он все равно погибнет.
– Не отбирай у коня последний шанс, – упрямо сказала Дарья.
Обозы стронулись с места. Дарья последний раз взглянула на коня, села в сани и больше не оглянулась. Животное прерывисто заржало вслед. Девушка зажала уши ладонями, чтобы не слышать его жалобного ржанья. Через несколько минут раздался одиночный выстрел. Кто-то добил коня.
Над тайгой померещился рассвет. Где-то совсем близко промычал лось. В темноте глухо и невнятно стучали копыта лошадей. Неожиданно на узкой дороге возникла пробка. И тут же понеслась несусветная ругань. Конь дьякона оказался на впереди идущих санях, где сидели усталые и озлобленные солдаты. Один из них вскочил с саней, сорвал с плеча винтовку и, прищурив глаз, прицелился. Дарья в ужасе отшатнулась. Платон, подскочив к солдату, выхватил из его рук оружие.
– Ты что с ума сошел! Убьешь дьякона.
Перелыгин хотел извлечь из винтовки патроны, но их там не оказалось.
– Невелика потеря, – выпучил бешеные глаза солдат. – Подумаешь дьякон. А, за что умирают солдаты, которых даже не хоронят, а просто закапывают в снег. За вашего Бога? Россия гибнет, а вы дьякон.
– Ты Бога не трогай, – закричал дьякон.
Солдат схватил топор, вытащил из саней деревянную икону и стал неистово ее рубить.
– Где ваш Бог? Вы его видели?
Шапка с головы солдата свалилась, лохматые волосы разметались.
– Я ему всю дорогу молился, а он меня услышал?
Икона изрублена в щепки.
В полдень тайга всполошилась, загрохотала. Раскатистое эхо прокатилось по всей тайге. Колонну обстреляли, не причинив никому вреда. Только солдат рубивший икону погиб. Когда с него сорвали одежду, то обнаружили, что пуля угодила ему прямо в сердце.
– Вот хулил Бога, а сам пулей отправился прямо к нему. Что он теперь тебе скажет? – пробормотал дьякон.
Солнце, коснувшись щетины леса, скрылось. Все небо затянулось свинцовыми тучами. По тайге с шумом пронесся сильный ветер, раскачивая верхушки деревьев. Из падей и распадков потянуло холодом. Началась пурга. Она то усиливалась, то ослабевала.
Снова раздалась стрельба. Белые и красные опять начали перестрелку. Но стрельба, усиливающаяся с каждой минутой, так же внезапно оборвалась.
Незадолго до вечера Дарья увидела склонившихся друг к другу мужчину, женщину и двоих детей, запорошенных тонким слоем пушистого снега.
– Платон, на их лицах снег не тает. Они, наверное, насмерть замерзли.
Перелыгин, соскочив с саней, шагнул к саням.
– Эй вы, проснитесь! Вы, что замерзнуть хотите! – попытался расшевелить их Платон.
Но люди, ничего не отвечая, повалились друг на друга. Женщина свалилась на детей, мужчина на женщину. И после этого никто не поднялся.
– Они замерзли. Никто даже не подумал их разбудить, – ужаснулась Дарья.
– Целая семья погибла. Вчера была, а сегодня ее уже нет. Господи прими погибшую семью в царство небесное. – Полина широко перекрестилась.
– Разве это последние жертвы? Еще ничего не закончилось, – растерянно сказала Дарья. – Мы тоже можем оказаться на их месте. Меня все время тянет в сон.
– Немудрено, мы же почти не спим.
– Боже, не оставь нас в пути! – тихо взмолилась Дарья.
Платон молча распряг заиндевелого коня. Застоявшееся животное просило ходу.
Вечером людской поток встал, завяз во тьме. Обозы обездвижено застыли на одном месте. Над колонной взлетели вздохи, крики и проклятия. Впереди перепрягали лошадь, поломалась сбруя. Виновников окружили, закипел дикий крик, отъявленная ругань и рукоприкладство.
– Почему мы остановились?
– Да вон сволочь встал поперек дороги.
– Двиньте ему по скуле! Мы, что его ждать должны.
– Ударить бы дурака да кулаков жалко.
– Ты что скотина не мог позаботиться об этом раньше?
– Что я могу поделать, если сбруя сломалась? – испугался хозяин лошади.
– Нашел время перепрягать! Убирай с дороги клячу дурак набитый!
Ездовой начинает яростно стегать свою лошадь, но та ни с места.
– Кидайте его на обочину. Нечего ему мешать нашему обозу.
Несколько человек накинулись на ездового и без особого труда скинули его, спутников и худую лошадь с дороги.
Женщины заплакали, мужчины закричали:
– Зачем вы нас скинули, как мы сейчас выбираться будем?
– Как хотите, нечего обоз задерживать, красные на пятки наступают.
Они умоляли помочь выбраться на дорогу, но все равнодушно проезжали мимо.
– Не до вас самим бы спастись.
– Да чтоб вас черти на том свете беспрестанно жарили, – неистово затопал ногами ездовой.
Они еще долго не могли выбраться из сугроба, потому что проходившие мимо мешали им выйти и даже сталкивали обратно в кювет. Люди мерзли, голодали и были злы.
Наступила долгая зимняя ночь. Казалось, что она не кончится никогда. Платон и Дарья пытались согреться от холода, но от него невозможно было спастись. Сибирский мороз палил беспощадно. Безрадостный ветер бил в спину. Сибирская зима лютовала, мороз трещал не ослабевая. Люди закоченели и заледенели. Холод добирался до самых костей. Он щипал за носы, за уши, за щеки, залезал в рукава, под одежду и остужал тела. От мороза зуб на зуб не попадал. По замерзшим телам можно было стучать как по дереву.
– Когда это все закончится? У меня сил нисколечко не осталось. Я уже вся иззябла. Мне кажется, что прошла целая вечность, как мы покинули Старый Хутор, – пожаловалась Дарья.
– Все обойдется, терпи, – обнадежил Платон. – Бог не без милости, казак не без счастья.
– Мы можем умереть от холода или голода.
– Как-нибудь перетерпим, надейся на божью милость.
– Оставайтесь в Красноярске? – вдруг предложила Полина. – Мы поможем вам устроиться.
– Скорей бы до Красноярска дойти, – подавив вздох, ответила Дарья.
Полина подняла глаза к небу.
– Как хорошо было жить под чистым небом. Будить мирным утром своих мальчишек, а вечером укладывать спать. Встречать в тепле мужа. Это время невозможно забыть.
Дарья развела руки в стороны.
– Было время, но все пропало. Что толку терзаться. Еще не известно, что нас ждет в Красноярске. Да и сможем ли мы дойти?
Дарья страшилась услышать отрицательный ответ, но и положительно ответить ей никто не мог. Вопрос без ответа, завис над их судьбой как дамоклов меч. Девушке стало не по себе.
Обозы шли без достаточного отдыха, в условиях жестокого мороза и со скудным запасом продовольствия. По зимней дороге двигались плохо обутые и одетые мрачные люди. Выбиваясь из последних сил, беглецы отчаянно боролись с голодом и холодом. Непрестанно выл злой дух тайги, трещали старые деревья. Звездная ночь застыла над Сибирью.
В морозной мгле обозы остановились на ночлег. Платон с топором за поясом, пробрался по глубокому снегу до стройных сосен и начал рубить сухую сосну, но она с трудом подавалось рубке. С ветвей казаку за шиворот щедро посыпался снег.
Наготовив дрова, Платон раскидал ногами снег и сложил дрова в кучу. Перелыгин попробовал зажечь костер, но северный ветерок погасил огонек. Платон поворачивался в одну, в другую сторону, и ничего не получилось. Наконец он смог повернуться к ветру так, что огонь загорелся и не погас.
Перелыгин поднес огонь к сосновым, смолистым веткам и пламя одним разом охватило всю кучу. Яркое пламя костра, осветив деревья, прогнало темноту.
В тайге под звездами запылали многочисленные костры. Полуголодные люди замертво заснули возле яркого огня. Между стволами замелькали огоньки, тени, по лесу разметался белый дым. То тут, то там вспыхивали и гасли факелы. В морозном воздухе висли истерические крики женщин и хриплая ругань мужчин.
Огонь являлся единственной радостью в жизни беглецов. Перелыгин поддерживал его в костре до самого утра. Но сухих дров не хватило. Пришлось кидать в костер зеленую хвою. Она с шумом и треском вспыхивала и беспощадно дымила. Всю ночь беглецы поворачивались к костру то одним, то другим боком.
К рассвету костер уже дышал слабым огоньком, все страшно измучились. От усталости люди едва стояли на ногах. Все настолько осточертело, что хотелось лечь, закрыть глаза и ждать наступления смерти. Но Перелыгины не могли просто так сдаться. Они решили бороться с суровыми условиями до конца. Столько уже пережито, да и не в правилах казаков было сдаваться. Но сколько еще осталось терпеть?
Утром тайга неспешно пробудилась. А потом вдруг утренний рассвет резко вздрогнул и началась беспорядочная стрельба. Что-то загорелось, брызнула пулеметная очередь и темнота, вспугнутая огнем, замерцала. В свете пламени замелькали люди, кони. Но потом все так же неожиданно кончилось и над лесом поднялось солнце.
Через два часа холодные лучи осветили мохнатые верхушки деревьев. Возникла красивая, мрачная природа. Хотя древняя тайга угрожающе молчала. Не было слышно ни птичьих, ни звериных голосов Будто вся живность покинула лес.
После скудного завтрака обозы двинулись на восток. Вековую тайгу разбудил беспрерывный крик и тяжелый грохот. Морозный дым окутал колонну, фыркали лошади, жестко хрустел снег. Все время попадались брошенные кони, с печалью смотревшие вслед. И обессиленные люди, махнувшие рукой на свою судьбу. Они запавшими глазами глядели на проходящие мимо обозы. Даже солнце не могло разогнать унылых дум.
– Поднимайтесь! – встревожено кричал дьякон. – Вы пропадете в лесу.
– Лучше умереть, чем дальше переносить это.
– Олухи царя небесного. Подохнуть-то и дурак может.
– Пропади все пропадом и тайга тоже!
– Спасайтесь сами, а наше время уже кончилось.
Никто никого не ждал, и никто ни на кого не надеялся. Надеялись только на самого себя. Но если потерял надежду или силу – молись своему Богу. Не помогает – тогда ложись на снег и помирай. Многие люди в Щегловской тайге потеряли веру в успех своего спасения. Они теряли последние силы, валились с ног, падали на привалах или застывали у костров. Некоторые настолько потеряли дух, что проклинали и жизнь, и смерть. Но на них не обращали никакого внимания. С этим уже давно свыклись.
Взлетевшие над лесом крики смолкли, потерялись. Они остались позади. Обозы, засыпаемые снегом, упорно двигались на восток.
Днем показались дымные столбы, поднимающиеся над селением. Колонна вошла в село Успенское. На самом краю селения солдаты сжигали несколько тысяч саней. Огонь зловеще резвился между санями. Ветер яростно метал яркое пламя костра, но иногда он замирал на одном месте, раздумывая, в какую же сторону ему податься. Дым расползся по всему селу.
И вдруг Дарья заметила, что между санями лежат тела раздетых людей.
– Платон, они сжигают людей! Между санями лежат мужчины, женщины и дети.
Солдат полил керосином другую груду саней, поднес горящий факел, и сильный огонь одним разом охватил вторую кучу. Вспыхнув, сани зловеще затрещали. Пламя взлетело в небо. Огонь гигантской птицей охватил всю кучу. Вверх лениво потянулся сизый дым. Искры птицами полетели во все стороны. Воздух заплясал вокруг огромного костра.
Солдат с факелом в руке двинулся к третьей куче.
– Это умершие и погибшие люди. Невозможно выкопать столько могил – земля как гранит, – глухо ответил Платон.
Дарья достала завернутую в чистую тряпицу бронзовую икону, и стала молиться простыми словами, забыв от ужаса все молитвы:
– Боже милый помоги нам пройти путь, пусть всегда с нами будут твои ангелы. Не наказывай нас жестоко мы уже из последних сил бредем…
– Бедные люди. Их даже некому оплакивать, – простонала Полина.
– Зимой метель повоет, а летом дожди оплачут, – обронил Перелыгин.
Лохматый мороз не хотел покидать дремучую тайгу. Тайга страшно выла от сильного ветра. Иногда в лесу мелькали какие-то таинственные тени. Уже несколько дней беглецы идут по тайге и никак не могут выбраться из нее. Люди затосковали по своему дому, по своим близким и родным. И все время мечтали о теплом гнезде. Беглецы никогда не думали, что им долго придется скитаться по таежным дорогам.
Такие безграничные леса им еще никогда в жизни не встречались. Лесные дебри захлестнули все обозримое пространство вокруг. Но нетронутая красота Сибири никого не волновала.
Белая Армия, отбиваясь от Красной Армии, форсированным маршем уходила на восток, ограничиваясь легкими перестрелками или небольшими боями. Все одинаково устали от войны: и красные, и белые. Но если у красных была надежда на победу, то белые потеряли ее навсегда.
Люди мерзли, голодали и терпели.
***
Тишина стояла невозмутимой. Сибирь онемела, как будто ничего не происходило. Все застыло в первозданной красоте. Заснеженные деревья стонали от легкого ветра. Но это было обманное безмолвие. Теперь каждый беглец знал, что наступающий день будет хуже предыдущего.
Мгла стояла густая – хоть глаз выколи. По узкой дороге было трудно двигаться. Беглецы остановились и зажгли редкие факелы. Но ничего невозможно было разглядеть. Чей-то конь заржал, но в ответ лишь тугое молчание природы.
Обозы остановились на отдых, зажглись костры, а утром Платон очнулся оттого, что его тормошил дьякон.
– Просыпайтесь!
Дьякон несильно бил по лицу ладонями.
Платон разодрал иззябшие губы, но вместо голоса наружу вырвался хрип.
– Что случилось?
Кони, опустив головы, дремали.
– Я говорю, просыпайтесь.
Перелыгин пришел в себя, схватил за плечи жену.
– Дарья, очнись! – в испуге закричал он, часто лязгая зубами.
Дарья, разлепив замерзшие веки, схватилась руками за холодные щеки. Тело замерзло.
– Платон, мы же могли погибнуть, – прошептала она помертвевшими губами и морозный воздух перехватил дыхание.
Дарья рукавицей отогрела замерзшие ресницы, потерла застывшие щеки, но на бледном лице так и не разыгрался румянец. Выступившие на глазах слезы, застыли мутными хрусталиками.
