Юрий Темирбулат-Самойлов
Червонец
– Да выхухолевские же и были – родня Стёпки моего.
– Серьёзное, видать, семейство, что сумело повести за собой столько народа – аж на полдеревни набралось.
– Да не семья серьёзная, а просто люди как ошалели от полученной в какой-то момент свободы перемещения по стране. Ведь, было, говорят, время, и вы как грамотный человек это лучше меня, наверно, знаете, когда сельчанин не имел законной возможности из колхозу своего уехать, поскольку у колхозников и паспортов-то не было, в отличие от горожан.
– А всё же, Александра Евсеевна, вот на ваш, например, взгляд, почему именно выхухолевские оказались пионерами в этом великом переселении? Нет, если вам сложно это объяснить, я не настаиваю…
– Объяснить я и правда вряд ли толково сумею, а вот что-то припомнить, может, и получится.
– А припоминая, как-то проанализировать не попытаетесь, хотя бы по
по основным вехам?..
– Не уверена, что способна на какой-то сложный анализ, но мне кажется, что вся наша деревенщина алтайская так и доживала бы свой век, где родилась, если б… не один фраер-феномен из её рядов… с высшим образованием, попавший по распределению после института в междуречье и поселившийся на первое время в Осиновке, куда потом и начал перетягивать других.
– Кто конкретно, помните?
– Дядя стёпкин – Гришка, которого, помнится, все называли, как солидного человека, Григорием Михайловичем. Рассказывают, он даже юношей, ещё до нашего с Корефанчиком и Стёпкой рождения, когда только-только в юридический поступил, посредь малообразованной родни своей ходил таким гоголем, будто генерал, не меньше. Немало, согласно сплетням, совратил да обрюхатил, наезжая домой в каникулы, недалёких селянок нашенских. Но… кажись, разговорилась я лишку не по делу. Вредно это. Если не возражаете, я на правах не самого лёгкого пациента травмотологии, по причине неважного самочувствия попрошу об уменьшении объёма этого первого допроса. Можно, сегодня только о главном?
– Что ж, Александра Евсеевна, не возражаю – о главном, так о главном.
– Ну, так и спрашивайте… о главном. А я слушаю. И… повинуюсь!
– Итак, вопрос: какими были ваши взаимоотношения с Десяткиным с самого раннего совместного, судя по вашему же рассказу, детства?
– Хорошими. Только хорошими. Он всегда был способен защитить не только себя, но и девчонку.
– У вас были близкие отношения?
– В каком смысле?
– В прямом. Вы состояли с ним когда-нибудь в интимной связи? Я имею в виду до этого прискорбного случая, ставшего причиной настоящего расследования.
– Я могу не отвечать?
– Не можете.
– Тогда, не помню.
– Хорошо, вопрос следующий: когда вы вышли замуж за Выхухолева Степана Ивановича?
– В двадцатилетнем возрасте – сразу, как только Червончика упекли на десять долгих лет за убийство.
– Означают ли слова «упекли» и «долгих лет» вашего недовольства этим фактом, и сомнений в справедливости упомянутой судимости? И вообще, верите вы в то убийство?
– Я могу не отвечать?
– Не можете.
– Всё тогда было против него…
– Замуж вы выходили по любви?
– Я могу не отвечать?
– Не можете.
– Тогда, не помню.
– Ладно, но вышли-то вы замуж девственницей?
– Я могу не отвечать?
– Не можете. И прекратите повторять, как заведённая кукла, простите, один и тот же глупый вопрос!
– Хоть убейте, не помню, давно это было.
– Всего-то десять лет назад.
– Это тоже срок. Немалый, вообще-то.
– Немалый… именно который полностью отбыл, отнюдь не на курорте, и может получить ещё раз наш общий с вами, по капризу судьбы, знакомый. Ну, хорошо. Кто был у вас первым мужчиной? Такое помнит каждая женщина.
– Уф-ф!.. Ну, пишите, что, наверное, муж. Как у всякой порядочной…
– Наверное, или точно?
– Пишите, что, наверное, точно.
– Александра Евсеевна! От нас с вами, уразумейте это, пожалуйста, зависит сейчас судьба человека!
– А вот на мою судьбу вам, как и всем, наплевать.
– Почему вы так думаете?
– Взгляните на моё тело… – она опять начала так же, как и в первый раз, ловко, с видимым удовольствием раздеваться.
– Погодите, Александра Евсеевна, до этого мы ещё дойдём. Ответьте, пожалуйста, ваш муж Степан Иванович ревнив?
– Я могу не отвечать?
– Последний раз предупреждаю, не можете! Поссоримся ведь.
– А не лучше ли у людей спросить? В деревне все всё друг о друге знают. Куда объективнее будут сведения… со стороны-то… – она грустно усмехнулась.
– Вы чего-то боитесь?
– Как там Корифей… это… Еремеевич? Его, хоть, кормят в казематах ваших?
– Готовится к новому десятилетнему сроку. Держится молодцом. Кормят, как положено, в соответствии с нормами.
– Осматривайте тело, я устала…
– Десяткин обвиняется в изнасиловании вас с угрозой убийством. Что на самом деле произошло вообще, и между вами в частности, в ту ночь?
– Ну, раз все обвинения оформлены, то чего гадать, так и пишите: он жестоко избил и изнасиловал меня.
– Подробнее!
– Помню плохо, была крепко выпимши.
– Убить пытался? Или хотя бы угрожал убийством? Как вы спаслись? Помните ли, каким образом добрались до милиции? Он гнался за вами?
– Да, убить грозился. Бил сильно. Больше ничего не помню. Ни-че-го-шень-ки…
– Какими конкретно словами грозился?
– Говорил «убью!», вроде…
– Александра Евсеевна, Шура! Если вы помните, каким Десяткин с детства был джентльменом, как по-мужски стоял за честь и достоинство не только свои, но и девчоночьи, не удивляет ли вас эдакая странная метаморфоза, такое вдруг… неожиданно пробудившееся зверство с его стороны по отношению к вам? Ведь, похоже, этот человек любил вас когда-то. А, возможно, испытывает это чувство и поныне. Ревновал ли он вас к вашему мужу? Если вы, конечно, встречались с Десяткиным после его освобождения из мест лишения свободы. То есть после последней отсидки за убийство.
– В тюрьме люди меняются, чаще в худшую сторону. Мог озвереть и он…
– Почему вы постоянно отводите взгляд, избегаете смотреть мне в глаза?
– Мне стыдно… Я ведь, как-никак, женщина, хоть и изнасилованная, а вы – такой приятный мужчина… От вас ток какой-то исходит, в дрожь бросает. Желание женское помимо воли возникает.
– Вы неискренни, гражданка Выхухолева. Повторяю вопрос: вы чего-то очень боитесь?
– Товарищ следователь, вы уже допрашивали моего мужа?
– Не вижу особой необходимости. Зачем лишний раз нервировать и так слишком уязвлённого в своём мужском достоинстве человека? – Наконечный лукавил из прямой профессиональной корысти: он уже знал, что делать дальше.
– Александра Евсеевна, надеюсь, ваша семейная жизнь в целом нормально протекает? Всё как у людей, тихо, мирно?..
– В общем… да.
– Ну и ладненько. Общественно опасного Десяткина вот-вот благополучно осудят, и ничто отныне не будет угрожать вашему с мужем семейному счастью. Все эти неприятности постепенно забудутся, изгладятся из памяти. Нелегко, конечно, забыть такое, но, что поделаешь… Всё же, главное – преступник обезврежен, будет надолго изолирован от общества. А сюда, в эти края, согласно мудрой политике советской пенитециарной системы, говоря простым языком – системы исполнения наказаний, думаю, вряд ли когда-нибудь посмеет и сумеет вернуться. Как говорят, за что боролся, на то и напоролся…
– Правда?
– Я даже думаю, стоит ли подвергать ваше очаровательное тело ещё одному,
дежурному по сути, осмотру. Наверное, это излишне. Всё ведь и так ясно. А медицинских выводов по этому вопросу в деле более чем достаточно.
– Спасибо, товарищ… гражданин следователь…
– Только вот, как же всё-таки этот непонятный Десяткин мог так поступить с любимым некогда человеком? Настоящий мужчина на такое, и вы, и я это прекрасно понимаем, вряд ли способен. Только последний подонок может обойтись подобным образом с женщиной. Да ещё с такой красивой, как вы. Или – откровенный маньяк.
– Скорее бы всё это следствие да судилище закончилось. Тяжело…
– Понимаю, Александра Евсеевна. Но только у нас не судилище, а суд. Суд праведный и беспощадный к негодяям, злостно нарушающим советские законы. И эти ваши слёзы, которые жгут сейчас даже такую огрубевшую на тяжёлой следcтвенной работе душу, как моя, взывают к непременной справедливости. Подпишите, пожалуйста, вот здесь, здесь, здесь и здесь… И, долечивайтесь, прошу вас, спокойно. Обещаю, всё будет хорошо. А, главное, – правильно, то есть справедливо. Застегнитесь, ради Бога… До свидания.
XIII
– Лукич, это что же твой следователь вытворяет, что он себе позволяет, а?! Скажи на милость! – звенящая срывающимся от негодования до визга голосом исполняющего обязанности прокурора области Стюднева телефонная трубка, казалось, вот-вот выскочит из дрожащей от испуга руки междуреченского районного прокурора Коровкина, и ударит его в потный блестящий лоб. – Или это ты там дал ему полнейший карт-бланш34, и позволяешь так издеваться над законностью, над всеми нами? Ты зачем вообще на свой ответственный пост поставлен государством? Чтобы любой наглый, как танк, беспредельщик под твоим чутким руководством что хотел, то и делал, попирая нормы права и морали? Чего молчишь, Коровкин? Я тебя спрашиваю! Советским, то есть
есть русским языком…
– Александр Всеволодович…
– Я уже пятьдесят пять лет Александр Всеволодович! И никто за все эти многотрудные годы так не убивал меня своей наглостью, как сейчас вот некоторые наши младшие соратнички вроде сумасшедшего Наконечного, и своей безалаберностью, как их начальнички вроде горе-прокурора Коровкина.
– Виноват, недосмотрел немного…
– Немного?! Ну, Фёдор Лукич…
– Александр… э-э… Всев…
– Что, пьянствовал, небось, где-нибудь на природе несколько суток подряд, пока кое-кто из твоих работничков с заострёнными не в прок фамилиями глумился над законом и здравым смыслом?
– Докладываю, Александр… Всеволодович… У председателя лучшего колхоза района, Героя социалистического труда, день рождения позапозавчера отмечался, юбилей шестидесятилетний… Я в числе представителей районного руководства не мог не принять участия в официальном чествовании и просто человеческом поздравлении… Как член бюро райкома партии и член исполкома районного Совета…
– И во что эта твоя отлучка вылилась, товарищ член!.. Бюро райкома…
– Александр Всеволодович, разрешите, всё же, хоть в какой-то мере успокоить вас в отношении степени опасности происходящего. Наконечный, безусловно, будет наказан за самоуправство, но на самом деле всё не так страшно. Никому и ничего он не докажет, выводы его эмоциональны, умозрительны, ни одно так называемое умозаключение не подтверждено ни одной полновесной уликой. Незаконно задержанные супруги Выхухолевы уже отказались от ранее данных под недопустимым психологическим давлением следователя признательных показаний. И отпущены из-под стражи с моими личными извинениями. Уголовное дело по якобы имевшему место факту заведомо ложного доноса я прекратил как ошибочно возбужденное непутёвым подчинённым.
– Так и написал в своём постановлении: «непутёвым»?– подковырнул Коровкина и.о. областного прокурора. – Ну, ладно, ты вот что, Фёдор Лукич, – в голосе Стюднева, как того очень желал Коровкин, послышалось снижение накала. – Забирай-ка у Наконечного дело Десяткина, и выезжайте утречком пораньше сюда «на ковёр». Оба-дружно. Поговорить по душам, как ты понимаешь, нам есть о чём.
– Это обязательно прямо завтра, Александр Всеволодович? – заканючил, почувствовав хоть мизерную, да слабинку в грозном напоре начальника райпрокурор. – Понимаете, созданная стараниями нашего умника напряжёнка ещё не снята окончательно, поэтому, я думаю, нам с ним обоим лучше побыть ближайшие дни здесь, на месте.
– А зам твой, что – совсем хилый? Не потянет район какие-то день-два от силы? Зачем назначали такого?
– Может, и потянул бы в обычном спокойном режиме, но только не в данном конкретном случае. Слюнявый интеллигент, папенькин сынок с известной в научных кругах фамилией, готовый удрать в свою аспирантуру, даже не отработав положенные по институтскому распределению три года как молодой специалист. Этот слабак самостоятельно пофункционировать, как прокурор района, в обстановке не до конца ликвидированных последствий наконечниковских чудачеств, вряд ли способен даже пару дней моего отсутствия. Нет, противостоять пусть и не таким как надо, но уже заданным и пока действующим установкам Наконечного он не сможет. Хотя бы – из элементарного скрытого страха перед ним, как перед непредсказуемым в своём поведении психом, не психом, но, в любом случае, не самым мягкохарактерным старшим по возрасту и более сильным профессионально коллегой. А назначали его… вы прекрасно помните, чья это креатура.
– А этот, помощник твой, Грязновский, кажется…
– При действующем штатном заместителе оставлять за себя даже на день другого, нижестоящего по должности, сотрудника – не совсем логично.
– И, тем не менее… Парень, говорят, дисциплинированный. Мне такие
нравятся. Может, хоть с этого будет толк?
– К сожалению, тоже слабоват, – вздохнул Коровкин, благоразумно умолчав об истинном своём отношении к слишком уж угодливому и способному ради личной выгоды на любую низость «пому». – И тоже слишком уж трусит перед далеко не добродушной, там, где дело касается работы, натурой Наконечного. Открыто и смело выступать против его линии не решится, поверьте, Александр Всеволодович.
– Да-а, Фёдор Лукич, не ожидал от тебя – одного из опытнейших и надёжнейших, как думалось, районных прокуроров нашей области…
– Ч-чего, Александр Всеволодович, не ожидали? – так, как в настоящий момент, Коровкин никогда не потел, пожалуй, даже в жаркой парной бане.
– Ну, как… выходит, по всем твоим раскладам, что самый стоящий кадр в твоём штате, после тебя самого, конечно, это – Владислав Игоревич Наконечный. Я тебя правильно понял?
– Если бы не его, шалапута эдакого, некоторые неудобные для серьёзной службы черты…
– Его смело можно было бы назвать твоей креатурой, как, например, твой зам – креатура такого-то… Так?
– Ну, нет, Александр Всеволодович. Это было бы слишком даже при моём объективном подходе к его криминалистическим способностям.
– Фёдор Лукич, дорогой мой… Сейчас, вот, на столе передо мной лежат очень серьёзные документы, которые я должен подписать и направить для визирования в обком партии. Ты догадываешься, что за документы, и кто их будет визировать?
– Весьма отдалённо…
– А если не отдалённо? Эх ты! Лишаешь себя такого сюрприза. Так вот, слушай. За многолетний добросовестный труд и успехи в борьбе за социалистическую законность область выдвинула тебя всего, обрати внимание, третьим, и последним по списку после одного уважаемого, хорошо нам обоим знакомого, речь о котором впереди, и твоего покорного слуги само собой, на
награждение орденом! Трудового Красного Знамени! Фирштеен35, дурья твоя башка?
– Н-нихт фирштеен36, Александр Всеволодович… То есть, не совсем…
– Тьфу! Ну, ладно… тебе известно, на какие отделы в обкомах возлагается первичная отработка подобных списков, если речь идёт о поощрении сотрудников правоохранительных органов?
– Начинаю, кажется, понимать ход ваших мыслей…
– Ну, наконец-то! И тем не менее, Фёдор, не пощажу я тебя, а убью-ка прямо наповал. Бери пузырёк с валерьянкой в руки, и приготовься…
– Александр Всеволодович, а вы не могли бы это самое… ну, вычеркнуть мою фамилию из списка? Боюсь, не заслуживаю я… тем более в таком узком кругу рядом с такими персонами.
– Что, смалодушничал? Нет, голубчик, теперь ты так просто, даже под хитроумным соусом трусливого отказа от правительственной награды, не отделаешься от решения проблемы в целом.
– Понимаете… Мы ведь здесь сельчане. Люди осведомлены о жизни друг друга в мельчайших подробностях, не то, что в городе. Все прекрасно знают, что Григорий Михайлович, наш нынешний обкомовский куратор, с которым я вместе с вами, если правильно догадываюсь, в одном списке на орден, а в прошлом следователь, который вёл когда-то дело Десяткина по убийству, является родным дядей Степана Выхухолева – мужа потерпевшей по курируемому теперь мной, то есть вами, то есть нами с вами делу того же злополучного Десяткина об изнасиловании, из-за которого весь этот сыр-бор и разгорелся.
– Ну, и что?
– Да вот, знаете ли, не спросив почему-то нас с вами, в головах людей начали вдруг сопоставляться некоторые несостыковки и, наоборот, странные совпадения по тому давнему делу и этому совсем свежему. Разговоры пошли…
– Народ в основной массе своей глуп, деревенский – особенно, и тупо равнодушен ко всему, что находится за пределами его огорода. Побрешут, и забудут. Но главное – в другом: мы с тобой просто обречены довести расследование дела этого нашего Десяткина-Червонца до логического, наиболее разумного конца. То есть – до суда в скорейшие сроки. И при этом – предельно качественно, чтобы не подводить нашу судебную систему, с которой уже проведены соответствующие консультации по поводу гарантированного обвинительного приговора. Разногласий не будет.
– Дай-то Бог, как говорится… Но, что-то, ей же ей, Александр Всеволодович, не до ордена мне сейчас.
– А ещё говорится: «На Бога надейся, а сам не плошай»! Я ведь пообещал сейчас убить тебя наповал без всякой жалости?
– Что ж, убивайте…
– Что и делаю. Знаешь, какая табличка будет висеть у дверей в приёмную товарища Мордаря Григория Михайловича после ближайшего областного партийного пленума?
– Благодарен буду, если просветите.
– «Секретарь областного комитета КПСС»!
– К-какой секретарь? Ничего не пойму… так неожиданно…
– Да ты, Лукич, совсем голову потерял. От радости, что ли? Так что-то её в твоём голосе не ощущается… А-а, просто от волнения… ну ладно. Какой, какой, третий, конечно. То есть главный идеолог области, отвечающий ещё и за правовую систему, не больше и не меньше. Такое кадровое решение властей –для нас с тобой сейчас самый выгодный вариант, поскольку первому и второму секретарям, целиком поглощённым производственными вопросами и взаимоотношениями с центром мы мало интересны, а для нашего старого друга Григория Михайловича повседневный контакт с нами – теперь святая обязанность и насущная необходимость по долгу службы, но уже на новом, более высоком уровне. Во как!
– Это точно?.. Всё решено в инстанциях? Или пока… одни только слухи?
– Точно, точно, не волнуйся! Всё решено и согласовано там, в Москве, в самых верхах. Луки-ич!.. Ал-ло-о! Чего молчишь? Ты жив?
– Условно, Александр Всеволодович, условно… – осевшим до самой слабой «умирающей» кондиции голосом еле выдавил из себя Коровкин.
– Вот то-то же. И, как ты думаешь, позволят нам с тобой в период такого подъёма как в судьбе правоохранительных структур области в целом, так и в судьбах отдельных заслуженных их лидеров, из-за каких-то там «Червонцев» и Наконечных марать честь области, рушить выстроенную с таким трудом огромным коллективом положительную динамику, портить предстоящий праздник-награждение, сомневаться в достойном высочайших оценок профессионализме и исключительной добропорядочности таких асов правоведения, как наш без пяти минут секретарь обкома?
– Согласен с вами полностью, Александр Всеволодович, не позволят. Поэтому и прошу вычеркнуть меня, всё-таки, из списков награждаемых.
– Ты что, Фёдор Лукич! Уж, не во вражеский ли стан переметнуться решил?
– Не волнуйтесь, никуда я не перемётываюсь. И предавать вас не собираюсь. Да и, как специалист с неплохим, как вы сами отметили, опытом, достаточно трезво осознаю ничтожность шансов Наконечного доказать что-либо обратное тому, чем реально располагает следствие в его же собственном лице. Тем более что сам обвиняемый, хотя и не признаёт своей вины, даже и не пытается при этом сопротивляться, с первого же дня следствия тупо соглашаясь сесть на очередные десять лет. А что касается хитро вытянутых Наконечным из супругов Выхухолевых признательных показаний, что, якобы, они оклеветали Десяткина… Ну, во-первых, оба уже, как я вам только что сообщил, от показаний этих отказались и выпущены на свободу, а во-вторых, по смыслу и духу нашего советского закона личное признание или непризнание обвиняемым своей вины не является обязательным условием для привлечения его к уголовной ответственности или освобождения от таковой. Вина, согласно презумпции невиновности, должна быть доказана стопроцентно, что в отношении того же Десяткина, в отличие от Выхухолевых, и юридически, и
технически достигнуто нами неоспоримо. Поэтому, в общем-то, всё в порядке.
– Ну, спасибо, хоть немного успокоил, – облегчённо вздохнула трубка.
– Естественно, Александр Всеволодович, все ваши указания я постараюсь выполнить, как предписывается, – помните? – армейскими уставами, беспрекословно, точно и в срок. Единственное…
– Что единственное?
– Наконечный не отступит.
– А ты на что?! С твоей властью и опытом!
– Александр Всеволодович! К сожалению, не над всем в этой жизни мы с вами властны. Есть ещё, как минимум, несколько инстанций повыше нас, и повыше искренне уважаемого нами Григория Михайловича, куда люди могут обратиться с жалобами. Не исключены неприятности.
– Так и надо предотвратить любые возможные неприятности, и первое, что ты можешь в этом плане сделать, это прибыть всё-таки к нам сюда вместе с Наконечным. Срочно и безотлагательно. Может, удастся убедить его довести дело до конца, как надо. Ведь, насколько мы осведомлены, с обвиняемым Десяткиным у него сложились доверительные отношения, и тот даже, как нам было известно ранее, и как ты всего пять минут назад ещё раз подтвердил, не пытается сопротивляться тому ходу расследования, какой задан с самого начала, честно смирился с предстоящим справедливым обвинительным приговором. То есть имеет место и формальное, и фактическое, то есть полное расхождение позиций вставшего на путь здравомыслия обвиняемого и нелогично взбунтовавшегося следователя. Такого казуса я в своей многолетней практике что-то припомню. Обычно, классически, следователь пытается посадить, а подследственный – выскользнуть, уйти от ответственности. Здесь же всё наоборот, с ног, как говорится, на голову. Анекдотическая прямо ситуация! Я бы назвал её «Казус Наконечного», и вписал в историю советской криминалистики, или лучше – всего мирового правосудия в целом в качестве примера профессионального заблуждения следственного работника, а может и более того – как пример даже не ошибки, а волевого извращения понимания служебного долга следователем, начисто перепутавшим свои обвинительные функции с защитными адвокатскими. Нет, пока не поздно, надо пытаться образумить парня, вложив в это всю силу товарищеского убеждения. Ну что, попробуем?
– Боюсь, не выйдет.
– А ты насчёт приёма в партию закидывал к нему удочки?
– Закидывал, конечно. И про возможное включение его в списки лучших по итогам года заикался. Правда, как вы и одобрили в прошлом разговоре, не на орден или медаль, а – на что-нибудь поскромнее. Но, если учесть, что это его первое поощрение… то Почётная грамота – плюс в его неблагополучной карьере явный. Да и путёвочку ему замечательную санаторно-курортную раздобыли, с вашей же помощью, к внеграфиковому отпуску.
– И ничто не действует? Совсем?
– Увы…
– А если «жигулёнка» ему, как следователю-передовику, вне очереди?
– У него денег однозначно нет на такую дорогую покупку, как автомобиль. Да и выглядело бы это слишком уж явным подкупом. Люди даже с хорошей репутацией, знатные производственники-орденоносцы, по нескольку лет ждут.
– Ну, что ж, если совсем никакие аргументы не действуют на этого досадного чирья на здоровом теле нашего правосудия, остаётся проверенный, безотказный хирургический метод.
– Александр Всеволодович… помилуйте…
– Не бойся, Лукич, ничего страшного. Прочистим немного мозги – поумнеет. Прямо завтра и приступим, как только приедете вместе с ним. Всё, это приказ. Возражения исключаются. Номера вам в гостинице «Центральная» забронированы. Да, кстати, а где он, наш герой, сейчас, в настоящий момент?
– На выезде. Вертолёт упал в горах. С высоты, правда, небольшой, авария не ахти какая, но есть погибший. Поэтому без прокуратуры здесь никак.
– Следовательно, будет вскрытие. Срочно дай указание, чтобы Наконечный присутствовал на нём лично.
– Он и без указания поприсутствует. В этом отношении Владислав Игоревич
пунктуален.
– А значит, ввиду примитивности наших сельских моргов с отсутствием в них систем вентиляции, и, учитывая нынешнюю жару – как судмедэксперт, так и следователь непременно прибегнут к употреблению спирта, чтобы притупить неприятные обонятельные ощущения. Что, себя в молодости не помнишь?
– С учётом норм выдачи спирта на одно вскрытие, в водочном эквиваленте это – примерно, бутылка. Маловато на двоих молодых да здоровых…
– А жара?.. С поправкой на неё, помощницу нашу?
– Вообще-то, может развезти.
– Вот, и вызови его к себе после вскрытия!
– Нет необходимости. Наконечный всегда сам приходит доложить о предварительных результатах.
– Придерись к запаху спиртного, и тут же напиши докладную о пьянстве подчинённого в рабочее время!
– Это очень нужно?
– Очень! Позарез! А если плюс к тому ещё хотя бы небольшой пьяненький скандальчик с его участием, да со свидетелями, то – вообще изюминка.
– Понял, Александр Всеволодович, завтра первым автобусом мы с Наконечным выезжаем к вам.
XIV
Большая часть села Осиновка – центральной усадьбы колхоза «Ленинское знамя» уже несколько дней напоминала гудящий встревоженный улей. Уж не тридцатые ли репрессивные годы вернулись, что любой человек может быть в одночасье произведён в преступники? За считанные сутки задержано и препровождено в милицию, а, главное, заперто по камерам народу столько, сколько не задерживалось в этом селе, наверное, с тех самых тридцатых.
И всем без исключения напуганным «арестантам» тут же, в камерах, следователь прокуратуры предъявлял обвинения в деяниях, за подобные которым в этих мирных краях никогда и никого к ответственности не привлекали. Назывались эти страшные уголовно наказуемые деяния – «заведомо ложный донос» и «заведомо ложное показание». Обе так схожие в названиях и идентичные в смысловом плане статьи предполагали ещё и одинаковый верхний предел наказания – до семи лет лишения свободы. Немало для законопослушного гражданина, коим считал себя каждый обвиняемый без исключения.
Скандал зрел великий: ощутимая часть рабочей силы основных структурных подразделений колхоза была оторвана от общественно-полезного производительного труда. А возможный политический резонанс, если, не приведи Господь, иностранные журналисты каким-то образом унюхают?
Это что же такое творится? Как подобное могло быть вообще допущено аж на шестьдесят четвёртом году победной поступи советской власти, уверенно ведущей народ к его светлому будущему?.. Кто инициатор и исполнитель столь вопиющего безобразия? Ах, да, следователь прокуратуры, который и продолжает сейчас допросы… А где же районный прокурор, проморгавший эти из ряда вон выходящие проделки своего окончательно «съехавшего с катушек» подчинённого? Гуляет в другом селе на юбилее уважаемого человека, да ещё в компании всех троих секретарей райкома и председателя райисполкома? И начальник милиции там же? Ну, тогда всё ясно. Самодур-следователь просто нахально и цинично воспользовался тем, что район на короткий срок оказался обезглавлен… и решил таким образом исправить свои служебные недоработки и промахи. Но – не слишком ли дорогой ценой для района в целом, для колхоза и для его многих оскорблённых и недоумевающих тружеников? И – для правового самосознания граждан, населения Осиновки, которое теперь не будет чувствовать себя в безопасности, поскольку государство её уже, получается, не обеспечивает… даже, наоборот, в лице некоторых своих слуг, впрямую обязанных стоять на страже законности – прокурорских работников (какое кощунство!) – всячески и злостно её попирает.
Виновник же всей этой паники Владислав Игоревич Наконечный рдел от удовольствия. Да, скандал, да, будет выволочка от начальства, и, возможно, серьёзная, да пусть, в конце концов, даже с работы выгонят (хотя – за что, какие основания, ведь не нарушен ни один пункт закона?), но, главное – он победил! Достиг, пусть промежуточного, но реального справедливого результата. В его руках признательные показания людей (или – нелюдей?), вольно или невольно оклеветавших Десяткина как на этот раз по делу об изнасиловании, которого на самом деле не было, так и десять лет назад по делу об убийстве, которое, в отличие от изнасилования, в действительности имело место, но совершено было другим человеком.
И получены эти признательные показания на удивление просто. Стоило только кому-то одному проявить слабинку, тут же сработала цепная реакция: сельчан как прорвало. Правда, с той же лёгкостью обиженные невиданным произволом осиновцы готовы были отказаться, как только найдётся управа на зарвавшегося следователя, от сегодняшних показаний, и – вернуться к первоначальным, послужившим причиной всего творящегося сейчас. Но… опять же, что написано пером, не вырубишь топором. Кто знает, где, когда и по какому поводу, а самое щекотливое – с какими последствиями может вынырнуть подписанная тобой, неважно из каких соображений, бумага…
А первым проявил эту самую слабинку, повергнув в смятение и даже шок односельчан, но ничуть не удивив следователя прокуратуры Наконечного, муж потерпевшей, ходивший с самого начала следствия по факту надругательства над честью его семьи, по оценкам жалеющих его соседей и родственников, «сам не свой, как в воду опущенный, ох не тронулся бы умом от переживаний…»
Но… что такое «проявил слабинку»? Уступил несправедливости по мягкости характера, доброте излишней? Так в добряках Стёпка Выхухолев никогда и не числился – с раннего босоногого детства пойманным лесным птичкам, да и просто цыпляткам во дворе, головы отрывал или отрезал ножиком не поморщившись; лягушат, полчищами прыгающих после дождя по тёплому асфальту проходившей через село автодороги, затаптывал с хохотом десятками. И характером обладал далеко не мягким – в отличие от многих умел, без лишних рассусоливаний, сказать твёрдое «нет» там, где это требовалось; и целей умел добиваться – где не мог сразу взять своего нахрапом, дожимал «тихой сапой»… «Сломался» под пытками, издевательствами, физическими или иными незаконными экзекуциями жестокого правоохранителя? Ничего подобного. Следователя Наконечного трудно было упрекнуть в использовании недозволенных методов в работе, хотя… иногда, крайне и крайне редко, только в особо сложных случаях, он и позволял себе побалансировать на грани законного. Но за грань эту Владислав Игоревич никогда, упаси Боже, не переступал.
Не нарушил границ дозволенного он и на этот раз. Правда, положа руку на сердце, признаем, что если подойти к оценке его действий со всей строгостью, можно было бы и усмотреть в них нечто более рискованное, нежели просто «балансирование на грани».
