Юрий Торубаров
Западный поход
– Столь не надоть, – не вытерпел Давыдов: жаль казаков стало. – Шести-семи человек хватить. Как бы охраной будете!
– Будить семь, – распорядился Пожарский, – впереди с бунчу… с московским стягом, – поправился он, – далее карета, за ней – стража.
Когда с казаками и охраной разобрались, Янус поставил еще два условия: должна быть дорогая карета с хорошими конями. И жить надобно не в халупе, а снять лучший дворец. Давыдов и Воробьев только кивали головами. Князь Пожарский получал – и от кого! – уроки жизни.
– В Москве все проще. Бывают гости знатные, прием у князя. Иногда после этого идут в мыльню. Иногда – сразу за стол. Там и договариваются. А тут, смотри, должен подъехать в карете, с охраной. Проживать во дворце. Тьфу! Но… надобно, казаки. Для дела надобно! Те понятливо кивают. Пожарский повернулся к Давыдову и Воробьеву, стоявшим рядом: – За дело, братцы. Давай, – взглянул он на Януса, – веди!
Да, не зря казаки обращались перед отплытием к своей спасительнице за помощью. Помогает им Пресвятая Богородица, послав в помощь такого проходимца, как Янус. Он быстро организовал две колымаги, которые подбросили Пожарского и его команду до берега, как в старину кликали Босфора Фракийского, а ныне – Золотого Рога, на другом берегу которого был Царьград по-русски, Константинополь – по-европейски.
Стоило Янусу появиться на берегу, как сразу несколько перевозчиков замахали ему верховками. Но Янус знает, что ему нужно. Приветливо помахивая рукой, но проходя мимо, он остановился напротив одномачтовой барки. Такой не страшна и буря. А все от того, что борты внутри укреплены косовыми брусьями да воротовыми поясами. Перевозчик знаком с Янусом. Они обнялись, и Янус машет «команде», чтобы переходили на барку.
Перевозчик был мужик лет за сорок, почерневший от солнца и моря, в рваных, засученных до колен портах. Рубаха, потерявшая цвет, расстегнута, волосяная грудь, начавшая седеть, обнажена. Лицо узкое, глаза быстрые, хитроватые. Он с первого мгновения показал свою ловкость, умение управлять ладьей. Орудуя длинным шестом, вывел судно на большую воду, развернул его и поставил парус. Ветер тотчас надул парус, и барка заскользила по небольшим рябящим волнам.
Крик чаек, специфический запах моря напомнил казакам о пройденном ими пути. Подталкивая друг друга, они показывали на весла, притороченные к бортам. Мол, не хочешь ли, друзек, вспомнить?.. То и дело у бортов раздавались резкие всплески. По ним можно было судить, что рыбы в этих местах много и в воде идет энергичная охота. Порой жертва выпрыгивала из воды и, описав дугу, попадала в лодку. Увлеченные наблюдением за морской жизнью, убаюкивающим мерным ходом судна, они не заметили, как барка уткнулась в берег.
К удивлению Пожарского, спросившего перевозчика о цене, тот отрицательно покачал головой и кивнул на Януса. Хоть князь и не понял значение его кивка, но достал кису и положил на сиденье перед перевозчиком золотую монету. Тот быстро взял ее, попробовал на зуб и оставил за щекой.
Берег был достаточно крутым и заросшим зеленью, которая прятала убегающую вверх тропу. Когда она закончилась, упершись в мощеную площадку, перед путниками, выбравшимися на нее, открылось необыкновенное чарующее зрелище. Слева только что пересеченный ими залив убегал дальше, разрезая землю. Перед ними – необозримая гладь моря, играющего солнечными бликами. А за их спинами – город с белоснежными дворцами, золотыми куполами. И все это утопает в зелени.
Янус, поддернув порты и шмыгнув носом, подошел к Пожарскому.
– Куды дальше? – спросил он.
– Думаю, надо снять хоромы.
– А… хоромы – ето че? – спросил Янус, нагнувшись, чтобы поправить обувь.
– Хоромы – это, как ты сказывал, дворец, – ответил князь.
Янус выпрямился, поправил на голове что-то вроде колпака:
– Естя тута… отчень богатый… етот купеца. Там жил… ф… фр…
– Француз, – догадался Пожарский, сразу вспомнив когда-то освобожденного из плена Роберта.
– Точно, француз. А у ейво была така позадица, вся ряжена, как кукляшки.
Пожарский его понял, поглядел на сопровождавших его казаков. От усов только усики остались, а из одежды – шаровары да рубахи. Он взял Януса за рукав и шепнул ему на ухо:
– Мы могем их, – и кивком головы показал на казаков, – тово, закукляшить?
Тот понял его:
– Че, тогда к купецу? – спросил Янус.
Пожарский, кивнув, поинтересовался:
– Далеко?
Янус вздохнул:
– Не близко.
В дальнем конце площадки, как заметил Пожарский, стояло несколько запряженных лошадей.
– Эти повезуть? – и пальцем показал Янусу на коней.
Тот закивал головой, потом спросил:
– Так… просить?
– Нанимай, – ответил Пожарский.
Янус почему-то покосился на его кисет, потом побежал к коням.
Вскоре подъехали три колымаги. Пожарский сел рядом с Янусом. К ним подсели Давыдов и Воробьев. Казаки разместились на второй.
Дорога, по которой ехал Пожарский со своими людьми, была хорошо наезженной. Видать, ею часто пользовались. Она с обеих сторон была окружена высоким, густым кустарником, который закрывал от глаз, что творилось за ними. Иногда они глубоко ныряли куда-то вниз, а затем взлетали наверх. Тогда можно было рассмотреть поверх кустарников крыши домов. Потом они исчезали.
Когда-то Андрей проплывал мимо Константинополя. Но тогда казаки сильно торопились, оставив этот проход на ночь. Так что ничего он о нем и не узнал. Поэтому спросил у рядом сидящего Януса:
– Град-то большой?
– Бааальшоой! – растянуто ответил Янус. – Слыхивал я, че одних дворцов… точно не помню, ну штук ээ… двадцать, а може, больше наберется. Да церквей с десяток, не мене.
– А главная? – допытывался Пожарский.
– Главная? … Да Софийский собор. Огромный. Ты тама как козява.
– Скоро он будет? Аль мимо проедем? – не успокаивался Андрей.
– Не, мимо не. Все дороги туды ведуть. И скоро будить. Да вона… вишь, колпак. – Янус показал рукой вдаль. Пожарский посмотрел туда и увидел часть купола с крестом, возвышающимся над зеленым морем городских посадок.
Заросли оборвались сразу, и повозки выехали на огромную мощеную площадь. Впереди возвышался грандиозный собор. Это и был, как догадался Пожарский и его спутники, знаменитый на весь мир Софийский храм. Поражала его купольная базилика. Казалось, что неведомый гигант надел на эти стены васильки, перевернув их головками вниз.
– Подъезжай, – не отрывая глаз от храма, проговорил Пожарский.
Чудо-собор был обнесен невысокой каменной оградой с проемами. За ней росли кусты, постриженные в виде шаров. Они так сочетались с куполами, что казалось, будто храм вырос чуть ли не из земли.
Чтобы попасть внутрь, им пришлось его объехать. По дороге они обратили внимание, что к храму были будто пристроены, создавая единый ансамбль, разные строения. Янус давал объяснения:
– Ипподром, – назвал он необыкновенное строение и пояснил: – Галерея в виде башни, украшенная четверкой лошадей. За ней – императорская ложа. Видна только крыша. А перед ней, – продолжает Янус, – если зайти вовнутрь, увидите статую Геракла. Смотрите, как заделаны швы и скрыты бронзовыми лавровыми венками, – и показал на необыкновенное строение, сложенное из гранитных плит в виде барабанов, а поверх всего стоял позолоченный крест, – это памятник Константину, императору, – пояснил он.
– Императорский дворец, – объявил Янус, показав на величественное строение за высокой каменной оградой.
Когда Пожарский и его люди вошли внутрь собора, они обомлели. Нельзя было оторвать глаз от стен, облицованных разноцветным мрамором и мозаикой. Подняв голову кверху и посмотрев на купол, царящий над всем этим великолепием, действительно, чувствуешь себя букашкой перед небесными силами. Тут можно было стоять часами, забыв обо всем. Но долг, позвавший в путь, напомнил о том, что время сильно поджимает. Отыскав лик Пресвятой Богородицы, казаки, встав на колени, благодарили ее за помощь и просили и в дальнейшем не забывать их.
Вскоре колымаги, гремя колесами, двинулись в дальнейший путь. По мере их движения вид менялся. Пошли в основном двухэтажные здания, скрытые за высокими стенами. Не трудно было понять, что в них проживает константинопольская знать. И вот наконец после долгого пути раздался звонкий голос Януса:
– Стой! Приехали!
Даже красота, если она становится однообразной, утомляет. А поэтому слова Януса оживили путников. Казаки быстро оставили колымагу и начали разминаться, а проводник подвел Пожарского к калитке, за которой возвышался прекрасный дворец. Над входом висел медный колокол с кожаной плетенкой, привязанной к его языку.
Янус несколько раз позвонил – и вскоре послышался мужской голос:
– Иду! Иду!
Калитку открыл худощавый мужчина, одетый во все белое, в сандалиях на босу ногу.
– А, это ты, Янус! – воскликнул он голосом человека, обрадованного этой встречей. – Никак новых гостей привел, – глядя на толпящийся за спиной Януса люд, проговорил мужчина.
– Да. Русские. Это… – Он показал на Пожарского и на миг замолчал, не зная, как его представить.
Помог Воробьев, быстро нашедшийся и знавший греческий язык:
– Воевода великого московского князя Симеона Иоанновича, – проговорил он и стал представлять остальных: – Дементий Давыдов, главный посол великого московского князя, и я, Юрий Воробьев, доверенный писец главного посла. Остальные – охрана, кучера.
Да, Воробьев сумел солидно представить москвичей. Но портил все… их вид. По несколько брезгливому выражению лица дворского они поняли, что их вид не соответствует названному статусу. И опять помог Воробьев.
– Мы с дороги, – пояснил он, – хотели бы осмотреть предложенное жилье.
Мужчина вежливо улыбнулся, исправляя свою ошибку в оценке гостей, и, широко открыв калитку, жестом пригласил москвичей пройти. То, что дворский показал, было прекрасным двухэтажным домом. С улицы он не был виден, хотя стоял невдалеке от хозяйских хором. Его окружали ливанские кедры. Между домами был фонтан. Подходя к нему, путники ощутили свежесть и прохладу, которое несло легкое дуновение ветра. Даже не заходя в дом, было ясно, что условия там замечательные. Когда же у дворского спросили о цене, тот ответил, что сейчас пойдет и доложит все своему хозяину.
– А кто у тя хозяин? – полюбопытствовал Воробьев.
На что дворский с достоинством, словно речь шла об императоре, ответил:
– Это самый богатый купец на всю Византию, а зовут его Аминф, зять самого Дурсуна. – При последних словах он поднял руку и помахал пальцем. Вот, мол, какой он знатный человек. Но команда Пожарского эти слова пропустила мимо ушей. Они пришли у него не взаймы просить. Правда, Воробьева заинтересовало, почему самый богатый в Византии купец – и вдруг сдает внаем свой дом? На что, фыркнув, дворский ответил:
– Он потому богат, что умеет считать каждую монету. Раньше здесь жили разные работники, а хозяин подсчитал, что выгоднее их нанимать, и стал сдавать опустевший дом. Да не кому-нибудь, а тем, с которыми можно завязать торговые отношения.
– Но среди нас нет к…
Пожарский так глянул на Дементия, что тот осекся, не без удивления взглянув на Пожарского: он что, знает греческий?
– Ладно, – глядя на дворского, проговорил Пожарский, – иди и решай. А то поедем искать другое место. А в торговле мы можем помочь, – и посмотрел на Давыдова.
Тот покраснел.
Дворский вернулся быстро, доложив, что хозяин согласился сдать им дом и желает с ними познакомиться. А цена…
Но его перебил Пожарский:
– А о цене решай вот с ним, – и показал на Воробьева.
Воробьев вернулся быстро и сказал, что остановились на цене пять рублев в день.
– Жадоватый, – возмутился, услышав цифру, Дементий, – а еще самый богатый!
– Ладноть, – остановил его Пожарский, – пять так пять.
Два дня ушло на покупку и пошив одежды. На третий день состоялся смотр. Они проехали по улице и почувствовали, с каким восхищением смотрели на них люди.
Вернувшись с прогона, Пожарский пригласил к себе Давыдова и Воробьева. Разговор он начал с того, что завтра следует идти в патриарший двор и договориться о приеме. И тут Воробьев вдруг «поплыл». Он признался, что считает поручение невыполнимым.
– Вот смотри, патриарх спросит, почему мы не обратились к митрополиту? Его же обманывать не будешь. И надо будет признаться, что тот отказал. А раз митрополит отказал, патриарх вряд ли пойдет на то, чтобы не поддержать своего ставленника, и тоже откажет.
– Великий князь, понимая всю сложность положения, выбрал вас как лучших знатоков Священного Писания, которое вы можете умно толковать. Вот и думайте, как луче ето сделати. Я думаю, хорошим помощником вам будет сундучок. – Князь улыбнулся.
– Так-то оно так, но все же боюсь, – проговорил Воробьев.
– Бояться надоть было в Москве. Щас надоть биться и победить, – сказал Пожарский и поднялся.
Они поняли: беседа закончена.
Глава 9
На северо-востоке Брянского княжества, там, где в реку Оку впадает речушка Любуча, расположилось небольшое поселение Любутск. Когда-то оно было частью истинно русского княжества. Но с ростом могущества западного соседа, великого литовского княжества, и ожесточенной междоусобной борьбы северо-восточных соседей, эта территория перешла к западному соседу. Здесь в целях обороны Олгерд построил небольшую крепость, дав ей название Любутск. Сюда литовцы переселили ряд боярских семей из Брянска. В их число попали и Осляби. В Любутск Нестерко и повез Егора, согласившегося жить в семействе бояр Ослябей.
От Москвы до Любутска расстояние меньше, чем оттуда до Брянска, и двести верст вряд ли наберется. А если ехать в Вильно, то… это настоящее путешествие. Поэтому издавна северо-восточные брянские бояре тяготели к Москве. С ростом же могущества Московии литовцы «забыли» о своей собственности на эти земли.
В общем, оба великих княжества втайне ожидали, что найдется князь, способный их объединить. И обе стороны видели в Василии, старшем сыне Симеона, такого объединителя. Все, кто видел мальчика и хорошо знал Гедимина, говорили, что он вылитый дед и по комплекции, и по хватке. Так что Василий уже загодя почти признавался тем объединителем, который не встретит особого сопротивления с обеих сторон. Одна сторона надеялась, что он пойдет по стопам своего великого деда, и Литва от этого только выиграет, другая же надеялась, что поскольку Василий живет в Московии, то и будет ей благоволить. Ну а пока что Москва потихоньку хозяйничала в этих землях.
Хоромы Ослябей на Оке находились в версте от начавшей приходить в упадок крепости. Когда-то это было большое и дружное семейство. Четверо из пяти сыновей были хорошей подмогой отцу. Последний, пятый, Роман, был общим любимцем. Но литовский князь, пополняя войско, забрал двоих старших сыновей. И те сложили свои головы на далекой прусской земле в битве за литовское могущество. Еще двое поплатились своими жизнями в междоусобных битвах. Сражались между собой не только князья, но и бояре. А земли Ослябей притягивали к себе любителей чужого добра, как пчел на мед. Роман, надежда родителей, был физически здоровым, развитым парнем. Было видно, что лихим будет бойцом. А еще отличался он тем, что был добрым, отзывчивым человеком, послушным родителям. Но… не стало и Романа.
Не думали старые Осляби, что переживут это горе. Но… выжили, из последних сил, но выжили. И решили ехать в Москву.
– Ей! – Петр приказал вознице остановиться, завидев какого-то мужика с охапкой дров за спиной.
Услышав крик, тот остановился, спросил:
– Че надоть?
– Да иде ослябские хоромы?
– А вон они! – Мужик махнул свободной рукой в сторону.
Так виднелась покосившаяся ограда, за которой чернели стены хозяйских построек.
– Давай туды! – крикнул Петр вознице.
Старики от радости, что великий князь выполнил обещание и прислал гостя, который привез «сына», не знали, что и делать, куда посадить, чем кормить их. Бывалый Петр хорошо стариков понял и постарался их успокоить. Вроде ему это и удалось. Вот только насчет «сына»…
Приглядевшись к гостю, они говорили:
– Вылитый, вылитый Роман.
Петр подмигнул Егору, заметив:
– Роман, давай сопричисляйся! Вишь, как встречают.
По улыбке, с какой Егор посмотрел на Петра, тот понял, что парень очень доволен приемом.
Отобедав и выпив крепкой пахучей браги, раскрасневшийся, но не забывший о своих обязанностях Петр стал раскланиваться.
– И не переночуешь? – с огорчением спросили хозяева.
– Другой раз, другой раз, ей-богу, – ударяя себя в грудь, ответил он.
Его проводили до ворот, одна створка которых висела на единственной петле, а другая валялась на земле, припорошенная снегом.
Проводив Петра, «Роман» встал одной ногой на валявшуюся створку ворот и обратился к хозяину:
– Батяня…
Это обыденное слово подействовало на старика, словно бальзам на больные души.
– …а хде струмент?
– Да ты, сынок, отдохни-то.
Слово «сынок» вмиг расставило все по местам.
– Ладноть, батяня, отдохнуть еще успеется, – ответил Егор, засучив рукава.
– Евдокия! – раздался в открытую дверь сиплый голос старика.
– Чиво те? – Та появилась на пороге.
– Да вота, слышь, Роман-то наш не хотит отдохнуть с дороги.
Старуха всплеснула руками:
– Да я ж те, сынок, уж постелила. Ты не обижай нас, старых.
Егор крякнул и вошел в дом. Ему не хотелось обижать новых родителей. Они оба проводили его до одрины. Это была большая светлая комната. На окнах – тяжелые шторы. Торцом к дальней стене стояла широкая дубовая кровать со взбитой высокой пуховой наволокой во всю кровать. Несколько подголовий стопкой стояли в изголовьи кровати. Откинутая одевка отдавала белизной. У окна стоял столик с двумя ослонами. У входа – платяной поставец. Егор ухмыльнулся. Давно он не наслаждался такой прелестью домашней жизни, хотя у него зачесались руки навести скорее порядок. Но поклонился хозяевам в знак благодарности и стал снимать рубаху. Старики, радостные, поспешили к двери.
Роман, постояв какое-то мгновение, бросился на кровать. Он не заметил, как уснул. Когда проснулся, в комнате было сумрачно. Вечерело. Он соскочил с кровати, оделся и вышел в проход.
Хоромы были большими. В проходе по обе стороны виднелось множество дверей. В конце прохода светился серый четырехугольник. Он пошел к нему и вышел на крылец. Спустившись по кое-где подгнившим ступенькам, парень оказался во дворе. Когда-то его отстроили по-хозяйски. Прошло время и многое требовало ремонта. Он удивился про себя: «Они же бояре, сами не могут делать, так могли бы и нанять. Аль с деньгами плохо?» Как он потом узнал, их у бояр не было с давних пор. Все сбережения повытянули по разным причинам соседи. Они же опустошили и двор, забрав почти всю скотину.
Долго ходил он по двору и удивлялся: даже худой собачонки не было. Была собака, но один из обидчиков, боярин Скертовский, убил ее, когда уводил последнего коня, который якобы летом потравил его посевы. С него Роман и решил наводить порядок.
Узнав, что его хоромы находятся в полуверсте, утром, надев катанки и накинув шубейку, он потопал в сторону боярина-грабителя. Миновав улицу, он увидел десятка с два избенок. Наугад постучался в одну из первых. Ему открыл дедуля в одном валенке, другой был в руке.
– Будь здоров, старина! – И Роман поклонился.
– И ты здрав будь! Че пожаловал? – спросил хозяин, надевая второй валенок.
– Ты мне, старина, не скажешь, хто у боярина оберегал его посадки?
Дед повертел головой, потом спросил:
– А зачем те, мил человек, ето знать?
– Да… князь прислал. Пожаловался хто-то ему, мол, скот Осляби вытоптал у боярина Скертовского все поле.
– Ха! – Дедусь ударил себя по худым ногам. – Ой, и приврал хто-то. Да у етих бояр скота-то было коровка-хромушка да конь. Правда, хорош. Да ихний Тимоха-то стерех хорошо… Зазря старых обидел. Одни остались да стары. Вот их и обижают. Заступы нетути. Был сыночек, а куды делся… – Дед пожал плечами, потом сказал: – Слыхивал, будто помер. А хто говорит, что убег, чтоб литовцам не служить.
– Извиняй, старый, пойду я.
– Иди, иди.
Закрыв за ним дверь, дед открыл ее вскоре.
– Ей! – крикнул он и махнул костлявой рукой.
Роману пришлось вернуться. Дед зашептал ему на ухо:
– Аспид наш боярин Скертовский, прости мня, Господи! – Он перекрестился.
– Благодарствую. – Роман поклонился.
Он вышел на улицу, какое-то время постоял, подумал и, сказав про себя: «Правы мои старики», пошел в сторону скертовских хором.
На боярском дворе кипела утренняя работа. Кто кормил скотину, кто доил коров, кто подметал двор. Роман направился к конюшне. Войдя вовнутрь, он увидел, как какой-то человек отсыпал лошадям овес. Увидев незнакомца, тот поставил мешок на пол и, вглядываясь в него, спросил:
– Ты хто?
Незнакомец усмехнулся:
– Хто? Роман.
– Роман? – Удивление вырвалось у него из груди.
– Роман, – подтвердил тот и стал спокойно осматривать одну из лошадей.
Мужик стоял в какой-то растерянности, потом неуверенно произнес:
– Уж не Ослябя ли?
– Ослябя, Ослябя, – не обращая на него внимания, в тон ему ответил он.
– Так… он… помер.
– Ето я нарошно, чтоб ближе соседей узнать.
– Аа-а! – Мужик чешет свою головешку. – А щас че делашь?
– Ищу свойво коняку, котору забрал твой хозяин.
– Без его не дам!
Мужик, оттолкнув непрошеного гостя, встал между ним и лошадью. Гость, недолго думая, схватил его за грудки, поднял и швырнул в ясли. Неторопливо подошел к нему. Тот от испуга забивался в угол. Роман наклонился над ним и тихим, но угрожающим голосом произнес:
– Скажишь свойму боярину, че я обиду своих родителей ему не прощу.
Потом брезгливо посмотрел на мужика, спокойно снял со стены две недоузки и, выбрав коней, взнуздал их. Мужик, еле выбравшись из яслей, заорал вслед:
– Он у тя забрал одну коняку!
Роман повернулся и бросил:
– А вторую за собаку.
Когда Роман был уже на середине двора, мужик выскочил из конюшни и заорал во всю глотку:
– Ратуйте, добрые люди! Грабют!
Его крик услышали. На крылец выскочил сам хозяин, высокий, узкоплечий, с плешиной и свисающими длинными волосами.
– Стой! – заорал он. – Эй! Ко мне!
На его крик прибежало несколько мужиков.
– Хватайте его! – орал боярин, топая ногами и показывая на Романа.
Те гурьбой ринулись на него. Удар в грудь здоровяку, первым подскочившим к нему, был настолько силен, что тот, отлетая назад, сбил чуть не всю ораву. Больше никто получить такого удара не пожелал, и они стали разбегаться по сторонам.
– Стой, трусы трекляты! – орет боярин.
Работники остановились. Поняв, что руками парня не взять, они вооружились дубьем. Почувствовав свою силу, стеной двинулись на похитителя. Роман вдруг перемахнул через коня и стал оглядываться. Заметив телегу, мгновенно оказался около нее, с хрустом выворотил оглоблю и угрожающе двинулся на толпу. Та попятилась назад. И опять рев боярина погнал их вперед. Жаль мужиков, но что делать! Он разметал их, как котят. Немногие могли подняться.
Видя такое дело, боярин метнулся в хоромы и выскочил с мечом в руке, встав на дороге. Незнакомец улыбался, медленно надвигаясь на боярина и поигрывая в руках оглоблей. Боярин взревел и, вскинув кверху меч, бросился на Романа. Но опустить его не успел. Получив увесистый удар в лоб, сел на задницу и, вытаращив глазищи, смотрел на ударившего каким-то шальным взглядом. Потом схватился за кровивший лоб и свалился на землю.
Роман вернулся и зашел в коровник. Доярка, видевшая всю эту драму своими глазами, попятилась от него в страхе. Он подошел к ней:
– Не бойсь, – сказал парень, – скажи: твой барин забирал коров у… Ослябей?
Та в ответ закивала головой:
– Да, да.
– Тогда и я возьму парочку!
Скертовский, отвалявшись несколько дней в постели после «боевой» схватки и поняв, что одному ему не справиться с незнакомцем, поехал к соседу, боярину Федьке Долгогляду. И тот немало содрал с бедных Ослябей. Сосед встретил Скертовского с высоко поднятыми бровями.
– Неуж ты, Скертовский, чертов сын!
– Я, я, – с раздражением на такую встречу ответил гость.
– Но… прошу.
– Суды, – показывая на дверь справа, произнес хозяин. Они вошли в полутемную горницу. – Раздевайся, – кивая на платяной поставец, сказал хозяин, подходя к столу, вокруг которого, как обычно, были расставлены ослоны.
Горница выглядела бедновато. Простой обшарпанный стол, такие же ослоны, старый почерневший свечной тройник на столе с одной свечой да оленья голова с ветвистыми рогами на стене – все украшение комнаты. Гость, пробежав быстрым взглядом по горнице, скривил губы. Но тотчас спрятал свое презрительное отношение. Не хватало еще ссоры, когда он хочет просить у соседа помощи. Он с этого и начал.
– Федор, – заговорил он, выдвигая себе ослон. Усевшись, забросив ногу на ногу, он продолжил: – У наших соседей…
– У нас их много, – произнес Федор, заходя с другой стороны стола, чтобы самому сесть напротив гостя.
– Да я про Ослябей. – В голосе улавливались нотки раздражения.
– Че, оба померли? – не выдержал Федор.
– Да нет. Наоборот. Ожил, – тем же раздраженным голосом ответил Скертовский.
– Хто ожил? – не понял Федор.
– Да… как сказать… сын, Роман, объявился.
От такого сообщения Долгогляд налег на стол, приблизившись к Скертовскому:
– Я слыхивал, че его схоронили.
– Я тожить слыхивал, – ответил гость, – но вот несколько ден назад к нам пожаловал. – При этих словах Скертовский потрогал лоб. Долгогляд напряженно ждал продолжения. И тот выпалил: – Как сказывал мне конюх, он спросил: не сын ли Ослябей? И тот ответил, че да.
Конюх мне передал, че он всех, кто обижал его родных, не простит. И вот он у мня забрал два коня и две коровы.
Хозяин внезапно рассмеялся:
– У тя из двора увел! А де ж твои людишки?
Скертовский резко поднялся.
– Людишки… ты правильно сказал: людишки. Ен один разогнал их, как… как… тьфу.
– А етот «фонарь» у тя на лбу… его отметина? – похохатывая, спросил Федор.
– Вот появится у тя Роман, я погляжу, как ты будешь смеяться. Ну… я поеду.
– Подождь, милый гость. Я так тя не отпущу. Вот щас перекусим и договоримси, че будем делать.
И не дождавшись ответа Скертовского, хозяин крикнул:
– Ей, хто есть?
Как было заведено в боярских домах, в случае появления гостя какой-нибудь холоп обязательно стоял у дверей, дожидаясь приказа боярина.
– Я слухаю. – В дверях показался подросток лет четырнадцати.
Боярин строго на него посмотрел и сказал:
– Стрелой на поварню, пущай несут выпить да закусить.
После двух-трех кубков бражки душа подобрела, а языки заработали с удвоенной энергией, появилась куда-то девшаяся храбрость.
– Да мы с тобой етого Романа… – Федька вертит кулачищи. – Со… сообща со своими людишками… и… каюк етому Роману… Больше не воскреснет.
– Когда пойдем? – допытывался Скертовский, у которого, несмотря на выпитое, злость на Романа не проходила. Лоб, наверное, в этом виноват.
– Вот я съезжу в Брянск, князь зоветь. И… пойдем, покажим етим О… А Ромку… я брошу к се в… яму. Пущай сидит. Выпьем, дорогой гость.
Наутро проснувшийся Скертовский, лежа с тяжелой головой, вспоминал вчерашнюю поездку. Вспомнив почти все, остался поездкой недоволен. И решил назавтра ехать еще к одному боярину, который жил верстах в двадцати от Скертовского, слыл сильным хозяином, и его побаивалась вся округа. Как оказалось, и его зачем-то вызвал брянский князь. Вернувшись к себе, Скертовский решил ехать в Брянск, а после возвращения расправиться с Ослябями.
Утром следующего дня старый Ослябя, выйдя во двор, не узнал его. Две коровки мирно пережевывали лежавшую перед ними охапку сена, а кони подлизывали со снега упавший овес.
– Что за чудо? Откуда? – удивился старый и кинулся в дом позвать дорогую женушку полюбоваться давно забытой картиной.
Они долго не верили тому, что видели. Ходили, гладили, наконец, убедившись в реальности увиденного, пошли в хоромы.
На цыпочках вошли они в опочивальню «сыночка». Тихонько поднесли к кровати ослоны и сели напротив, любуясь спящим богатырем. Первым пришел в себя старик и зашептал на ухо женушке, чтобы она шла в поварню что-то готовить сыну. Та с виноватым видом ушла. По такому случаю она достала остатки муки и решила испечь блины. Не пожалела и хранившегося до особого случая топленого масла.
Блины удались на славу. Роман ел, как и работал, здорово. А они, счастливые до слез, сидели и любовались, как быстро таяла блинная стопка. Вдруг он остановился, не донеся блина до рта:
– А вы че, родители дорогие, не евши будите? Так не пойдеть.
Он поставил перед ними тарелку с блинами:
– Ешти! – почти приказал он им.
Хозяин посмотрел на жену, та взяла блин… Когда закончили еду, Роман неожиданно спросил:
– А куды делись все ваши люди?
Старик опять посмотрел на старуху. Та, успев всплакнуть, ответила:
– Да… хто куды.
Дед пояснил:
– Их… кормить надоть. А тута и самим…
Бабка быстро взглянула на деда, и тот осекся.
– Дорогие, я вас не виню. Я вижу, много рядом злых людей, хоть много и хороших. Терь вы ни о чем не будете печалиться. Скажите, де тута торжище, надоть кой-че прикупить. Я щас…
Его перебил звонкий молодой голос, раздавшийся с прохода:
– Баба Евдокия, ты де?
Дверь внезапно открылась и на порог влетел подросток лет пятнадцати. Влетел и остолбенел, увидев чужого человека. И уже тихо, показывая пальцем согнутой руки за свою спину, заговорил:
– А че ето тама? А? Кони, коровки.
– Ето, Тимоха, дело рук нашего спасителя, Романа, – пояснила бабка, решив больше не дурачить парнишку.
– Че она говорит? – недоумевает Тимоха и смотрит на Романа.
– Да она шутить, – подмигивая пареньку, отвечает Роман.
Тимоха не понял, что за шутки?
– Да нет, тама кони да коровки. Откель они? – допытывался парнишка.
Роману пришлось отвечать. Но тут вмешались хозяева.
– Но ето не наши! – воскликнули враз старики.
Честные люди даже в радости не врут.
– Терь ваши! – твердо ответил Роман. – А ты молодец, бойкий, – и посмотрел на Тимоху, – следи терь за ними. А щас собирайси, пойдем на торжище.
Рынок был в Любутске небольшой, но довольно богатый. Когда-то в этом граде был свой воевода, проживали бояре. Но из-за тесноты побросали свои халупы и отстроили за крепостью нормальные хоромы. На рынке Роман купил неплохую жеребую кобылку, сани, упряжь, овес, несколько возов сена, набрал муки, мяса, дичи, рыбы, разных круп. Нашел плотников, договорился с ремонтом хором, договорился и с лесом.
– Кур бы ище! – подсказал Тимоха.
– Кур? Сколь?
– Штук… – и начал загибать пальцы, – пять.
– Давай-ка лучче пять по пять раз.
– Петуха не забудь, – подсказал Тимоха.
Понравилась еще и коза. Хозяин козы навязал и свинью, приговаривая:
– Супороса она, супороса!
Нагруженный, с визжащей свиньей, кудахтающими курами явился Роман на свой двор. И там сразу стало тесно.
– Ниче! – проговорил он вслух, наблюдая за ожившим двором, – все утрясется! Так, Тимоха?
– Так-то так… а как тя звать? Правда, что ли, Романом?
– Правда!
– У их был, – он кивает на стариков, – свой Роман.
