Юрий Темирбулат-Самойлов
Червонец
– Значит… без меня меня женили… приходите свататься – мы не будем прятаться!..
– А вы, Владислав Игоревич, против такой постановки вопроса? Мне кажется, с вами хотят замириться, причём все сразу. Это же здорово!
– Здорово… Ну, тогда тем более нужно форсировать расследование.
– Так если вам сейчас пока не до меня, сбегаю-ка я в киношку, а вечерочком можно, приду в ваш кабинет? А, Владиславчик Игоревич? И поработаем… Угу?
– Да-да… угу…
X
Вылазки в некоторые выходные, а иногда и отпускные дни в тайгу на охоту для Александра Всеволодовича Стюднева и Бориса Борисовича Степчука не были средством лишь тривиальной добычи дичи, шкур, рогов и прочих трофеев, а всё-таки в большей мере, как и для множества других нерядовых персон в Советском Союзе – способом отдохновения от забот служебных и домашних, мирской суеты и вечных интриг, без коих иные слои общества не обходились, пожалуй, никогда.
Александр Всеволодович даже и стрелять-то не умел, таская с собой дорогое, подаренное ему в складчину коллегами по работе к пятидесятилетнему юбилею ружьё – двустволку-вертикалку с оптическим прицелом, лишь для проформы – какой же, дескать, охотник, да без собственного оружия? Тем более, что особой нужды в стрельбе как таковой у подобных «охотников» и нет: обычно ещё до их прибытия, как правило, вертолётами или, в зависимости от ситуации, геологическими либо армейскими вездеходами на облюбованное и заранее тщательно подготовленное место действия, достаточного ассортимента дичь, стараниями услужливых егерей, была в изобилии готова к жарке, варке, парке – как прикажете, граждане начальники!
Правда, было бы несправедливым не отметить, что даже среди самых высоких советско-партийных и прочих чинов всегда существовала когорта почти что истинных охотников. Почему почти? Так ведь, пусть и собственноручный, но всё равно декоративный убой ими зверя и птицы происходил не в первозданно-девственных диких лесах, горах или степях, где редко ступает нога человека (каковыми уголками наша страна может похвастаться, к счастью, пока ещё и сегодня), а в окультуренных «рафинированных» заповедниках, в специально прикармливаемых местах, где приговорённого к закланию зверюгу чуть не верёвками тащили под мушку важной персоны. Но, опять же – нажимала на спусковой крючок персона, претендуя на эпитет «истинный», всё-таки сама!
И тем не менее… даже в той развращённой псевдоохотничьей среде водились люди, которых без всяких натяжек и оговорок можно назвать просто охотниками. Малейшее сомнение в их «настоящности» оскорбило бы любого из этих редких людей смертельно. И охотились они вне вышеупомянутых «барских охот» именно по-настоящему, именно в реально-естественной природной среде, а самое главное, честно – в меру и строго в предписанный законом сезон.
Относился к таким «настоящим», в отличие от своего начальника по службе Стюднева, и Борис Борисович Степчук, который за чистопородного щенка сибирской лайки, съездив специально для этого прошлогодним отпуском за тридевять земель, аж в восточносибирское Приполярье, не раздумывая и не торгуясь, отдал новенький автомобиль «Жигули» последней модели. Стены квартиры Бориса Борисовича были сплошь увешаны собственноручно им самим добытыми трофеями – рогами всех мыслимых разрешённых, конечно же, к отстрелу на территории страны рогатых, звериными шкурами, птичьими чучелами. А на полу в спальне, заняв всё свободное от кровати и иной мебели место, распласталась огромная, неповторимой красоты шкурища уссурийского тигра с головой, клыками и когтями. Это единственный, в общем-то, экспонат, о подробностях добычи которого Борис Борисович предпочитал не распространяться, по возможности стараясь совсем не допускать гостей в эту «интимную супружескую зону» квартиры. Кто знает, «стукнет» какой-нибудь завистник или просто «сознательный» кляузник куда следует о случайно увиденной им шкуре входящего в Красную книгу СССР представителя фауны, убиенного слугой закона… и всё: до-о-лго потом поохотиться не придётся.
– Так, что там у нас по Наконечному, уважаемый Борис Борисыч? – слегка подвыпивший и отменно покушавший поджаренной егерями на вертеле дичинки, и.о. прокурора области нисколько не сомневался в образцовом выполнении «Штирлицем» сверхсекретного спецпоручения – смастерить идеальное компромат-досье на курьёзного младшего по чину и должности коллегу. Потому и пребывал в отличнейшем расположении духа, глядя на «Штирлица» почти влюблённо. – Рассказывай не спеша, поподробнее, я готов слушать хорошее повествование хоть всю ночь.
– Хорошо, Александр Всеволодович, докладываю. Но вопросы вы всё же, по ходу моего изложения, пожалуйста, задавайте. Так будет легче усвоить информацию, которой, обещаю, получите сейчас в избытке.
– Что ж, возникнут вопросы, почему бы и не задать…
– Значит, родился наш оппонент…
– Стоп, стоп! Какой же он нам оппонент, мать его ети? Он самый что ни на есть равноправный наш коллега по совместной защите социалистической законности в стране. Эй, Кеша! – Стюднев взмахом руки позвал проходившего мимо егеря – одного из устроителей нынешней охоты. – Сделай-ка нам прямо сюда на пенёк, пожалуйста, ещё немного медовушечки, мяска там, черемши… И хлебушка твоей собственной выпечки. Да водочки бутылёк-другой захвати, и вон, в ручеёчек, положи, пусть стынет. Пока не особо охота её, родную, и медовушкиных градусов достаточно… да, а вдруг приспичит. Сами и вынем, чтоб тебя лишку не дёргать. Ох, аппетит что-то начал разыгрываться – ем, ем, а всё хочется и хочется. Красота! Да-а, природой богатой Бог землицу нашу советскую не обделил. Да мясца, Кешенька, побольше захвати, да на косточке! И бульончику в меру горяченького… желудок ласки просит. А воздух-то, воздух какой! Прям, молоко парное в лёгкие струится…
– В общем, родился наш равноправный коллега по защите социалистической законности в стране Наконечный Владислав Игоревич…
– Ну, ты, Бориска, и я-а-зва!.. – отпив медовой хмельной настойки и со смаком закусив куском ароматно продымленного, похожего на оленье мяса с пучком свеженарванной лесной черемши вдогонку, опять перебил Степчука Александр Всеволодович. – Не лишён, хоть и хитро маскируемой под юмор, но откровенно недружелюбной жёлчности. Да будь ты проще, и люди к тебе потянутся! Ну, продолжай, только ещё раз прошу, покороче. Ик!..
– Вы же просили, наоборот, поподробнее…
– Да? Ай… давай, как знаешь!
– Родился в простой трудовой семье, – поправив очки, продолжил Степчук. – Отец его ещё до рождения сына подвергся преследованию по сталинской линии.
– Простой человек – и за политику? Оригина-ально! – снова и снова жадно, но со вкусом прикладываясь к стакану с медовухой, Стюднев веселел на глазах.
– Ничего оригинального, довольно широко распространённый в нелёгкие послевоенные годы случай – воровство со скудно уродившего поля охапки необмолоченной пшеницы. Бывало, за такое расстреливали на месте даже детей.
– Не детей, а совсем, можно сказать, взрослых правонарушителей с двенадцатилетнего, если не ошибаюсь, возраста. Время такое было, Боря…
– Но далеко не малолетнего отца Наконечного даже если, возможно, и хотели шлёпнуть, да видимо по разгильдяйству не успели – сбежал, не дожидаясь, пока люди в форме решат, прибить его тут же, или отдать под суд. Так и бегает где-то до сих пор как заяц, травимый хреновыми ловцами. Если жив, конечно. И наверняка по-шпионски, возможно даже за границей, в другой стране и под другой фамилией. На след его наши доблестные органы напасть пока, увы, не сумели. Вот, так… ни с законом не в ладах, ни с семьёй не в общении. Да и нужны ли ему теперь эта бывшая семья, а вместе с ней и всё отечество наше свободное?
– Неплохо излагаешь, Борис, хоть и подпускаешь, подлец, между делом желчи, ехидничаешь с начальством, передразниваешь, излишне иронизируешь не только над собратьями по защите закона, а даже и над святая святых – отечеством нашим… Но, в целом годится. Только вот жаль, не пьёшь… Ещё лучше полилась бы твоя интересная, и в целом правильная речь.
– Нет, почему же. Хоть и верно, в общем-то, обычно не пью, но сегодня медовушечки с вами отведаю с удовольствием. Однако, если не возражаете, всё-таки попозже. Делу, знаете ли, время… – по змеиному безвыразительно, чуть шевельнув бескровными губами, улыбнулся «Штирлиц».
– А потехе час… так, что ли? А как же наипрактичнейшая установка
«приятное с полезным»?
– Так именно по ней мы с вами сейчас и работаем, – пожал плечами Степчук.
– Ох, хитрец, на каждый чих начальства готово у тебя «будьте здоровы»! Ну, давай, продолжай, только не пересказывай, пожалуйста, всего того, что он в анкетах да в автобиографиях для разных отделов кадров, в том числе и нашего, уже сто раз излагал.
– Но, Александр Всеволодович, есть здесь именно в биографии интересные места, позволяющие лучше понять мотивы некоторых его поступков.
– Да он что, великий исторический деятель, мировой гений, изучать жизнь которого мы должны по дням с самого рождения? И понимать… понимаешь ли, а, Борис Борисыч?
– Понять – значит предотвратить. Так, кажется, одна из главных наших прокурорских задач обозначается? Предотвращать нежелательные последствия неправильных поступков граждан, и по возможности малой кровью.
– А совсем без крови нельзя? – передёрнув, как в ознобе, плечами поморщился Стюднев.
– Это я образно. Продолжаю. Возможно, несправедливые гонения на отца и дали Наконечному толчок для развития обострённого чувства протеста.
– Не путай понятия, Борис. Если закон такой согласно требованиям времени существовал, и органы подвергли человека преследованию строго в рамках этого закона, то о какой несправедливости может идти речь?
– Ну, тогда обозначим так: конфликт отца с законом обозлил сына, восстановив его против органов власти.
– Вот, теперь ближе к истине. А если ещё перед «обозлил» добавим слово «патологически», то совсем всё в порядке… Продолжай в той же тональности, – благосклонно кивнул и.о. прокурора области, теперь будучи более-менее насытившимся, попивающий ароматную «медовую» и закусывающий уже не столь жадно, как до этого, а задумчиво-медленно, мелкими глотками и порциями. – Да, а в каком, говоришь, году его вредитель-отец умыкнул с
с колхозного поля часть народного урожая?
– В сорок седьмом. Голод в деревне свирепствовал тогда, как известно, лютый, люди пухли, ботву картофельную ели… дети-рахиты… Вот, он и накормил свежими пшеничными лепёшками микроскопических размеров сначала свою только-только забеременевшую жену, а затем, кого сумел, соседских детишек. Кто-то «стукнул» в органы…
– Да Наконечного тогда ещё и на свете-то не было! Им же, зародышем антисоветским, его мать только-только, как ты говоришь, отяжелела… Откуда он обо всём этом узнал? Мать, сучка, наверняка же давала органам подписку о неразглашении обстоятельств дела мужа.
– Ну, если мы с вами теперь знаем…
– Дальше! И пожалуйста без жаргонных этих словечек. «Стукнул»… Может, всё-таки «сообщил»?..
– Хорошо, Александр Всеволодович, постараюсь. Итак, рос Наконечный как беспризорник, воспитывала его, конечно, улица.
– Почему «конечно»? А мать-то где была?
– Надрывающаяся на почти круглосуточной низкооплачиваемой работе мать, чтобы как-то облегчить собственную жизнь и получить возможность уделять побольше внимания и сил домашнему воспитанию сына, время от времени делала попытки создать полноценную семью, сходилась с редкими в те времена холостяками «из народа», да всё как-то неудачно. Хоть и красивая была, но в этом плане откровенно невезучая. Самцам же, власть и материальные ресурсы предержащим, от которых ей если и перепадала изредка порция внимания и даже какая-то помощь, взамен от пригожей лицом и аппетитной телом молодой женщины требовалось исключительно лишь, сами понимаете, что…
– Шлюха, значит, была?
– Я сказал невезучая.
– Дальше!
– Выросши среди уличной шпаны, Наконечный, тем не менее, прямым
образом и подобием этой шпаны не стал. Напротив, в школе учился неплохо, в кругу сверстников выделялся аналитическим складом ума, повышенным чутьём и тягой к справедливости. Благодаря способности к логическому мышлению и недетской рассудительности умудрялся гасить конфликты даже в старших возрастных группах, и пользовался у них авторитетом. Шпана и выдвинула идею поступать ему в юридический, то есть попросту уважительно «делегировала в прокуроры», чтобы было кому из «плоть от плоти народа» не только принципиально и бескомпромиссно, но и профессионально, квалифицированно «стоять в инстанциях за правду-матку». Причём, стоит повториться и заострить на этом внимание, «стоять за правду» не с хитроумно-компромиссным адвокатским подходом, а именно с грозным надзорно-прокурорским…
– То есть, грязная шантрапа возжелала иметь собственного законника, и строго в нашей прокурорской ипостаси? Губа не дура!
– Что-то вроде этого. Но он провалил первый же вступительный экзамен из-за недостаточных знаний, полученных в слабо укомплектованной квалифицированными учителями захолустной школе. Поступить сумел только после службы в армии, уже подготовившись основательно.
– Таким образом, обманутый институт наивно принял в свои аудитории уже готового скрытого антисоветчика? Заметь, Борис, тот самый краснознамённый вуз, который и нам с тобой дал путёвку в жизнь! Бывает же такое! Вот прохво-ост…
– Почему же «скрытого»? Наконечный и не делал никакого секрета из того, что «делегирован» в юристы ну, не прямо, а в виде всего лишь пожелания, самым настоящим хулиганьём. И своим однокашникам-студентам охотно об этом рассказывал. Среди тех нашёлся стукач, донёс в деканат.
– Опять! – снова поморщился Стюднев. – Ну, что за терминология, Борис. «Стукач», «донёс»… Добропорядочные студенты всего лишь открыли руководству факультета глаза на некоторые недочёты в работе приёмной комиссии вуза. Давай дальше!
– В деканате, хотя и всячески поощряли подобную «добропорядочность»
студентов, всерьёз этого «открытия глаз» как бы и не восприняли, отреагировав на него довольно прохладно. Но при первом же удобном случае из института Наконечного отчислили.
– Что конкретно за случай? Только, короче…
– Набил морду…
– Борис!..
– Совершил прямо на занятиях рукоприкладство по отношению к одному из преподавателей.
– За что?
– Якобы тот переспал с красивой, но безнадёжно тупой студенткой из группы Наконечного, и за слабый до неприличия ответ на экзамене в сессию поставил ей пятёрку. А возмущённому, да во всеуслышанье, такой необъективностью Наконечному, которому больше всех надо, что ли… тут же вкатил «неуд», то есть, даже не слушая ответ, отшвырнул его зачётную книжку от себя. Ну, тот взбесился и… вспомнил, видимо, отроческие уроки шпаны, заславшей его в институт учиться «бескомпромиссно стоять за правду-матку», постоял за эту своеобразно понимаемую им правду, как разумел.
– Да это ж прямая уголовщина! Злостное хулиганство! Двести шестая, часть вторая. Почему не посадили?
– Сто двенадцатая – причинение лёгкого телесного повреждения или нанесение побоев. Мелкое дело частного обвинения. Никакого тут злостного хулиганства не выявилось по той простой причине, что никто из студентов-очевидцев «не заметил» публичного неуважения к обществу со стороны Наконечного и не подтвердил факта избиения им преподавателя. Молчали как партизаны, хотя физиономия потерпевшего и была заметно попорчена.
– Лицо, Борис. Лицо, а не физиономия у преподавателя советского вуза, и не просто вуза, а юридического…
– Хорошо. Значит, хотя на лице того преподавателя и имелись повреждения – следы побоев, нанесённых Наконечным, доказать, однако, факт злостного хулиганства не удалось.
– Но преступник остаётся преступником, даже если он по каким-то причинам и не изобличён. Ладно, не доказали, так ведь в свою очередь и Наконечный не стоял со свечкой… Какое он имел право подозревать?
– Да девица эта глупая наутро же после бурной ночи растрезвонила среди подруг по общежитию все подробности тайного рандеву с «преподом». А те, как водится, тут же – дальше на весь институт…
– И всё же, поделом изгнанный из вуза Наконечный как-то ведь его потом окончил?.. Иначе, каким образом он попал бы на работу в прокуратуру?
– Восстановился через год. Законным путём.
– Ну, и прохиндей! В общем, картина ясная.
– Не совсем, Александр Всеволодович. Это ведь был всего-навсего пролог, так сказать, моего повествования. Главная сказочка – нюансы службы объекта в наших рядах с первого дня по сегодняшний – впереди.
–
Наконец-то! Только, умоляю, суть, суть, и ещё раз суть. Всё нам известное опускаем сразу, неча время терять. И давай-ка, всё же, выпьем, Борь? Водочки. А то рехнусь я с этим Наконечным сегодня.
–
Не возражаю, Александр Всеволодович, – ощерился всё той же безвыразительно-змеиной улыбкой «Штирлиц». – Небольшой перерывчик и впрямь необходим. А то действительно…
– Кеша-а, маралятинки, и ещё чего-нибудь! – крикнул Стюднев в сгущающиеся сумерки и, заметив, как переменился в лице собеседник, поспешил успокоить:
– Не волнуйся, беременных самок здесь не едят. Пусть твоя истинно охотничья душенька апологета правильно-сезонного подхода к живой природе не страдает. Молодого упитанного самца завалили, да и то вынужденно. Хромой был, в одиночку шалался, всё равно волки задрали бы его, беднягу. Да не смотри ты на меня так! Вот, и Кеша подтвердит, если надо…
Егерь, подавая выпивку и закуску, молча, с достоинством качнул головой.
Борис Борисович пригубил, а и.о. прокурора области глотнул водки основательно. Закусили не спеша, с расстановкой.
– Ну, давай, гони основную часть твоей повести о незадачливом враге советской власти.
– Да какой он враг… дурак просто, в наследство от матери страдающий инфантильностью.
– Инфантилизм его я уже давно заметил, и высказывал ему об этом моё участливое, можно сказать отеческое мнение. А мать-то что? Ну, попользовали её мужики в своё время по её же наивности. Могла бы сначала дело требовать, а только потом давать, что взамен просят.
– Вот, за это у него к мужчинам-начальникам ещё одна порция неприязни. Но это уже моё личное мнение.
– Ты, Борис, безусловно, прав. Но только не как человек с личным мнением, а – как должностное лицо. Это тебе кажется, что оно сугубо твоё, мнение о Наконечном и прочих, а на самом деле всё объективно и логично увязывается в единую цепочку, которая скуёт по рукам и ногам всех, кто вздумает помешать нам… вершить, и-ик!.. правосудие. Дай попить, что-то на икоту потянуло… Ик! Тьфу! Ик! Ты давай, давай, говори, не обращай на меня внимания! Ик! А-а-пчхи! Спичку в нос! А-а-пчхи! Ик!..
– Ну, ту первую эпопею с сестрой и женой райкомовского секретаря вы помните. И чем всё кончилось. А вот другой случай, уже в том районе, куда вы его по причине означенной эпопеи отправили для прохождения дальнейшей, как говорится, службы, посложнее будет. Когда произошло самое ужасное, я, к сожалению, в нынешней должности ещё не работал, только-только оформлял свой перевод из Москвы сюда, а вы, наоборот, уезжали в Москву перед защитой диссертации позаниматься в ленинской библиотеке26. И по объективным причинам мы оба не могли вовремя и с присущей нам принципиальностью вмешаться в ту ситуацию. Наконечный просто-напросто, без особых разбирательств, был переведён в очередной район, ещё дальше от центра, в междуреченскую тмутаракань, и всё как-то поутихло само собой. Но тот случай, как мне кажется, и развязал ему руки. Вот здесь, – «Штирлиц» нежно погладил свою зловеще-знаменитую в среде прокурорских работников области, сегодня ещё более пухлую, чем обычно папку, – имеются такие свидетельства…
– Давай, Борис, ещё выпьем!
– Давайте, – вздохнул тот.
– Дальше! – Стюднев, выпив и продолжая жевать, в какой-то момент, в опасении неожиданно уснуть под тяжестью очень уж ощутимого алкогольно-пищевого перегруза, заторопился выслушать сегодня как можно больше, чтобы к завтрему осталось поменьше не воспринятой информации и хватило времени на анализ. Ведь в понедельник уже нужно будет принимать конкретные решения.
– С прокурором по новому месту работы Наконечный оказался в старинных земляках – оба когда-то жили в одних краях, имели немало общих знакомых. Ну, и проникся Антип Никифорович к молодому подчинённому, несмотря на неблаговидную причину его перевода в этот район, каким-то неприсущим ему легковесным доверием буквально сразу, не успев познакомиться. А ведь опытнейший был кадр, людей обычно насквозь видел…
– Да-а, Антипушка, царствие ему небесное, кадр был, действительно, что надо!
– Вот именно, царствие небесное… Такой здоровенный мужичище, а и до пенсии-то не дожил. Вас это не настораживает?
– Бо-о-рь, кажется, издержки профессии начинают сказываться даже на такой по-дзержински27 холодной голове, как твоя. Уж не бредишь ли ты? Тогда выпей-ка, да ложись спать.
– Со мной, Александр Всеволодович, всё в порядке.
– А ежели в порядке, тогда, тем не менее, всё равно выпей и послушай, что я
тебе скажу. Лучшие наши криминалисты выезжали на место обнаружения трупа Антипа Никифоровича. Совершенно естественная смерть.
– Диагноз, наверное, помните?
– Конечно! Инсульт самый обыкновенный, и в самом обыкновенном, затрапезном и безобидном месте приключился – в бане. Как раз такие богатыри, как он, и мрут скоропостижно. Хилые побаливают себе потихонькувсю жизнь, чихают, дохают, пьют таблетки горстями, шляются в рабочее время по врачам и живут чуть не до ста лет. А здоровяк – оп, и откинулся при первой же пустяшной хвори… Ну, не ищи ты чёрную кошку в тёмной комнате! Хотя… что, говоришь, нарыл такого новенького?
– Вы когда-нибудь выезжали по службе в район Антипа Никифоровича?
– Конечно, и не раз. Какая природа! Швейцария плакала. А какое гостеприимство!
– Вот именно, гостеприимство…
– Ты на что, Борька, намекаешь?
– Констатирую, Александр Всеволодович.
– Ну-ну, констатируй, да только по делу.
– А если по делу, то позволю себе довести до вашего сведения некоторые подробности того конфликта, в результате которого Наконечного попросили покинуть и этот район.
– Да мне «шеф» наш Сергей Мартемьянович так, вкратце, всю эту историю излагал. Правда, с чужих слов – из доклада твоего предшественника. Сергей Мартемьянович ведь в момент того халатного, мягко говоря, разбирательства тоже отсутствовал, был в очередной отлёжке с сердцем.
– Я имею в виду подробности, ставшие мне известными буквально на днях, уже после получения вашего задания, о выполнении которого сейчас докладываю.
– И что за подробности?
– Вам, Александр Всеволодович, простите, кто в ваши визиты в тот район в бытность Антипа Никифоровича шашлычок жарил? Ну, хотя бы в первый,
ознакомительный…
– А не далеко ли ты, братец, заходишь? – перестал жевать и.о. областного.
– Всего лишь добросовестно исполняю ваши же указания… – пожал плечами «Штирлиц». – Так, кто кулинарил-то, неужели не помните?
– Ну… этот, как его… грузин… имени уже и правда не припомню. Вахтанг, кажется… – нехотя выдавливал из себя Стюднев.
– Здоровый такой?
– Ну да, не маленький. Особь покрупнее даже самого покойного Антипушки. И с ним ещё двое таких же… А что? Люди как люди, хоть и амбалы страшенные.
– Вкусно было?
– Ну и борзой ты, Бориска…
– В рамках вашего задания.
– Если честно, то подобной вкуснятины я до этого мало пробовал. Представляешь, костёришка самый обыкновенный, без всяких там мангалов, прогорел до угольев, а вокруг него шалашиком натыканы в землю прутья, срезанные с ближайшего дерева. На прутки эти нанизан порубленный на куски, только сегодня заколотый свинёнок домашней выкормки. Мягкий, сочный! М-м-м!.. А какие прочие закуски под вино и водочку! А какое место было выбрано красивое для этого дружеского ужина! Две речки сливаются в одну, а вода каждой из них разного цвета: у первой голубоватая, у второй – лазоревая. И долго потом двуцветная лента реки, с постепенно размывающейся границей цветов прямо посерёдке, течёт спокойно и плавно, умиротворяюще для глаз и души. А ты с высокого крутого бережка, чуть не плача от восторга, любуешься этим чудом природы, прелесть которого довершает стеной стоящий по противоположному берегу красно-жёлто-зелёный осенний лес, над самыми верхушками деревьев которого зависло багряное предзакатное солнце. Мамочки родные-е!
– Да вы поэт, Александр Всеволодович…
– Как же тут не станешь поэтом, Боря-а… Ведь человек – дитя природы, и
только на природе отмякает по-настоящему сердце, так устающее на нашем нелёгком поприще.
– Вот именно…
– Что именно, опять подковырку какую ввернуть собрался?
– Ну, что вы, Александр Всеволодович! Я всего лишь об умиротворённости… А вам не показалось всё это щедрое хлебосольство тщательно отработанным ритуалом, срежиссированным специально для высоких гостей, разных приезжающих «сверху» проверяющих, и так далее?
– Ты что, Борис, отвергаешь старинные законы гостеприимства?.. Ладно, прощаю, спишем твою маниакальную сверхподозрительность на специфику твоей должности. Давай, ещё выпьем, а? По маленькой…
– А не много ли будет? Разговор наш ещё даже за середину не перевалил. Можем не управиться.
– Нет-нет, я уже взбодрился, не волнуйся. Мне хорошо. А, ведь, и правда в сон начало было клонить. Ну, давай, продолжай доклад, я внимательно слушаю. Кеша! Ещё водочки и мясца! Вот что значит природа животворящая! Никогда не устану удивляться и восхищаться: ешь, ешь, пьёшь, пьёшь, вроде куда уже – а всё равно чувствуешь себя как ядрёный молодой огурчик.
– Вот и я о том же, Александр Всеволодович. Как бы ни казалось каждому угощаемому таким приятным образом, что эта встреча эксклюзивная, организованная спонтанно именно для него, и не похожа ни на какие другие встречи, на самом деле всё это… своеобразный конвейер. Животворящий, конечно, умиротворяющий и прочее, но – конвейер. И, не в обиду нам с вами будь сказано, как раз именно с Наконечным, и как раз там, с теми же действующими лицами, этот номер не прошёл.
– Чего-чего?
– Трюк этот, говорю, с Наконечным не удался.
– Что ты несёшь? Какой ещё трюк? Да он просто шизофреник, твой Наконечный! С манией преследования или величия, если такие мысли себе позволяет, что все к нему с какой-то хитростью коварно подмазываются на каждом шагу… Так что, инфантильность – далеко, наверное, не единственный его недуг. И не самый тяжёлый… А это уже наводит на печальные мысли.
– Александр Всеволодович, разрешите продолжить? А то уже, вон, высыпавшие на небо звёзды бледнеть понемногу начинают, не заметим, как утро нагрянет, а там и – домой собираться. Не хотелось бы оставлять недоделанное на потом…
– Звёзды, говоришь?.. И ничего они пока не бледнеют, вона какие ярчущие! Да как низко висят, хоть бери руками да складывай в корзину! Да-а… красотища неимоверная. Эх, звездочёта бы сюда сейчас хорошего, средневекового, времён какого-нибудь Улугбека28, или ещё более древнего, доисторического, да допросить его с пристрастием, чтобы честно изложил как знаток, о чём это там, в заоблачных далях звёздочки небесные шепчутся, и что предрекают… Ну, ладно, продолжай.
– Наконечного, прибывшего с молодой женой…
– Какой по счёту? Ведь сейчас у него, развратника эдакого, как мне известно, не первая? И даже – не вторая?
– Да-да, третья… но та была первая, со студенческой скамьи. Короче, по прибытии на это новое место работы, которое, ещё раз напоминаю, извините, вы же ему по-дружески, по-отечески и присоветовали, Наконечный был встречен прокурором и этими его подручными…
– Когда ты, дорогой мой Борис Борисыч, – опять не удержался, чтобы не перебить собеседника, Стюднев, – научишься, наконец, подбирать выражения? А ну, прекращай-ка свой моветон хотя бы в отношении таких приличных людей, как Антип Никифорович и его добрые знакомые.
– Хорошо. Встречен был, вряд ли достойный каких-то почестей Наконечный, всё же с подобающим гостеприимством, в данном случае в удачном сочетании русского хлебосольства с грузинскими застольными традициями. Шашлык на свежем воздухе на высоком берегу у слияния рек,
хорошее виноградное вино, чача29 для любителей крепкого спиртного, душевные разговоры, а на известной стадии такого радушного общения – и песни. В ответ на выражение Наконечным и его женой восторга удивительно вкусным шашлыком, поздно вечером грузины, заявив жене Наконечного, что есть на Кавказе обычай дарить уважаемому гостю то, что ему очень понравилось во владениях хозяина, завезли и выгрузили у погреба дома, где молодая семья остановилась на первое время, пока ремонтировалась выделенная ей бывшая квартира предсельсовета, несколько тушек свежезарезанных полутора-двухмесячных поросят, бочоночек вина, бутыль чачи, фрукты, овощи, зелень, приправы, солёности, копчёности. Жена с благодарностью всё это приняла – стратегических продуктов хватит теперь надолго. А то ищи-свищи в незнакомой местности, где чего купить на первое время, ведь прилавки магазинов в такой глухомани вряд ли богаты… Сам же Наконечный, не видевший этого привоза, поскольку в его момент, немного перепивши «на шашлыках» крепко спал, наутро, обнаружив столь щедрые дары малознакомых, ещё непонятно что на самом деле представляющих из себя людей, закатил жене скандал и, попросив у прокурора на часок машину для личных нужд, отвёз презентованные деликатесы обратно грузинам, благо людей этих знали в селе все и показать место их проживания мог любой встречный. Грузины, конечно, обиделись. А вот прокурор, наоборот, отнёсся, – внешне, во всяком случае, – с пониманием к такой принципиальности, и даже демонстративно зауважал нового подчинённого, не пожелавшего как сотрудник важнейшего законо-надзорного органа района принимать бесплатно что бы то ни было от каких угодно людей после первой же с ними встречи. Тем более что, как я уже говорил, Наконечный оказался земляком Антипа Никифоровича, что в немалой степени способствовало возникновению между ними человеческого взаимопонимания, способного перерасти в настоящую мужскую дружбу.
Только вот… для жены Наконечного этот его демарш стал последней каплей, переполнившей чашу её терпения. В этот же день, пока муж был на службе, она тихо собрала свои вещички и укатила восвояси к своим маме с папой. Развод потом, поскольку детей у них к тому моменту народиться не успелось, да и имущественных разногласий не было, без лишнего шума оформили через ЗАГС.
Вернуть жену Наконечный не пытался, так как случай с поросятами явился
лишь кульминацией размолвки, вызревавшей уже давно – она не могла простить «не от мира сего» муженьку пережитых ею треволнений в связи с его идиотским, на её взгляд (как и на наш с вами, кстати, взгляд тоже), противостоянием всем и вся в связи с делами сестры и жены первого секретаря райкома по предыдущему месту работы и жительства.
