Юрий Мамлеев
Мир и хохот
Глава 6
Лена и не думала рассказывать кому-либо о том, что в невидимый мир вошло что-то грозное, во всяком случае иное.
«Хватит с нас этого мира, чтоб сойти с ума. Куда уж дальше, – подумала она. – И значит, всё-таки не в патологии или извращениях дело – это всего лишь деталь, мелкое следствие. Главное – в другом… Брр… Не хочу умирать».
Но с глазами мёртвых было, пожалуй, ещё сложнее. Ленуся сама видела необычайное. С некоторых пор всё в покойниках стало меняться, даже их вид, если вглядеться, конечно. А Леночка вглядывалась.
Она не так давно прочла у одной исключительной по силе русской писательницы такую строчку: «Лицо мёртвой стало до безумия спокойным».
«Как в точку смотрела. Поди, по моргам шлялась», – подумала Лена.
Именно это и поразило, когда она, ещё до чтения книг проницательной писательницы, увидела лицо покойного адвоката.
Спокойствие в нём было именно безумным. «Такое спокойствие может быть, только когда тебя приговаривают к вечному отторжению и ты ничего уже сделать не можешь, – думала она. – А может, я вру, на самом деле это спокойствие безумия необъяснимо. Не сможет понять его и сам мертвец, пусть и в своём собственном сумасшествии».
Леночка тогда поёжилась и даже вздрогнула. И на следующий день пошла проверять: так ли это у других покойников.
Долго проверяла – месяц, другой. По возможности, конечно, по собственной метафизической прыткости. А в этом ей было не отказать. Всё искала и искала. И натыкалась на одно и то же: ледяное окоченение безумия, высшая отрешённость, ведущая в никуда.
«А как же связь с предками, – мелькнуло в её уме, – что они теперь нам скажут?»
Стою как дурак на дороге,
Впервые страшусь умереть.
Умру – и забросят боги
В его ледяную твердь, –
вспомнила она стихи знакомого поэта о камне. Ленуся была пронзительна на чтение мыслей мертвецов, не то что другие, и потому видела многое, включая взгляд закрытых глаз.
Но теперь от этих глаз шёл бесконечный холод, исходящий из глубины отдалённого бытия.
Однако ей попадались – взгляд, взгляд вовнутрь у неё был! – и другие мёртвые, совсем другие: иные были весёлые, другие действительно небожители, просветлённые, и даже совсем необычайные. Это облегчало душу.
«Не всё потеряно, – истерически думала она, – не всё».
Но прорыв этого безумного спокойствия всё же совершился. И от этого скребло на душе. Вдобавок жалко было своих.
К тому же Лена чувствовала, что дело тут и не в них, а в чём-то до боли серьёзном, огромном, страшном, исподволь вошедшем в невидимый мир.
И мелкая дрожь проходила по телу, но в сердце было жутко и каменно. Потом исчезало.
Вскоре один случай чуть не добил её, но в возвышенном смысле, конечно.
На этот раз не надо было шляться по кладбищам, а просто умерла бабка у подруги со школьных лет. Ну, умерла так умерла.
Гроб с покойной поставили на день в одной из комнат квартиры, где и жила эта подруга, Ася. Чтоб можно было прощаться с телом, кто хочет. Двери были для всех открыты. И Лена пришла – из дружбы к Асе, хотя бабку и не знала. Пришла, посмотрела, поцеловала и ушла. Цветики оставила на гробе.
На следующее утро Ася звонит вся в слезах: гроб с бабулей исчез. Нету его, и всё. И бабули нет!! «Мы туда-сюда, – плакалась Ася по телефону, – нигде их нет. К соседям заходили. Те ругаются, ничего не знают…»
Ленуся была крайне удивлена происшедшим.
– Что за чертовщина, – пробормотала она.
– Ты всё за своё, – обиделась Ася. – Никакая не чертовщина, а просто спёрли, сволочи…
И бросила трубку.
Дня через три Лена перезвонила и спросила:
– Ну как?
Сам весёлый голос Аси говорил о том, что всё в порядке.
– Нашли, – радостно объявила она. – На даче.
– Но почему и кто увёз?
– Неизвестно. Да мы и не допытывались. Не нам знать, кто и для чего. Нашли, и слава богу. Уже похоронили. Как гора с плеч. А то совсем дико бы получилось. Милиция уже стала вмешиваться. Орать. Целую.
– Подожди. А старушку-то хоть поцеловали? – слабым голосом произнесла Лена.
– А как же! Вообще расцеловали. Вся в цветах ушла под землю.
И Ася повесила трубку.
Но странность перемещения гроба и внешняя ненужность этого события навеяли на Лену самые противоречивые мысли. Глубоко она задумалась, одним словом.
Однако жить всё равно надо было. Больше всего её парализовывал и поражал какой-то нездешний и в то же время безумный покой на лицах мертвецов. Этот покой внутренне походил на сумасшествие. Она чувствовала, что созерцаемый мертвец вот-вот проснётся и дико закричит. Во всяком случае, покойники казались ей на грани крика, даже визга, но никто не переходил эту грань.
И она стала избегать мёртвых. Только однажды попала на похороны старичка. Но тут произошёл конфуз: ей показалось, что старичок подмигнул ей, весьма лихо и непонятно. «Невидимый мир ошалел», – подумала она тогда.
Здесь как раз Нил Палыч и подвернулся.
Глава 7
Вот и дверь, ведущая в квартиру Лены Дементьевой. Алла подошла к ней, забыв о своём существовании. Но Ксюша всё помнила. И она была рядом.
Алла чуть-чуть не ущипнула Ксюшу.
– Помни, Ксю, что Нил не хочет, чтоб мы исследовали… и искали. Но не мы будем искать, а попросим Лену или кого-нибудь из её окружения. С нас и спроса по большому счёту не будет – нас как бы и нет.
Ксюша сморщилась.
– Это их нету, а мы есть.
Алла нажала на звонок, словно это был мозг мёртвого Станислава. Леночка открыла.
– А, это вы… Входите, родные. Но у меня кавардак.
– А что?
– Увидите.
В передней этой огромной квартиры послышалось шуршанье. Откуда-то высунулось существо, похожее на девочку лет тринадцати-четырнадцати.
Тут же хлопнула другая дверь и вызвалась из тьмы старушка в халате.
– Не твори, Дашка, не твори, – зашипела она довольно громко. – Зачем ты предсказала, что дядя Валя проведёт ночь в канаве? Но ведь так и случилось! Всё, что ты ни болтаешь, сбывается, дрянь ты этакая.
– Она не дрянь, а вещунья, бабушка, – сухо вмешалась Лена и обратилась к сёстрам: – Даша племянница моя. Ясновидящая. Но ясно видит только быт. Остальное – пока не дано.
Бабуля чихнула:
– Только быт! А то, что кошка моя во сне меня укусила – это она накаркала! При чём же здесь быт.
– Я не каркаю, баб, а говорю правду, ту, что будет, – закричала Даша. – Помолчали бы! А то ещё такое предскажу! Все будущие дни у меня на ладони. И про училку всё знаю. Она мочится в постель по ночам! Хи-хи-хи!
И девчонка скрылась за дверью.
Леночка улыбалась.
– И вот уже шестая неделя, как у нас так. С тех пор как Даша здесь отдыхает.
Ошалев, но не очень, сёстры прошли в столовую. Ленуся предложила выпить.
Алла мрачно согласилась:
– Самое время.
– Забавно, не правда ли, – сказала Лена после первой рюмки коньячка. – Мамаша её, Ухова Антонина Семёновна, считает, что из девчонки вырастет пророчица. И на деньги надеется… Нелепо и смешно, Даша каждый завтрашний день по полочкам раскладывает с вечера: кто там будет чихать, болеть, кто запьёт, кто на работе поскандалит, где кошка напроказит, молочко прольёт… Никогда не ошибается. Кассандра эдакая на всякую чушь. Но жизнь Уховых, родителей и родственников, превратила всё-таки в сумасшедший дом. Чуть не до драки, до мордобоя доходит. Главное, что каждый день всё сбывается… Изнемогли они и сейчас отдыхают, а Дашку – нам сунули. Я сказала Сергею – пусть, невидимый мир тоже смешон. Посмеёмся… И даже великие пророчества – всего лишь сон…
Ксюша вздохнула в ответ.
Алла вступилась, однако:
– Чушь-то чушью, но суть-то в этих способностях – считывать будущее… Сейчас на Руси, говорят, детки пошли такие, чуть не с младенчества знают, что у ихних мамаш на уме. Так ведь действительно всё перевернётся.
Ксюша махнула рукой:
– Плюнь, Алка… И так уже всё давно перевернулось. Перевернётся ещё раз, ну и что?
Лена засмеялась:
– Это по-нашему.
Но тут дверь отворилась, и ввалился дядя Валя – отменный человек лет около сорока.
– Дашку только не пускайте, а то ещё предскажет чего-нибудь при всех…
– Знаю, знаю, – дядя Валя (брат матери Лены) расселся на диване. – А где Юрка, кстати? Я его сегодня не видел, хотя всю квартиру обыскал.
Юрка был сынок Лены, пятилетка ещё.
– К деду отправили, – прозвучал тихий ответ.
И все вдруг замолчали.
Дядя Валя, отведав порцию коньячка, рассердился.
– Лена, Дашку надо в тюрьму, там её место. Я отроду в канаве не спал, а она накаркала, пригвоздила событие. Я человек хотя и занятный, но в запое всегда серьёзный, без дураков. Мы с Андреем, который Стасика брат…
Дядя Валя вдруг остановился.
– Мне в канаве сны снились. Будто Дашка старухой стала и пророчицей насчёт душ в аду. И ещё её обвинили в манихействе и сожгли. И дымок, дымок такой шёл, ух, я даже проснулся.
– Дядя Валечка, до чего ж ты милый, – ласково проговорила Ленуся.
За лаской и простотой прошло ещё несколько минут. Потом в коридоре раздался полукошачий визг, и в столовую выскочила бабуля – Анна Ивановна.
– Ох, изведёт Дашка нас, изведёт, – заохала Анна Ивановна. – Поверишь, Лена, подходит она ко мне, показывает язык и брякает: «А теперь я знаю, когда ты умрёшь».
– Ого, это уже серьёзно, – ответила Лена.
– За такое бить надо, – вставил дядя Валя.
– Я её и двинула малость тряпкой по харе, по пророческой… Ты извини, Лена, но сколько же можно терпеть?!
– Она ведь и правда знает… – мрачно произнёс дядя Валя.
– От правды-то и весь мрак пошёл, – уверенно вставила Ксюша.
Лена встала и вышла. Когда вернулась, все разом:
– Ну что?
– Я ей сказала, что, если о смерти кого-либо слово молвишь, маме скажу. А она это очень не любит и здорово выпорет тебя. И что же? Дашка в ответ завизжала: «Буду, буду, всё узнаю и всем, особо когда близко, в глаза буду говорить, когда и как помрёшь. Что, мне уже гадости нельзя делать?!» Вот такая наша Даша, – закончила Лена.
– А ещё ребёнок, отправить её обратно, – прямо-таки заскулил дядя Валя. – Хватит с меня канавы.
– Да чёрт в неё вселился, и всё, – сказала Анна Ивановна.
– Не всегда талант чёртом объясним, – возразила Лена. – Бабуленька, ты лучше подремли здесь после напряга, а я уж с ней разберусь.
Бабуленька согласилась. Дядя Валя сказал, что уйдёт в запой. Алла наконец встрепенулась:
– Леночка, а представь, что много таких будет, уже по большому счёту. Будут заранее знать и про смерть свою родную, и когда бомбёжка будет, и когда власть сменится, и про тайные действия, конечно. Вот жизнь будет. То-то сумасшедший дом! А обычные люди в дураках будут сидеть.
– Если масштаб будет такой, то государство под контроль таких типов возьмёт, – ответил дядя Валя.
– Государство само-то с придурью, – вставила Ксюша. – Государство-то из людей состоит.
– Ну, я пошёл, – заключил дядя Валя.
И сёстры остались одни наедине с Леной.
– Ну, а теперь о чём-нибудь великом надо поговорить, – усмехнулась Лена.
– Не до величия сейчас, Ленусь, – вздохнула Алла. – Мы к тебе как к старшей и мудрой эзотерической сестре пришли. Муж мой исчез, совсем пропал. Помоги.
Лена помрачнела.
– Слышала об этом. Расскажите подробней.
И Алла рассказала – не так уже надрывно, как раньше, но не без тоски.
– Нил Палыч не хочет, чтоб мы влезали в эту историю, но тебе он перечить не будет, – заключила Ксюша. – Никто ничего не знает. И Нил Палыч в том числе. Пуглив стал. Хотел нам что-то важное ещё сказать, но и сам куда-то пропал. Одни пропажи кругом. Я сама боюсь провалиться…
– Нежная ты слишком, Сюнька, вот и боишься, – прервала её Алла.
– Аллочка, ты просто для облегчения души ко мне обращаешься, что ли? – спросила, помолчав, Лена. – Ты же знаешь, что я в таких делах не мастерица. Другие у меня наставники были, и не этому я училась. А теперь уж сама по себе вроде иду… Могу только посоветовать.
– Про что? – спросила Алла.
– Раз Нил Палыч скис, то кто же? – задумалась Лена. – Это ведь глобальное исчезновение, Алла. Ничего не поделаешь. Фундаментально Стасик исчез, а если вернётся, то будет ли это Стасик?.. Единственное могу сказать, дамочка тут одна есть, ох потайная, ох потайная… От всей Вселенной может скрыться, не то что от милиции… Но доступ к ней у меня есть, в моих беленьких, нежных ручках…
– Они у тебя, Лен, на мои похожие, – с удовольствием вставила Ксюша. – Только у меня попухлее.
– Чайку, что ли, выпить теперь, – вздохнула Лена. – Дядя Валя ведь заварил – от запоя им спасается в будущем.
– Хороший чай лучше водки, – заметила Ксюша. – Потихонечку только. И что же?
Разлили чай. Печенье отсутствовало.
– Я всё возьму на себя, – начала Лена. – Как и что – не спрашивайте. К Самой зайти нельзя. Но я дам телефончик и адресок, посидите там, поговорите келейно, по-семейному с ними, а потом и Сама возникнет. Незаметно так.
– Не опасно? – тревожно спросила Ксюша.
– Обижаешь. Что ж, я своих к опасности подведу?
– Опасность, она сама по себе, а друзья и родные – они тоже сами по себе, – вздохнула Ксюшенька. – Опасность, она помимо нас идёт.
– Ладно, Ксюш. Я Стасика теперь не то что люблю, но не брошу, – заметила Алла, допивая чай.
– Правда, один сучок в глазах есть, – продолжала Ленуся. – Парень один там есть. В сущности, мальчик лет шестнадцати, но тёртый калач. Я попрошу – его приберут к вашему посещению. С ним встречаться нельзя. Пусть себе в другом месте будет.
– Что ж это за тип такой? – спохватилась Алла. – Его, выходит, и видеть нельзя!
– Ни в коем случае. Ещё хуже, если он вас увидит.
– Ну и ну. Наверно, хорош.
– Аллочка и Ксюшенька, родные мои, только не беспокойтесь, я вас в обиду не дам, – улыбнулась Лена. – Когда ещё я своих подводила? Никогда. Всё будет тихонечко. Что за парнишка и в чём его беда, они сами вам скажут. Но его не будет.
– Ну, если его не будет, то хорошо. Главное, что мы будем, – ласково пропела Ксюша.
– Будем, будем!
Ксюша и Алла повеселели. Леночка просветлела, глядя на них.
– Ещё скажу, – добавила она. – Если Сама не найдёт, то и искать нечего. Тогда только на высшую волю положиться – и присмиреть…
Разговор об этом закончился. Но посидели ещё с часок, попивая чаёк и размышляя вслух о бессмертии.
– Моя кошка прямо стонет, когда я ей на ушко о смерти говорю, – заключила Ксюша. – Кошечка, а ведь тоже страдает от своей смертности.
– Мнимой, естественно, – заметила Лена.
– Однако для неё, может быть, полумнимой всё-таки, – вставила Алла.
– Сергей скоро придёт. С новостями, – объявила Лена.
– Но не о бессмертии же, – вздохнула Ксюша. – Нам всё-таки идти пора. Ишь, как время-то пролетело за разговором о вечности. Так не заметишь, как и смерть придёт.
– Бог с ней, со смертью. Не наше это дело как будто. Надо идти – идите. – Леночка встала. – Попрощаемся чуть-чуть, родненькие, и пусть будет всё по-нашему.
Глава 8
Мутный ужас овладел вдруг Ксюшей, когда она подходила к дому, указанному Леной. Содрогалась почти. Из головы не выходил парень, которого нельзя видеть. Но Алла была спокойной. Да и голоса хозяев, к кому они шли, предварительно согласовав с ними по телефону, были на редкость мирные, даже до ненормальности мирные и обычные. Алла, увидев, как волнуется Ксюшка, стала успокаивать её:
– Стыдись, ты что же, в Лену не веришь?
– В Лену-то я верю, сомнений у меня на её счёт нет, – бормотала Ксюша, – но вот как бы Господин Случай не подвёл. Шкуронькой своей я не люблю случайностей, сестрёнка. Жизнь-то одна, а случаев много.
– Ты же не знаешь, что такое случай, по высшему счёту говоря, – резонно ответила Алла. – А всё равно боишься. Потому что твой разум не может совсем совладать с твоими нервами и нежностью к себе. Возьми себя в руки, Ксения, метафизика должна проникнуть не только в твой разум, но и в кровь. Так говорит Лена, и она права.
– Разум уходит из мира, Аллочка. Даже высший. На время, конечно. Надеюсь, – пробормотала Ксюша. – Но я возьму себя за нервы, не думай…
…И наконец они постучали в дверь. Почему именно постучали, а не позвонили – неизвестно, скорее всего, они просто позабыли о звонке.
Открыло им дверь семейство Потаповых: хозяйка, Евдокия Васильевна, её муж Пётр Петрович (были они уже в более чем средних летах) и бабушка Любовь Матвеевна, ещё постарше их. Где-то прятался дед Игорь, точнее – Игорь Михеич.
Семейство улыбалось.
– Мы вас ждём, хорошие наши, – прошамкала Любовь Матвеевна, – квартира большая, все разместимся по-доброму.
– Леночка нам всё объяснила, идите туда тихонечко себе, – молвила Евдокия Васильевна, указывая в некое пространство.
Прошли.
В стороне мелькнула тень деда Игоря.
Расселись на креслах и диванах – но за столом.
– Мы вас угощать не будем. Сама не велела, – уютно и с искренностью произнёс Пётр Петрович.
– А она где? – быстро спросила Алла.
– Она будет, – ответили ей.
– Да мы кушать и не собирались вовсе. Не до того, – вставила Ксюша. – Другой раз побалуемся.
Затихли.
И вдруг тонкий слух Аллы уловил далёкий вой.
– А это кто? – нервно спросила она.
– Это тот, с кем вам встречаться не велено, – строго заметила бабушка Любовь Матвеевна.
Сёстрам становилось понятней, но холодок прошёлся по спинкам.
– Кто он? – выдавила Алла.
– Раз вы от Лены, мы всё скажем, – проговорил Пётр Петрович. – Это сын наш.
– Сын?! И что?
– Говори, говори, Пётр! – взвизгнула Евдокия Васильевна. – Раз от Лены, может быть, и помогут чем-то!
– Миша, сынок наш, – со слезами в голосе проговорил Пётр Петрович, – убийца наш, вот кто он…
– Говорите яснее всё-таки, – раздражённо и чуть истерично прервала его речь Ксюша.
Евдокия Васильевна тоже вспыхнула:
– Пророк он у нас, вот в чём дело… Тьфу ты… Не пророк, а хуже… Года три назад, сейчас ему шестнадцать, мы всё поняли, что про кого он плохо подумает, с тем обязательно несчастье произойдёт. Даже невольно, со зла какого-нибудь, подумает, а то, не дай бог, скажет, так у того всё может быть, и на следующий день причём, на худой конец дня через два-три. То руку сломает, то упадёт, то побьют его, то болесть. Больше всего нам, домашним его, доставалось. Посмотрите на мои ручки, на ноги! – мамаша перешла на крик и обнажила даже ногу перед гостями.
Всё было в синяках, в кровоподтёках.
– А муж мой, Пётр Петрович, видеть из-за него плохо стал! – вскричала Евдокия, указывая на супруга.
– Что-то я не так сделал недавно, – вставил Пётр Петрович. – Не понравилось ему. Ругнулся с досады. И уже к вечеру у меня глаз – не глаз, а чёрт-те что!
Только сейчас ошалевшие Алла и Ксюша обратили внимание, что Потаповы действительно хоть и приоделись, но физически потрёпаны, как-то пришиблены, смотрятся побитыми и смирными, даже во время крика.
– Неужели так уж установили причинную связь? – спросила Алла, приходя в себя.
– Да что мы, сумасшедшие, – внятно прошептала бабушка, – уж сколько лет тянется. Проверяли. Приходили сюда, эксперименты ставили, Лена знает кто. Да он сам знает. Последнее время переживает очень, плачет, как птичка, – умилилась старушка.
– А злую мысль остановить не может, пыхтит, возится, но редко получается, – развёл руками Пётр Петрович. – Мы уж и туда и сюда. Врачи от нас бегом тикают. Знатоки, экстрасенсы всякие хотят помочь, но в пустоту. Говорят, мы в нём не вольны. Если б не Сама, то Мишка давно б с ума сошёл. От совести…
Ксюша, погладив себя по коленке и мысленно выпив полстаканчика смородинной наливки (на столе ничего не было), спросила:
– А запирать его вы давно стали?
– От гостей вообще мы его, почитай, с годок прячем. После случая с Витей, – объявила Любовь Матвеевна полуневнятно, но до всех дошло.
И тут супруги неожиданно завелись. И стали вдруг странно похожи друг на друга и почти кричали, как из одного гнезда, одинаково и истерически.
– Невозможно это было перенесть! – кричала Евдокия Васильевна.
– В суд на нас хотели подать! – в ту же секунду выкрикнул Пётр Петрович.
– Как сейчас помню, Витя вот тут сидел, рослый и сильный, лет семнадцать ему, где вот вы сидите, Ксения.
– И чёрт его дёрнул Мишу обидеть. И сказал-то так резко – из таких, как ты, как Мишка, значит, ничего не выйдет. Ты, говорит, был ноль, сейчас ноль и таким и останешься!
– Может, он видел: Миша тихий, застенчивый и какой-то однообразный долгое время был, – вставила между криков старушка.
– А сын-то покраснел весь, руки дрожат, и говорит ему, Вите: а ты завтра вечером подохнуть захочешь, да не сможешь. Вскочил и убежал. А Витя нам: да он у вас ненормальный. Мы и Витю этого выгнали за ненормальность эту…
– А назавтра к вечеру пошло, – совсем уже взвизгивая и почему-то потея, начала Евдокия Васильевна. – Витёк этот, нормальный, пухнуть стал головой и вообще. За ночь разуродился так, что не узнать.
– Весь красный стал, глаза бегают, и слова птичьи, нелепые произносить стал, а русские слова забыл почти. Но родителям успел рассказать о случае…
Пётр Петрович остановился, вздохнул и попросил жену не перебивать дальше. Та сникла.
– Отец не поверил, а матушка сначала с ним, с небожителем таким, к нам заявилась: вот, мол, что вы наделали. А потом, говорят, в милицию побежала, так, мол, и так, сына замуровали в ходячий труп и заколдовали. Сделал это Миша, пятнадцати лет от роду, ученик средней школы. А начальник-то и так от естественных дел зол был, а на это так рассвирепел, что схватил матушку Витьки за шиворот и сам выставил её на улицу, в дождь…
Ксюша охнула.
– И много было у Миши таких случаев?
– Такой один, кажется. А там кто его знает, – включилась старушка. – Через месяцок-другой Витёк поправился. Сошло с него. Но уважительный такой стал, особенно по отношению к младшим – Мишук же младше его был. Даже, говорят, иной раз какого-нибудь пацана в садике увидит, так в ноги ему бросается, а уж кланяется, бают, всегда. Но учиться хорошо стал, на космос стало тянуть после такого случая.
Ксюша с трудом сдерживала эдакое утробное хихиканье внутри себя.
– В школе его уже начинают бояться, особенно учителя, – мрачно добавил Пётр Петрович. – Одна говорит мне: «Как ваш-то нахмурится на меня, у меня и дочка, и кот заболевают. Но разбираться с Мишей не буду – как бы на том свете мне хуже не было. Неизвестно ведь, кто он, ваш сын». А он-то, Миша, плачет, сам не свой.
И опять донёсся приглушённый, не похожий ни на что вой.
– Ничего страшного, – махнул рукой Пётр Петрович. – Он сам просится в чулан. Это у нас маленькая комнатушка без окон. Там он и сидит. Почему-то любит, чтоб его там закрывали. Но сейчас он чем-то обеспокоен…
– Вы не бойтесь, – вставила бабуся. – Ему надо видеть и озлиться на человека, чтоб на того нашло. Тех, которых он не видит, – тем ничего. На дочку ту перешло, так это ж он мать фактически обогрел. Странный он, хоть и внучок мне. Мы его жалеем, но боимся. Да он и сам себя боится, правда, Петя?
И старушка обернулась к сыну.
Петя угрюмо молчал. Но зато из-за какой-то занавески выскочил вдруг дед Игорь и мимоходом крикнул:
– Мишук-то хочет наружу. Гости ему понравились!
Все переглянулись. Повеяло холодом. Но Алла знала – ничего не случится. Ксюша испугалась, вздрогнула спинка, но только потому, что всегда внутренне наслаждалась своим страхом. И ещё больше нежнела к себе, да и к другим, близким… «Где сейчас Стасик? – тоскливо подумала Аллочка. – И всё-таки не мог меня по-хорошему разлюбить, всё со скандалом надо, да ещё метафизическим. Впрочем, умом ничего не понять. А здесь выпить-то и то не дадут…»
– Игорь Михеич, не шали! – строго оборвал ситуацию Пётр Петрович.
Ксюша вдруг рассердилась:
– Хаоса у вас мало! И смерть свою вы не любите!
Потаповы обомлели, как будто даже ростом стали помельче. А дед Игорь убёг.
– Если бы вы не были от Лены, мы бы вас выставили за такие обидные слова, – произнёс Пётр Петрович, и губы его скуксились.
– Они, наверное, намекают, что Миша-де может смерть наслать, если он людей уродами от своей мысли делает, пущай и на время, – разволновалась бабуся Любовь Матвеевна. – Стыдно вам, в смерти Миша наш не волен, смерть, она от Бога, а не от Миши. Мишуня только на жисть влияет, а не на иное. Образованные, а таких вещей не понимаете…
Алла расхохоталась, почти надрывно.
– Да всё мы понимаем… Сестричка моя имела в виду, что нет в вас сексуального влечения к смерти. Оттого вы и ординарные, несмотря на вашего Мишуню.
Пётр Петрович далее привстал. Побледнел так и опять произнёс:
– Если бы вы не от Лены, то попросил бы вас уйти из нашего дома.
Остальные Потаповы не привстали, а как-то опустились вниз. Но Алла успела шепнуть Ксюше: «Я одурела от этого Мишуни, я больше не могу, к тому же он подвывает взаперти, мы же не за этим воем пришли, Ксю».
Алла знала, что может здесь многое себе позволить, ибо у Потаповых они защищены именем Лены Дементьевой. А почему так – это, в конце концов, неважно.
Старушка, впрочем, при словах «сексуальное влечение к смерти» поджала губки и покраснела, как девушка. А вслух прошептала: «Ну и сестрички».
Алла встала и, посмотрев на несчастную и ставшую как бы меньше ростом Евдокию Васильевну, сказала:
– Ну извините вы нас, если что не так. Мы к вам с добром пришли.
Ксюша вступилась за сестру:
– Конечно. Мы только добра и ждём. Зачем нам зло?
Постепенно всё как-то улеглось. Евдокия хотела предложить даже чаю, но вспомнила, что Сама не велела.
Старушка невзначай и буркнула:
– Сколько раз Леночка предлагала Мишуню к батюшке одному в церковь сводить, но родители, – и старушка взглянула на Петра Петровича, – не хотят, говорят, всё равно не поможет, мол, дело Мишуни особенное. Но Леночка говорила им, почему же не попробовать…
Алла заметила:
– Конечно, Лена права, попытка не пытка, в Средние века, когда вера в людях была на уровне, Мишу, может быть, и спасли бы. Хотя, конечно, прорывы его, думаю, не от дьявола, дело ещё мудрёней и сугубо личное, но помочь до какой-то степени всё равно бы смогли.
Ксюша не удержалась:
– Оно-то конечно, но если только не попался бы в объятия какому-нибудь чересчур любвеобильному инквизитору, из Испании к примеру… Костёр из плохих мыслей пылал бы тогда.
Алла сделала Ксюшеньке знак: помолчи, в конце концов.
