Юрий Темирбулат-Самойлов
Червонец
– Ну, вот видишь, Борис, насколько жестокий и эгоистичный человек этот
Наконечный. Даже близкие люди для него ничто. Да и лично я по-дружески, по-человечески, не только как вышестоящий руководитель, но и как старший товарищ, более опытный кроме служебного, ещё и в житейском плане, пытался, и неоднократно, многое ему объяснить, вразумить, предостеречь от необдуманных шагов. Но нет, всё как об стену горох… Ладно с сестрой «первого», хотя и там можно было без всякого риска остановиться на причинении доведённой до крайности женщиной вреда психопату-мужу в пределах необходимой обороны.
– Вреда в виде смерти…
– Пусть смерти, но причинённой полному аморальному ничтожеству, и защищая свою полезную для общества жизнь!
– Муж не нападал на неё, а лишь оскорблял. Хотя не спорю, безобразно…
– И довёл до состояния аффекта!
– Экспертиза состояния аффекта не подтвердила. Убийство произошло в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения. Квалификация преступления была определена следователем правильно.
– Я говорю, можно было… Но, что случилось, то случилось. Бог с ней, осудили. Так, ведь, этому неугомонному Наконечному мало показалось ославить первое лицо района через оступившуюся в какой-то мере перед законом сестру, он ведь полез копаться ещё и в делах его жены. Чтобы добить уважаемого во всей области человека окончательно.
– Мне кажется…
– Когда кажется, – крестятся!
– И, тем не менее, о секретаре райкома Наконечный думал тогда меньше всего, если вообще помнил о нём. Его больше волновала реакция населения на давно получившие широкую огласку проделки главбуха РУСа30, а что этот главбух является женой первого секретаря, ему было, грубо говоря, по барабану.
– Вот, и набарабанил!..
– Александр Всеволодович, вернёмся к эпизоду с Антипом Никифоровичем?
– Так, что там с Антипом?.. Только прошу не рисовать из этого Наконечного своеобразного народного героя, страдальца за правду и справедливость.
– Я всего лишь довожу до вашего сведения то, что мне удалось узнать. А делать выводы и принимать решения – вам.
– Хорошо, доводи.
– Тот райцентр по численности населения оказался значительно меньшим, чем предыдущее место деятельности Наконечного. По сути – деревня. И, естественно, слухи там распространяются гораздо быстрее. Мгновенно разошлась не только по селу, но и по всему району молва о принципиальности нового сотрудника прокуратуры. В частности – о факте возврата продуктовых подарков Вахтангу, возглавлявшему, как оказалось, поставку на лесосеки района сравнительно дешёвой рабочей силы, в основном из числа «бичей» – бродяг и прочей подобной шелупени, а официально числившемуся бригадиром сезонных строителей-шабашников, делавших из заготавливаемого леса срубы домов и бань на продажу под вывеской райлеспромхоза. Леспромхоз этот и по сей день возглавляет некая гордо носящая всю жизнь только свою девичью фамилию Князева, в народе, в том числе и в среде шабашников, прозываемая за глаза не
не иначе как «Княгиня».
– Помню, помню, Антип Никифорович как-то в один из моих приездов знакомил… Татьяна… видная женщина, идеально соответствует прозвищу и фамилии. Настоящая кустодиевская31 красавица! Лучшие русские купчихи прошлого, изображённые этим великим художником, поумирали бы от зависти.
– Очень волевая при всём этом личность, крепкий хозяйственник, орденоносец. Леспромхоз, до её вступления в директорскую должность лежавший в полном смысле слова «на боку», за считанные годы вывела в передовые, сделала основным бюджетообразующим предприятием района. Только вот с семейной жизнью…
– И что же это такое у нас на Руси повелось с давних времён, а, Борис? – Александр Всеволодович ещё разок хорошенько приложился к стакану. – Чем краше и крепче, умней женщина, тем скупее к ней удача по мужской части. Либо заморыш какой-нибудь полудохлый пристроится, либо никчёмный алкаш-бездельник…
– Да нет, последний муж у неё был вполне нормальный, добрый малый, под стать ей самой – богатырь, красавец, гармонист лихой. Но как-то раз неудачно сходил на медведя… подмял его косолапый, поломал малость. Чахнуть начал мужик, таять на глазах. И, когда понял, что, наверное, уже не выкарабкается, видимо, не пожелав стать беспомощной обузой для любимой, наложил на себя руки. Погоревала жёнушка, да делать нечего, жить-то надо. Ну и появился у неё друг-помощник из шабашников, этот самый Вахтанг. Верный как пёс, все неофициальные да негласные директорские заботы взял на себя. Сумел потеснее зазнакомить её с прокурором. А у Антипа и у самого губа не дура, тоже взялся азартно обхаживать Княгиню, и даже изловчился Вахтанга чисто по-мужски в этом деле подвинуть. Тот не дурак, на рожон лезть не стал, уступил без боя – зачем наживать во враги-соперники в таком непредсказуемом по накалу вопросе, как женский, аж прокурора района. Тем более что баб как таковых кругом и так предостаточно – холостых, здоровых, и на ласку хорошего мужика дюже отзывчивых. Да и Княгине оборотистый грузин в качестве финансово-хозяйственного партнёра был вряд ли менее интересен и полезен, чем как любовник. В свою очередь и Антип Никифорович оценил своеобразное благородство Вахтанга, и эти два крутых как скалы мужика ещё более сблизились к взаимному удовлетворению.
– Борис Борисыч, родной мой, тебе не кажется, что отвлекаешься ты от основной темы – нашей с тобой головной боли по фамилии Наконечный? – голос Стюднева предательски выдал возникшую в этом месте рассказа трудно сдерживаемую нервозность.
– О Наконечном-то и речь, тем более, что помимо служебной, ещё и личная судьба его очень скоро после начала работы здесь, ознаменовавшегося уходом жены, – неисповедимы пути твои, Господи! – теснейшим образом сплелась с личными же судьбами обозначенных выше персоналий.
– Да что ты такое говоришь, Бориска… Прям, интригуешь слушателя похлеще сказочника какого-нибудь. Ну-ка, ну-ка, конкретней, пожалуйста, насколько тесно сплелась? И на какой, интересно, почве?..
– В результате нашумевших слухов о бескомпромиссной позиции принципиально неподкупного нового работника райпрокуратуры по отношению к любым нарушениям законности, «простой трудящий», особенно занятый в лесном хозяйстве народ проникся к нему уважением и валом повалил на приём с жалобами большей частью по душу Вахтанга, да стоявшей за него горой Княгинюшки, за которую, в свою очередь, костьми готов был лечь влюблённый прокурор Антип Никифорович. И всех жалобщиков Наконечный принимал, как положено, с их письменными заявлениями, фиксируя каждый визит в книгу приёмов. А однажды, когда небольшая группа избитых в кровь и в разодранной одежде мужичков-лесовичков, минуя милицию, заявилась среди ночи к Наконечному прямо домой, он лично отвёл их в больницу, вызвал судмедэксперта, предписал ему официально зафиксировать телесные повреждения и возбудил уголовное дело.
– Так-так, Борис, чую нехороший запашок во всей этой истории… – задумчиво произнёс и.о. облпрокурора. – Продолжай, продолжай!
– В общем, если совсем коротко, то, по версии Наконечного, Вахтанг и группа его земляков, пошабашив ряд лет в этом районе и обзаведясь достаточными знакомствами, войдя в сговор с руководством леспромхоза, организовали нечто вроде преступной группы.
– В нашей стране нет организованной преступности! – брезгливо, как на жалкого студента-двоечника, глянул исподлобья на Степчука Стюднев.
– Я сказал «нечто вроде», Александр Всеволодович. И особо отметил «по версии Наконечного», на мнении которого свет клином не сошёлся…
– Дальше!
– Они регулярно находили в аэропортах, на вокзалах и автостанциях малосолидных с виду людишек, вербовали их на лесоповал, обещая шальные заработки. Нанятый таким образом «штат» везли на лесоразработки, отбирали там документы и – за топоры да пилы, товарищи… Кормили этот контингент довольно сносно, даже выдавали небольшие авансы на курево да редкую и, что вполне объяснимо на нелёгкой работе, строго ограниченную в дозах выпивку. А через какое-то время, когда «контингент» расписывался в ведомостях за весьма крупные заработанные суммы, основную часть предназначенных к выплате денег «вахтанговцы» оставляли у себя.
– Ух, ты! Это как же?
– Ну, Вахтанг, согласно специальной директиве Княгини, зарплату на весь штат сезонно-наёмных лесорубов брал в кассе леспромхоза оптом. С заполненными ведомостями объезжал участки. Денег отсчитывали каждому неместному работяге, из которых сколачивали отдельные бригады, примерно столько, сколько хватило бы, с небольшим символическим запасом «для успокоения души», на железнодорожный или авиабилет в любую точку Советского Союза, и – привет… гуляй, дружок, до следующего сезона! Несогласных показательно избивали до полусмерти и вывозили к ближайшей автодороге. Строптивые же среди этого сброда встречались редко – чуть не за каждым водилось что-нибудь такое, что лучше уж не рыпаться и не доводить дело до огласки: самого же и «заметут» первого…
– А вот, нашлись же такие, что не убоялись, и доползли всё-таки до крыльца следователя прокуратуры. Только одного не пойму… если на территории области в производстве наших подчинённых такое уголовное дело существовало, – Александр Всеволодович озадаченно почесал за ухом, – то почему мы в областном аппарате об этом ничего не слыхали?
– Дело было буквально сразу прекращено властью прокурора района. Следователь не успел его даже зарегистрировать.
– И этот полоумный Наконечный, которому, судя по всей линии его невменяемого поведения, сам чёрт не брат, так вот взял, и смирился? Не верю!
– А тут уже следует отдать должное уму, искусству компромисса и дипломатическому таланту покойного Антипа Никифоровича, и её величеству судьбе. Нет, Антип не отбирал у Наконечного возбужденного им скандального уголовного дела. Он просто-напросто пригласил его ближайшим выходным днём «поспининговать на досуге», то есть на азартнейший среди местных рыбаков и наиболее любимый им самим вид рыбалки. Там умело напоил, да «не углядел», как тот в один из особо эмоциональных моментов вывалился из слабо устойчивой надувной резиновой лодчонки в ледяную воду и пробыл в этой воде ровно столько минуточек, сколько хватило на жесточайшую простуду. В целях быстрейшего восстановления работоспособности врачи уговорили Наконечного лечь в больницу, обещая особый уход. Прокурор, естественно, вполне резонно забрал все лежавшие без движения в производстве больного подчинённого материалы, в том числе и это свежее дело по леспромхозу, на самую обычную служебную проверку. Но держал Владислава Игоревича в курсе хода этой проверки, знакомил через навещавшую его по мере надобности секретаршу со всей поступающей документацией. Однажды очередную порцию документов доставила прямиком из леспромхоза молодая девушка, красивая как сказка, но не из породы «кисейных барышень», падающих в обморок при виде таракана, а как по заказу в духе и во вкусе Наконечного – достаточно боевая, энергичная и общительная без малейшего оттенка пошлости. Непринуждённо обменявшись телефонами, после выписки Наконечного они начали общаться – сходили раз-другой в кино, затем на молодёжную вечеринку, потом на большой пир по поводу чьего-то юбилея… До парня в приятном тумане весёлых хмельных мероприятий не сразу дошло, чья это дочь, а когда дошло, было поздно – он был влюблён по уши, или, как говорится – с потрохами.
Роль свата неплохо сыграл, конечно же, сам Антип Никифорович, и директор леспромхоза Татьяна Ильинична Князева вскоре стала законной тёщей нашего правдолюбца Владислава Игоревича Наконечного. Вокруг, если не считать слишком уж недополучивших защиты со стороны закона, более-менее облегчённо вздохнули, а молодая семья начала обустраивать своё новое уютное гнёздышко в одном из только что построенных леспромхозом комфортабельных применимо к данной местности коттеджей.
– Если б ещё этот сумасброд угомонился сразу… А то, как пить дать, вздохнуть-то люди вздохнули, а он им какой-нибудь такой плевок учинил…
– Вы недалеки от истины, Александр Всеволодович. Недолгим было даже это относительное спокойствие. На прекращение прокурором уголовного дела по шабашникам Наконечный открыто не реагировал, не желая, видимо, портить послесвадебный душевный праздник себе и другим. Но, жалобы-то на тех же самых леспромхозовцев продолжали идти потоком! И все обиженные просились на приём именно к Наконечному, и никому другому. Последнее обстоятельство в какой-то степени коробило, обижало других сотрудников райпрокуратуры, но в целом всех устраивало. Меньше знаешь – лучше спишь. Естественным образом объём негативной информации по леспромхозовским злоупотреблениям достиг, в конце концов, критической массы. У Наконечного состоялся тяжёлый нелицеприятный разговор с прокурором, затем с тёщей. Но дружбу с Вахтангом и его командой те уже не могли просто так взять, и вычеркнуть. Слишком далеко она зашла. И тот, и другая уже давно жили не по средствам. И, надо понимать – не без удовольствия.
– Борис Борисыч, мы не обсуждаем сейчас подробности жизни и уровень
благосостояния покойного прокурора и Княгини. Что с Наконечным?
– Хорошо, Александр Всеволодович. Опуская излишние подробности, сообщаю: наш с вами «страшный ужас» Владислав Игоревич сумел и в этом районе найти себе подобных.
– Вот прощелыга! И здесь снюхался с мразью антисоветской.
– Обзаведясь единомышленниками как в лице кое-кого из ревизоров, так и
из оперативников райотдела милиции, и даже сотрудников госбезопасности, он собрал объёмное обстоятельное досье на Княгиню, Вахтанга с присными и, что уже иначе, как подлостью, не назовёшь, – на своего непосредственного начальника, старшего товарища, земляка Антипа Никифоровича. Укрепив и аргументировав это досье, как и следовало ожидать от человека типа Наконечного, невероятно скрупулёзным подсчётом оборота сомнительных с его точки зрения денежных средств, прошедших через их руки за всё время их взаимодействия. А также – списками наиболее дорогостоящих материальных ценностей в их собственности, за которые они вряд ли смогли бы законно отчитаться. Помимо других ценностей, в список вошли и добротная прокуророва банька о пятидесяти «квадратах» площадью, за строительство которой он не заплатил ни копейки, и его же красавец-катер о двух «Вихрях»32, неизвестно откуда взявшийся, и на котором он с ветерком катал и вас, наверное, Александр Всеволодович.
– Было дело, но ещё раз заикнёшься, – осержусь, ей-Богу!
– Вот, кража этого досье из спальни Наконечного, где оно было спрятано, и послужила причиной его развода со второй женой. Уличённая красавица честно призналась, что совершила она это воровство по требованию узнавших о досье от неё же родичей, а также по велению сердца, которое в протяжении всего конфликта разрывалось надвое – между любовью к мужу и дочерним долгом по отношению к матери. И ещё – из страха перед её осуждением всей роднёй за измену отчему дому ради хахаля-чужака, хоть и прокурорского звания. Которого, кстати, немалая недружественная «княжьей» семье часть сельской общественности безапелляционно зачислила в предатели закона, когда он посватался в семью фигурантов собственного же расследования и после женитьбы стал жить как минимум на порядок сытнее. Итог этой кражи послужил, увы, и причиной смерти Антипа Никифоровича.
– Ты, Борисынька, отвечаешь за свои слова? – и.о. облпрокурора в свете нарождающегося дня выглядел, несмотря на внушительный объём выпитого и съеденного в течение уходящей ночи, не только относительно свежо и почти совсем трезво (закалка есть закалка: знай наших!), но и достаточно серьёзно, даже строго.
– В украденном у Наконечного его женой досье, переданном ею затем прокурору, не оказалось на этот момент самого главного компонента, исчезновение которого и свалило Антипа Никифоровича. Такой удар перенесёт не каждый.
– Чего конкретно?
–
Наконечный, по словам его жены, рассказывал ей, что сумел каким-то образом, оперативным скорее всего путем, заполучить фотографии, на которых запечатлён момент получения прокурором крупной суммы денег из рук Вахтанга.
– И что? Взаймы любой любому имеет право дать. Законом не возбраняется.
– Александр Всеволодович…
– Заканчивай скорее, что-то на душе некомфортно.
– Ну, в общем, в досье, попавшем благодаря жене Наконечного в руки Антипа, эти фото отсутствовали. А мандюк Наконечный, обнаружив пропажу папки, тут же как сквозь землю провалился, уехал, видимо, в целях личной безопасности, куда-то в другую область, и в тот же день позвонил Антипу Никифоровичу о том, что фотоулики, хранившиеся в последнее время, оказывается, отдельно, совсем в ином месте, он на всякий случай решил размножить и для этого заранее изъял из досье, которое, кстати, тоже продублировано, и передаст всё это куда надо, если тот сам добровольно не сделает явку с повинной. А у Антипа Никифоровича очередные гости откуда-то совсем уж «сверху», с которыми не выпить и не соблюсти прочие наработанные ритуалы ну никак нельзя. А сердце вот-вот лопнет от страха перед последствиями предательства пригретого на груди змеёныша Наконечного, а голова вот-вот треснет от ужаса перед грядущим позором. В тот же день в баньке его, бедолагу, и скорёжило…
– Убийца твой Наконечный, Борис! И никакой пощады к таким мерзавцам быть не должно. Тем более что про дубликат досье и про фотоулики здесь скорее всего просто наглый и циничный шантаж, блеф чистой воды. Исключено, чтобы такой вредительски настроенный субъект не предъявил эти материалы в инстанции сразу. А мы ведь ничего подобного и не слыхали, хотя времени прошло немало. Нет, шантаж самый злонамеренный тут налицо. И именно с мерзкой, на этот раз удавшейся целью уничтожить ещё одного ценного государственного человека. Какого человека, Боря!.. Личность, которая умела не только работать, но и дружить. Да дружить так, как мало кто умеет в наше время…
Степчук, зябко поёживаясь от ранне-утренней прохлады, посмотрел своим холодным безвыразительным взглядом в глаза начальнику:
– Александр Всеволодович! Как я понимаю, изложенное сегодня мною остаётся строго в рамках внутреннего негласного служебного расследования, и мы с вами не обязаны добытую информацию направлять официально куда бы то ни было.
– Да-да, Борис, разумеется. Наконечный – наш с тобой упрёк совести, и дело больше даже личной чести, чем чести мундира, теперь справедливо разобраться с ним. Мы его проморгали, нам его и на путь истинный ставить. Ты всё о нём доложил?
– Нет, есть ещё кое-что из пикантных фактов его личной жизни, в том числе краткая любовная интрижка в пьяном виде с Княгиней…
– Боже мой! Неужели с самой Княгиней?! Д-да-а… А мне она в моменты общения казалась строгой дамой, далёкой от легкомыслия… На самом же деле, вот оно что… – лицо Александра Всеволодовича пошло пятнами и психозно
подрагивало.
В бесстрастно-змеиных глазах «Штирлица» впервые за время всей беседы сверкнуло что-то живое, какая-то ироническая искорка, предполагающая насмешливый вопрос-подковырку: «Что, дружок, не обломилось тебе в своё время с красавицей Княгиней?.. Сначала её любовник Антипушка покойный, с которым шутить на такие темы боялись личности куда крепче тебя, неодолимым препятствием для твоих жалких похотливых попыток оказался. Теперь же… следующему удачливому в интимном общении с этим возбуждающим даже тебя, хрыча-импотента, редкой женственности объектом Наконечному – конечно, крышка. Отыграешься ты на парне во всю силу своей над ним законной, увы, власти. И гнобить, изничтожать его теперь начнёшь с неизмеримо большим пылом и удовольствием, чем делал это до моего, может быть и излишнего, упоминания о случке зятя с тёщей».
– Ничего здесь серьёзного, Александр Всеволодович. Скорее всего, с её колокольни – банальный прагматично-деловой подход. Ты мне – я тебе. Да и с его стороны, какие могут быть чувства к женщине вдвое старше возрастом… Просто пьяный был, как зюзя, вряд ли и помнил-то что-нибудь. Элементарно мог
жену и её мать перепутать друг с дружкой.
– Вот на этом моменте давай, и остановимся, возьмём его за основу: пьянство в стадии алкоголизма. Именно в этом человеческом пороке корень многих бед и наиболее частая причина крушения судеб, в том числе и нелёгких порою судеб наших с тобой коллег по строгому и чистому в сути своей законо-защитному ремеслу. Не надо ничего больше рассказывать мне об алкаше Наконечном, то с перепоя проспавшем, как его жену грузины продуктами отоваривали, а может, хе-хе, и не только продуктами… то с лодки в ледяную речную стремнину свалившемся… и, в конце концов, опустившемся по причине той же гнусной пьянки до позорного разврата с собственной тёщей. Информации, которую ты, Борис, успел изложить мне, более чем достаточно для объективных выводов и принятия обоснованных решений. В понедельник же утром свяжись с этой, как её, ну, из областной психиатрички…
– Зинаидой…
– Точно, с Зинаидой… э-э-э… Абдуловной. Очень уж хочется мне с нею, голубушкой нашей бесценной, пообщаться. Лично, и как можно скорее. И не вздумай опять вставлять в разговор на эту тему свои иронические шпильки!
– Хорошо, молчу, сделаем, как вы считаете нужным.
– Чувствую по тону, не жалуешь ты, Борис Борисыч, эту специфическую сферу советского здравоохранения. Ох, не жалуешь!
– Признаюсь честно, не жалую. Но, не саму сферу…
– Дальше можешь не продолжать. Всё, закончили! А теперь, давай-ка, Бориска, расслабимся. Ке-еша! Инноке-е-нти-и-й!!!
XI
Обязательное присутствие на ежеутренних планёрках-«пятиминутках» у «шефа», фактически растягивающихся чаще всего на час и более, было для Наконечного сущим бедствием, наказанием, испытанием и ещё Бог знает чем, но только не «всего лишь вынужденно-формальным рутинным мероприятием», которое, по единодушному плебейски-чинопочитательскому мнению прочих сослуживцев, «в порядке служебной неизбежности не так уж и сложно перетерпеть». Хотя… какая-то доля положительного в этой пытке для него всё же имелась: смех, который не всегда, правда, бывает к месту, содержит в себе и эмоционально-оздоровительный компонент. Даже если с ним, этим живительным в общем-то явлением, иногда приходится бороться изо всех сил, порою на пределе человеческих возможностей.
А перебарывать, с весьма переменным успехом, безжалостно прущий изнутри неудержимый даже не смех, а дикий хохот Владиславу Игоревичу приходилось не просто иногда, а в ходе буквально каждой встречи со своим прямым и непосредственным начальником – прокурором Междуреченского района Фёдором Лукичом Коровкиным, в момент знакомства с которым прибывший на новое место службы следователь не измочился в собственные штаны только благодаря неимоверному усилию воли.
Впервые войдя весной прошлого года в этот прокурорский кабинет, Владислав обомлел: перед ним сидел и исподлобья, поверх съехавших на нос очков, хлопал хитроватыми въедливыми, обманчиво-добродушными глазками полулысенький примерно пятидесятилетний вылитый любимый комический персонаж миллионов советских телезрителей – бухгалтер-бюрократ из телевизионного кабачка «13 стульев» пан Вотруба.
Однако, как тут же выяснилось, абсолютная внешняя схожесть строгого по роду деятельности государственного мужа со смехотворящим телеэкранным любимцем – это ещё полбеды. Как только точная копия пана Вотрубы произнесла его родным ехидно-скрипучим говорком: «Наконечный, говоришь? Лёгок на помине, только что о тебе из области звонили. Ну-ну, проходи, не стесняйся…», Владислав ощутил, что если он мгновенно не сконцентрирует силу воли и позволит себе расхохотаться, то и в этом районе ему делать нечего – обидеть с ходу, с первой минуты знакомства начальника, возможно хорошего человека и честного юриста – такое хамство не прощается. Во всяком случае, не забывается.
Тогда он сумел сдержаться… А вот сегодня, сейчас, в сотый или уже двух-трёхсотый, неважно, раз Владислав, пригнув голову к полированной поверхности приставного к рабочему прокурорскому стола, прилагал колоссальные усилия, но никак не мог подавить распирающий нутро смех. Только и оставалось, скрючившись как можно сильнее и пряча лицо, притвориться, как обычно, что болит живот.
– Что, Наконечный опять животик схватило? – участливо поинтересовался, прервав на полуслове свою обычную нудно-монотонную нравоучительную речь прокурор. – А следовало бы, Шерлок Холмс33 ты наш непризнанный, поболеть хотя б сегодня немножечко другим местом…
– Каким, Фёдор Лукич? – Наконечный в меру более или менее присущих ему, как и, наверное, всякому небесталанному человеку, лицедейских способностей силился изобразить невыносимое физическое страдание, которое в какой-то мере и на самом деле имело место быть из-за колик в том же животе, вызванных, однако, как мы понимаем, причиной далеко не той, что была бы пригодна для оглашения на служебном совещании такого серьёзного государственного органа, как прокуратура. Глупо, конечно, но ничего не хотелось сейчас Владиславу больше, чем действительного острого приступа какого-нибудь гастрита, панкреатита или любой другой тому подобной напасти.
– Ну, хоть душой, например. За порученное, скажем, дело.
– Дела расследуются по плану. Докладываю… – Наконечный раскрыл папку.
– По плану, да не все!
– Ну, разве что дело Десяткина требует кое-какой… а если честно, то принципиальной корректировки. Все остальные в ближайшее время, после незначительных доработок, будут готовы к передаче в суд.
– Вот с Десяткина в таком случае, давай-ка, и начнём.
– Как скажете, Фёдор Лукич. Значит, согласно добытым в командировке данным…
– О том, как прошла эта твоя, не знаю, зачем и кому нужная командировка, которую ты даже отметить в области не удосужился, отдельно доложишь, – отмахнулся Коровкин. – Ты в курсе, что пока тебя не было, потерпевшая Выхухолева, наконец, очухалась, и пыталась удрать из больницы?
– Нормальненько!..
– Вот, то-то и нормальненько, что ненормальная, язви её в душу, ситуация. Еле жива страдалица, сплошной синяк, а рвётся, как наскипидаренная, куда-то сломя голову. Пришлось милицейскую охрану приставить. Ты заканчивай-ка, поскорее, это несчастное дело, и – в суд.
– Почему несчастное?
– Да так, к слову пришлось. В общем, Шурку Выхухолеву допроси для формальности, без чего сам понимаешь… Говорить она уже, слава Богу, может. Мужа тоже в общих чертах, свекровь, так, для порядка – дело лучше сдать по возможности ёмким. Каких-нибудь ещё родственников присовокупь, соседей, односельчан, – никто, конечно, ничего нового не прибавит, а полнота расследования – налицо. Заключения всех необходимых экспертов и характеристики с места жительства, а также из мест отбывания им прошлых наказаний через день-другой будут готовы. А это к полноте расследования плюс ещё и объективность. Всё как предписано законом. Проект обвинительного чтоб лежал у меня на столе не позднее, чем через неделю.
– Почему проект, а не в готовом виде?
– Ну… уточнения могут понадобиться, поправки какие-то… Далее, быстренько подчистишь остальные дела и можешь мотать в отпуск. Путёвку тут тебе, исключительно, как утверждают, из уважения к нашему ведомству, предлагают хорошую. С верхами согласовано, вне графика пойдёшь.
– Вот обо всём этом я и хотел с вами поговорить, Фёдор Лукич.
– У меня тоже есть к тебе вопросы. Но – в рабочем порядке.
– Фёдор Лукич!
– Я сказал, в рабочем порядке! Всё, свободен, пятиминутку закончим без тебя. Бегом в больницу к потерпевшей!
– Слушаюсь…
Теперь уже Наконечному было не до смеха.
XII
– Следователь районной прокуратуры Наконечный Владислав Игоревич, – представился вошедший в сопровождении дежурного врача в палату хорошо сложенный симпатичный мужчина, на плечи которого был наброшен явно маловатый ему сомнительной белизны застиранный халат.
Укутавшаяся, несмотря на жаркий день, в тёплое одеяло больная Выхухолева оценивающе окинула взглядом вошедшего и почувствовала лёгкое сожаление о своём не совсем приглядном в настоящий момент внешнем виде. Ничего мужичок, ненамного отстаёт в своих статях от Корефанчика (так она в редкие моменты интимной близости любовно называла Корифея Десяткина), а может, даже в чём-то его и превосходит. Проверить бы, да случай сейчас, жаль, не тот… Ну, ничего, успеется, какие наши годы…
– Гражданка Выхухолева Александра Евсеевна?
– Она самая…
– Вы можете разговаривать?
– С таким как вы – всегда! И везде…
– Хм… если я сейчас допрошу вас…
– Я вся – ваша, без остатка! Располагайте…
– В качестве потерпевшей…
– Стерпела бы всё от такого мужчины! С величайшим женским…
– По ходу допроса может потребоваться… кое-какой осмотр вашего тела. В присутствии и с участием врача, разумеется…
– Как пожелаете!
Она откинула одеяло и начала сноровисто расстёгивать халат, обнажая хоть и сплошь покрытое только-только начинавшими заживать кровоподтёками, но при всём том необычайно красивое от природы тело. И делала это с нескрываемым удовольствием.
– Стоп, стоп! Пока не надо. Укройтесь, пожалуйста.
Да-а… штучка ты, как я и предполагал… палец в рот не клади как минимум, – мысленно изрёк, вынимая из портфеля бланки протоколов, Наконечный. – Повозиться с тобой, красавица, придётся, чувствуется, изрядно. Но, тем интереснее будет дальше…
– Александра Евсеевна, скажите, давно вы знакомы с гражданином Десяткиным?
– Корефаном Червончиком-то?
– Корифеем Еремеевичем.
– С пелёнок, можно сказать. Мы ведь родились в одной деревне. И в одни ясельки-садик нас родители водили, на одном горшке, бывалоча, по очереди сиживали. Потом, уже в другой деревне, в Осиновке нашей нонешней – в одну школу бегали, даже в одном классе учились всю восьмилетку. Только на одной
парте никогда не сидели, почему-то… хотя я и не была бы против.
– Так вы, Александра Евсеевна, тоже с Алтая? Оттуда же, откуда и Десяткин? И, каким-то чудом, опять с ним в одной деревне оказались…
– Конечно, с алтайских гор. Как и добрая половина осиновцев. А в чём здесь чудо-то?
– Да уж интересный на редкость случай. Два главных, противоположных действующих лица одного, весьма громкого в масштабах района уголовного дела – в прошлом и там, и там вместе, словно два бережка у одной речки.
– Това-арищ следователь… Таких случаев, насчёт «и там, и там вместе» сколь угодно по жизни нашенской простонародной. Стоит только одному кому-нибудь переехать в другую местность, и похвалиться потом в письмах бывшим соседям, как славно ему на новом месте живётся, так будто лихорадка какая людей охватывает по принципу «хорошо там, где нас нет». Наскоро собираются один за другим, и… глядишь, ещё одно землячество в каких-то краях сорганизовалось.
– А в вашем варианте, если, конечно, помните, кто был первым?
