Юрий Теплов
Второй вариант
– Есть не возвращаться без троса!
Савин вслушивался в разговор, и что-то тяжко ему становилось. Почувствовал себя маленьким и беспомощным, не умеющим ни вмешаться в ход событий, ни изменить их. От этой беспомощности тихо нарождалась злость на самого себя и на Коротеева. Мгновенно вдруг возникшая неприязнь к нему теснила прежнее восхищение неистовым ротным.
А над рекой вовсю пылало полуденное солнце. Река под ним выглядела стеклянной, и там, где она налетала на валуны, стекло дробилось на тысячи осколков. Река была сама по себе, бежала на юг, торопясь миновать взрытые берега. Сам по себе жил и карьер, подчиняясь распоряжениям и жестам худющего кадыкастого человека.
К складскому навесу на яру подогнали гусеничный тягач – тяжелый, именуемый для краткости ГТТ. Коротеев уже распоряжался там погрузкой головного блока для обмена. Савин успел туда перед самой отправкой. Сказал ротному:
– С вашего разрешения, Ванадий Федорович, я тоже поеду к Синицыну.
– Слушай, Савин-друг, это же идея! Вот спасибо за помощь. Ты от имени Давлетова действуй, тогда он не откажет. Слышь, Хурцилава, головной блок сразу Синицыну не показывай. С тобой авторитетный человек едет, просите два троса. А насчет своего задания, Савин-друг, не беспокойся. Вечером тебе прямо в вагончик замполит привезет и газетку, и всю цифирь помесячно и поквартально.
– Товарищ капитан, – прервал его Хурцилава. – Оглянитесь. Чтоб я никогда не увидел гор, если это не Паук пожаловал.
– Он, черти бы его взяли! Совсем не вовремя.
От безработных «Магирусов» краем наезженной колеи спускался к реке невысокий полный человек в штормовке.
– Ключ от сейфа, Хурцилава, быстро! – шепотом приказал Коротеев.
– Я же весь остаток к вам в вагончик перенес, товарищ капитан.
– Склероз, Хурцилава… И ты, видишь, не вовремя уезжаешь. Ну да ладно. Езжайте, а я пошел…
Еще до того, как тоненько взвизгнул пускач, Савин услышал голос Коротеева:
– Лев Борисович! Сколько лет, сколько зим…
– Кто это? – спросил Савин Хурцилаву.
– Из Чегдомына один.
– А чего это ротный всполошился?
– Паук, будь проклят его род в лице предков и потомков! Плохо встретишь – кровь высосет… Садись в кузов, дорогой.
Взревел двигатель. Тягач рванул с места и пошел напрямую по маревой подушке. Ах, какая сильная машина – гусеничный тягач тяжелый! Нет для него непроходимого бездорожья. Торя самый короткий путь, он укладывал под гусеницы кедровый стланик, валил стальным лбом молодые березки и лиственницы, подминал их под себя. Сидя в кузове, Савин бездумно смотрел на зеленую колышущуюся марь позади, разрезанную двумя черными колеями.
Он думал, что Синицына найдут в карьере, но лейтенант Хурцилава, видимо, не первый раз общался с ним, потому что свернул в лиственничник-подлесок и погнал тягач влево. Савин, сидя в кузове, вдруг почувствовал, что тягач пошел мягче. И в самом деле, увидел, что они вышли на дорогу, очень даже смахивающую на грейдер. Он решил было, что они попали на притрассовую автодорогу. Но не могла она быть такой зауженной, да и вообще никак не должна тут проходить. Дорога же была явно накатанной и содержалась в приличном, рабочем состоянии. По ней и выскочили к свежей насыпи магистрали, поднялись наверх и пошли по еще безрельсовой трассе БАМа. Метров через семьсот, съехав вниз, уткнулись в шлагбаум, единственное препятствие на пути к пяти вагонам, выстроенным буквой «П».
В головном и нашли Синицына.
Вместо худенького и суматошного человека, каким тот рисовался Савину на расстоянии, он увидел за столом грузноватого, лысого, слегка сутулого человека. Перед ним лежали листы бумаги, густо усеянные цифрами. Синицын оторвался от них, поднял голову. Был он седоватым по вискам, крупнолицым и сероглазым, и Савин отметил, что обликом его белобрысые сыновья пошли в отца, а щуплой фигурой – в мать. Курносый нос Синицына оседлали очки с тонкими металлическими дужками, делая их обладателя похожим на сельского учителя из старого фильма.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – преувеличенно громко и несколько фамильярно поздоровался с ним Хурцилава.
– Опять попрошайничать, Гиви? – вместо приветствия ответил тот, протягивая руку.
– Все-то вы знаете, Анатолий Петрович!
– Здравствуйте, сосед Сверябы. – Синицын глянул из-под очков на Савина с некоторым любопытством и немым вопросом: он, мол, понятно, почему здесь, а ты? – Приятно познакомиться.
Выслушав просьбу Хурцилавы насчет тросов и тормозных камер для самосвалов, он спросил:
– А что, разве Ванадий не все еще «Магирусы» угробил?
– Зачем так говорить?! – воскликнул Хурцилава и весело улыбнулся всеми зубами. – Шесть штук стоят. Остальные летают.
– Как?
– Почти по воздуху.
– Я так и думал. Не дам.
Лейтенант оглянулся на Савина, рассчитывая на его поддержку. Синицын уловил взгляд.
– А вы в качестве ходатая? Уполномочены Давлетовым?
– Нет. – Савин отчего-то почувствовал стеснительность и никчемность своего присутствия здесь. Но тут же вспомнил суету вокруг замолкшего экскаватора в карьере Коротеева: а вдруг и у второго полетит трос? Пересиливая себя, он поправился: – И нет, и да. Карьер у них, действительно, может остановиться. И в ваших силах выручить соседа.
– А я при чем? У меня такие же лимиты, как и у него.
– Товарищ капитан! – с укоризненной ноткой заговорил Хурцилава. – Войдите в положение – одно дело делаем: стройку века поднимаем.
– Не агитируйте, Гиви.
– Дюжину кахетинского, товарищ капитан, когда стройку века сдадим! Две дюжины!.. Вы же знаете Коротеева: бешеный. Ну как я вернусь пустой? Голову открутит и выбросит в речку как ненужный предмет.
Синицын приблизил свои очки к глазам Хурцилавы, грустно покачал головой:
– Нету, уважаемый. Так и передайте Коротееву. – Повернулся к Савину: – Вы остаетесь у нас или обратно?
Савин, не имевший никакого намерения задерживаться в карьере Синицына, неожиданно для себя самого сказал: «Остаюсь». И совсем не обеспокоился этим. Вроде бы и на самом деле ехал специально сюда. Даже мелькнула в голове оправдательная перед Давлетовым мысль: «Чтобы понять опыт Коротеева, я должен увидеть, как работает отстающий комплекс».
– Товарищ капитан! – закричал Хурцилава. – Я вам головной блок привез. В интересах производства.
Синицын, слушавший лейтенанта уже нетерпеливо, никак не отреагировал на его последние слова. Но все же неуловимо выказал свой интерес. Савин засек это по его мимолетному взгляду через окно на кузов тягача.
– Блок новый?
– Клянусь горами Кавказа!
– Два троса и одна тормозная камера?
– Две, товарищ капитан…
Синицын его уже не слушал, набросал записку, запечатал в конверт.
– Найдите прапорщика Асадова…
– Все знаю, все найду… – И Хурцилавы как не было.
До самого вечера, до конца рабочей смены, Савин находился в расположении роты Синицына. И чем больше вникал в работу его землеройного комплекса, тем больше проникался симпатией к командиру. Он не шумел, не мотался как заведенный от механизма к механизму, да и нужды в этом не ощущалось. Люди работали будто бы и неторопливо – брали пример с Синицына, что ли? – но все шло как по раз и навсегда заведенному, без остановок и поломок. На огромном фанерном щите, прибитом к двум лиственницам, были выписаны фамилии водителей самосвалов. Против каждой из них начальник смены проставлял мелом количество сделанных рейсов. Савин подсчитал, прикинул, учитывая рабочий ритм, приблизительный конечный итог и обнаружил, что сменное задание должно быть перевыполнено. Если всегда так, то почему отставание?
– Анатолий Петрович, – попросил он, – объясните, пожалуйста, почему вы так сильно отстали по кубам от Коротеева?
– А разве не видно? – спросил он.
– Видно. Но не все, опыта не хватает.
– Бесхитростный вы человек, Евгений Дмитриевич. Сверябе редко кто нравится.
– А все же, Анатолий Петрович?
– Видите, день на закат пошел. Завтра будет новый день. Потом еще, и так бесконечно. Чем Коротеев станет работать завтра? Не знаете? И он не знает. Ему давай процент сегодня…
И Савин вдруг представил себе картину: молчаливые экскаваторы, молчаливые «Магирусы», молчаливый карьер, по которому мечется, не жалея себя, Коротеев. Но что он сделает, если нет у него запчастей, если повыходили механизмы из строя? У Синицына такого не случится. Получая чуть ли не ежедневно нахлобучку от начальства за то, что он недодает кубы в насыпь магистрали, Синицын распорядился отсыпать подъездные пути. Вроде бы выкинул землю на ветер, потому что подъездные – это времянка, это бросовые дороги. По такой, бросовой, почти грейдерной, и шел тягач, на котором Савин сюда добрался. Зато у Синицына не летели тормозные камеры на самосвалах, зато и техника вся была на ходу. В это же время его люди отсыпали площадку под жилые вагоны, совсем рядом с карьером, и переселились в них на временное жилье. Даже баньку срубили на берегу ручья, неказистую, тесноватую, но настоящую – париться можно. И понял Савин, что та бухгалтерия, которую он вел, сидя в штабе за столом, это только арифметика производства. А алгебра – вот тут, у отстающих на сегодняшний день. И выражается она двумя словами: видеть и предвидеть…
На другой день, после утреннего построения, он зашел к Давлетову в кабинет. Тот был не один, а со своим замом по политчасти майором Арояном. Все офицеры называли замполита по имени-отчеству – Валерий Георгиевич. И всем было известно, что по документам он Рубик Геворшакович. Но, видно, от жены Маруси пошло: и на людях, и, говорили, даже наедине она называла его Валерием Георгиевичем. По имени и отчеству. Трудно, наверное, ей было привыкать к нерусскому имени, вот и переиначила.
Ароян в чем-то горячо и, как всегда, несколько торопливо убеждал командира. Увидев Савина, замолчал. И Давлетов вроде бы вздохнул с облегчением. Встретил Савина почти незаметной улыбкой, затаившейся в прорезях глаз.
– Побывали на трассе, товарищ Савин?
– Побывал.
– Когда отработаете документ по обобщению опыта?
– Чьего опыта?
– Не понял вас.
– Если вы имеете в виду комплекс Коротеева, то опыта у него нет. Через два месяца он скатится на последнее место. А Синицын выйдет на Юмурчен лидером.
– Прошу объяснить ваш вывод…
Может быть, Савин объяснил не совсем толково, путано, потому что улыбка из глаз Давлетова исчезла и его решение было как тычок в лицо:
– Неубедительно. Обобщайте опыт Коротеева. Мы уже дали его кандидатуру.
– Я не стану этого делать.
– Товарищ Савин!
– Это обман, товарищ подполковник.
– Погуляйте, Евгений Дмитриевич, – вмешался Ароян. – К этому разговору мы вернемся…
…Прошла неделя, другая. Савин корпел над производственными сводками и расчетами и все ждал, когда его призовут продолжить разговор. Но никто не призывал, никто не заставлял обобщать коротеевский опыт.
Объяснилось все в один субботний день, когда он развернул многотиражную газету в увидел во всю страницу заголовок «Коротеевцы». Видно, Давлетов, видя строптивость Савина, попросил это сделать журналистов. Савин читал про «лучший землеройный комплекс» и тихо мучился, как от зубной боли. Были в тексте и «ударники коммунистического труда», и цифры, и «мужественное, с умными глазами лицо командира роты». Только опыта не было, хотя под заголовком стояло: «Обобщаем передовой опыт…» «Для чего? Зачем?» – переживал Савин. Заговорил об этом со Сверябой, но тот отреагировал по-своему:
– Плюнь и разотри! Словоблудие, ядри его в бочку!
– Но ради чего?
Для долгой беседы времени в тот вечер не было: у вагончика Сверябу ждал ГАЗ-66 вместе с «лейтенантом быстрого реагирования» Гиви Хурцилавой. Тот, выполняя поручение Коротеева и заручившись согласием Давлетова, с умоляющим достоинством упросил Сверябу не мешкать, потому что «весь карьер плачет»: встал экскаватор, и никакой надежды, что ремонтники справятся своими силами.
Сверяба буркнул Хурцилаве:
– Собираюсь, – и махнул рукой: жди, мол, в машине.
– Так зачем словоблудничать-то? – не мог успокоиться Савин.
– Положено, дед. – Сверяба вздохнул, словно шевельнул мехами, шлепнул на прощание своей огромной ладонью по руке Савина. Еще раз вздохнул. Сказал: – Тяжелые ты вопросы задаешь… Я уехал…
Не успел истаять звук мотора, как в дверь постучали. Савин даже растерялся, увидев Арояна на пороге. Разом, словно посторонний, охватил взглядом свое жилье. В консервной банке на тумбочке полно окурков, резиновые сапоги разбросаны, вафельное полотенце возле умывальника далеко не снежной белизны. Но Ароян вроде бы и не заметил всего этого, хотя Савин точно засек, что заметил.
– Чаем угостишь? – спросил замполит.
Чай был еще горячий, и заварка свежая, и конфет в тумбочке Сверябы была полная картонная коробка.
Вот тогда и продолжился разговор, завязавшийся от савинского: почему «положено»?
– …«Положено» – не то слово, – сказал Ароян про газетную листовку. – Дело в том, что не всегда мы еще оцениваем свои дела по степени полезности. Одна из причин – сила инерции мышления. Страшная штука, Евгений Дмитриевич. Страшная, потому что почти незаметная из-за своей обыденности. Вот и давайте вместе бороться против бесполезности дел и поступков.
Бороться Савин был согласен, только не знал, с кем и как. Потому спросил:
– С кем бороться-то? – и не предполагал, чем все это для него обернется.
– Наверное, в первую очередь с самим собой? – Ароян ответил вроде бы с какой-то вопросительной интонацией, сделал паузу, будто давая Савину время на осмысление. И продолжил так, что Савин и нагадать не мог: – Сватать вас пришел, Евгений Дмитриевич. На комсомольскую работу. Секретарем комитета части…
Савин даже растерялся от такого несуразного, на его взгляд, предложения.
– Н-нет, товарищ майор. Я – инженер.
– Вот и прекрасно. Инженерное образование поможет комсомольской работе. Сделает ее конкретной. Вы думаете, что партийная и комсомольская работа – только с трибуны выступать?
– Выступать я совсем не умею.
– Тоже не минус. Хотя и не плюс.
– Нет, товарищ майор. Не сумею! Да и не хочу.
– Не торопитесь, у вас впереди целый месяц.
– Все равно не согласен, – сказал Савин.
Но через месяц согласился. А сам все продолжал быть в сомнениях и растерянности. Но, видно, замполит обладал даром убеждения, коли его слова о том, как много может сделать комсомол на молодежной стройке, заворожили Савина, нашли отклик в его технической душе.
Отчетно-выборное комсомольское собрание прошло для Савина как в тумане. Он не чувствовал никакого контакта с залом, в котором видел почти сплошь незнакомые лица. Отчетливым было только удивление, когда он узнал, что избран единогласно. Подумал: «Как же так? Они же меня совсем не знают…»
После собрания его поздравили Давлетов с Арояном. Сверяба, грустно оглядев его воловьими глазами, произнес:
– Эх, дед! У тебя ведь инженерная голова…
Была суббота. Топилась баня на берегу ручья. И там, в парильне, Коротеев, которого только что отходил двумя вениками Гиви Хурцилава, сказал между прочим:
– Ну что, Савин-друг, теперь тебе рабочее место убрать – только рот закрыть, а?…
4
Вот какие воспоминания высвободила память Савина из ближних закоулков, когда он услышал от подполковника Давлетова: комиссар. То ли думы помогли, то ли втянулся, но почти незаметно миновал еще час ходьбы. Солнце переместилось правее, светило уже в левый глаз. Дрыхлин все не объявлялся, видно, убежал далеко вперед. Савин оглянулся: командир поотстал, даже лица не разглядеть за белым облачком пара. Нелегко давалось Давлетову бездорожье, он двигался пошатываясь и наклонившись вперед, словно бодал головой воздух.
Все-таки Давлетов чем-то выделял его, Савина, как-то выказывал свое расположение, правда, совсем неуловимо, по-своему, по-давлетовски. Хотя, кроме неприятностей, Савин понимал это, ничего он командиру не принес. Правда, неприятности – особого рода, плюнуть и растереть, как говорит Сверяба. Но не тот человек Давлетов, чтобы плюнуть…
Подождав командира, Савин снова зашагал по дрыхлинской лыжне. Чтобы не думать о глубоком снеге и тяжести рюкзака, спросил себя: «Что там у нас на экране телевизора? Два закуржавелых мужика?» Мелькнули льдисто-голубые глаза и исчезли, уступив место тому, что было ближе и вроде бы даже переживательнее. Потому что в работе без переживаний нельзя. Даже прежний комсомольский секретарь, которого все считали лодырем, тоже переживал. Савин понял это по одной фразе, когда тот, сдав минут за пятнадцать все дела, сказал с облегчением:
– Шабаш! Надоело отвечать за все и ни за что, – и уехал в другой гарнизон начальником клуба.
Первые дни секретарства Савин чувствовал себя неприкаянно, несмотря на участливость Арояна и всякие его добрые советы. Не мог определить свое место, чтобы эти советы реализовать. И потому мучился, не видя, как конкретно «включиться в подготовку слета победителей социалистического соревнования». Передовиков он знал наперечет, еще работая в производственном отделе, по сводкам. Список тех, кто поедет на слет, будут составлять командиры рот. А как еще «включиться»?… Или опять же общетрассовый смотр-конкурс на лучшую патриотическую песню?… И без Савина к смотру шла подготовка. Вечером из клуба звучно лилось «Дорога железная, как ниточка, тянется…». Он думал: «При чем здесь ниточка?…» Заглянул в клуб, послушал, слегка оглох. Поехал на трассу к Коротееву, прихватив газеты и письма. Командир роты встретил, как показалось Савину, без прежней уважительности, даже без «Савин-друг».
– Если политинформацию проводить, то некогда. В обеденный перерыв можешь сказать героям, пару мобилизующих слов…
Мобилизующих слов Савин не нашел даже в обеденный перерыв и показался сам себе бездельником. Каждый из механизаторов имел свое дело, свои обязанности. А у Савина вроде бы и не было никаких обязанностей. Таких, чтобы потрогать, пощупать… Выглянув из кабины бульдозера, с ним поздоровался сержант Юра Бабушкин, которого тоже избрали в комсомольский комитет. Экскаваторщик Мурат Кафаров, худенький, чумазый и злой, проворчал что-то нечленораздельное на вопрос о запасном тросе. Савин отвел душу только со Сверябой, который вторые сутки «гостил» у Коротеева, пытаясь вернуть к жизни бездыханные самосвалы.
– Тошно, дед? – спросил Сверяба.
– Тошно.
Река слегка парила, струи Туюна все дробились о камни, только не рассыпались, как в августе, бриллиантовыми крошками. Небо зацвело серым, вот-вот сыпанет снегом. Сверяба сидел на валуне, бушлат ему был явно маловат, он распахнул его, подставив грудь речному ветру.
– Мозгой шевелить надо, дед.
И вот тут вдруг что-то сдвинулось в мыслях Савина: может, действительно «шевельнулась мозга»? Он увидел себя со стороны, неуверенного и суетливого из-за сиюминутной готовности взяться за любое дело. А зачем за любое? Надо сначала определиться, найти рабочий стержень. Человек всегда хорошо делает свое и спустя рукава – чужое. А что «свое»? У Кафарова вон – экскаватор, трос в заначке, у Бабушкина – чтобы бульдозер работал как часы. А комсомольский секретарь, может, им до фени. Положен по штату – и ходит себе. Положено ему собрания проводить – и проводит. А в карьер приперся от блажи… Они и голосовали-то за него, возможно, потому, что «положено», не задержавшись даже мыслью на том, что это их дело, что от их решения может быть польза, большая или малая, а может, и вообще никакой пользы не быть.
– Понимаешь, Трофимыч, людей надо разбудить, – сказал Савин и понял, что перегнул. Чего будить, если и так все выкладываются до последнего. – Собрания наши надо разбудить, – уточнил он.
– Какие собрания? – спросил Иван.
– Любые. Собрание – чтобы решать, а не отсиживать. К собранию у каждого человека должен быть личный интерес.
– Личный – это, конечно, здорово.
Савин не захотел уловить иронию.
– Вот хоть решение отчетно-выборного. Там же выполнять нечего: повысить, усилить, улучшить… Почти слово в слово, как в прошлом году. Такой же горох об стенку… А если не писать заранее проект решения? И список выступающих не составлять? Пусть каждый предлагает, что хочет, а?
– А если никто ничего не захочет?
– Но ведь у каждого что-то болит, есть какие-то мысли.
Сверяба молча покачал головой, и непонятно было, одобряет он Савина или нет. Снял фуражку, взъерошил шевелюру, вздохнул могучей грудью:
– Ты Арояну говорил?
– Мне только что это в голову пришло.
– Не знаю, дед. Вроде так не принято. А оно и лучше, что не принято. Жми, ядри его в кочерыжку…
Повестка дня, рекомендованная политотделом, звучала так: «Задачи комсомольской организации по улучшению производственной дисциплины, неуклонному выполнению социалистических обязательств и плановых заданий четвертого квартала». Савин предложил другую: «Что нам мешает в работе?» Ароян с этим согласился. Но в последний момент стало известно, что на собрание приедет помощник начальника политотдела по комсомолу капитан Пантелеев, и Давлетов твердо решил:
– Никакой самодеятельности, товарищ Савин. Как рекомендовано, так и проводите.
Накануне выпал снег, присыпал лед на лужах. Клубные печи открыли зимний сезон, в зале было жарко и уютно.
Доклад делал командир. Савин пытался сосредоточиться на том, что он говорил, но мысли уплывали от доклада. Голос Давлетова звучал, словно из-за стены, привычно и ровно. От этой привычности Савин даже перестал беспокоиться за «потом», когда начнутся прения; косил взглядом на капитана Пантелеева, который сидел за столом президиума с краю и что-то записывал в блокнот. Что? Цифры, которые называл Давлетов? Отклонившись назад, он все-таки заглянул в блокнот и увидел кучу женских курносых лиц в профиль…
Доклад кончился, и Савин, уйдя от «вопросов в письменном виде», предложил задавать их сразу. Вопросов не последовало, и он объявил начало прений. Объявил и тут же понял, вернее, почувствовал, что собрание провалено. Взывал к желающим выступить, но все призывы разбивались о тишину. Приглашал откровенно высказываться о том, что мешает работе, но в зале лишь прошел шумок, и опять все стихло. Наконец слово попросил Гиви Хурцилава, и Савин, некстати вспомнив его прозвище «лейтенант быстрого реагирования», сказал ему мысленно «спасибо». Хурцилава начал с обстановки высокого трудового подъема в стране и на БАМе. Сослался на заметку в газете «Красная звезда» и на обобщенный многотиражной газетой опыт работы их роты. Потом выступили Ароян и Пантелеев. Помощник по комсомолу закончил свою речь тем, что пожурил комсомольцев за неактивность, доброжелательно так пожурил, и сам же предложил заслушать проект решения.
Савин встал и обреченно объявил, что проекта решения нет, что он надеется на предложения из зала. Подполковник Давлетов побагровел, уколол секретаря взглядом и, втянув голову в плечи, уставился в стол.
Зал зашушукался.
Ароян невесело пошутил:
– Лес рук.
В этот самый момент ослепительно вспыхнули электрические лампочки и разом погасли. Стало темно, как в закупоренной бочке. Кто-то хихикнул в темноте. Зычный голос прапорщика Волка объявил:
– Зайцев – на выход!
Зал грохнул от смеха, представив щупленького киномеханика рядового Зайцева, с опаской относившегося к нахалистому Волку. Киномеханик нужен был, чтобы запустить движок аварийного освещения. Слышно было, как он пробирался к выходу под возгласы: «Ну, заяц, погоди!..»
– Есть предложение перенести собрание в связи с отсутствием света, – послышался голос капитана Пантелеева. – Возражений нет?
Комсомольцы были единодушны в своем «нет». Лишь один голос, похоже, сержанта Бабушкина, неуверенно произнес:
– Продолжить собрание…
Спускаясь с высокого крыльца, Савин услышал, как Давлетов говорил Арояну:
– Доэкспериментировались вы с новым секретарем. Теперь разговоров не оберешься.
– А может, все на пользу, Халиул Давлетович?
– На пользу Пантелееву – факт для конференции…
В штабе у Савина была маленькая, похожая на чулан, комнатушка с солидной табличкой на двери: «Комитет ВЛКСМ». Он потерянно уселся за стол, переживая не за собрание, а за то, что подвел командира с замполитом. В груди копилась обида на тех, кто не внял его призыву, отмолчался. Копошились досадливые мысли про равнодушие и равнодушных, о которых какой-то умный человек сказал, что их надо бояться больше, чем врага. И еще про то, что напрасно он не послушался Сверябу и взялся не за свое дело. Ему ли призывать с трибуны, если даже связать два предложения под прицелом глаз ему тяжело? Он и на собраниях-то прежде выступал только под самым категорическим нажимом. Маялся, готовясь к выступлению, исчеркивал десятки листов, пока не отбеливал каждую фразу, не думая о том, что она выходила гулкой и пустой, как длинный коридор. А выйдя к трибуне, боялся оторваться от текста, шпарил скороговоркой и облегченно вздыхал, свалив с себя трудное поручение.
Но если сам он такой, то чего хотел от других? Это все Ароян: зажечь, поднять, уйти от словесной шелухи и лозунгоголосия, революционизировать комсомольскую работу, потому как БАМ – стройка века, принявшая эстафету первых пятилеток. Заворожил замполит, только не сказал, как это – «революционизировать»? В мыслях все выстраивалось четко и гладко. А гладко не бывает, если что-то ломать приходится…
Он сидел в своей клетушке и ждал, что Ароян заглянет, захочет поговорить с ним. Но не предполагал, что тот зайдет вместе с Пантелеевым. Савин вскочил из-за стола, уступая место гостю. Тот сел, сказал Арояну «до завтра», а Савину приглашающе и по-хозяйски показал на табурет. Когда Ароян вышел, спокойно так спросил:
– Так как же получилось, Евгений Дмитриевич, что вы не подготовили собрание? У капитана был лоб мыслителя; глубоко посаженные светлые глаза смотрели на Савина с участием.
– Я не хотел готовить собрание.
– То есть как?
– Собрания проходят бесчувственно и, кроме вреда, ничего не приносят.
– Что-то, Евгений Дмитриевич, я не слышал о чувственных собраниях.
– Они должны настраивать людей!
– Это другое дело. Но у вас-то получилось – расстраивать. Выступающих не было, и даже проекта решения, основного ориентирующего документа, не подготовили. Вы советовались с заместителем командира по политчасти?
– Нет.
– Напрасно. Он бы уберег вас от такой партизанщины.
– Товарищ капитан, но ведь из-за проектов решения все голосуют бездумно, не вникая в то, за что голосуют. И тут же забывают, за что поднимали руку. И собрание получается, как шар: катится, а следа нет.
– Это если плохой проект решения.
– Но они все плохие!
– Евгений Дмитриевич, мы с вами говорим на разных языках. Вы считаете, что у вас в части все в порядке с примерностью комсомольцев, изжиты случаи нарушения воинской дисциплины и срыва плановых заданий?
– Не считаю.
– И правильно, что не считаете. Рота Синицына до сих пор в должниках ходит. Сколько в ней комсомольцев?
– Семьдесят восемь процентов.
– Вот видите! Если бы каждый из них показывал примерность, она бы давно была в передовых.
– Рота и будет передовой.
– Очень хорошо. Ваша задача как комсомольского вожака, будить в людях чувство ответственности за дело. Воспитывать страстным словом, каждым мероприятием… – Беседа длилась, наверное, не меньше часа. На Савина обволакивающе действовала убежденность, с которой тот объяснял истины вроде бы и азбучные, но и не такие простые. Он не верил этой кажущейся правильности. Но молчал. Понимал, что возражать бесполезно.
– Просчеты на первых порах бывают у каждого, – сказал Пантелеев и встал, давая понять, что разговор подошел к концу. Положил руку Савину на плечо и, словно ставя точку под официальной частью, перешел на «ты»: – Пооботрешься. Опыта наберешься. На мою помощь всегда можешь рассчитывать… Ну, а насчет прокола с собранием, я не буду его записывать в акт. Мне даже импонирует твоя партизанщина, сам такой был. Главное в любом нашем мероприятии – это организующее начало…
