Юрий Павлович Васянин
Водоворот судьбы. Платон и Дарья
Конь Платона возмущенно зафыркал и, осторожно переставляя ноги, перешел реку. Следом, не испытав никаких трудностей, переправилась Дарья. Пробравшись сквозь тальник, густые кусты и деревья, Перелыгины вернулись на травянистую дорогу, которая вела в Зауралье. Платон лихо свистнул и, кони сломя голову понеслись по переплетенной корнями деревьев лесной дорожке.
С наступлением сумерек погода начала портиться. Небо затянулось плотными черными тучами. Темнота в лесу сгустилась и видимость ограничилась. Все точно застыло, даже птицы примолкли. А потом начался крупный, лохматый снег. Он то переставал, то снова начинался с прежней силой, превратив все вокруг в белое пространство. Снежинки облепили беглецов с головы до ног, хлестали по лицу и не давали раскрыть глаза. Густой снег тут же скрывал оставленные конями черные следы.
Ночью заметно похолодало. Замерзшая земля пронзительно захрустела под копытами коней. На следующее утро, когда на горизонте уже забрезжил рассвет, они, огибая небольшое озерцо, заметили на тонком льду останки диких уток: перья и косточки. На свежевыпавшем снегу пролегла длинная вереница мелких следов.
– Здесь лиса побывала, – обмолвился Платон. – Она воспользовалась беспомощным положением птиц.
– Надо спешить, Платон, иначе мы тоже окажемся в их положении. Зима подступает.
– Пошли! Пошли! – погнал коней Перелыгин.
Кони понеслись быстрой рысью. Они скакали, вздымая ногами снежные комья. Где-то слева слышался далекий вой волка.
Впереди Платона и Дарью ждала Великая Сибирь.
***
В сентябре-октябре в районе рек Тобол и Ишим произошло решающее сражение между красными и белыми. Белая Армия, уступая красным в численном составе, в вооружении и боеприпасами, потерпела поражение. Под ударами Красной Армии войска белых начали стремительное отступление в глубь Сибири. То же самое происходило и на юге Урала. Уральские и Оренбургские казаки, покидая свои казачьи земли, уходили в Сибирь, Китай и Персию. Фронт быстро приближался к Омску, доживающему последние дни под властью адмирала Колчака.
Почти месяц Платон с Дарьей пробирались в Сибирь, обходя дороги и притаившиеся селения, скрываясь от партизан и многочисленных банд. Однако кроме этого, им предстояло еще пробиться через фронт. И хотя Платон всячески старался облегчить положение Дарьи, но она все равно сильно измоталась в пути. После первой декады ноября они оказались в Омске густо запруженным войсками и беженцами.
В опустившихся на город сумерках Платон и Дарья стучались в затворенные ворота частных владений и просились на постой, но везде им неизменно отвечали, что сдано или что ничего не сдается. Наконец они оказались около крепкого дома на берегу Иртыша. Без всякой надежды на успех Платон подошел к окну. Сквозь щели ставень мерцал блеклый огонек. Он осторожно постучал в ставни, но никто не поспешил им открыть ворота. Когда они уже совсем отчаялись, калитку открыла старая женщина.
– Бабушка не сдадите нам комнату? – едва шевеля замерзшими губами, спросила Дарья.
– Сдам, проходите, – радушно ответила старушка и тут же поинтересовалась: – Издалека идете?
– Мы с Урала пришли, – хрипло пояснил Платон.
– Не близкий путь. Простудились?
– Да, нам часто приходилось ночевать на открытом воздухе.
– Не мудрено – зима на пороге. Да что вы стоите? Проходите и коней своих заводите.
Перелыгин раскрыл широкие деревянные ворота и завел покрытых инеем коней внутрь просторного двора. Серый конь, везший груз, совсем обессилел, и едва стоял на своих длинных ногах. Платон расседлал коней, снял переметные сумы, баулы и навесил на длинные лошадиные морды торбы со старым овсом, и кони захрустели зерном, от которого сильно разило теплом и летом.
Дом был просторный, светлый сложенный из лиственницы. Старушка выделила им теплую комнату, которая хорошо обогревалась печью. В истопленной печи золотом переливались немеркнущие угли. Дарья протянула холодные руки к горячей топке, а Платон приложил руки прямо к кирпичам.
– Будь осторожен кирпичи горячие, – от порога предупредила старушка.
– Я уже это почувствовал, – резко отдернув руки, ответил Платон.
Перелыгиным было приятно укрыться в избе после почти зимней погоды. Они заняли выделенное им место и начали распаковывать вещи. В это время в комнату зашла маленькая высохшая старушка.
– Удобно вам здесь будет? Давайте знакомиться. Меня зовут – Анна Николаевна.
– Анна Николаевна, после ночлегов под открытым небом – это самое райское место на земле, – ответил простуженным голосом Платон. – Меня зовут – Платон, жену – Дарьей. Скажите, сколько мы сможем жить у вас?
– Сколько хотите – столько живите. Мой муж умер, а сын погиб в самом начале европейской войны. Мне с вами будет веселей. Садитесь пить чай со смородиновым вареньем.
– Мы с удовольствием отведаем горячего чая, – улыбнулась Дарья.
Хозяйка поставила на стол покрытый цветной скатертью серебряный самовар, три чашки из толстого фарфора, чашку варенья и свежие баранки. Самовар тихо запел песню. Анна Николаевна бросила в маленький чайник заварку, засушенные листы смородины и села напротив молодых. За ее спиной на стене висели икона и портрет Николая II. Под ногами Дарьи закрутился жирный рыжий кот.
Платон достал из своего баула туесок с медом, нарезал белого хлеба и, расставив чашки, налил чай. Вечерний чай они пили в легком смущении. Перелыгины совершенно неожиданно ворвались в ее тихую размеренную жизнь.
За чаем, Анна Николаевна поинтересовалась:
– Куда же вы идете?
– Честно говоря, сами не знаем. Идем – куда глаза глядят, – ответила Дарья, зачерпнув маленькой ложкой варенье.
– Белые отступают. А вместе с ними сюда война идет. Мне кажется, что вы напрасно сюда пришли. Здесь с вами все что угодно может случиться. Вам нужно было остаться на родине. Там, наверное, война уже закончилась, – строго сказала старушка.
Дарья приподняла тонкие брови:
– У нас хутор сгорел. Негде было оставаться.
– Война – ужасное слово. Уже который год льется кровь, но никто не хочет ее остановить.
– А как остановить? Кто сможет это сделать?
– Конечно! Пока одни других не изведут.
– Да уж вовсю стараются, – обмолвился Платон.
Перелыгины выпили несколько кружек крепкого духмяного чая.
– Еще налить чаю?
– Нет, спасибо, – Платон накрыл чашку ладонью.
– Тогда отдыхайте.
Перелыгины поднялись из-за стола, перешли в комнату и там зажгли керосиновую лампу. Неровный огонек метался во все стороны. Лампа немного чадила, и неярко горела. Небольшое пламя за стеклом едва слышно потрескивало.
Дарья достала из поклажи книгу в дорогом переплете.
– Что это у тебя за книга? – удивился Платон
– Стихи Евгения Баратынского. Хочу почитать перед сном.
Дарья раскрыла книгу на середине.
– Хочешь, прочту немного? – спросила она.
– В следующий раз, я спать хочу.
Дарья едва приметно улыбнулась:
– Хорошо. А ты любишь стихи?
– Я люблю тебя слушать. Откуда у тебя эта книга?
– Ты забыл? Я же тебе рассказывала. Купец Банников отдал в школу свои книги. Но школа сгорела, а вместе с ней все книги. Жаль – очень хорошие были книги. Я эту книгу дома читала. Она уцелела только потому, что на улице была. Я все же прочту тебе один стих.
И она ясным чистым голосом прочла одно небольшое стихотворение.
Приманкой ласковых речей
Вам не лишить меня рассудка!
Конечно, многих вы милей,
Но вас любить – плохая шутка!
Платон невольно заслушался стихотворением.
– Ну, как? – спросила Дарья, закончив читать.
Она ожидала похвалы от Платона или восхищения, но он лишь скупо сказал:
– Понравилось.
Дарья прильнула к Платону, и он тут же обнял ее.
– А что мы с тобой будем делать в Омске?
– Я постараюсь поступить на какую-нибудь службу, ты будешь домашним хозяйством заниматься, а дальше посмотрим.
Дарья разобрала постель на широкой деревянной кровати. Им даже не верилось, что они будут спать в теплой и чистой постели. Еще недавно об этом можно было и не мечтать.
Платон почти сразу же уснул мертвым сном. Дарья же так намерзлась в дороге, что даже в жарко натопленной избе завернулась в большой теплый платок.
Она немного прикрутила лампу и подсела ближе к огню. Пламя загадочно осветило красивые губы. У девушки стало тихо и ясно на душе, после того как они обрели пристанище. Тревожные мысли девушки на время утихли, Мир стал казаться немного лучше, чем раньше. Она как будто от тяжелого сна проснулась.
Через час Дарья не выдержала и, положив книгу на стол, затушила керосиновую лампу. Темный мир избушки и мир снаружи слились. В комнате наступила тишина. Ее нарушало громкое дыхание Платона.
Дарья крепко обняла своего казака и заснула беспробудным и без сновидений сном.
Утром Перелыгин вышел на улицу и, вдохнув в грудь чистого морозного воздуха, пошел в лавку за продуктами. Перед перекрестком он услышал громкий шум и гам. Дорогу преградили многочисленные обозы. Казалось, будто все пространство пришло в движение. Гражданские, военные, буржуи, служащие, помещики, лавочники бурным потоком двигались по улице. Несколько тысяч ног с хрустом топтали свежевыпавший снег. В глазах людей читались отчаяние и страх. Отовсюду неслись недовольство, ропот, слезы.
Город стал выглядеть растревоженным муравейником. В Омске наступил переполох. На тумбе висело воззвание к горожанам:
“Сибиряки! Вы не хотите стать беженцами и мыкаться по чужим углам? Так защищайте свои углы, свои дома. Поступайте в добровольцы!”
Платон остановил солдата:
– Скажи, что происходит?
– Ты что с неба упал? Отступаем! Колчак удрал из города, а мы следом бежим.
– Куда же вы направляетесь?
– В Новониколаевск, – раздраженно ответил солдат и завернул кудрявое ругательство.
Когда Платон вошел в лавку, там было полнехонько народу. Кто-то покупал, кто-то товар разглядывал, а кто-то незатейливые разговоры вел. Но все, кто были в лавке, обернулись на вошедшего казака. Платон поздоровался, купил жирного гуся, сахар, чай, несколько буханок хлеба. Он сложил в широкий полотняный мешок продукты питания и отправился обратно.
Но почти сразу же его остановили изможденные голодом солдаты:
– Дай хлеба. Мы давно ничего не ели.
Платон протянул солдатам две буханки хлеба. Они разломили его на части и стали жадно есть, не прожевывая, целыми кусками. Платон сокрушенно покачал головой. Чего ждать от армии, которая бедствует и голодает?
Он занес продукты в дом и тут же повел коней на водопой к Иртышу. Подойдя к реке, он увидел, что по ледяной переправе и по мосту через Иртыш непрерывной лентой движутся обозы. Изредка раздавались нестройные выстрелы и тут же замирали.
– Что за стрельба? – спросил Платон, не отрывая глаз от переправы у стоящего рядом хорунжего.
– Красные наступают. Они скоро Омск займут. Белая Армия бежит, не оказывая им никакого сопротивления. Перед ней будто одна задача стоит – оторваться от красных. Ее боевой дух сильно подорван. Обстановка создалась безвыходная.
– А есть ли надежда, что положение улучшится? – досадуя, спросил Платон.
– Я думаю, что все закончится катастрофой. Если бы накануне не ударили морозы, то, как бы сейчас обозы переправлялись через Иртыш? Это просто представить себе невозможно. Единственный мост не справился бы с этой задачей. Это еще хорошо, что саперы Уральской и Ижевской дивизий наладили переправу по льду, а то бы нам пришел конец, – с явным недовольством проговорил хорунжий.
– Катастрофой? Конец? – переспросил Перелыгин, но хорунжий оставил его вопрос без ответа.
– Верховный Правитель вместо того, чтобы организовать оборону в Новониколаевске просидел в Омске, а теперь тащится черепашьим шагом по железной дороге.
Хорунжий в сердцах махнул рукой и быстро зашагал от берега.
Неожиданно с другого берега ахнули громом орудия. В воздухе с воем пронеслись снаряды. На реке вздыбились столбы воды и льда. Лошади с людьми спешно кинулись к берегу. Они в панике обгоняли друг друга и едва не проваливались под тонкий лед.
Платон напоил коней и, вернувшись во двор, набил кормушку для коней старым, но все еще душистым сеном. Кони дружно потянулись к нему заиндевелыми мордами и стали хватать его мягкими губами.
Казак поведал Дарье о создавшейся ситуации в городе.
– Я боюсь, Платон. Если опять, что-нибудь случится, то я не смогу этого пережить. Нам надо отправляться в путь, – упавшим голосом сказала Дарья, отложив в сторону рукоделье.
– Ну что ж поехали, – скрывая недовольство, ответил Платон, и тут же объявил Анне Николаевне, что они отправляются в дорогу.
Старушка выразила глубокую озабоченность принятому ими решению.
– Вы же еще не отдохнули, – всплеснула она руками. – Как вы пойдете дальше? Скоро наступят настоящие сибирские морозы. То, что вы недавно пережили не стоит того, что вас ожидает впереди. Не испытывайте на себе Сибирь!
– Мы не можем остаться здесь.
Но сколько бы она не уговаривала, они не поддались на ее уговоры.
– Ну, как вас удержишь, если вы так настойчиво решили, – махнула рукой старушка. – Езжайте с Богом!
В полдень Перелыгины съели зажаренного гуся, выпили несколько кружек кирпичного чая и спешно собрались в дорогу.
Когда они приготовились, Анна Николаевна любезно предложила:
– Возьмите мои сани во дворе. Мне они без надобности, а вам сгодятся в дороге.
И хотя снег был еще небольшой, чтобы двигаться на санях, Платон обрадовался огромным саням-розвальням. С ними им будет легче идти по зимним дорогам.
– Я оставлю вам взамен ослабевшего коня, боюсь, что он не перенесет тяжелого пути.
– Оставляйте – выхожу. Я знаю, как за ними ходить. Мой муж держал лошадей. Возьмите еще старую доху, с ней вам будет трудно замерзнуть в дороге.
– Спасибо, Анна Николаевна, – рассыпалась Дарья в благодарностях. – Мы вам благодарны за теплый прием.
После полудня Перелыгины отправились в путь. Отдохнувшие кони резво выехали со двора. Дарья укрылась теплой козьей дохой. Старушка смахнула с морщинистой щеки горькие слезы.
– Прощайте! Будете возвращаться заезжайте.
– Обязательно заедем, прощайте!
Платон направил коней на улицу, где еще днем тянулись нескончаемые обозы отступающих белых войск и беженцев. Улица оказалась плотно набитой обозами. По обеим сторонам толпился народ. Вокруг была сумятица и суета. Войти в колонну не представлялось никакой возможности. Неожиданно выручил пожилой солдат.
– Проходи! – прикрикнул он, придержав своего коня.
– Спасибо, солдат.
Но не успели они втиснуться в бесконечный поток людей, саней и повозок, как на них тут же яростно заорал огромный штабс-капитан:
– Куда вы лезете! Зачем мешаете движению обоза? Нужно в конец становиться.
Бесконечная вереница людей опасаясь нападения, не останавливаясь, двигалась по тесным улицам Омска, минуя центральные улицы города. Омск был переполнен военными организациями и учреждениями, воинскими частями и беженцами. И вот теперь это все сдвинулось с места.
За городом колонну накрыл торопливый сумрак. Зимний день кончился. По всему небу рассыпалась белая россыпь звезд. Но спокойное мерцание звезд не успокаивало. Не успели обозы отойти от города, как раздались отдельные выстрелы, перешедшие в частую перестрелку. Одновременно на западе забухало, загромыхало. Темень отозвалась горьким эхом.
– Переправу рвут, – пояснил солдат. – Чтобы задержать продвижение Красной Армии.
Над обозом нависла темная ночь. В черном небе слепо щурилась Полярная Звезда.
Когда обозы пришли на станцию Калачинскую, возникли всполошенные крики.
– Пожар! Пожар!
Обернувшись назад, Перелыгины увидели, как густые черные клубы дыма взмывали над далеким пожарищем. Огонь то разгорался, то тревожно затихал на горизонте. Зарево выглядело густым и зловещим. Кровавый отсвет пожара ударил в спину.
– Омск горит!
– Город зажгли!
– Это не город – это Россия горит, – раздумчиво обмолвился слева дьякон.
– Нет, это солдаты склады подожгли, – опять пояснил солдат.
Обозы замедлили ход, встали, послышались озлобленные крики:
– Что встали? Трогай вперед, понужай!
Взнузданные кони, изогнув длинные шеи и испуганно косясь, ускорили шаг. Из-под копыт резвых коней белыми брызгами полетел снег.
– Не задерживай обоз! Отходи в сторону!
Люди, затаив дыхание, оглядывались на сполохи пожара. Багровое зарево разгоралось, поднимаясь в небо все выше и выше. Край неба охватило трепетное пламя. Его языки взметывались над пожаром.
Дьякон забасил:
– Господи Боже, Вседержителю, призри на нас, грешных и недостойных чад твоих, согрешивших пред тобою, прогневавших благость твою, навлекших гнев твой праведный…
Колонна неудержимо двигалась на восток. За спиной осталось далекое зарево. Впереди развернулись широкие сибирские просторы. Беглецов ждала дорога великих трудностей. Им предстояло преодолеть тайгу, горы, реки, ветер и мороз.
***
В ноябре начались бураны и метели. Зима закручивалась все туже и туже. На земле и в небесах начала властвовать зима. Все оцепенело от холодного дыхания зимы. Мороз сковал болота, реки и воздух. Ослепительно засверкал на солнце свежий снег.
В эти дни в Сибири возникла жуткая картина. Все было напрочь забито беженцами, войсками и воинскими эшелонами. По железной дороге тянулись поезда, а по Барабинской степи двигалась бесконечная колонна. Поезда шли без зазора, впритык друг к другу. То же самое царило и на дорогах, укатанных санями.
Люди на разъездах и полустанках штурмовали переполненные поезда. Эшелоны, набитые людьми, двигались по железнодорожной магистрали на Дальний Восток настолько медленно, что люди не выдерживали и выходили на Сибирский тракт, но и там из-за большого количества беженцев было нелегче. Покинув родные места, беглецы обрекли себя на разные лишения и смерть. Ими двигал страх, желание жить и они ни за что не хотели отставать друг от друга. Люди держались вместе для того, чтобы выжить в жестоких условиях Сибири. Огромная масса людей сознательно сковала себя крепкой, железной цепью.
Из-за эшелонов с чехами и поляками, эвакуирующихся на свою родину по железной дороге через Дальний Восток, становится трудно эвакуировать раненых и больных, поэтому солдаты не желали биться насмерть. Потому что хорошо понимали, что тяжелое ранение – это верная смерть. Адмирал Колчак затерявшись в многочисленных эшелонах, потерял управление над Белой Армией, и она начала распадаться. Казалось, что уже никто не управлял воинскими частями. Вера в победу навсегда покинула белых, а без нее солдаты не хотели ни воевать, ни умирать.
Ночью Перелыгины обогнали женщину с двумя мальчишками.
– Платон, давай подберем женщину с детьми, – понизив голос, спросила Дарья.
– Поступай, как ты желаешь.
Дарья громко предложила женщине с детьми:
– Присаживайтесь в наши сани.
Семья, несказанно обрадовавшись неожиданно свалившемуся счастью, забралась в широкие сани. Один из мальчишек по пути подобрал в снегу шомпол от винтовки.
– Зачем ты это тащишь за собой? – закричала женщина.
– На всякий случай. Вдруг это кому-нибудь понадобится.
– Выбрось! Нечаянно поранишься, как я тебя потом буду лечить.
– Не выброшу, – обиженно возразил мальчишка.
Женщина, прижав к себе детей, искренно поблагодарила Дарью:
– Спасибо вы очень выручили нас. Как бы я дошла пешком с детьми? Даже не могу представить себе. Мы уже совсем выбились из сил.
У Полины голос был тихий, задушевный, а улыбка доброй.
– Куда же вы направляетесь? – поинтересовалась Дарья.
– В Красноярск идем. У нас паровоз замерз, пришлось выйти на тракт. Меня – Полиной зовут.
– А меня – Дарьей. Кто-то вас ждет в Красноярске?
– Наш муж и отец. Он в конце лета уехал, а теперь мы отправились к нему.
– Мама нам холодно, – заканючили дети.
– Терпите, уже недалеко осталось ехать, – соврала Полина и тут же предложила им:
– Давайте немецкие глаголы повторим?
– Не хотим.
– Мы немного потратим времени, – хитрила Полина, чтобы отвлечь детей.
Она стала перечислять немецкие слова. Дети повторяли за молодой матерью и тоскливо поглядывали по сторонам.
– Умные мальчишки грамоте учатся. Смышленые, понятливые, – похвалила Перелыгина.
Мальчишки зарделись.
– Сколько вам годков? – полюбопытствовала Дарья.
– Семь и восемь.
– А как вас зовут?
– Ваня и Вася.
Ночью обозы остановились в открытой степи. Стоящие у дороги дом, сарай и хозяйственные постройки, беглецы тут же разобрали на дрова. По всей длине колонны от горизонта до горизонта зажглись многочисленные костры. К небу потянулись жидкие дымки. Люди отчаянно пытались согреться у огня.
Платон поставил на костер котел со снегом, Дарья нажарила пресных лепешек на предусмотрительно захваченной из Старого Хутора сковородке, и они все вместе поели. Но дети возле костра умудрились перемазаться в саже. Увидев их чумазые лица, сидевший рядом солдат захохотал так весело, что взмокли ресницы. Люди с недоумением начали оборачиваться на его яростный смех. И вдруг послышался вначале один осторожный смех, потом другой, а затем уже дружный хохот потряс всю округу. Среди всеобщего уныния и безнадежности выражение безудержной радости прозвучало неожиданно. Обстановка разрядилась.
– Что вы делаете! Мы же на улице находимся. Как я вас теперь вымою? – всплеснула руками Полина.
– Давно не смеялся от души, – сквозь смех сказал солдат.
Полина разбавила кипяток снегом, отмыла детей теплой водой, а затем насухо вытерла сухим полотенцем.
Ночью не спалось – спать на открытом воздухе еще не привыкли. Перед самым рассветом обозы тронулись в путь. Шли весь световой день и под вечер пришли в село с притихшими жилищами, где даже цепные псы не кидались с лаем.
Белая Армия вошла в опустевшее село. Жители ушли, угнали скот и унесли с собой все, что можно было унести. Крестьяне не желали, чтобы огромный обоз оставил их без средств существования.
Началась насильственная реквизиция за сибирские деньги, которые ничего не стоили. Выгребали все что находили. После них – воробью клюнуть было нечего. Как жители до весны будут жить – одному Богу известно. Но мало дожить до весны – свежий урожай попадет на стол только осенью.
Утром обозы вышли из села и в полдень пришли в большое село, полностью забитое отступающими войсками. Улицы и переулки были наполнены шумом и суетой. Больных и раненых занесли в избы. Здоровые люди остались на улице возле костров.
Легкий ветер разметывал дымы из труб. Под крышами изб и на ветках деревьев висли длинные белые пряди инея. Во дворах на цепях рвались, лаяли собаки.
Платон отправился добывать фураж, чтобы накормить своих коней. Но у местных жителей взять нечего. Крестьяне не продавали не потому, что не хотели – продавать было уже нечего. Выручили из трудной ситуации оренбургские казаки. Платон встретил хорунжего, с которым столкнулся на берегу Иртыша.
– Здорово дневали!
– А, это ты! Слава Богу!
Казак сдвинул папаху на затылок.
– Поможешь овсом?
– Куда деваться – коня байками не накормишь. Как звать тебя?
– Платон Перелыгин
– А меня – Тарас Матюхин.
Они крепко пожали друг другу руки. Тарас показал рукой на всадника:
– А тот, что на коне гарцует с узенькими усами командир нашей сотни подъесаул Арсений Кострикин. Держись нас – будет легче идти. У нас завсегда мясо, мука, зерно водятся.
Платон строго следил за своими рысаками, он сохранял их в силе, потому что хорошо понимал, что ослабевшие животные не выдюжат в суровых условиях. Казак лучше сам не поест, а коня накормит.
Он переставил коней поближе к казачьей сотне.
Перелыгины, оставшись без теплого места, грелись у костра на улице. Дарья прикрыла лицо варежкой. От стужи даже кости стыли.
– Есть хочется. Голод в брюхе дыру проточил.
– Терпи, Дарья, может, где-нибудь остановимся.
– Может, мы зря пошли неизвестно куда?
– Теперь поздно об этом думать, Даша. Казак костьми ляжет, а путь назад не укажет. Ты же знаешь – нам некуда возвращаться.
Дарья, кутаясь в доху, грустно произнесла:
– Мне хочется просто жить, заботиться о тебе и растить детей. Жить, как раньше жили.
– Что теперь вспоминать старое. Его больше уже никогда не будет.
Дарья с отчаянной болью вспомнила Старый Хутор. Но, что теперь стоят мечты?
– Все еще будет у нас с тобой. Бог милосерден, как-нибудь уцелеем.
Издалека донеслась глухая стрельба. Кто-то вскрикнул как перед смертью.
– На коня! – протяжно прокричал подъесаул. – В ружье!
Обозы медленно потянулись из села, не разбирая дорог. Этому сопутствовал тонкий снег.
Стрельба усилилась, начался бой. Арьергард Уфимской стрелковой дивизии отбивался от наседающей Красной Армии.
Мимо Платона с Дарьей прошел на коне подъесаул. Он, туго натянул поводья и, сдерживая приседающую лошадь, крикнул Платону:
– Ты, почему отлыниваешь, казак?
– Я ранен, плечо разбито пулей.
Подъесаул стегнул коня и поскакал в хвост колонны, где противники вели плотный обстрел друг друга.
– А вы, почему сидите на санях! – вдруг закричали женщины на солдат в перелеске. – Почему вы нас не защищаете?
– А чем отбиваться? У нас ни одного патрона нет, – ответили солдаты.
– Ну, а штыки – то у вас есть.
– Много ли навоюешь ими.
– Господи защити нас! Только на тебя одна надежда.
Красные отступили. Обоз остановился недалеко от станции. И тут Дарья увидела что-то невообразимое.
– Платон погляди туда! – испуганно вскликнула она, указав рукой в сторону вагонов.
Платон посмотрел и обмер. На площадках вагонов грудились голые трупы в самых разнообразных позах. Будто это и не люди, а невесть что лежало.
Между вагонами бродили измученные солдаты в грязных шинелях. В середине эшелона курил папиросу молодой санитар.
Платон направил коня к замерзшему вагону.
– Откуда столько трупов? – спросил он санитара.
– Ты внутрь вагона зайди, казак, посмотри, что там творится.
Перелыгин, спрыгнув с коня, вошел в красный вагон. В холодном вагоне с невыносимым запахом под одеялами лежали одетые в шинели солдаты. По больным, по одежде и одеялам ползало огромное количество вшей. Солдаты тут же ходили под себя.
Увидев Платона, они разом заговорили:
– Помоги! Нас оставили здесь умирать.
– Нам не дают ни лекарств, ни пищи.
– Мы погибаем от холода.
Один солдат протянул к нему исхудалую руку и, исказив лицо в болезненной гримасе, в половину голоса проговорил:
– Дай хлеба. Я умираю от голода.
В его словах было столько мольбы, что Платону стало не по себе. Он так растерялся, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
“ Что же делать?” – удрученно подумал он.
– Мы дохнем, пропадаем и если не можешь помочь, убирайся к черту!
Неожиданно Перелыгин увидел, что многие из них уже не дышали.
– Умерли! – в ужасе пробормотал он.
Платон подумал, что их всех ждет смерть и вышел из вагона как пьяный, задев плечами за оба косяка выходной двери.
– Почему ты ничего не предпринимаешь, чтобы их спасти? – зло спросил он санитара. – Это же твоя обязанность заботиться о больных и раненых?
– Ты меня не попрекай, я может быть, рядом с ними лягу, – разозлился санитар. – Если бы речь шла только о них. Ты думаешь, что это один эшелон? Здесь несколько эшелонов стоит с больными и ранеными. Вон один стоит, вон второй, вон третий. Пойди, посчитай! Тиф косит солдат больше, чем пули.
– Но почему вы их не лечите и не кормите!
– У меня не имеется ни продуктов, ни лекарств! Единственное, что я могу им предложить, так это голод и холод. А еще Бога просить, чтобы он их спас, потому что им больше не на кого положиться.
– Паровоз кто заморозил? Почему не отапливаются вагоны?
– А вон виновник, – санитар ткнул пальцем в паровозную трубу. – Это он заморозил.
– Господи! – Платон оторопел.
К паровозной трубе был привязан машинист, успевший замерзнуть насмерть.
– Раз погубил нас – погибай сам. Так решили солдаты, – пояснил санитар.
– А что с больными будет? – удрученно озаботился Платон.
– Бог даст – выживут. А не выживут, значит так Богу угодно.
– Много солдат умирает? – неразборчиво спросил Платон.
– Каждый день пачками гибнут. Ухода никакого, питание скверное, не соблюдаются никакие меры предосторожностей. Разве можно вымыть огромное количество людей? Антисанитарные условия способствуют быстрому распространению болезней.
Не выдержав, санитар бессильно махнул рукой.
– Почему ты один ухаживаешь за ними?
– Кто-то сбежал, а кто-то умер. Я остался один.
– Командование знает?
– Знает, но никому нет дела.
“И это Белая Армия! Она погибает не в бою, а от болезней. Она бежит, слабо отбивается и даже не пытается наступать. А куда мы бежим вместе с ней? Зачем мы поехали неведомо куда? Неужели затем, чтобы погибнуть?” – растерянно раздумывал Платон.
Перелыгин своими глазами увидел всю меру беспомощности белых. Он взял коня под узду и пошел к своему обозу. Неожиданно сзади грохнул выстрел. Перелыгин резко обернулся. В конце санитарного эшелона застрелился офицер.
Платон на коне подскакал к офицеру с впалыми, как у скелета щеками, встретился с его тускнеющим взглядом.
– Зачем ты это сделал? Ты ж мог с пользой послужить России, – спросил казак, но его вопрос повис в воздухе.
Глаза офицера остекленели.
Ситуация на сибирской магистрали от Омска до Владивостока сложилась катастрофической. Все эшелоны двигались только на восток со скоростью не более тридцати верст в сутки. Зараза стремительно распространялась. Обозы превратились в санитарные транспорты. Здоровые бежали от больных, бросив их на произвол судьбы. Они оказались без медицинской помощи и ухода. Больных и раненых обрекли на верную гибель.
Солдаты стали переходить на сторону красных или дезертировали. У белых осталась ничтожная часть войск. Они несли огромные потери от болезней. На железной магистрали скопилось такое большое количество эшелонов с погибшими больными и ранеными, что это ввергло в ужас красных преследующих белых по пятам.
Белая Армия в Сибири продолжала разваливаться. Никаких резервов в тылу не имелось, чтобы перебросить их на тяжелые участки фронта. Но если бы они и имелись, то их все равно не смогли бы доставить к линии фронта, потому что чехи, захватив в свои руки русскую железнодорожную магистраль, не пропускали ни одного русского поезда без своего разрешения.
Новый командующий генерал Сахаров проводил реформы, издавал строгие приказы, но уже ничто не могло предотвратить катастрофу и никакие силы не могли развернуть Белую Армию в наступление.
Платон на коне, выискивал взглядом Дарью, но никак не мог ее обнаружить. Она, помахала ему рукой, привлекая его внимание. Перелыгин ударил коня в бока и он, взметывая копытами снег, поскакал к Дарье.
Подъехав, казак поделился с ней своими впечатлениями:
– Я никогда в жизни он не видел ничего подобного. На станции скопилось много эшелонов с больными и ранеными. Над ними нависла угроза смерти: ни лекарств, ни продуктов, ни должного ухода. Не приведи господь нам оказаться на их месте.
Дарья в ужасе прошептала:
– Кто-то никогда не увидит своего отца, мужа, брата. Царица небесная, как ты могла допустить это.
