Юрий Темирбулат-Самойлов
Червонец
а – этого щенка, ублюдка, способного, подобно Талейрану45, хладнокровно и
бесстрастно мимикрировать во что угодно, влезть в душу хоть к дьяволу, если
ему это выгодно. Да не просто берёт этакую образину обком на работу, а ведь
ещё и с ближайшей перспективой перевода на высокую должность в столицу! Где справедливость?
Но, в целом, всё-таки, чего уж там – хорошо! Разве что только опять же эти странные, возможно случайные, а возможно, и не совсем случайные, но в любом случае немало напрягающие вопросы замгенпрокурора Евгения Савватеевича – а то, и впрямь прознали что?.. В остальном же… всё пока в нашу пользу.
Дабы скоротать редко выпадающее в течение рабочего дня свободное от совещаний, заседаний и прочих рутинных дел время, Александр Всеволодович придвинул к себе раскрытую за минуту до телефонного звонка из Москвы папку с бумагами, изъятыми у следователя междуреченской районной прокуратуры Наконечного после недавнего инцидента на территории облпсиходиспансера. Процессуально эти документы были приобщены к уголовному делу по обвинению Корифея Десяткина в изнасиловании с угрозой убийством, но почему-то хранились следователем в тот день отдельной пачкой, хотя и в том же портфеле, что и всё дело. Но начал читать Александр Всеволодович, как ни мучило его любопытство, всё же не с изъятых документов, а – с хранимой в особом отсеке рабочего сейфа докладной записки своего «заклятого друга» Степчука. Усмехнувшись над первой, трусливо выделенной жирным шрифтом строчкой так называемой адресатной «шапки», всё остальное содержание записки постигал товарищ Стюднев весьма увлечённо. Итак…
«По прочтении – желательно уничтожить.
И.о. прокурора области
ст. советнику юстиции
тов. Стюдневу А.В.
от ст. помощника по кадрам
и контролю исполнения
советника юстиции
Степчука Б.Б.
Служебная записка
Согласно Вашего указания, … августа текущего года я сопровождал следователя прокуратуры Междуреченского района юриста второго класса Наконечного В.И. в областной психоневрологический диспансер для проведения запланированных конфиденциально мероприятий. Из них одно было негласным и совершаемым мною как бы по своему усмотрению, на страх и риск, чтобы, в случае неудачи, могло быть расценено исключительно как моё самоуправство без ведома вышестоящего руководства. Но, по сути – основным. Конкретно: конечной целью последнего являлось получение юридически безупречно оформленного медицинского документа о сомнительной психической стабильности в повседневном поведении вышеупомянутого Наконечного. Крайне желательно – с обоснованием алкогольной составляющей. В способ организации такового документа решено было не вмешиваться, моя функция ограничивалась лишь обеспечением служебно-делового контакта Наконечного с медработниками.
По форме и по содержанию искомый документ получился в итоге действительно безупречным, подходящим для подшивки его в личное дело работника прокуратуры.
Подлежавший выписке из диспансера в этот же день бывший ревизор Сёмушкин А.Н. был должным образом и без каких-либо накладок подготовлен к испрашиваемой им перед выпиской из диспансера беседе с Наконечным, что и являлось, по сути, вторым, и второстепенным, из запланированных нами на этот день мероприятий.
Силовые воздействия ни в отношении Наконечного, ни в отношении выписываемого Сёмушкина не предполагались.
Однако, без всяких на то видимых причин Наконечный В.И. вдруг, ни с того, ни с сего, повёл себя неадекватно, проявил словесную невоздержанность в виде грубых оскорблений в адрес руководства диспансера, допустил с целью захвата вышеупомянутого готового документа физическое насилие по отношению ко мне без причинения заметных телеснчх повреждений, а затем совершил попытку убить или, как минимум, покалечить заместителя главного врача.
Охрана в лице санитаров вынуждена была принять законные меры, применив предусмотренную правилами для подобных случаев смирительную рубашку, а медперсонал, естественно, использовал для окончательного успокоения потерявшего способность контролировать свои действия Наконечного В.И. соответствующие препараты. После чего он был помещён в стационар, в отдельное изолированное спецпомещение для буйных больных, под круглосуточный присмотр. Врачами диспансера происшедшее предварительно продиагностировано как последствие тяжёлой алкогольной интоксикации организма пациента.
Через неделю, … сентября текущего года, когда Наконечный В.И. пришёл в себя и вернулся к способности общаться с окружающими относительно нормально, без вспышек агрессии, мною была проведена с ним беседа, в результате которой он согласился сразу, как только покинет стационар, воспользоваться своим законным правом на очередной трудовой отпуск с отдыхом по предложенной нами семейной санаторно-курортной путёвке. И даже сам стал настаивать, чтобы отпуск был предоставлен ему как можно скорее. А поскольку в отпуске он, по его словам, подтверждённым при дальнейшей проверке бухгалтерией и мною лично, не был уже три года по разным причинам, то потребовал, чтобы дали ему возможность в этот раз отгулять всё упущенное.
К расследуемому им уголовному делу по обвинению Десяткина К.Е. Наконечный, как ни странно, неожиданно для всех проявил полное безразличие. Акт передачи дела в распоряжение начальника следственного управления прокуратуры области он подписал не глядя, и даже, похоже, с облегчением.
На основании изложенного, в связи с изменившимся в прямо противоположную, т.е. в совершенно спокойную, даже, я бы сказал, апатичную сторону поведением Наконечного В.И., и с учётом совокупности иных сопутствующих обстоятельств, полагаю целесообразным следующее:
1. В целях минимизации риска привлечения излишнего, крайне ненужного общественного внимания к инциденту, проявить максимальную осторожность,
и не применять к Наконечному В.И. принудительного стационарного лечения в психиатрических лечебных учреждениях, ограничившись временной условной, без должного оформления, постановкой на учёт. И – если рецидива в ближайшие год-два не произойдёт, учёт этот аннулировать.
2. Принять меры к недопущению огласки происшедшего через средства массовой информации, согласовав этот вопрос с отделом пропаганды и агитации обкома партии, и поставив в известность лично третьего секретаря (по идеологии) Мордаря Григория Михайловича. Пресечь, также, вероятность утечки информации через любые иные каналы, включая болтливость медицинского персонала, вплоть до привлечения виновных в огласке к уголовной ответственности в соответствии с текущим законодательством.
3. Заключить с Наконечным В.И. компромиссное (исключительно устное) соглашение о том, что он, со своей стороны, навсегда забывает о деле Десяткина, а мы, то есть прокуратура области, в свою очередь, забываем о психиатрическом фрагменте его биографии. Но медицинское заключение облпсиходиспансера по нему прячем пока, на всякий случай, в сейф, и если в течение такого-то времени никаких выкрутасов Владислав Игоревич не выкинет – уничтожаем эту досадную, неприятную всем нам бумажку окончательно, тем самым давая ему теоретическую возможность трудоустройства по специальности в любой точке Советского Союза, кроме нашей, конечно, области, в которой он и сам вряд ли уже захочет продолжать работу…
4. В целях ограждения нашей собственной репутации на случай непредвиденного поведения Наконечного В.И. в дальнейшем, обязательно, невзирая на указанную в пункте третьем устную договорённость с ним, подшить в его личное дело вышеуказанное медицинское заключение, собственноручно (что легко подтвердит при необходимости соответствующая экспертиза) подписанное Наконечным напротив всех без исключения пометок «ознакомлен». Эта мера, безусловно, исключит даже малейший шанс устроиться ему когда-либо в своей дальнейшей жизни на работу в правоохранительные органы страны, так как кадровые службы в обязательном порядке будут всякий раз запрашивать у нас личное дело… а, значит, и – надёжно защитит прокуратуру нашей области от возможных обвинений в воспитании скандалистов-«психов». Он же пусть недоумевает, почему его нигде не берут. Об истинной причине вряд ли догадается, ведь он же ещё и беспартийный, а это – тоже существенный минус при оценке кандидата даже с хорошим стажем следственно-прокурорской работы на любую должность в органах. Скорее всего, на этот фактор все свои неудачные попытки и спишет.
5. Практически законченное расследованием дело Десяткина К.Е., после контрольной очистки его от ненужных, сфабрикованных заблуждающимся следователем Наконечным В.И. документов, поручив, в связи с формальным уходом Наконечного в отпуск, срочное написание обвинительного заключения прокурору Междуреченского района Коровкину Ф.Л. или его заместителю, незамедлительно передать в суд для рассмотрения по существу и вынесения законного приговора. И чтобы сделано это было обязательно до подведения итогов следственной работы за год с последующим торжественным мероприятием по этому поводу…»
Александр Всеволодович отпил воды из дешёвого гранёного стакана, налив её из такого же дешёвого гранёного графина – как и все честные прокуроры страны, он предпочитал обходиться, во всяком случае на работе, на виду у посетителей, простейшей утварью – и, вздохнув, продолжил захватывающее чтение уже чёрт знает по какому кругу. Ну, вот, доставляло ему удовольствие это занятие, и всё тут!
Отложив в сторону подлежащую, согласно надписи-просьбе в самом начале, уничтожению по прочтении конфиденциальную служебную записку Степчука, взялся за основное содержимое папки. Сначала шли изъятые в негодовании им же из уголовного дела Десяткина протоколы дополнительных допросов потерпевшей, обвиняемого, свидетелей, первичные протоколы допросов новых подозреваемых и обвиняемых уже в заведомо ложном доносе и заведомо ложных показаниях. Просто возмутительно, какими неправомерными методами добыты следователем Наконечным эти показания. Иначе как хулиганскими, даже бандитскими, их и не назовёшь – задержание и препровождение в «кутузку» доброй половины большой мирной деревни.
Безусловно, вредны для правосудия все эти неправильные бумажки как одна, и выдраны они из скандального дела справедливо. Но, при всей неправильности и вредности для правосудия, уж для чтения-то некоторые документики этой стопочки настолько захватывающе-интересны – пальчики оближешь! Сколько ни перечитывай, а – всё больше хочется, потроха так и вздрагивают от возбуждения. Но возбуждения не столько страстно-животного, похотливого (товарищ Стюднев давно уже любил женщин больше душой и мыслями, чем погрязшим в комфорте, и от этого начавшим преждевременно дряхлеть изнеженным телом), а, если возможно такое определение – возбуждения «политического», или, попросту, интриганского: внутреннее чутьё подсказывало, что бумаги эти, которые выкидывать никак не стоит, могут ого-го, как сгодиться в будущем. И особого внимания тут заслуживают показания потерпевшей и её мозгляка-муженька. Ну-ка, ещё разок прочтём-полюбуемся, о чём этот гнусный садо-мазохист, племянничек уважаемого Григория Михайловича Мордаря нюнит?..
«… Я всегда, всю жизнь, с самого раннего детства, а особенно достигнув половозрелого возраста, всей душой ненавидел своего сверстника и односельчанина Корифея Десяткина. Главным образом – как более удачливого соперника в любви к предмету общей нашей страсти аж с детсадовских времён Шурке, то есть – Александре Евсеевне Выхухолевой, в настоящее время являющейся моей законной женой и потерпевшей по данному уголовному делу…
… В июле текущего года, в ходе расследования настоящего уголовного дела, я оклеветал Десяткина, рассказав соседям, что, якобы, собственными глазами видел, как он зверски… совершал насилие над Александрой… Евсеевной, а я будто бы из страха, что он убьёт меня, убежал, чтобы позвать на помощь людей. А не позвал, дескать, никого потому, что Шурка, собрав последние силы перед тем, как надолго потерять сознание от страшных побоев, нанесённых ей извергом Десяткиным, верхом на лошади догнала меня, но рассказать уже ничего была не в состоянии, и я отвёл лошадь в милицию, куда сам постеснялся войти из стыда-позора.
На самом же деле всё было по-другому. Я знал, что жена гуляет от меня с другими мужчинами, и иногда поколачивал её от бессилия и злости. Нередко при этом, прямо на её глазах, мастурбировал. Но я не маньяк и не извращенец, а думал таким образом унизить её и, признаюсь, какое-то неизъяснимое наслаждение от этого всё-таки получал. И с каждым разом мне всё труднее было от этого удержаться. Видел, что ничего, кроме отвращения, у неё этим не вызываю, но был твёрдо уверен, что не уйдёт она от меня никуда из лютого страха перед моим высокопоставленным дядей – Григорием Михайловичем Мордарём, который держал и держит её «на крючке» тем, что её возлюбленный Десяткин, как неоднократно судимый антиобщественный элемент, в случае чего может быть в любой момент уничтожен физически, хотя бы охранниками «при попытке к бегству»…
… Любого мужчину я мог бы простить ей, но только не Десяткина, от которого в детстве и юности натерпелся столько унижений. Ведь, бил он меня часто, и иногда прямо на глазах у Шурки…
… Во время первой его тюремной отсидки в ранней молодости, в конце шестидесятых – начале семидесятых годов, точных дат не помню, я видел, как тоскует она по нему, бесился от ревности, жаловался дяде и… страстно мечтал отомстить. Почти сразу же после освобождения Десяткина из мест лишения свободы летом 1971 года такая возможность мне представилась. По указанию своего, работавшего тогда следователем прокуратуры, дяди я подписал заранее составленный им протокол допроса меня как свидетеля, что, в определённой мере, способствовало осуждению Десяткина на очередной, гораздо более длительный, чем в первый раз, десятилетний срок за совершённое кем-то другим убийство…
… С помощью дяди мне удалось жениться на Шурке, но полноценной супружеской жизни у нас не было ни одного дня. Она открыто издевалась надо мной, я физически наказывал её битьём, а мужское физиологическое удовлетворение, при живой-то красавице жене, продолжал получать искусственным способом, о котором я говорил выше… И так все десять лет, которые отбывал на «зоне» Десяткин.
После его освобождения Шурка как на крыльях летала. Даже петь иногда начинала ни с того вдруг, ни с сего… С работы всё чаще стала приходить поздно, порой за полночь.
Когда однажды она в очередной раз припозднилась, я сказал себе: «хватит!» и поехал выискивать её сначала по улицам и окрестностям деревни, затем по всё более дальним тропам. Вдруг, в одном удобном для отдыха месте, у ручья, я чуть не вплотную столкнулся с ними… Увидев, как она извивается и сладострастно стонет, хохочет и одновременно плачет от счастья в его объятиях… я захотел убить обоих тут же. Но Десяткин физически гораздо сильнее меня, я был безоружен и, конечно же, не справился бы с ним. Да и Шурка встала бы в этой драке уж никак не на мою сторону. Я, помимо воли, сгорая от стыда и унижения, начал вдруг в большом возбуждении мастурбировать, благо необычайно тёмная ночь делала меня, прятавшегося в кустах, незаметным даже на близком расстоянии.
Кое-как физиологически удовлетворившись подобным образом, я тихо вылез из кустов и побежал домой за ружьём. Дома сразу же позвонил в город, чтобы пожаловаться уже работающему в обкоме партии дяде Григорию Михайловичу, который всегда, в том числе и в сложных, тяжёлых случаях, даёт дельные советы. Проявил свой недюжинный ум дядя и на этот раз. Как и десять лет назад, он спокойным голосом пообещал расправиться с моим обидчиком по всей строгости справедливого советского закона. А дабы это произошло без сучка и задоринки, я ни в коем случае не должен сейчас хвататься за оружие, и чтоб выкинул из головы мысли о собственноручной расправе с обидчиком. А вот жёнушку беспутную поучить не возбраняется… Но, не малодушно вполсилы, как бывало до этого, а – всерьёз, до полусмерти. И, чтоб любыми путями, в том числе и ссылаясь на дядю, заставить стерву обратиться в милицию с заявлением об изнасиловании её Червонцем. Да не просто об изнасиловании, а как минимум с угрозой убийством. Нанесённые мною в ходе воспитательного избиения синяки и прочие телесные повреждения милиция и врачи при обследовании однозначно припишут этому насильнику. Тем более что половое сношение между ними фактически было, что опять же гарантированно докажут эксперты. Умница дядя!.. Гений!
А поскольку за убийство Червонец уже сидел… очередная угроза убийством с его стороны будет принята за чистую монету только так.
А если Шурка не сделает такого заявления… что ж… тогда, мол, благодаря дядиным возможностям её любимый Червонец всё равно будет угроблен. Разумеется – насмерть. И некие таинственные серьёзные люди постараются, чтобы произошло это поскорее. Учитывая шуркину страсть к этому мерзавцу, ход – безошибочный. Как и в том случае с убийством…
Дядя, в чём можно было и не сомневаться, не ошибся и на этот раз…
Пока я разговаривал с ним обо всём этом по телефону, Шурка вдруг, тут как тут – у крыльца. Видимо, что-то почуяла и, прервав свои утехи с любовником, решила пойти домой. Но, в каком ужасном виде! Любой муж на моём месте не сдержался бы. Вся растрёпанная, кое-как, вкривь и вкось застёгнутая, основательно подвыпившая и вообще, чумная какая-то. И при всём том – со счастливым сумасшедшим блеском в бесстыжих глазах…
Тут я и отвёл душу! Плетью, шомполом ружейным, прикладом самого
тяжёлого ружья, обухом топора, ногами – чем только не охаживал… А когда она уже не могла шевелиться, но была ещё в сознании, я передал ей пламенный привет от своего дяди Григория, с подробным изложением его инструкций относительно Червонца.
Полумёртвую взвалил верхом на гнедую кобылу, и доставил в таком состоянии к зданию районного отдела милиции…»
Слабак! Жалкий слюнтяй! Трус!.. – Александр Всеволодович перебрал в уме не менее дюжины самых уничтожающих ярлыков, но всю степень ничтожности Стёпки Выхухолева затруднился выразить. Так расклеиться под первым же провокационным нажимом распоясавшегося хулигана-следователя… Тьфу! Вот жёнушка – та покрепче, хотя и она не устояла, выболтала всё, что от неё потребовал этот наглец Наконечный, будь он неладен. Ну, что там у нас дальше?..
«Я, Выхухолева Александра Евсеевна, неоднократно в разные годы, по прямому шантажистскому требованию некоего Мордаря Григория Михайловича, в ряде случаев передаваемому через своего племянника, приходящегося мне в настоящее время юридическим мужем, совершала клеветнические действия, а именно давала заведомо ложные показания против любимого мною человека – гражданина Десяткина Корифея Еремеевича, обвиняя его в тяжких преступлениях, которых он не совершал.
Так, десять лет назад, в 1971 году по моей, в числе прочих обстоятельств, вине, то есть в какой-то степени в результате и моих ложных показаний, было сфабриковано обвинение против него с дальнейшим осуждением на десять лет за умышленное убийство, совершённое другими людьми.
По возвращении Десяткина после полного отбывания этого срока в июле текущего, 1981 года я таким же образом оклеветала его в другом тяжком преступлении – в изнасиловании с угрозой убийством, якобы совершённом по отношении ко мне…
… Суть шантажа со стороны Мордаря Г.М. заключалась в следующем. Зная о моей страстной, с детства, любви к Корифею Десяткину и, вследствие этого, будучи в полной уверенности, что ради него я готова пойти на всё, мне усиленно внушали, что ему грозит безусловная гибель, и спасти его могу будто бы только я, если буду беспрекословно выполнять указания Мордаря. Из страха за любимого я слепо, не раздумывая, подписывала любые подсовываемые мне для этого документы.
Был ли обоснованным тот мой страх? Тогда мне казалось, что – да, так как раньше я где-то слышала о нравах, царящих в местах лишения свободы. Рассказывали, что лишить там человека жизни – сущий пустяк, обыденное, и в большинстве случаев безнаказанное дело. А безнаказанное потому, что в том же большинстве случаев – нераскрываемое, поскольку совершается чаще всего с ведома и попустительства, а то и по прямому заказу той или иной властной структуры…
А я так любила и люблю своего несчастного, невезучего Корифея…
А этот Мордарь Г.М., дядя Степана, мужа моего – такой какой-то бесчувственный, жестокий и безжалостный, как мне всегда казалось. Хотя, внешне очень даже ничего, интеллигентный и даже приветливый мужчина…
… Не буду скрывать, я ненавидела Мордаря с детства, и ненависть эта особенно усугубилась с того момента, когда он однажды попытался овладеть мною без моей взаимности, то есть, попросту, взять меня нахрапом, силой. И почти добился своего… земляк тоже… Да Бог каким-то образом спас меня в самый опасный момент, когда не в силах уже была сопротивляться. Неожиданно лишён был негодяй на какое-то время его мужской способности… Короче говоря, не смог он… осуществить свой мерзкий замысел.
… Он, Мордарь, таким же шантажистским образом и замуж меня заставил пойти за Стёпку постылого, то есть за его родного племянника Степана Ивановича Выхухолева, убедив меня, что только этим спасу я Десяткина от верной гибели…
… Единственной отрадой во всей этой цепи событий считаю то, что дочурка моя единственная, моя любимая, рождена не от навязанного мне ненавистного псевдомужа, а от истинно любимого мужчины Корифея Десяткина. Ведь, несмотря ни на что, ни на какие козни дяди и племянника, всё-таки успели мы с ним тогда, в семьдесят первом…
… Конкретно по факту происшествия, послужившего поводом для возбуждения настоящего уголовного дела по обвинению Десяткина К.Е. в изнасиловании с угрозой убийством, могу пояснить следующее.
Никакого изнасилования не было. А была одна из немногих долгожданных после несправедливой десятилетней разлуки встреч двух любящих друг друга сердец. Встреч на лоне прекрасной междуреченской природы под открытым небом, именно в том самом месте, где десяток лет назад была зачата наша дочка…
… Все те годы, что Корифей Десяткин отбывал в местах лишения свободы, Степан Выхухолев, мой формальный, фактически абсолютно не воспринимаемый за мужчину супруг вымещал на мне как только мог, злобу от бессилия завладеть моим сердцем… Заручившись покровительством своего дяди, якобы готового в любой момент дать страшную команду в отношении Корифея на «зону», где тот отбывает свой срок, он беспрерывно издевался надо мной в полную меру своей примитивной фантазии. Издевательства эти не всегда носили физический характер, но заканчивались одним и тем же: обязательно при свете, заставляя меня смотреть, он самоудовлетворялся самым похабным способом, то есть, выражаясь научным языком, мастурбировал… У него всегда был страх оконфузиться в естественном половом акте… тем более, понимая степень моего презрения.
Из-за такой мерзости в своей спальне любая нормальная женщина давно плюнула бы, и ушла, неважно, к другому мужчине, или в никуда. А я и этого не могла сделать, ведь Корифею в таком случае не гарантировалась жизнь.
Я не могла уйти, но не могла и выполнять супружеские обязанности в постели. Не могла, и не хотела – тошнило меня от Стёпки… Но, будучи существом, каким уж мать меня родила, повышенного женского, чувственного темперамента, совсем без мужчины не могла существовать чисто физически. И, именно на чисто физическом уровне довольно часто находила себе кратковременных партнёров на стороне. Врать в моей семье, я имею в виду ту семью, в которой выросла, воспитываемая отцом и матерью, всегда считалось постыдным, унизительным. Поэтому я изменяла мужу практически открыто, не скрываясь и не таясь, не отказывая ни одному понравившемуся мне приличному, сильному мужчине. Надеялась, что Корифей, когда освободится и вернётся домой, всё поймёт и простит… А жизнь, вот она как поворачивается…»
Стюднев почесал в зазудившем паху. Хм-м… норовистая бабёнка… везёт же некоторым мужикам… и в первую очередь, как ни парадоксально – далеко не лучшим представителям советского общества. Гляди ж ты, не кому-то достойному отдала душу, а самому беспутному из беспутных, преступнику, и так далее…
А вот и его показания по тому же поводу. Интересно, интересно. Хоть и читано уже, перечитано, а всё равно тянет как магнит…
«… Будучи осужденным на десять лет лишения свободы по ложному обвинению в убийстве, я все годы отбывания наказания мечтал, что после возвращения начну новую жизнь со своей любимой женщиной – Александрой Евсеевной, по недоброму стечению обстоятельств носящую ныне фамилию Выхухолева…
… Обжаловать приговор я не пытался ввиду того, что дело сфабриковано, на мой взгляд, настолько добротно, что очень маловероятно доказать обратное. Да я и сам виноват: не пей, если не умеешь…
… Отбыв полный срок, будучи апатично настроенным по отношению к этому несправедливому внешнему миру, я не торопился трудоустраиваться, не стремился к активному участию в общественной жизни. Но страстно жаждал воссоединения с предметом моего обожания. Я знал, что и она так же, а может, и более сильно, любит меня и стремится ко мне. Но… формально и фактически она замужем, у ней в той её семье – дочь. Опять же с формальным, юридическим отцом. А это – серьёзно. То, что на самом деле, по крови, дочь – моя, для закона пустой звук. Я не знал, как быстрее развязать этот узел. Шурка, видимо, тоже металась беспомощно. Пока судебная тяжба по разводу решится… Да и решаться будет наверняка трудно – уж дядя Степана постарается включить все рычаги своего влияния в судебной системе. Но, какая бы юридическая волокита ни предстояла в решении нашей судьбы, физическую жизнь друг без друга мы себе уже не представляли, и не могли находиться один без другого ни дня. Встречелись, во избежание ненужных свидетелей, в отдалённых укромных уголках на природе, благо, лето в разгаре, июль, как говорится – самая его макушка… и погода – благодать, на редкость тёплая, а то и жаркая. Ночи – тёмные и тихие: люби – не хочу!..
… Та невероятно романтичная ночь с пятницы на субботу, наутро после которой меня схватили, то есть задержали работники милиции, была особенно страстной. Мы исступлённо любили друг друга, по образному выражению – «как в последний раз»… Это был пик наслаждения, безумие какое-то… Удивительно ласковая природа, хоть и почти невидимая глазу, но так ощутимая всеми частицами души и тела в эту необычайно, сказочно тихую, тёплую и сладкую как грудное молоко матери, не движимую ни единым дуновеньем ветерка темень… такие же тёплые и ласково-нежные капельки ничем не мешавшего нам лёгкого летнего дождичка… наоборот даже, каким-то образом приобостряющего приятные ощущения, острота которых, впрочем, и так была неимоверная… И только одно сверхжелание у обоих: ещё, ещё, ещё!
Может быть, именно эта, вряд ли возможная в обыденной жизни такая острота ощущений и позволила моей возлюбленной услышать, или иным каким-то образом учуять еле заметный, но явно посторонний в окружавшей нас идиллии звук – то ли шорох, то ли треск сломанного сучка. В самый разгар ласк Александра неожиданно насторожилась. В полубессознательном от пребывания в глубочайшем «долгоиграющем» экстазе состоянии пробормотала что-то про неожиданно возникшее предчувствие «нехорошего»… А, надо признаться, выпили мы с ней этим вечером крепко. И даже сквозь хмель, и всё остальное, это предчувствие её достало… Не дай Бог, – почти беззвучно, озабоченно прошептала она, – с дочкой чего… Во всяком случае, как ей показалось, – сигнал этот связан с домом.
… Я, тут же усилием воли стряхув с себя интимную расслабленность, незамедлительно проводил Александру до края деревни, – дальше она попросила меня не идти, – и окольными путями отправился к себе домой. Ну, не совсем к себе, а к родственникам своим тут одним, поскольку своим собственным домом по известным причинам обзавестись, несмотря на зрелый уже возраст, так и не успел, а мать моя родная в доме, где я вырос, давно живёт своей личной жизнью с очередным мужем, и не мешать их эгоистичному счастью я решил с самого начала, как только возвратился с «зоны»… тем более, что и она немного тронулась умом из-за переживаний за меня, и возлюбленный её оказался немного «с приветом»… в общем, своя у них жизнь, и никто им кроме друг друга, в том числе и я, блудный сын, не нужен…
А утром ко мне нагрянул наряд милиции и объявил, что я задержан как лицо, совершившее минувшей ночью тяжкое преступление. Поскольку я был убеждён в полной неправомерности этого задержания, то почти сразу же, по дороге в райотдел, сбежал из-под стражи. Но примерно через сутки, поразмыслив, сдался обратно, ибо, будучи уже опытным или, как говорят, «прожжённым» в этой сфере жизни человеком, понимал, что беготня в моём положении неоднократно судимого, а значит заведомого правонарушителя – себе же дороже…»
Логичнее всего, по первоначальному пониманию Александра Всеволодовича, было сразу же по изъятии из дела уничтожить эти, никак не способствующие правосудию, протоколы допросов. Порвать в мелкие клочки, сжечь жарким пламенем, и пепел развеять в разные стороны! И – дело с концом. Но… что-то такое, эдакое-разэдакое, мешало ему принять это логичное решение. Какое-то болезненное любопытство, вроде мелкой страстишки тайного подглядывания в щёлку или замочную скважину за чужой интимной жизнью… Тем более, что здесь фигурируют, кроме проходящих по делу прелюбодеев, ещё и знакомые тебе лица немалого ранга, тесно связанные с тобою по службе, и от которых пока что в немалой степени зависит твоё благополучие… Надо же! Сам Григорий Михайлович облажался так, что ай-яй-яй! Н-да-а… хоро-о-ш Гриша! Со скольки сразу сторон засветился, страх ты наш лютый, перед которым трепетали…
А посему, в связи с так удачно подвернувшимся шансом… не припрятать ли до поры подальше, в безопасное место эти весьма и весьма содержательные листочки? Лишний козырь в рукаве ещё ни одному умному, практичному игроку не помешал. Ну, а коль не пригодится, так и чёрт с ним – выкинуть никогда не поздно.
Ну, ладно, поехали дальше. Что там у нас ещё интересненького? Да, вот, приобщённая к делу личная переписка фигурантов. Конечно, это уже не протоколы, но тоже ненужная правосудию информация, совершенно справедливо изъятая из этого злополучного дела. Ох-х… так вот читал бы и читал не отрываясь, лениво снимая в часы досуга с книжной полки, кабы была б это безобидная беллетристика, сочинённая каким-нибудь щелкопёром-писателишкой, а не фактура конкретного осточертевшего, вызывающего уже нервную сыпь по телу и тик на лице уголовного дела. Ну-ка, что тут сегодня сверху?..
