Юрий Александрович Корытин
Остров Безымянный
– Голод – это когда еды совсем нет и люди умирают. А в войну люди в тылу от истощения не умирали. Жили, конечно, впроголодь, но не умирали. Бувалочь, получу свою пайку, начинаю есть и не могу остановиться, съедаю всю. А весь следующий день с пустым желудком работаю. Если бы не работа, не знаю, как бы я голод терпела. А за станком обо всём забываешь. Только и думаешь, что вот ентот снаряд попадёт по проклятому фашисту…
После войны Лукошко «завербовалась» – заключила с государством договор в рамках программы по заселению и освоению малонаселённых и вновь присоединённых территорий. Так она оказалась на Острове, где встретила своего суженого, как оказалось, земляка. При упоминании о муже строгое лицо Лукошки дрогнуло, глаза её расширились и сфокусировались где-то в бесконечности, в них отразилось незабытое горе. Она кряхтя поднялась из-за стола, на больных ногах, покачиваясь, проковыляла до стены с фотографиями, перекрестила и несколько раз поцеловала снимок своего бравого солдата.
– Вся остальная жизнь – вот она, на стенке, – махнула она рукой на фотографии.
– Подумай сам, как я могу голосовать за тех, кто погубил моих родителей? До самой смерти не прощу этого Советской власти. Но и нонешнюю власть я тоже не люблю. Однако приходится за неё галочку ставить – не за коммунистов же.
– Можно не ходить на выборы.
– Нельзя! У нас все ходят. Если я не пойду, мне проходу не дадут, каждый человек будет спрашивать: а почему ты, бабка, голосовать не ходила? Пока весь посёлок не спросит, не успокоятся. У нас не положено поперёк людей что-то делать, как все поступают, так и ты должен поступать. Тах-то, соколик.
– А вы поставьте в бюллетене не одну галочку, а две. Бюллетень будет признан недействительным. Даже если кто-то догадается, что это Ваша работа, подумают, ошиблась старая…
Лукошко посмотрела на меня недоверчиво:
– А что, есть такой закон?
– Есть.
И я объяснил бабке некоторые тонкости избирательного законодательства.
Бабка повеселела:
– Енто правильный закон, если не врёшь. Погоди-ка, милок.
Она опять поднялась со стула, с тем же трудом прошла к стоящему в углу буфету – произведению местного умельца. Обратно к столу Лукошко шла, заговорщицки улыбаясь. Правой рукой она прижимала к груди бутылку, левой бережно придерживая её под донышко. Горлышко бутылки было замотано синей изоляционной лентой. Внутри плескалась она, проклятая «термоядерная». Я с унылой обречённостью понял, что не смогу обидеть бабку отказом отведать её «Божьей росы», конечно, самой лучшей на острове – кто бы сомневался?!
Лукошко проигнорировала мой кислый вид, но заметила взгляд, брошенный в сторону двери:
– Табе куды иттить надоть?
– Да я в клуб хотел зайти…
– Успеешь. Давай, сабе налей и мяне немножко…
…Здание клуба снаружи не поражало архитектурными изысками, но внутри оказалось достаточно просторным и функционально продуманным. По вестибюлю, как неприкаянный, расхаживал Вадим, рассматривая люстры на потолке и древнюю наглядную агитацию на стенах. Увидев меня, он даже отпрянул от удивления, у него, натурально, отвисла челюсть.
– Что с тобой произошло?!
Я рассказал Вадиму про свои приключения. Он за рукав подтащил меня к большому зеркалу в вестибюле:
– Посмотри, на кого ты похож!
Вадима можно было понять: ещё утром я выглядел, как бизнесмен из Москвы, а вечером стал неотличимо похож на местного алика Валерку. Действительно, видок у меня был, что надо: лицо расцарапано, как будто я дрался с дикой кошкой или ревнивой женой, руки забинтованы, из-под распахнутого брезентового плаща выглядывает видавший виды ватник, мятые чёрные с серебристым отливом брюки, спереди ещё сохранившие некоторый лоск, заправлены в резиновые сапоги сорок шестого размера.
– Ты прав, – сказал я Вадиму. – Брюки в самом деле создают диссонанс. Они нарушают принятый здесь дресс-код. Но ведь мы ещё не собираемся уезжать с Острова?
С правой стороны вестибюля раздавался детский гвалт. За дверью оказался небольшой спортзал. Открывшаяся картина нисколько не походила на ту, что можно увидеть в модных ныне фитнес-центрах, но живо напомнила мне уроки физкультуры в школе. Большинство детей сидели на низких скамеечках вдоль стен в разных частях зала. В одном конце несколько пар мальчиков в боксёрских перчатках с увлечением мутузили друг друга. Рядом боролись, причём не только мальчики, но и девочки. В углу лежала штанга, возле неё собирался с духом какой-то крепыш. Он бросал на штангу взгляды, полные такой скрытой ярости и энергии, будто собирался поднять её одной только силой воли, без помощи рук. Среди детей не было заметно ни одного перекормленного родителями и обременённого ранней полнотой. Всем процессом руководили несколько мужчин. Чувствовалось, что они обладают непререкаемым авторитетом, отдаваемые ими короткие команды выполнялись беспрекословно.
В зале с противоположной стороны вестибюля занимались девочки. Они по команде изгибали спину и поднимали ногу едва ли не выше головы, держась рукой, в зависимости от роста, за одну из двух длинных перекладин, укреплённых одна над другой вдоль стены. В своих одинаковых трико все девочки были похожи друг на друга, кроме одной, самой нескладной. Ей упражнения давались с явным трудом, но над её стараниями никто из детей не смеялся.
Дёргая наугад все двери подряд, мы с Вадимом заглянули сначала в чулан, заставленный вёдрами и швабрами, затем в помещение, когда-то бывшее кинобудкой, и, наконец, в комнату с шахматистами. Судя по тому, что на столах стояли часы, а ходы записывались, в ней проходил турнир. Шахматисты были всех возрастов – «от пионеров до пенсионеров». Царила обманчивая тишина. Обманчивая – потому, что по накалу страстей вряд ли какая игра или спортивное соревнование сравнятся с шахматами. Шахматы это интеллектуальная игра, по этой причине проигрыш партии зачастую воспринимается очень болезненно – мужчина не может допустить малейших сомнений по поводу его умственных способностей. В студенческие годы я сам увлекался шахматами, участвовал в турнирах и по себе знаю, как после проигранной партии нестерпимо, до дрожания рук, хочется нагрубить, нахамить партнёру, а то и «лягнуть» конём счастливого победителя прямо по лбу! Любопытно, конечно, было бы узнать, что на Острове говорят матёрые мужики, обидно проиграв третьекласснику, но для этого пришлось бы дожидаться конца партий.
Вестибюль постепенно наполнялся людьми, пришедшими на вечер чтения вслух. Мы перекинулись несколькими словами с Найдёновым. Здороваясь, он сначала оглядел меня с головы до ног, потом «стрельнул» взглядом из-под нависших надбровий прямо в глаза. Мне опять потребовалось совершить усилие, чтобы удержаться на «горизонте событий» под притяжением «чёрных дыр» – зрачков Найдёнова. Между тем с его лица исчезла обычная мрачноватость. Что-то в его облике изменилось. Нет, все суровые складки на лбу и между носом и плотно сжатыми губами остались на своих местах, разве что слегка приподнялись вечно нахмуренные брови или немного выпрямились опущенные вниз уголки рта. Но теперь Найдёнов смотрел на меня с явным удовлетворением, чуть ли не с симпатией. На Вадима при этом он почти не обратил внимания.
Замысел директора уже перестал быть для меня загадкой. Найдёнов, задержав на Острове московских хозяев рыбозавода, рассчитывал пробудить в нас или, по крайней мере, во мне «социальную ответственность бизнеса», к которой он безуспешно взывал вчера, во время переговоров на заводе. Вероятно, он с самого начала определил, что из нас двоих именно я являюсь «слабым звеном». Не ясно только, с чего это он решил, что я буду содержать Остров за свой счёт? Я, конечно, сочувствую проблемам островитян, да и люди они симпатичные, но с какой стати я стану действовать вопреки своим собственным экономическим интересам? Вадим прав: завод должен умереть! Так что Найдёнов зря затеял свою интригу, ничего у него не выйдет.
Тут директора отозвали в сторону несколько мужчин, и они стали обсуждать какие-то свои проблемы. Чуть подождав, ко мне подошла Полина. Она сдержала своё обещание – договорилась с кем надо, и завтра мы с ней сможем посетить береговую батарею, ту самую, что я заметил утром, поднимаясь на вулкан. Сообщив об этом, Полина поспешила скрыться за колонной – она явно избегала возможных вопросов со стороны Найдёнова, да ещё в моём присутствии.
Вадим опять не проявил никакого интереса к её предложению. Вынужденная задержка на Острове его явно тяготила, он мог думать и говорить только о возвращении в Москву. Любые разговоры, связанные с Островом и жизнью островитян вызывали у него брезгливую гримасу. Вывести его из хандры мог только приход судна, обещанного Найдёновым.
Вместе со всеми мы с Вадимом прошли в актовый зал, заставленный стульями со следами неоднократных ремонтов и разномастными лавками и табуретками. Зал был совсем небольшой и заканчивался крохотной сценой. Он освещался подвешенной под потолком керосиновой лампой с отражателем, на сцене стоял стол, на котором была ещё одна лампа.
Подошли ребята из спортивных секций, зал почти заполнился. На сцену поднялась Полина, она была одной из лучших чтиц, и этим вечером была её очередь. Родители уняли своих детей, и началось чтение.
Я сразу узнал ту главу из «Поднятой целины», в которой рассказывается, как Макар Нагульнов с дедом Щукарём слушали по ночам петушиную перекличку. Я во всех подробностях помнил сюжет, но великая проза всё равно захватила меня. В полутёмном зале негромкие слова, долетающие со сцены, магическим образом воздействовали на сознание. Стоило закрыть глаза, и начиналось «кино». Передо мной возникали памятные по советскому кинофильму образы Нагульнова и чудаковатого деда. Причём Нагульнов явно позаимствовал некоторые свои внешние черты у такого же «защитника прав угнетённых» – директора рыбозавода. Я плыл в душной южной ночи, ощущая кожей чуть заметное дуновение тёплого ветерка, видел в окне хаты жёлтое пятнышко света, окружённое угольной темнотой. В этом притихшем зале кукарекали петухи, пахло степными травами и становились реальностью никогда не существовавшие люди.
Полина читала негромко, почти без нажима, делая только лёгкое ударение на ключевых словах. Вместе с тем она очень хорошо передавала конструкцию фраз, выделяя голосом все знаки препинания. Она не старалась подражать своеобразному южнорусскому говору, в её устах он звучал естественно, как будто она сама была по рождению казачкой.
Народ слушал молча, стараясь не скрипеть стульями. Усталые лица людей просветлели, книга пробудила в них те же добрые чувства, что владели мной – сопереживание героям, их мыслям и поступкам, наслаждение звучностью и образным строем родной речи. Я вместе со всеми проживал чужую жизнь как свою собственную. Нельзя было не испытывать восхищения поразительным мастерством автора, сумевшим вызвать у нас эти чувства и заставившим переживать вымышленные события так, словно они случились на самом деле.
Даже маленькие дети, которых, казалось, было невозможно угомонить, сосредоточенно слушали, раскрыв рты. Чтение книг было для них «сериалом», который они воспринимали с такой же степенью погружения в сюжет, что и дети на материке, бурно реагирующие на похождения героев американских мультфильмов.
Недалеко от меня сидела незнакомая молодая женщина. Слегка прищурившись, смотрела она на сцену. Её лицо светилось чуть заметной улыбкой, так поразившей мир на картине Леонардо.
Глава 7
Третий день на Острове начался для меня рано – я проснулся, когда дети Клавдии ещё спали, только сама она копошилась на кухне. Вставать с постели не хотелось. Я перевернулся на живот и решил было и дальше давить головой подушку, но тут вспомнил о сегодняшнем походе на артиллерийскую батарею, и остатки сна сразу куда-то отлетели. Меня мигом сдуло с постели… Давно уже я так не радовался утру. Мало того, что экскурсия обещала быть интересной, так впереди ещё ждала встреча с симпатичной мне девушкой.
К тому моменту, когда пришла Полина, я уже собрался, осталось только надеть резиновые сапоги. Мы пошли к батарее не той дорогой, что вчера, не вдоль моря, а прямиком в гору. Тропа оказалась довольно крутой, даже я со своей тренированной дыхалкой был вынужден перейти на режим экономного расходования сил. Несмотря на это, моё сердце очень скоро заставило вспомнить о своём существовании: оно, как кулаком в дверь, стало стучать в грудину, требуя прекратить над ним издеваться. Ноги тоже не замедлили присоединиться к этому протесту. Не спасала и постоянная велосипедная практика: сейчас в ногах ныли и болели совсем другие мышцы, не те, что при езде на велосипеде.
Тем более удивительно – и чувствительно для моего мужского самолюбия! – было видеть, что моя спутница поднималась без видимого напряжения. Она с изяществом прирождённой горянки ступала с камня на камень, периодически оборачиваясь, чтобы оценить моё состояние. Но я думал только об одном: сколько там ещё осталось?! Полина поднималась вверх, как горная козочка, я же полз, как жук по склону. Но сдаться и попросить передыха я не мог: ситуация исчерпывающе описывалась надписью на мужских трусах, которые я когда-то увидел в витрине одного универмага: «Хочешь – не хочешь, а хотеть надо!».
Уф-ф, наконец-то забрались! А однако, моя спутница всё-таки раскраснелась и запыхалась… Ну, прямо гора с плеч! А то я весь испереживался, что опять перед ней опозорюсь. Не хочу, чтобы Полина приняла меня за московского интеллигента, не способного выдержать девчачьи – по меркам Острова – физические нагрузки. Стараясь говорить медленно, с паузами, чтобы не выдать прерывистого дыхания, я сказал Полине, что первый раз в жизни встречаю такую лёгкую на подъём барышню. Но она проигнорировала мой комплимент:
– Я привыкла. В детстве мы с друзьями чуть ли не каждый день забирались на окрестные холмы. На высоте гораздо интереснее, чем в посёлке. Тут и звуки другие, и восприятие мира меняется. Как будто попадаешь в иную реальность, которая слабо связана с той жизнью, которая остаётся внизу.
Полина неожиданно улыбнулась, причём весело, даже озорно:
– А знаете, для чего мы поднимались на холм? Зачастую только для того, чтобы спуститься с него. Но не шагом, а бегом! Вы никогда не пробовали бежать вниз по крутой тропинке?
В этот момент я не слушал её. Меня поразило, как улыбка преобразила её лицо. Из серьёзной, начитанной девушки, у которой время от времени в голосе проявляются назидательные учительские интонации, Полина враз превратилась в молоденькую, по сути, девчонку, ещё вчера бегавшую в коротеньком платьице по местным холмам. Оказывается, эта учительница умеет так мило улыбаться! Я знаю женщин, которые многое отдали бы за это умение: естественная, обаятельная и светлая улыбка красит лицо куда лучше любой косметики.
Мой учитель жизни Аскольд Иванович сравнивал обычный женский стиль поведения со стратегией финансовой пирамиды: в обоих случаях цель – завлечь, но не дать. Ему можно верить: он ни разу не был женат и потерял все свои деньги в «МММ». Но в отношении Полины он не прав. Во всяком случае, меня она завлекать не пытается. К сожалению…
По причине этих мыслей я даже не расслышал вопрос, и Полине пришлось его повторить:
– Сергей Николаевич, очнитесь! Вам приходилось хоть раз в жизни во весь дух мчаться с горы?
Я подумал, что вряд ли могу сослаться на свой вчерашний опыт, и ответил отрицательно
– Ощущение, я вам скажу, потрясающее. Представьте себе: бежишь и на каждом шаге в буквальном смысле проваливаешься куда-то вниз, на короткий, но ощутимый миг тебя охватывает чувство свободного падения. Ветер со страшной силой свистит в ушах, окружающие предметы мелькают столь стремительно, что не успеваешь зафиксировать их в своём сознании, соседние холмы подпрыгивают при каждом ударе ногой о землю. В животе что-то щекочет – то ли от страха, то ли организм таким образом сигнализирует о потере устойчивости. – Полина опять улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. – Иной раз ноги не успевали за телом, тело опережало. Бежишь и больше всего боишься не успеть подставить под себя ногу на очередном шаге, такая вот скорость. Некоторые наши ребята падали и получали ушибы, но других это всё равно не останавливало.
– А родители не пытались вам запретить подобные развлечения?
– Пытались, конечно, но бесполезно. Дело доходило до скандалов, родители таскали мальчиков за уши, да и другое место, предназначенное для наказаний, у них тоже страдало. Каждого из нас хотя бы раз заставляли давать торжественное обещание больше так не поступать. Но как можно устоять, когда все бегут, и мальчики, и даже девочки? В такой ситуации перестают действовать подневольные обязательства, потому что если ты не присоединишься к своим товарищам, вся поселковая ребятня сочтёт тебя трусишкой. – Полина взглянула на меня, как бы спрашивая: «Вы, конечно, меня понимаете?». Причём весь её вид говорил о том, что она не ожидала от меня никакого другого ответа, кроме утвердительного. – А это для ребёнка гораздо хуже нарушенного обещания, тем более, данного под давлением взрослых.
Полина говорила с убеждённостью, которая могла проистекать только из серьёзных размышлений. Но моя натура заядлого полемиста не могла успокоиться:
– Все мы были детьми и потому прекрасно понимаем, что неписаные правила детского сообщества отличаются от законов взрослого мира. Однако неужели вы, будучи педагогом, поощряете подобное поведение детей?
– Теперь, повзрослев, я пришла к выводу, что ситуация не столь однозначна. С одной стороны, как не понять родителей, которые запрещают своим детям рискованные игры? Но одновременно я уверена, нельзя ограждать детей от всякого риска, растить их в тепличных условиях. Может, это не самая удачная аналогия, но, согласитесь, тепличные овощи никогда не сравнятся по вкусу и качеству с выращенными в естественных условиях. Как иначе, если не в подобных ситуациях, можно воспитать у ребёнка смелость, силу духа, твёрдость характера, умение противостоять трудным обстоятельствам? Если мальчик в детстве не набьёт себе шишек, не оцарапает коленки, не заработает синяков, не пересилит искушения предать своих товарищей ради собственного спасения, что тогда из него сделает мужчину? А у нас и девочки мало чем отличаются от мальчиков.
К этому времени я уже созрел для того, чтобы безоговорочно поверить в последнее утверждение.
– И сейчас, я знаю, наши дети играют в те же рискованные игры, они переняли их у нас. И родители точно так же воюют с ними. Но я лично ограничиваюсь тем, что призываю ребят не рисковать слишком сильно.
Битому неймётся! Подтверждением этой старой истины явился мой следующий вопрос:
– А мы сможем на обратном пути от батареи, при спуске, испытать те самые ощущения, которые вы так красочно описали?
– Нет, не получится. Во-первых, нужна сухая и твёрдая почва, а сейчас после дождей она влажная и скользкая. А кроме того, и обувь необходима соответствующая, лучше всего кроссовки. Во всяком случае, резиновые сапоги исключены. – Тут Полина, видно, вспомнив мой вчерашний «фристайл», слегка улыбнулась, но только одними глазами. – Приезжайте к нам весной, тогда и побегаем с горы.
Она мечтательно посмотрела куда-то вдаль.
– Когда сходит снег у нас тут такое начинается! Всё цветёт и благоухает. Весной невозможно не влюбиться в наш остров… Я кажусь вам смешной?
Чёрт! Опять я не уследил, и моя физиономия расплылась в умильной, а потому глуповатой, улыбке. Всё-таки я слабый мужчина – не могу устоять перед обаянием приятных женщин, а Полина, безусловно, относится к их числу.
Мы подошли к батарее. Те бетонные плиты, что я видел вчера, оказались невысоким парапетом, за которым находилась площадка с круглой башней, покрытой бронёй. Размеры башни впечатляли, высота её была выше человеческого роста. Из неё торчали два орудийных ствола. Немудрено, что я вчера заметил парапет, только приблизившись к нему – местоположение батареи было хорошо продумано. Она располагалась в ложбине, открытой к морю, и была хорошо вписана в рельеф местности. Корабль, идущий вдоль острова, не смог бы обнаружить батарею до того, как она откроет по нему огонь.
Полуразрушенные ступеньки вели вниз, к входу на батарею. Полина подняла лежащую на последней ступеньке здоровенную железяку и несколько раз что есть силы ударила ею по массивной металлической двери. Грохот ушёл куда-то под землю. Спустя некоторое время изнутри загремели запоры, и дверь отворилась. Я непроизвольно отшатнулся – подземелье выдохнуло на меня волну холодного воздуха с отчётливым запахом сырости.
После яркого дневного света глаза не сразу свыклись с темнотой, нарушаемой только светом керосиновой лампы. Её держал в приподнятой руке мужчина, открывший нам дверь. Лампа слегка покачивалась, и в такт её движениям то свет прогонял тень со стены, то тень поглощала свет.
Мужчина представился:
– Валеев… Дамир.
Моя рука утонула в его ладони. Среди моих высокорослых знакомых мало кто не пользовался этим обстоятельством, почти все с торжествующей ухмылкой сжимали мою ладонь с максимальной силой, демонстрируя таким образом своё физическое превосходство. Валеев просто пожал мне руку.
Перед тем как он повёл нас вглубь горы, я успел его разглядеть. Валеев относился к классическому типу высоких поджарых мужчин. Такие сухощавые, жилистые мужчины отличаются огромной физической силой и часто превосходят в этом отношении дряблых здоровяков. Весь их вид излучает скрытую мощь, но внешне она проявляется не в широкой груди и покатости плеч, а в длинных мускулистых руках с широкими клешнями-ладонями. Узким лицом, прямым носом и тонкими губами Валеев напоминал древнего степняка-кочевника. Вот только неулыбчивость у него была сугубо местного, островного происхождения. Он был ещё не стар, но характерная для темноволосых ранняя седина увеличивала субъективное восприятие его возраста на добрый десяток лет.
– Полина просила показать вам батарею… Пойдёмте.
Со слов Полины я уже знал, что батарея была оставлена военными в начале девяностых годов. Постепенно она стала разрушаться, отдельные помещения затапливались грунтовыми и поверхностными водами. Во влажной атмосфере механизмы и оборудование постепенно приходили в негодность. Тогда островитяне решили привести батарейное хозяйство в порядок. С тех пор они сами, без помощи военных следили за исправностью механизмов и поддерживали их в работоспособном состоянии. Валеев, имеющий флотский опыт, был здесь за старшего. Наш приход явно оторвал его от дела, но внешне он никак не проявил свою досаду.
Никогда бы не подумал, что для стрельбы из пушек по кораблям требуется такая сложная инфраструктура. Под одиноко торчащей на склоне горы орудийной башней был врыт в грунт двухэтажный бункер со снарядным и зарядным погребами, мастерскими, жилыми помещениями и даже душевой. Помещения бункера двумя кольцами, внутренним и внешним, охватывали металлический барабан, который поворачивался вместе с орудийной башней. Листы на барабане чисто по-флотски скреплялись огромными заклёпками, а не сваркой. По всему каземату тянулись голубые вентиляционные короба, зелёные водопроводы, красные, покрытые снаружи тепловой изоляцией, трубы системы отопления. И всё это на фоне переплетающихся электрических кабелей. Вся работа батареи, начиная от снятия снаряда со стеллажа, оснащения его зарядом и заканчивая подачей в ствол пушки и выстрелом, была механизирована.
На внешнем кольце минус первого этажа стояли двухярусные койки для отдыха личного состава. Чтобы попасть на минус второй этаж, пришлось протискиваться через люк в бронированном полу и спускаться, цепляясь за скобы, вмурованные в бетон. Внизу, кроме прочих помещений, находилась компрессорная, вырабатывающая сжатый воздух. Без него было никак нельзя – он был нужен для пневмоприводов механизмов и продувки орудийных стволов после выстрела, иначе пороховые газы заполнят весь бункер.
К моему удивлению, батарея не заканчивалась минус вторым этажом. В полу оказался ещё один люк, столь же тесный, что и первый. По глубокой вертикальной шахте мы спустились в подземный коридор со сводчатым потолком, на военном языке – потерну. Вверх по склону потерна вела к командному пункту, на котором в военное время должны располагаться приборы, вычисляющие координаты цели для стрельбы. В обратную сторону потерна выводила к дизель-электрической станции, снабжающей батарею электроэнергией. Мы двинулись к станции.
Керосиновая лампа Валеева светила только на несколько метров вперёд и назад, дальше была непроглядная тьма. Потерна шла от батарейного блока к силовому не напрямую, а изгибами. Это было сделано для облегчения обороны, чтобы исключить для противника возможность простреливать коридор по всей длине. Я не доставал головой до свода в самой высокой его части, но Валееву пришлось пригибаться.
Уже поднимаясь из потерны, хватаясь руками за скобы и глядя вверх, чтобы не въехать головой в сапоги Валеева, я почувствовал сильный запах краски. На минус первом этаже силовой станции несколько подростков подкрашивали трубопроводы, а открытых дверей было недостаточно для нормальной вентиляции. Сама же станция представляла собой такой же двухэтажный каземат, что и под башней. Отдельно, в большом резервуаре под землёй, ещё с советских времён хранился запас дизельного топлива.
– Ну, вот и всё, – сказал Валеев. – Идти на командный пункт не имеет смысла, там сейчас ничего нет.
Полина решила остаться на батарее и помочь ребятам-малярам. Я хотел было пристроиться рядом с ней, но Валеев меня остановил:
– Нет, это требует квалификации, потому что надо экономить краску. Если хотите помочь, я могу предложить другую работу.
При этих словах мальчишки захихикали, а Полина бросила на меня тревожный взгляд, словно хотела о чём-то предупредить.
Я понял, что мне следует изобразить сдержанный энтузиазм. Валеев открыл одну из дверей. Вниз вели ступеньки, но спускаться было некуда – почти у порога плескалась вода.
– Не уследили, вот и затопило. Вы бы здорово нам помогли, если бы вычерпали отсюда воду. – И Валеев кивнул на ведро, стоящее рядом с дверью.
Я прикинул размеры помещения и примерную глубину. В ведро входит литров восемь-девять… В общем, как ни дели кубометры на литры, а цифра всё равно получается трёхзначная. Похоже, меня просто хотят проверить… Конечно, можно отказаться. Но в этом случае я окончательно потеряю шансы на симпатию со стороны некоторых островитянок. Да и островитян, впрочем, тоже. Что-то мне не хочется уезжать с Острова, оставив о себе не лучшее впечатление… Ладно, почему бы и не поработать немного физически. Однако надо намекнуть Валееву, что понимаю его хитрость, а то он будет считать меня полным лохом.
– А если я до обеда не успею?
Мой вопрос не вызвал у Валеева никаких эмоций. Он равнодушно посмотрел на меня и спокойно ответил:
– Ничего, вы хотя бы начните. Надо же когда-нибудь начинать.
Против такой постановки задачи было нечего возразить. Я скинул плащ и ватник и принялся за дело. Зачерпнув ведром воду, я выходил из каземата силовой станции, поднимался по ступенькам и выливал воду на изумрудную траву. Потом снова спускался в каземат, периферийным зрением ловя на себе весёлые взгляды мальчишек.
Я старался придать своей работе монотонный ритм, избегая частых остановок, но и не допуская рывков, лишь периодически меняя руки, чтобы не «подорвать» поясницу. Я прекрасно осознавал абсурдность ситуации. Стремительность событий только усиливала ощущение нелепости происходящего. Каким-то непостижимым образом я всего-то за несколько дней из миллионера средней руки, управляющего немалым предприятием, и строгого босса сотен сотрудников превратился в бомжеватого по виду субъекта, выполняющего бессмысленное задание человека, которого едва успел рассмотреть в полумраке подземелья. Разве мог я ещё несколько дней назад представить, что буду вычерпывать ведром воду из бездонного колодца на далёком острове, забытом Богом и людьми?
Моего учителя физики звали Борис Константинович. Свои грозные послания в наших дневниках, адресованные родителям, он подписывал «Б.К.», за что ожидаемо получил прозвище «Букашка». В подобных случаях Букашка с назиданием произносил: «Бог – это случайность». События последних дней казались мне чередой таких случайностей, большей частью нелепых и курьёзных. Они присутствовали в моём сознании россыпью эпизодов, никак не связываясь в единую смысловую цепь. Уроки старого учителя, однако, не прошли даром. Они заставляли искать в событиях некую логику: следствия всегда имеют причину. Эта объективная логика прокладывала себе дорогу через нагромождение странных и анекдотичных ситуаций, просто я до сих пор её пока не обнаружил. В нечаянной игре случая таилась определённая закономерность, надо только её выявить и понять. «Чудес нет, есть физика» – это ещё один принцип, который вколачивал Букашка в наши бестолковые головы. Так что, тут есть над чем поразмышлять…
Вот с такими мыслями я и таскал ведром воду из подземелья, сам себе удивляясь. Но самым удивительным было другое: я знал, что таскать не перестану.
Поглощённый в свои раздумья, я не заметил, когда в бункере силовой станции опять появился Валеев. Он с минуту косился на меня, перебрасываясь словами с ребятами, потом произнёс:
– Ты вот что… Брось это дело. В электрике кумекаешь?
– Кумекаю маленько.
– Пойдём со мной, поможешь.
Должно быть, я прошёл проверку – Валеев не производил впечатления человека, запросто переходящего на «ты». Оставшуюся часть дня мы с ним «прозванивали» провода, зачищали окислившиеся от сырости контакты, разбирались с фазами в электрощитах. Эти занятия требовали внимания и сообразительности, и я скоро перестал размышлять о Боге и случайности.
Ничто так не сближает людей, как совместная работа. Мой напарник оказался не таким уж молчуном, каким показался поначалу. Постепенно я вытянул из него его биографию. Родом он, как и большинство островитян, с материка. Был призван на флот, уволился в звании главного старшины. Приехал на Безымянный подзаработать на время путины, да так и остался. Женился, но неудачно – жена оказалась с норовом, и дело закончилось разводом. Через несколько лет она, устав от местной специфики, уехала вместе с ребёнком с Острова. С тех пор старшина жил один, работал на рыбозаводе.
Ещё до моих ходок с ведром в безуспешных попытках понизить уровень грунтовых вод, меня томил один вопрос: почему и зачем жители острова вбухивают немалые трудовые и материальные ресурсы в реанимацию батарейного хозяйства? Им что, больше заняться нечем? Для них это вроде игры в «Зарницу»? По натуре я человек любознательный, если мне что-то непонятно, то у меня возникает чувство внутреннего дискомфорта. А эта ситуация до того поражала своей необычностью, что было совершенно невозможно удержаться от вопросов.