Юрий Павлович Васянин
Водоворот судьбы. Платон и Дарья
Девушка просительно взглянула на казака блестевшими от слез глазами.
– Мне очень хочется, чтобы ты остался со мной, но я понимаю, что это невозможно.
– Не прячь своих слез. Ты же провожаешь меня, – успокаивающим тоном сказал он и заранее улыбаясь, спросил: – Выйдешь утром проводить меня?
– Выйду – прошептала она, запрокидывая голову – Пусть Бог сохранит тебя.
Платону хотелось сказать Дарье, что-нибудь особенное, но он никак не мог найти нужных слов. Сколько трогательных слов он собирался сказать Дарье, но они куда-то все разом подевались. Он больше молчал, чем говорил, думая о чем-то своем. Казачья душа стонала, как от боли.
А ночь становилась все темнее и темнее, а воздух все тише и тише. Ни звуков, ни голосов – все уснуло. Но вдруг совсем неожиданно из глубины темного неба к земле понеслась тусклая звезда и коротко чиркнув, погасла за островерхим лесом. Дарья успела загадать желание, но ничего не сказала Платону.
Яркие звездочки на небе мигали тихо и успокаивающе. Белый месяц осветил хутор светлым сиянием. В эту ночь они забыли обо всем на свете, не смотря на лихолетье в стране. Лишь мягкая звездная ночь окружала их. Сегодня эта ночь и все, что было вокруг, существовали только для них двоих.
Наконец хутор улегся спать. Затворились окна, погасли огни. Улицы снова стали пустынными. Установилась мертвая тишина нигде ни звука. Все уснуло и лес, и река, и птицы. Теперь уже ничто не нарушало глубокой ночной тишины. Однако под утро темнота начала блекнуть, исчезать. Платон с Дарьей, проговорив всю ночь, умолкли только перед самым рассветом.
Утром упала холодная роса, на листьях появилась капель. Воздух стал густым и свежим. В эту ночь время пробежало быстро. И только забрезжила утренняя зарница, как казаки, вскочив в седла и поблескивая шашками, отправились в путь. За околицу их провожали старики, женщины и дети. Кони, блестя уздечками, покидая хутор, приседали, вставали на дыбы и рыскали из стороны в сторону. Проезжая мимо утеса Платон обернулся и увидел на дороге среди куцей толпы Дарью, махавшую ему рукой.
Платон помахал в ответ папахой и в его голове пронеслась горькая мысль: “Почти никого не осталось в хуторе”
– Матерь Божья не оставляй его одного в пути, будь всегда рядом с ним, заслони его от беды, – чуть слышно прошептала Дарья.
Слезы не останавливаясь, заструились по ее лицу. Сердце Дарьи терзала пронзительная боль.
– Боже сохрани ее мне, – шепотом отозвался Платон.
***
В пути погода резко переменилась, пошел мелкий противный дождь. Всадники промокли до последней нитки. Грязь большими комками летела из-под копыт коней. Но через четверть часа ветер разогнал тучи, выглянуло успокаивающее солнце и березовый лес вымытый дождем, весело зашумел разноцветными листьями. Было тихо спокойно и ничто ничего не предвещало. И вдруг на плоскогорье отчетливо раздались редкие винтовочные выстрелы. Всадники, нахлестывая коней, поскакали навстречу усиливающемуся шуму. Беспокойство казаков возрастало вместе с нарастающими звуками выстрелов. Красногвардейцы открыли по казакам огонь. Случилось, то, что предвидел Семен Перелыгин.
Послышались зычные призывы:
– Шашки наголо! В ружье! – не помня себя, заорал Никифор.
– Братцы, не страшись! – дико вскрикнул Прохор, подняв своего черного коня на дыбы. – Лучше умереть в поле, чем у бабы в подоле.
Сами собой выдернулись из ножен шашки, сорвались с плеч винтовки и, казаки, нахлестывая уставших коней, понеслись навстречу выстрелам. Платон пришпорил коня, лихо гикнул и понесся вперед. Разгоряченные кони поскакали широкой рысью, бешено и дико. Когда казаки выскочили на плоскогорье, то навстречу им из-за холмов выскочили три сотни хорошо вооруженных красных всадников.
– Не робей, казаки! – яростно воскликнул Никифор Шутемов.
– А-а-а, – пронзительно закричал Петр Вальнев.
Казаки, гикая на коней, рассыпались в стороны и заорали, как дикари. Кто-то лихо засвистел. Кони неслись сломя голову. Вперед вырвались сильные кони с отчаянными всадниками. Над папахами казаков засверкали стальные клинки. Воющий неудержимый вал достиг плоскогорья. Казаки, пригнувшись к гривам, неслись прямо на противника. Из-под конских копыт летела липкая грязь.
Вдруг в голове Платона пронеслась пугающая мысль, что они сейчас все погибнут, потому что силы были неравными. Полсотни плохо вооруженных казаков мало, что могли противопоставить хорошо вооруженному противнику. Конский топот сближался все ближе и ближе.
– Казаки не страшись помереть!
Казачья жидкая лава заколебалась. Грудастые кони яростно захрипели, оскалив зубы. Всадники завертелись в седлах, в воздухе заблестели шашки. Казаки сжимали озябшими руками шашки. Крики слились в один протяжный вой. Кто-то крепко бранился, понимая, что это его последний бой.
Между всадниками все меньше оставалось расстояния. От топота копыт плоскогорье загрохотало шумными перекатами. Все пространство наполнилось свистящим роем пуль. Они ударялись о камни и со свистом уносились в разные стороны. Падали подстреленные лошади и всадники. Противники столкнулись в смертельной схватке, и на поле все перемешалось. Русские убивали русских с небывалым ожесточением, без всякой жалости, будто и не русские были с той и другой стороны. Слышались предсмертные стоны, брань и проклятья. В разные стороны уносились одичавшие кони без всадников. Обе стороны несли невосполнимые потери.
Платон бился из последних сил, но вся сила в плечах иссякла. В конце боя над его головой просвистела шашка, но он, почувствовав смертельную опасность, успел быстро пригнуться. Одной секундой позже и голова скатилась бы с плеч. Перелыгин защищаясь, отбил все удары сабель, которые неминуемо должны были разрубить его тело, но внезапно возникший перед ним красный кавалерист, выстрелил в упор. Перелыгин упал и увлек за собой лошадь. И поле, и хутор, и лежащие на земле люди закрутились перед его глазами.
– “Вот и пришла смерть, – успела мелькнуть последняя мысль у казака.
Все провалилось во мрак. Платон, потеряв сознание, рухнул на землю, как срубленное деревце. Зло заржав, черный конь бежал с поля боя. Вороной помчался вниз с развевающейся по ветру гривой. Бой кончился, стрельба прекратилась. Посреди плоскогорья валялись, перемешавшись, убитые русские люди. И было совсем непонятно, где лежали красные, а где казаки.
– Ну что, отмахался шашкой царский заступник, – буркнул бородатый кавалерист и, прихватив оружие Платона, ускакал.
Но Перелыгин уже ничего не слышал и ничего не видел.
– Что там – все мертвы? – недоверчиво спросили кавалериста.
– Да, – равнодушно ответил бородатый красногвардеец.
Понемногу все стихло. Застучали копыта по каменистой дороге. Красные, собрав своих погибших и раненых, уходили.
Когда Перелыгин очнулся, то сразу же почувствовал сильную боль в плече. Голова гудела, рубашка прилипла к телу. Ему тяжело дышалось, а тело с трудом повиновалось. Определить сколько он пролежал на земле – казак не смог. Платон потерял счет времени.
Перелыгин попытался подняться на ноги, но в голове внезапно потемнело и он, застонав, рухнул на землю, и едва опять не потерял сознание. Он немного полежал на земле и мрак перед глазами постепенно рассеялся. С трудом поднявшись, казак блуждающим взглядом осмотрел место боя. Ноги подкашивались, кровь тугими ударами била в виски. Шашки рядом не оказалось.
На плоскогорье валялась груда мертвых тел казаков. Хотя идти было трудно, но, обойдя каждого казака, Платон убедился, что ни один казак не выжил. Ему стало, нестерпимо жаль казаков. Перелыгину было больно сознавать, что он потерял всех своих товарищей. И в то же время в его голове билась радостная мысль, что он сумел уцелеть. Он, как дитя радовался всему: белому свету, шуму ветра, аромату трав, звонким птичьим голосам. Умирать в то время было просто, выжить стоило неимоверных усилий.
Казак, тяжело переставляя ноги, поплелся к хутору. Вокруг дымилась земля. Было жарко и душно. Хутора не было видно – он утонул в едком черном дыму. Казак приблизился к нему и его ошеломило печальное зрелище.
Окраина хутора сгорела, пламя пожирало все деревянное. Желтое пламя безжалостно лизало серые бревна хат. Из-под крыш и оконных проемов вырывалось яркое пламя, валил густой дым. Рядом треском рухнула сгоревшая крыша. Воздух накалился, стало нестерпимо жарко. Вспыхнула как свечка черемуха во дворе Чернавиных. Нестерпимый жар от догоравших бревен дотянулся до тела Перелыгина. Огонь опалил волосы, усы, брови. Однако черный дым, расстилавшийся над хутором, не смог полностью заслонить неба. К земле пробивались слабые солнечные лучи.
У Перелыгина все время кружилась голова, во всем теле чувствовалась необычайная слабость. От тошнотворного головокружения плыла и покачивалась земля. Во рту было сухо и горько. В мутных глазах, как будто карусель крутилась. Не хотелось двигаться. Им овладело полное безразличие к окружающей обстановке.
Едва не падая от усталости, Платон добрел до родной, сгоревшей хаты, пристально огляделся кругом, но никого не заметил. Ни живых, ни мертвых.
– Хоть бы ты была жива, Дарья, – с надеждой прошептал Платон.
Перелыгин не мог помириться с мыслью, что больше никогда не увидит свою Дарью. Но только он двинулся к хате Селениных, как неожиданно услышал позади себя отчаянный крик сквозь рыдания.
– Платон!
Казак вначале подумал, что это ему показалось. Но, живо обернувшись, он увидел на бугре заросшим лопухом и черным бурьяном рыдающую Дарью. Платон хотел закричать, но возникшая спазма так сдавила горло, что он с трудом разодрал губы.
– Дарья милая, родная! – изумленно – радостно прохрипел он.
У Перелыгина, будто гора свалилась с плеч. Девушка бежала к нему через пламя и дым, как сквозь страдания, не чуя ног. От Платона сразу же ушла смертельная усталость и он, все еще не веря своим глазам, побежал навстречу Дарье.
Девушка беззвучно упала ему на грудь и беспомощно расплакалась. Он, обхватив ее здоровой рукой, крепко прижал к себе. Худенькая спина девушки мелко затряслась. У Платона то ли от счастья, то ли от слабости снова закружилась голова.
Лицо Дарьи дрогнуло, припухшие губы по-детски искривились, из глаз брызнули слезы.
– Господи я благодарю тебя за то, что ты оставил Платона в живых! – закричала девушка, вцепившись в его плечи.
– Плечо!
– Что?
– Пробито пулей.
– Пускай, зато ты живой! – задыхаясь, проговорила она.
Его охватила бешеная радость от ее слез, от ее слов и оттого, что она рядом. Дарья, не сдерживаясь, зарыдала во весь голос. Казак изо всех сил сжал глаза, чтобы не заплакать. Ему с большим трудом удалось сдержать себя, чтобы не разрыдаться вместе с ней. Ведь отец всегда говорил, что казаки не плачут. И вправду он никогда не видел отцовских слез. Однако одна слеза у казака все же невольно вырвалась и, пробежав по грязной щеке, оставила размытый, четкий след.
Неожиданно начался косой дождь. Злой огонь стал вянуть, затихать. Одежда промокла насквозь. По изможденным лицам казака и казачки потекла мутная дождевая вода, смешанная с черной гарью. Платон крепко стиснул Дарью и она часто, и тяжело задышала. Девушке не хватало воздуха.
– Не плачь, – сказал Платон, успокаивая девушку и дрожащей рукой провел по растрепанным волосам. – Что поделаешь, если так устроена жизнь.
Но Дарья еще пуще залилась слезами. Через минуту она, давясь рыданиями, вполголоса сказала:
– Неправильно и нехорошо как-то она устроена. Это смахивает на какой-то страшный сон.
Девушка грязным рукавом вытерла выступившие слезы. Платон, радуясь, целовал ее мокрые глаза, грязные щеки, губы.
– Кто поджег хутор?
– Никитин зажег свою хату, а от нее огонь перекинулся на другие постройки.
– Где жители?
– Убежали.
– А, ты?
– Я побежала за кошкой Лиской, а потом от страха залезла в погреб. Где теперь кошка я не знаю. Мне жаль, что я не догнала ее. Наверное, я навсегда потеряла Алису.
Вдруг Дарья, проглотив рыдания, запинаясь, вскрикнула:
– Конь! Черный!
Платон обернулся. По дороге среди серого дыма высоко вздымая ноги, шагал конь. Подойдя ближе, он остановился и раскатисто заржал, увидев своего хозяина.
– Черный, как хорошо, что ты пришел. У тебя человечья душа.
Перелыгин схватил под узду разгневанного коня и дружелюбно похлопал его по длинной шее.
– Кто-нибудь остался жив? – спросила Дарья.
Платон заколебался, ему не хотелось волновать девушку горестным известием.
– Говори, как есть, всю правду.
– Все казаки погибли. И Ромка тоже погиб.
Дарья, застонав, закрыла лицо руками. Она еще долго не могла прийти в себя.
После долгого молчания девушка припала к плечу казака и упавшим от страха голосом спросила:
– Что будем делать, Платон?
– Здесь останемся, на родной земле будем жить.
Дарья отшатнулась от плеча казака и яростным криком опалила его.
– Что ты, Платон! Нет! Нам надо уходить отсюда.
Ее лицо побледнело, глаза сделались умаляющими.
– Куда? Даже ума не приложу, что теперь делать, – развел руки казак.
– Я боюсь оставаться здесь, – взволновано проговорила девушка и ее глаза наполнились горькими слезами.
Они мелко – мелко задрожали на ее густых ресницах.
– Может, в Омск пойдем? – тихо спросил Платон.
– Хоть куда, лишь бы не оставаться в хуторе, – побледнев, ответила казачка.
– Нужно коней поймать пока они далеко не разбрелись, – рассудительно промолвил казак. – Без них нам не дойти до Омска. Подожди меня в овраге у ручья.
Платон, вскочив на коня, ускакал за хутор. Дарья спустилась к ручью и, опустившись на пожухлую траву, поджала под себя ноги. Тихий ветерок шевелил мягкие волосы на ее голове. Происшедшее ввергло Чернавину в неизбывную грусть. Из красивых глаз девушки катились слезинки. Они падали на ее губы и растекались по всему подбородку.
Дарья уголком платка вытерла глаза, губы и подбородок.
Казак вернулся быстро, держа за поводья еще двух коней. Один конь оказался с притороченными переметными сумами. Перелыгин привязал коней к сохранившемуся плетню. Из бурьянов поднимались сизые струйки дыма. На сохранившемся дереве трещала сорока.
– Идем.
Дарья сидела, прижав подбородок к прерывисто дышащей груди. В ее глазах затаились молчаливые слезы. Она, шумно передохнув, пошевелилась.
– Куда?
– В церковь.
– Пошли, – шепотом согласилась она, смахнув слезу.
– Не плачь больше – слезами горю не поможешь.
Дарья, не отвечая, чуть-чуть повела плечами.
Они вошли в притаившуюся церковь и остановились перед иконостасом с множеством образов, осыпанных самоцветными камнями. Вдруг из-за алтаря донесся едва слышный стон. Платон распахнул дверцу. На каменном полу лежал раненый Пимен. На его груди ярко проступила кровь.
Пимен открыл глаза:
– Подойдите ближе.
Девушка со страданием посмотрела на церковное платье, перемазанное кровью.
Пимен поднял руку.
– Я знаю, что ваши родители готовились к свадьбе. Подойдите ко мне, я хочу обвенчать вас. И подайте мне Евангелие с двумя зажженными свечами, – сказал он и, опершись спиной на стену, взял в руки свечи и Евангелие, поданные Платоном.
– Возьмите символы чистоты и целомудрия в свои руки, – священник вернул зажженные свечи молодым и, прикрыв глаза, хриплым голосом прочитал:
– Обручаются раб Божий Платон рабе Божьей Дарье во имя Отца и Сына, и Святого Духа.
Обручаются раба Божья Дарья рабу Божьему Платону во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Господи, Боже наш, славою и честью венчай их.
Платон крепко взял в свою шершавую руку нежную руку Дарьи.
Пимен запел слабым прерывистым голосом:
– Отче наш, сущий на небесах…
Платон с Дарьей подхватили молитву.
– Да святится имя твое; да придет царствие твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый день.
Конец молитвы они допели уже одни. Пимен, прочитав молитву, уронил голову на грудь. Платон дотронулся до него рукой.
– Идите с Богом! – отозвался священник.
Огонь в лампадах затихал. Умиравшие языки пламени едва дышали. Через три минуты лампады, не заправленные маслом, погасли. Темные лики угодников стали темными. Возникла невозмутимая тишина.
Когда они вышли из церкви, девушка тихо промолвила:
– Родители ждали тебя. Им очень хотелось сыграть нашу свадьбу. Но разве о такой свадьбе они мечтали.
К вечеру дым над хутором немного развеялся. Но едким дымом еще долго пахло.
Целую неделю Платон и Дарья копали просторные братские могилы для погибших казаков. Платону трудно было копать одной рукой могилы. Холодная и тяжелая земля липла к лопате. Дарья помогала ему, чем могла.
Когда они похоронили последнего погибшего, Дарья, сказала:
– Платон, надо спуститься в подполье дома, там, у отца должны быть спрятаны револьвер и горшок с серебряными монетами. Они лежат под не прибитой доской пола. Это наше приданное, оно пригодится в дороге.
Перелыгин нашел вход в подполье дома Чернавиных, раскидал недогоревшие доски и бревна. Спустившись в подполье, он разыскал доску, откинул ее в сторону и вытащил из углубления горшок с монетами. Там же казак нашел револьвер в промасленной тряпке. Подав все Дарье, Платон вылез наверх.
– Забудь все, что случилось, – попросил Платон. – Что теперь сделаешь? Птица не без воли, казак не без доли.
– Я попробую, – сквозь слезы улыбнулась девушка, закусив белыми сахарными зубами нижнюю губу. – Когда мы сидели на утесе перед твоим отбытием, с неба упала звезда. Я успела загадать желание, чтобы ты остался живым. И слава богу, что так все и случилось. Если бы с тобой что-нибудь произошло, то я, бы не знала, что бы делала без тебя.
Она приподняла голову и ее глаза загорелись такой нестерпимой болью, что Платон не выдержал и отвел свои глаза в сторону. Острая жалость кольнула его сердце.
– Теперь мы стали мужем и женой, но происшедшее мешает мне почувствовать себя счастливой.
Лицо девушки сделалось печальным.
– А где мы потом найдем наших родных?
– Закончится война – разыщем, – ответил Платон. – Помоги мне перебинтовать плечо.
– Когда-то здесь все шумело, а теперь, как будто все живое умерло.
Дарья, разорвала простыню и, поправив ему руку, плотно примотала ее к его телу.
– Поехали, простимся с утесом, – сказал Платон.
В небе недвижимо стояли облака, светило солнышко. Ярко сверкал утес и сотни солнечных зайчиков плясали по всей поверхности реки.
Попрощавшись с рекой и утесом, Платон с Дарьей собрали сохранившиеся после пожара нехитрые пожитки, продукты, сложили в баулы и загрузили на свободного коня. Затем Платон сунул за пазуху револьвер, спрятал среди вещей деньги и, подтянув стремена под рост Дарьи, помог ей забраться на коня.
Оседлав коней, Перелыгины отправились с Сибирь и под копытами коней зашуршали опавшие листья. Путники еще не знали, в какую неизвестную мучительность они уезжали.
В хутор никто не вернулся.
***
Наступила глубокая осень, заметно похолодало. В пепельный цвет закутался уральский воздух. Солнце то выглядывало, то скрывалось. Изредка с неба сыпались редкие пушистые снежинки. Шаловливый ветер срывал с деревьев последние листочки и, кружа, кидал на холодную землю. Дикие птицы хлопотливо склевывали спелую рябину и где-то недалеко беспокойно кричала лисица.
“Как хорошо быть птицей, – подумала про себя Дарья. – Можно взмыть в небо и улететь куда-нибудь в теплую страну, где все тихо и спокойно”.
Впереди узкая дорога пролегла между лесом и глубоким обрывом. Копыта коней разъезжались на вязкой глине, но особенно тяжело им было идти на подъемах и спусках.
Неожиданно со стороны леса Дарья увидела крупного животного.
– Платон, кто это? Погляди налево! – вскрикнула девушка.
Платон резко повернул голову. Вдоль леса длинной цепью тянулись покосившиеся телеграфные столбы, и там, в низко опушенных проводах запутался ветвистыми рогами огромный лось.
Горбатый зверь стоял, широко расставив задние ноги. Толстые губы животного трепетали злостью. Платон, спешившись с коня, подошел вплотную к лосю. Он насторожился и, раздувая мягкие ноздри, сделал шаг вперед. Платон, растерянно остановившись, отступил. Вдруг сохатый рванулся вперед и, взвившись на дыбы, всколыхнул воздух крупными копытами. Перелыгин в испуге отпрянул назад и, потеряв равновесие, повалился спиной на сырую землю.
– Осторожно! – запоздало крикнула Дарья.
– Хочешь спасти его, так он еще покалечить хочет, – недовольно проворчал Платон.
– Так он этого не понимает.
– Придется по-другому действовать.
Сев на коня, Платон стал обрубать шашкой провода. Вначале Перелыгин обрубил их с одной стороны и только хотел перейти на другую сторону, как огромный лось низко склонив голову, встряхнул рогами и, сбросив обрубки проводов, кинулся на Дарьиного коня. Тот, испугавшись, резко рванул в сторону, упал набок, а девушка полетела в пропасть.
Лось стремительно рванул в лес, по пути ударил копытом по стоящей на пути сосенке, и она как срубленная топором свалилась на землю. Из густой чаши донесся оглушительный шум удаляющегося лося. Дарьин конь, отчаянно заржав и, дрыгая ногами и головой, с трудом встал на копыта.
– Что с тобой?
– Я за дерево зацепилась.
– Держись! – крикнул Платон.
– Держусь.
– Не двигайся, я тебя сейчас вытащу.
Платон взял в руки вожжи, подошел к краю пропасти, намотал на руку один конец, а другой скинул Дарье. Она ухватилась за вожжу, и он потащил ее наверх. Девушка помогала ему, как могла. Из-под ее ног камни сыпались вниз и глухо ударялись о дно обрыва. Когда казак вытянул ее наверх, она вся тряслась от испуга.
– Испугалась? – спросил Перелыгин.
– Конечно, я же девушка, – ответила Дарья.
– Да, но ты, прежде всего казачка.
Дарья, прижавшись к его груди, по-детски всхлипнула и, откинув голову, заглянула в его глаза. Платон увидел в ее глазах то, что хотел увидеть. Она была благодарна ему.
– Успокойся, все закончилось благополучно, – сказал он.
– Нет, для нас все только начинается.
Платон подсадил Дарью на коня, и они друг за другом тронулись в путь. Шли весь световой день. Когда солнце встало на западе и в лесу начали скапливаться вечерние тени, казак стал искать место для ночлега. Чтобы не попасться на чужие глаза, он решил укрыться в лесной трущобе.
Наконец справа от дороги среди кудрявых сосен завиднелась небольшая лощина. Между ветками глядел алый цвет вечерней зари. На разные голоса перекликались лесные птицы. Недалеко протекал звонкий ручей.
Всадники повернули своих коней в низину и остановились под развесистой сосной с огромными сучьями. На них гроздьями висли сосновые шишки, а по кудрявым веткам весело скакала белка. Заметив людей, она ускакала в глубину леса. Но вскоре вернулась и опять беспечно заскакала с сучка на сучок. Забравшись на верхние сучья, зверек стал с интересом наблюдать за людьми.
Под сенью деревьев было сумрачно и сыро, как в погребе. Редкие солнечные блики заходящего солнца сквозь густые кроны сосен освещали зеленый мох. Воздух наполнился разными лесными запахами. Отдавало смолянистым терпким запахом. Духмяный густой аромат расползся по всей лощине. В лесу очень легко дышалось. Можно было вволю напиться пахучим хвойным запахом.
Платон привязал расседланных коней к дереву, натаскал большую кучу сухого валежника и разжег костер на самом дне лощины. Затем соорудил из веток вблизи костра возле трех сосен небольшой шалаш. Он источал сильный аромат хвои со смолой.
– Что будем готовить на ужин? – спросила Дарья.
– Готовь гречку.
Дарья захлопотала над приготовлением ужина. Вскоре она сготовила ужин и они, сидя на снятых седлах, неторопливо съели горячую пищу.
После ужина Дарья, обняв Платона сзади обеими руками за шею, тихо сказала:
– Здесь так хорошо, а в воздухе такая тишь невозмутимая, что даже идти никуда не хочется. Я бы тут, наверное, и осталась, – девушка плеснула по сторонам молодыми глазами. – На душе спокойствие и дышится намного привольнее. Хоть бы поскорей закончилась эта проклятая война. Так хочется пожить по мирному.
– В такой глуши не проживешь. Скоро зима наступит.
– Да, к этому все идет.
Платон поднялся на ноги:
– Будем укладываться спать? Утром нам предстоит идти дальше.
Неожиданно вдалеке закуковала кукушка.
– Кукушка, кукушка! Сколько лет нам жить, – громко спросила Дарья.
Птица умолкла. Дарья испуганно прикрыла рот.
– Ку-ку-ку, – беспрестанно запела кукушка и Дарья, сбившись со счета, заулыбалась.
День угасал, светлое пространство над лесом исчезло. Темнота раскинулась по всему лесу. На небе вспыхнули первые звездочки, предвестницы приближающейся ночи. Костер угас, загорелись красные угли. Перелыгин по-хозяйски поворошил угли в костре, подкинул крупный хворост, и он вспыхнув, как порох, разогнал сгустившийся мрак и озарил людей.
В лощине наступило затишье. Даже ветка не дрогнет на дереве. Сквозь разлапистые ветви робко светили крупные звезды и далекие миры. Они сияли в невообразимой высоте тихо. Там не было войны, там царили мир и покой.
Платон встал, кинул на зеленые ветки в шалаше полушубок, и они, не раздеваясь, улеглись спать, накрывшись сверху вторым полушубком. Ночь стояла холодная, как в ноябре. Был легкий морозец. Они всю ночь жались друг к другу, чтобы спастись от холода. Несколько раз среди ночи Платон выходил из шалаша, чтобы подкинуть в костер сухих веток.
Задолго до утренней зари они проснулись, окоченев от холода. Костер догорал редкими сизыми струйками. Всю лощину затянуло синеватой дымкой. Тайга застыла, опаленная инеем трава прижалась к холодной земле. Вода в лужах покрылась тонким льдом.
Перелыгин подбросил в костер сушняка, и он разгорелся, взметнув в небо снопы искр. Потом он принес с ручья котелок воды и поставил на огонь. Напившись горячего чая из уральской чаги с пресным хлебом, Перелыгины стали торопливо собираться в дорогу. Наскоро собрав весь нехитрый скарб, казак достал из переметной сумы револьвер и сунул его за пазуху.
Сумерки уже начали расходиться, проступил рассвет. Перелыгины, забравшись в седла, направили коней в сторону дороги. В это мгновение по сосновому бору промчался ветер, и лесная дубрава тоскливо зашумела. Под копытами животных неясно захрустел лесной мусор. А потом вдруг лес наполнился приглушенным говором и ржанием чужих лошадей. Среди деревьев показались трое всадников. Они двигались сквозь мохнатые сосны в их сторону. Скрываться было слишком поздно. Перелыгины, переглянувшись, замолкли, полные тревожного ожидания.
– Это могут быть бандиты, Дарья. Если начнется перестрелка, прильни к шее коня, чтобы в тебя не попали случайные пули.
Платон поправил револьвер за пазухой. В руках бородатых мужиков покачивались короткие обрезы. Подойдя ближе, они остановились.
– Повезло нам сегодня, Спиридон, – сказал хриплым голосом высокий бандит.
– Баба дюже красивая попалась, – подтвердил толстый бандит.
– Веня, застрели казачка, чтобы он не мешался под ногами, – приказал хрипатый бандит.
Грузный бандит дернул за повод, и его конь неторопливо вышел вперед. Платон молниеносно выхватил револьвер и два раза нажал на курок. В лесу громко хлопнули выстрелы. Два бандита сбитые пулями, свалились с лошадей. Третий раз нажать на курок Платон не успел, оставшийся на коне хрипатый бандит опередил Платона. От ударившей в грудь пули казак откинулся назад, но все же смог удержаться в седле.
– А-а-а, – дико закричала Дарья.
Дарья, испуганно глядя на Платона, прижала ладонь к широко раскрытому рту. Девушка затрепетала от увиденной картины. Лицо казачки передало неподдельный ужас. Выразительные глаза округлились от страха. Девичью душу сковал липкий страх. Дарья чуть не упала в обморок. Ее заледеневшее сердце едва не остановилось. Бандит вполовину оборота повернулся к ней, и это спасло беглецам жизнь. Платон выпрямился, выстрелил еще два раза, и бандит рухнул с лошади вниз.
Перелыгин сунул руку под куртку, чтобы проверить, что там случилось, и вытащил из внутреннего кармана бронзовую икону, с застрявшей в ней пулей. Затем казак снова запустил руку под куртку и, вытащил обратно. На руке была кровь. Из поврежденной кожи на груди сочилась кровь. Дарья схватила Платона за отворот стеганой куртки. Ее лицо побледнело, а он остался самим собой как будто и не побывал в зубах у смерти.
– Ты живой! – давясь слезами, воскликнула Дарья.
Перелыгин недоуменно пожал плечами.
– Я казак, Дарья, а не кисейная барышня. Ты всегда должна быть готова к худшему. Я смерти не боюсь.
По бледному лицу девушки разлилась смертельная тоска. Она так и глодала ее сердце.
– Я все понимаю, Платон, – не вытирая слез, сказала Дарья и тихо всхлипнув, добавила – Но я не смогу без тебя жить. Не надо больше никаких рисков!
Она смотрела на него растерянными глазами, и готовая завыть по-женски.
– Если бы не икона, то я бы сейчас не разговаривал с тобой, – тяжело вздохнул Перелыгин. – А что бы с тобой было?
– Страшно подумать, – сказала девушка и взмолилась: – Господи не бросай нас в пути.
Платону вспомнились слова матери о том, что “икона многих предков сберегла”. Дарья взяла в руки икону, осторожно потрогала рукой бесформенную пулю. Она представить себе не могла, что Платон только что мог погибнуть.
“Нет”, – сказала она про себя, – этого не произойдет никогда. Они вместе проживут долго и счастливо до самой смерти. И нет силы, способной их разлучить“.
Платон, спрыгнув с коня, подошел к бандитам. Двое лежали без признаков жизни. Хрипатый бандит был еще жив, но уже не двигался, доходил. Платон разбил приклады обрезов об дерево и закинул обломки в кусты.
– Поехали, Дарья.
– Поехали.
Платон ловко взметнул в седло, Дарья пришпорила коня, и они продолжили ненароком прерванный путь. После того, как опасность заглянула в ее глаза, Дарья стала немного уверенней и спокойней.
Скоро солнце взошло, и его негреющие лучи с трудом пробились сквозь хвою деревьев. Лес подернулся свежим тонким инеем, небосвод засеребрился. Снега еще не было, но иногда снежинки все же пролетали. Сквозь вершины деревьев дул тоскливый северный ветер. Шумели и что-то шептали сосны. Неподалеку пискнула вспугнутая птица. Тяжело скрипнуло дерево, споря с ветром.
Всадники выехали на узкую дорогу. Их кони бок о бок двигались по лесной дороге. Теперь они шли не друг за другом, как обычно ходят путники в лесу, а рядом – плечом к плечу. Платон взял в свою руку узкую ладонь Дарьи. Девушка держалась в седле прямо, полная отчаянной решимости. Неожиданно на дорогу выскочил заяц. Перелыгин быстро выпростал руку и выхватил из-за пазухи револьвер. Но Дарья успела вспугнуть зайца громким хлопаньем в ладоши.
– Не стреляй, Платон! Пускай живет.
– Твоей милостью, Дарья.
Заяц, петляя между деревьями и прядя ушами, скрылся в темном лесу.
Вскоре путь преградила узкая извилистая река, через которую деревянный мост был сожжен. И чтобы пройти на другой берег им пришлось долго разыскивать брод. Наконец они смогли найти неглубокое дно. Хотя вначале оно показалось им глубоким. Но именно здесь обнаружился неприметный для глаза брод.
