полная версия

Юрий Корочков
Цена свободы

Глава 12

Мистер Гроу, продолжим называть его псевдонимом, к которому он за последние годы привык, пребывал в состоянии едва сдерживаемой ярости. Тщательно подготовленные планы по осуществлению восстания, в которые вложено столько сил и средств, грозили лопнуть мыльным пузырём. Мало того, что идиоты русские со своими тайными обществами поторопились и вышли бунтовать в самое неподходящее время, так и дальше всё пошло наперекосяк: «Гарпия», вместо того, чтобы снабдить повстанцев новейшим оружием открыла по ним ураганный огонь, фактически уничтожила наиболее боеспособное подразделение стрелков, набранных из мастеров охоты, над созданием которого трудился лично он, Гроу. Дальше больше, привлечённые стрельбой русские власти прибыли на злополучный остров слишком быстро и обнаружили следы побоища, а также захватили огромное количество оружия и амуниции. Да Бог с ней с амуницией, подорвано доверие к англичанам, как союзникам, в среде рядовых повстанцев неспокойно. Завершился полнейшим провалом и блестящий иезуитский план по разжиганию ненависти местного населения к «оккупантам мародёрам». Пираты, которые должны были захватить казну отдельного финляндского корпуса оказались не на высоте… Зато на высоте оказались русские власти, развернувшие широкую кампанию по борьбе с бандитами и пиратами, громогласно объявляя о своих успехах на каждом перекрёстке. Сами же солдаты под строгим надзором офицеров щедро платили местному населению за все услуги звонкой монетой, чего не бывало при господстве шведов. Так что эффект получился обратный: симпатии рядовых финнов всё больше склонялись на сторону новой власти. Приток добровольцев в ряды повстанцев фактически прекратился. Но самое неприятное было даже не в этом… В конце концов восстание можно провернуть и без поддержки местного населения – не впервой.

По настоящему тревожили Гроу сигналы, поступающие последнее время от начальников боевых групп, которым предначертано было стать пушечным мясом и большей частью погибнуть в боях с регулярными русскими войсками. В такие отряды отбирали, как правило, тёмных крестьян, разогретых ежедневными порциями лауданума и речами специально обученных ораторов. Недаром в кулуарах форин-офиса готовящееся восстание уже получило название «маковой революции». Опьянённые опиумом, они обязаны были выполнить своё предназначение, а их смерть, смерть тысяч простых крестьян, умело описанная, должна послужить запалом к настоящему пожару народной войны. И вот тогда России, ослабленной войнами на всех фронтах, придётся пойти на международное посредничество в «урегулировании конфликта», тем более подкреплённое ультиматумом господствующего на Балтике английского флота. Беда была в том, что восстание планировалось на прошлый год и вчера ещё мирные, пусть и озлобленные крестьяне, собранные в отряды повстанцев, всё больше превращались в неуправляемые банды разбойников, готовых на всё, чтобы получить глоток вожделенного зелья. Запасы опиума велики, и пока помогают держать под контролем это зверьё, но участились случаи разбойных нападений в районах дислокации отрядов, растёт недовольство терзаемых нестерпимой «жаждой» бойцов. Ещё пару месяцев, и такое положение вещей станет настоящей проблемой. Восстание необходимо форсировать во что бы то ни стало. Но и начинать его теперь, когда с Балтики не ушёл Русский флот, нельзя.

Записываясь в повстанческий отряд, Харальд готовил себя к чему-то страшному, но на деле всё оказалось не так. Да, отряд очень много тренировался, нагрузки были для подростка почти непосильными, но на то она и армия. Лишь немногие в руководстве отряда знали о реальном положении вещей. Ведь людям просто раздавали привычную в армии «чарку», а о том, что там не просто водка, никто и не знал. Повышенную раздражимость и агрессию списывали на усталость. Не сразу разобрался в ситуации и сам Харальд, тем более он сперва попал в курьеры и закономерно не получал «чарки», но к лету всё изменилось: их перебросили на дальний остров в архипелаге.

Он напряжённо занимался вместе со всеми, вместе со всеми ел, пил и спал и поначалу не удивлялся, что послеобеденная порция водки дарит ему расслабление и спокойствие, проходит дикая усталость от постоянных тренировок, тем более сам в себе он зловещих перемен на первых порах не замечал. Беда была в том, что шестнадцатилетний юноша, младший и хранимый сын в семье, никогда в своей жизни не пробовал и обычной водки, не мог почувствовать разницу, которую несли те несколько капель лауданума, которые добавлялись в напиток. Хотя он и знал о зависимости брата, но брат всегда общался с тёмными личностями, да и наркотик приобретал у торговцев в Або, без ведома начальства отряда, где, как и брат, занимал достаточно свободную должность посыльного. Так что юноша решил, что его обманули. Сперва брат, пристрастившийся к зелью у криминальных дружков и озлобленный на честных благородных повстанцев, стремящихся к независимости родины, а потом и хитрый продажный швед Шанцдорф, решивший использовать его против истинных финских патриотов.

Зависимость тем временем развивалась стремительно, гораздо быстрее, чем у старых бойцов, успевших за год с лишним выработать определённый иммунитет, тем более начал Харальд сразу с лошадиных доз препарата, рассчитанных на удержание в узде самых буйных – таково было распоряжение Гроу, который пошёл Ва-банк. Юноша озлобился, смертельно обиделся на нашего героя и решил жизнь положить, но добиться высокой цели, к которой призывали постоянно работающие в отряде пропагандисты. Лишь в июле, когда однажды транспорт не привёз занимающемуся на одном из островов отряду припасы, вместе с первой ломкой пришло страшное прозрение, но было уже слишком поздно. Харальд всё больше впадал в отчаяние.

Ни о чём этом и не догадывался Юган Шанцдорф, с ранней весны поглощённый чисто служебными заботами по подготовке отряда гребной флотилии к плаванию, а потом и самим крейсированием в Аландах. Конечно, он беспокоился о судьбе своего визави, посланного в логово врага, но обстоятельства могли сложиться и так, что Харальд просто не мог дать о себе знать. Флот, пополненный большим количеством новых кораблей, готовился к большой кампании. В среде офицеров ходили самые различные слухи, вплоть до возможности посылки эскадры в южную Америку для помощи испанцам, но Юган доподлинно знал из короткого разговора с чрезвычайно занятым адмиралом Гейденом, что настоящей целью флота является средиземное море и помощь греческому восстанию. Как хотелось юноше оказаться на одном из собирающихся в поход линкоров или фрегатов, принять участие в жарких схватках с турками, и, возможно, австрийцами! Но непреложный долг требовал другого. Долг требовал найти и обезвредить все оставшиеся схроны мятежников и тем обеспечить надёжны тыл остающейся без прикрытия флота столице. Но несмотря на всё старание, на все титанические усилия в этом году им катастрофически не везло.

Сперва, несмотря на полный комплект подписанных на самом верху бумаг, им долго не выдавали необходимого снабжения на кронштадских складах. Понять интендантов было можно: они должны были обеспечить отплытие в дальнее плавание чуть ли не всего флота и заботы по обеспечению маленькой яхты, остающейся к тому же на Балтике, отходили даже не на второй, а далеко на третий план. С помощью адмирала Гейдена эту проблему решить всё же удалось, хотя и потрачено было на неё непозволительно много времени. Отдельным своим успехом Юган считал две двенадцатифунтовые пушки со стоящего на мели «Прохора». Эти пушки, установленные в носу и корме яхты на вращающихся деревянных платформах, заменили четыре бортовых девятифунтовки. В итоге вес артиллерии остался практически неизменным, а бортовой залп значительно вырос, не говоря уже о возможности вести огонь в нос и корму.

Пока получали снабжение в Кронштадте, потом собирали отряд в Свеаборге минула весна и в патрулирование наши друзья вышли только тринадцатого июня, что обрекало их миссию на неудачу. Они не могли знать, но уже двадцатого мая Гроу отдал приказ о перемещении всех складов с вооружением и амуницией с островов архипелага в материковую Финляндию. Операция завершилась буквально за несколько дней до того, как отряд лейтенанта Куприянова вышел из Свеаборга. На нескольких островках шхерного архипелага ещё продолжали тренировки небольшие отряды смертников, которые решено было до времени держать подальше от населённых мест, но вероятность наткнуться на них была минимальна – ведь Аланды насчитывают более двадцати тысяч изрезанных шхерами и густо заросших лесом островов. В целях конспирации и экономии боеприпасов стрельбы в отрядах теперь почти не проводились, так что нет ничего удивительного в том, что поисковые партии, по примеру прошлого года высылаемые Куприяновым раз в три дня за целых два месяца не повстречались ни с одним человеком.

Не помогло делу и письмо Харальда. По указанным координатам действительно находился остров, и на нём даже нашли следы крупного склада, ликвидированного совсем недавно, но ни малейшего намёка на то, куда было вывезено всё имущество из схрона не было. Невозможно было даже доказать, что найдено что то большее, чем заброшенная база обычных контрабандистов.

Тем временем случилось столь давно ожидаемое Гроу событие: 8 июля 1827 года русский флот в полном составе покинул Балтику и встал на рейде Копенгагена, чтобы в дальнейшем отправиться в Средиземное море. Весть об том событии доставил Або пятнадцатого июля капитан Вильсон на корвете «Гарпия», дожидавшемся в Копенгагене прохода русского флота с начала лета. В тот же день Гроу отдал приказ о сосредоточении всех отрядов повстанцев в Або и начале восстания. Оружие и порох в город, который вновь должен был стать столицей независимой Финляндии, были свезены заранее, а вот с доставкой рассеянных боевых групп повстанцев вышла некоторая заминка. За небольшими группками бойцов уже ночью должны были выйти два десятка пинков и несколько сноу, зафрахтованных по большей части в соседней Швеции. Ночной выход такого большого числа судов узким шхерным фарватером не обошёлся без происшествий – две пинки были серьёзно повреждены при столкновении, а один сноу напоролся на камни. Эти, незначительные сами по себе, происшествия не смутили руководства мятежа, но, как потом оказалось, сыграли в его судьбе роковую роль.

На одной из пинок должен был быть доставлен тот отряд повстанцев, в который записался Харальд. В результате столкновения и последовавших противных ветров пинка задержалась на неделю, и когда два десятка повстанцев, в числе которых был насмерть перепуганный Харальд, прибыли в Або, основные силы первого удара уже получили полагающееся оружие и обмундирование, были погружены на транспорты и покинули город под конвоем корвета Его Величества «Гарпия».

Тут следует отметить, что Або, древняя столица Финляндии, находится на северном берегу Финского залива. Основные же силы русского гарнизона были расквартированы значительно южнее, в районе новой столицы Гельсингфорса. Там же, в крепости Свеаборг, была размещена гребная флотилия Балтийского флота, которой много лет командовал адмирал Логгин Петрович Гейден. Потому, для внезапного ошеломляющего удара по войскам гарнизона нужно было высадить мощный десант на берегу залива. Потери атакующих при десантировании ими сами ожидались до тридцати процентов личного состава, но поскольку в первой волне шли исключительно накачанные опиумом смертники, а уже следом за ними должны были выйти к захваченному плацдарму несколько тысяч прекрасно обученных и великолепно вооружённых наёмников со всего мира, прогнозируемые потери воспринимались руководством спокойно. Наёмники на первом этапе потерь нести не должны, и то хорошо. То были профессиональные вояки высшей пробы, прошедшие не одну войну, знавшие цену себе и вероятному противнику и не сомневающиеся в своём успехе в бою с заштатным территориальным корпусом уменьшенного состава, дислоцированным под Гельсингфорсом. Казалось, что Гроу учёл в своём плане всё, победа и высшие лавры уже были у него в кармане.

Глава 13

Отряд лейтенанта Куприянова, включавший, как и в прошлом году, помимо «Лизетты» десять иолов, два барказа и несколько лёгких судов, отстаивался в базе в самом центре Аландского архипелага. В дозоре находились два катера, выполнявших рутинную работу по промеру глубин фарватеров и уточнению координат малых островков. Вечером двадцать третьего июля 1827 года поддавшись на уговоры «соскучившегося по семье», а на самом деле весьма обеспокоенного полным отсутствием вестей от Харальда, мичмана Шанцдорфа, лейтенант Куприянов вывел «Лизетту» в море и направился в сторону Або. В городе наш герой надеялся получить от своего подопечного весточку. Был сезон белых ночей, и наши герои успели преодолеть несколько десятков миль, когда на архипелаг опустился непроглядный туман. Продолжать путь среди бесчисленных островков и рифов было опасно, ночь пролежали в дрейфе, а утром следующего дня, в тумане марсовый заметил идущий встречным курсом конвой. Взлетевший на марс Шанцдорф не мог не узнать столь хорошо знакомый ему по прошлому году корвет, о чём он немедленно и сообщил своему старшему товарищу. Времени на принятие решения было совсем мало. Через час-два туман должен был рассеяться, суда шли настолько близко, что шансов укрыться не было, как не было шансов и на победу в бою над корветом, даже без учёта транспортов. Надо отдать должное Ивану Антоновичу Куприянову – он не испугался неизбежного неравного боя: быстро были отданы все необходимые приказания, и уже четверть часа спустя, проделав максимально резкий поворот оверштаг, яхта лежала на параллельном с конвоем курсе. Паруса на «Лизетте» были убавлены с тем расчётом, чтобы к тому моменту, когда их заметят с судов конвоя, оказаться от него на расстоянии немного большем пушечного выстрела. Как только туман достаточно рассеялся и противники ясно увидел друг друга, на грот мачте «Лизетты» взмыл Андреевский флаг и флажный сигнал международного кода «Неизвестный караван, назвать себя, лечь в дрейф для досмотра, здесь таможенная яхта Российской Империи «Лизетта»».

Как и следовало ожидать, сигнал остался без ответа, когда же яхта обозначила намерение повернуть через фордевинд, и подставилась под продольный огонь корвета, тот дал залп. Именно этого безусловного жеста агрессии и ожидал Иван Антонович, хладнокровно скрестивший руки на корме яхты. Его расчёт полностью оправдался. Яхту посчитали лёгкой добычей и первыми открыли огонь. Теперь его руки были развязаны. Нет ничего удивительного в том, что первый залп корвета, данный с большого расстояния без пристрелки, не дал ни одного попадания, особенно учитывая то обстоятельство, что яхта и не думала совершать начатого было поворота. Иван Антонович, отдал, однако, приказ взорвать на корме заранее приготовленный заряд пороха и отдал якобы сбитый грот. Все команды лейтенанта выполнялись вышколенным экипажем, обожающим своего командира, быстро и чётко. Изобразив, таким образом, серьёзные повреждения рангоута и такелажа, яхта начала уходить от преследования.

Чтобы изобразить крайнюю поспешность, поставили лисели, однако буквально после первого же порыва ветра лисель спиры были отпущены. Все эти манёвры не остались без внимания капитана Вильсона и вызвали на его лице презрительную улыбку. «У русских как всегда гнилые канаты и парусина, господа» произнёс он в окружавшую его почтительную тишину квартердека. Он хорошо знал положение со снабжением балтийского флота и был недалёк от истины. Капитан не учёл одного: его противник как раз учёл познания капитана и теперь искусно играл, изображая из себя загнанную жертву. Яхта всё время держалась на самой границе досягаемости погонных четырёхфунтовок корвета, всплески снарядов которых то и дело ложились близкими недолётами у кормы яхты. Данное обстоятельство, вкупе с наличием вокруг огромного количества островков, заставляющих суда постоянно маневрировать, подстёгивали английского капитана продолжать погоню. Он твёрдо верил в превосходство английского флота над любым другим и не допускал даже мысли, что русские лапотники могут быть обучены не хуже его матросов, а их командир, явно трусливый пьяный медведь, хитро и хладнокровно заманивает его в ловушку.

Погоня на грани возможностей судов продолжалась уже три часа, но ни одной стороне не удалось добиться решающего преимущества: для погонных четырёхфунтовок «Гарпии» была великовата дистанция, а свои две двенадцатифунтовые пушки, имеющие возможность стрелять на острых курсовых углах, Иван Антонович готовил для неожиданного удара в решающий момент. Игра лейтенанта была очень опасной, но пока, за счёт лучшей маневренности и отличной выучки команды, успевшей за два года прекрасно узнать именно эти воды со всеми их мелями и скалами, ему удавалось всё дальше заманивать вражеский корвет в ловушку. Вот уже скрылись за близким, ограниченным островами горизонтом последние транспорты вражеского конвоя, вот и английский капитан, кажется, начинает заподазривать неладное: во время последнего поворота корвет совершает эволюции далеко не столь быстро, как в начале погони. И Иван Антонович решается на отчаянный шаг – до базы, где его могла бы ждать помощь иолов ещё четыре мили, но ждать больше нельзя, если англичанин просто развернётся и пойдёт своей дорогой, то предотвратить прибытие конвоя к месту назначения не удастся.

А Иван Антонович был уверен, что предотвратить прибытие именно этого конвоя крайне важно. В его голове лихорадочно проносились мысли: «Лето было на удивление спокойным, население Великого княжества не в пример более приветливым по сравнению с прошлым годом, и вдруг – конвой. И не просто конвой, а пять крупных транспортов, да пинки, а самое главное – английский корвет, без разъяснения открывающий огонь по встреченной таможенной яхте империи, ясно себя обозначившей. И не просто открывающий огонь, но без раздумий идущий в погоню, а что это может значить? Только одно – кому то крайне важно сохранить в полной тайне сам факт проводки именно этого конвоя, и, следовательно, его долг – помешать неприятелю». Рассуждая таким образом, Иван Антонович не терял нити управления кораблём в бою. Он приказал предельно туго вытянуть шкоты, что должно было выглядеть, как попытка увеличить скорость летящей на добрых десяти узлах яхты, а на самом деле делало паруса плоскими, лишало их «брюшка» и приводило к значительной потере скорости. Одновременно был отдан приказ приготовиться к повороту оверштаг и изготовить к залпу все орудия левого борта.

За артиллерию на яхте отвечал мичман Шанцдорф. Юган был спокоен, он давно отдал все необходимые приказы и дожидался лишь позволения командира открыть огонь и показать зарвавшимся альбионцам, что не всегда можно творить беспредел, к которому они привыкли за многие годы безнаказанности. Хорошо зная историю и лично не раз столкнувшись с представителями «Владычицы морей», он давно питал к ним стойкую неприязнь, граничащую с брезгливостью. Безусловно талантливые, порой отважные и даже благородные люди в миг превращались в зверей и садистов, как только возникала возможность безнаказанно грабить и убивать. Единицы из них не теряли человеческого облика при виде наживы. Но ведь достойные люди, как и подонки, есть в любом народе, а дело шло о национальности в целом. В целом же Юган для себя самого считал англичан пиратами, живущими узаконенным разбоем. Сперва они грабили испанцев, потом переключились на собственные колонии, устроив неслыханную резню коренного индейского населения, не годившегося в рабы и наладив поставки необходимого «живого товара» из Африки. Вот только этого было мало, и кто то, изучив «опыт» ближайших соседей и вечных соперников французов, а потом и собственный с бывшими Американскими колониями, придумал концепцию «освободительных революций». Они должны были ослабить старые колониальные державы и обеспечить ещё большее количество барышей с новых рынков, отныне безраздельно принадлежащих «владычице морей», что успешно и подтвердилось в южной Америке. Теперь на очереди была его родина, и Юган собирался сделать всё, чтобы не допустить для своей страны незавидной судьбы нового Чили. Весной, при подготовке «Лизетты» к плаванию, он настоял на пересмотре её артиллерийского вооружения. По бортам на яхте остались только шесть из прежних десяти прекрасных девятифунтовых пушек №2, а вот нос и корму украсили новые погонные и ретирадные длинные двенадцатифунтовые орудия №1, снятые после наводнения двадцать шестого года со стоящего на мели линейного корабля «Прохор». Для тяжёлых пушек рекомендованный адмиралом Гейденом плотник под личным надзором Югана изготовил две вращающиеся платформы, подсмотренные им на одной из канонерских лодок в Спитхеде. Благодаря установке на таких платформах пушки верхней палубы, хоть и занимали существенно больше места, но могли стрелять на оба борта и в продольной плоскости. Конечно, лёгкое судёнышко испытывало трудности с размещением столь тяжёлой артиллерии. Зато общий вес артиллерии практически не увеличился, мореходность пострадала не сильно, а вот бортовой залп вырос с прежних сорока пяти фунтов до пятидесяти одного, не говоря уже о разрушительной силе тяжёлых двенадцатифунтовых ядер, способных пробить обшивку шлюпа, или, как в данном случае, корвета даже с весьма приличного расстояния. Теперь Юган просто жаждал испытать своё детище в бою. Как только яхта начала терять ход, пристрелявшиеся комендоры «Гарпии» добились первых попаданий. И хотя убойная сила четырёхфунтовых ядер невелика, но психологический эффект был налицо: матросы всё больше переставали понимать командиров и начали бурчать.

Понимал важность психологии и Иван Антонович Купреянов. Он отдал приказ открыть огонь из кормовой двенадцатифунтовки. Тяжёлое ядро гораздо стабильнее в полёте, на него меньше влияет ветер, да и разница между отдельными ядрами и зарядами пороха в процентном отношении не столь велика, скорость вылета ядра у тяжёлой пушки тоже выше. Потому нет ничего удивительного, что первый же ответный залп «Лизетты» стал для капитана Вильсона неприятным сюрпризом, а когда третий залп яхты, наконец, достиг цели и прямым попаданием разбил кабестан корвета, в душе его родилось нехорошее предчувствие. Трое из четырёх его мичманов находились для надзора на крупнейших транспортах конвоя, половина команды была по боевому расписанию послана к пушкам, и для быстрого управления парусами без кабестана теперь не хватало рук. Подлым русским удалось в самом начале боя лишить его одного из важнейших преимуществ, жизненно важного в бою особенно в этих, изобилующих мелями и рифами водах. Но всё же огневая мощь вооружённого двадцатью тяжёлыми двадцатичетырёхфунтовыми карронадами корвета настолько превосходила жалкие возможности пограничной яхты, что шансов у той не было. Его комендоры тоже добились первых попаданий, расстояние между кораблями сближается и через пол часа, когда он введёт в бой тяжёлые пушки, грязным варварам останется только сдаться. Если же они осмелятся повредить собственность его величества более существенно, или, не дай Бог, убьют кого-нибудь из команды, он, подобно великому Нельсону, «не заметит» сигнала о сдаче.

Безнадёжность открытого боя с корветом отлично понимал и лейтенант Куприянов, но что ему оставалось? Вариант позорной сдачи вверенного ему судна не приходил даже в самые тёмные уголки его сознания, да и как можно, после боёв славной дубель-шлюпки «Надежда» против вражеских фрегатов, или брига «Меркурий» против линейного корабля помышлять о сдаче яхты корвету?! Не таковы традиции Русского флота! Лейтенант твёрдо решил подороже продать свою жизнь, и любой ценой, вплоть до тарана, нанести врагу серьёзные повреждения, которые не позволят ему осуществить коварных замыслов. После первых же попаданий матросы приободрились и с удвоенной энергией принялись заряжать и наводить пушки. За мыском ближайшего островка, до которого оставалось всего два кабельтова, должно было открыться довольно большое свободное пространство. Тут лейтенант и решил принять свой последний бой. Пойдя мимо мыса в опасной близости к берегу, яхта молниеносно совершила поворот оверштаг и начала медленное движение практически поперёк прежнего курса, чтобы встретить преследователя бортовым продольным залпом из наиболее удобной позиции. Такой манёвр не оставлял шансов на бегство, суда должны был неизбежно сойтись на расстояние пистолетного выстрела, но решение лейтенанта было твёрдым, и команда поддерживала его всецело. Залп четырёх девятифунтовых и двух двенадцатифунтовых пушек был не слишком силён, но застиг врага врасплох. Не менее половины ядер попали в цель, и пока корвет стремительно приближался к медленно идущей новым курсом яхте, комендоры успели ещё дважды дать убийственные залпы, направленные по приказанию Югана по корпусу и ватерлинии вражеского судна.

В первый момент, увидев идущую на пересечение его курса яхту, капитан Вильсон решил, что русские сошли с ума, но его заблуждение длилось не долго. Сумасшедшие варвары решили дать бой! Что ж, тем лучше! «Бог на стороне больших батальонов», говорил Наполеон, и доказательством тому служит уже факт, что Он отнял разум у неведомого русского командира. Попадания в корпус не тревожили капитана – серьёзно повредить корвет несколько лёгких ядер не могли, а с небольшими пробоинами легко справятся плотник со своей командой. Как только корабли сблизились на полкабельтова, Вилсон отдал приказ совершить поворот оверштаг и открыть беглый огонь по рангоуту «Лизетты» – он не хотел повреждать корпуса своего законного приза. Короткие карронады безусловно не так дальнобойны и точны, как длинные пушки, зато чрезвычайно скорострельны и на расстоянии пистолетного выстрела обладают просто чудовищной убойной силой. Первый же залп корвета, произведённый с убийственно короткой дистанции, показал, кто на самом деле является хозяином положения. Всё же английские комендоры были не чета турецким, умудрявшимся мазать с расстояния вытянутой руки. На время оба судна скрылись в густых клубах дыма, прорезаемых каждые две минуты сполохами бортовых залпов, направленных по предполагаемому местоположению противника, но Вилсона не устраивало такое положение вещей и он приказал временно прекратить огонь и готовить десантную партию к абордажу. Спустя десять минут, когда густые чёрные клубы дыма рассеялись под порывами лёгкого ветерка, взгляду команды корвета предстала милая их сердцу картина: яхта, с напрочь снесённой грот мачтой и избитым корпусом, дрейфовала в открытое море, а её экипаж пытался исправить полученные повреждения. О сопротивлении, по мнению англичан, не могло быть и речи, тем больше было их удивление, когда они услышали с борта яхты громовое «ура!», после которого раздались выстрелы двух уцелевших пушек.

Штабс-капитан Овечкин, Сергей Максимович, командир сводного батальона восемнадцатого территориального пехотного полка, назначенного гребцами на суда отряда лейтенанта Куприянова ничего не понимал в морской тактике, но был крайне деятельным и разумным командиром. В тот день он остался старшим по должности и званию, и, услышав гром тяжёлых орудий с той стороны, куда накануне ушла «Лизетта» не стал раздумывать. В его распоряжении имелось десять иолов, которые он и бросил навстречу приближающемуся бою, рассудив, что сориентируется по месту. Пройдя всего несколько миль и выйдя на большое свободное пространство между островами, штабс-капитан увидел выходящую из-за мыса знакомую яхту, которая, проигнорировав иолы, словно их и не было, развернулась и легла на новый курс, удаляясь как от канонерок, так и от берега. Очень быстро из-за того же мыса показалась громада корвета, по которому яхта немедленно и открыла огонь. Сам того не подозревая, Сергей Максимович вывел свой отряд не просто в нужное место и время, но и оптимальным построением. Он опасался отдаляться в открытое море в утлых иолах, потому вёл их у самого берега. В итоге ни с яхты ни с корвета, занятые боем, просто не обратили внимание на растянутую линию иолов, издали похожих на крупные рыболовные баркасы. Получаса боя между корветом и яхтой штабс-капитану хватило, чтобы усиленно гребя выйти на дистанцию эффективного огня своих тяжёлых пушек. Когда рассеялся дым, взоры команды «Гарпии» были устремлены на поверженного противника, а вот с яхты моментально заметили строй атакующих иолов и решили отвлечь врага, дав время атакующим подойти поближе. Залп десяти тридцатишестифунтовых пушек, приличных только линейным кораблям, был для корвета не просто неожиданным, но катастрофичным. Неискушённый Овечкин отдал предельно простой приказ – беглый огонь по неприятелю и абордаж, что его комендоры с удовольствием и исполнили, избрав целью высокий корпус корвета, который мог быть прошит тяжёлыми ядрами на оба борта, пока их товарищи усердно налегали на вёсла, предвкушая жаркую схватку. Стремительная атака канонерок поначалу не произвела на капитана Вилсона особого впечатления. По опыту боёв в средиземном море в прошлую войну он знал, что малой канонерке достаточно одного попадания, чтобы отправиться на дно, потому они не рискуют приближаться к большим кораблям слишком близко. С больших же дистанций точность их стрельбы крайне низка, так как лёгкий, болтаемый на самых лёгких волнах корпус канонерки является отвратительной артиллерийской платформой. Первые залпы канонерок ожидаемо не дали даже накрытия и капитан просто позабыл о них на время, и даже огрызнулся на своего помощника Дженкинса, когда тот повторно привлёк его внимание к канонеркам. Каково же было его изумление, когда он увидел несущиеся к корвету на всех вёслах судёнышки, очевидно вознамерившиеся взять его судно на абордаж! Он как то позабыл, что в варварской России гребцами сажают солдат, а не каторжников, потому на маленьком судёнышке оказывается до полусотни готовых к схватке воинов, а не только пара канониров с пятёркой надсмотрщиков и одним офицером. В принципе, пока дул ветер, абордаж ему не грозил, но самоубийственная атака канонерок заставляла на время сменить курс и заняться ими вплотную. Вилсон приказал изготовить «Гарпию» к повороту через фордевинд, как только лодки войдут в сферу поражения карронад. Искалеченная яхта не имела шансов скрыться, ей можно было заняться позже.

Бой, тем временем, продолжался. Вторым залпом, произведённым сходу, канониры штабс-капитана Овечкина наконец добились двух попаданий в кормовую часть корпуса «Гарпии». Одно из ядер, как потом написали в представлении к награде, было особенно удачно направлено твёрдой рукой младшего фейерверкера Лабути Оглобина и угодило ниже ватерлинии. По правде говоря, Лабутя целил совсем не туда, но в момент выстрела пляшущий на волнах иол замысловато мотнуло набежавшим порывом ветра и его ядро легло точнёхонько в кормовой подзор неприятельского корабля, расщепив руль и пробив огромную дыру ниже ватерлинии.