Юрий Александрович Корытин
Остров Безымянный
Глава 5
Разбудили меня пронзительные детские голоса за окном. До определённого возраста дети не столько говорят, сколько кричат, давая выход переполняющим их эмоциям – радости бытия и ожиданию чего-то очень-очень хорошего, что непременно вскоре должно случиться. Бороться с детским криком бесполезно, единственное лекарство – взросление и понимание, что праздник детства закончился и ничего хорошего от жизни ожидать уже не приходится.
Я заглянул за шторы. Картина по сравнению со вчерашним днём разительно изменилась. Шторм закончился. Ветер сменил вчерашний свой гнев на милость, он порвал облака, и они белыми клочьями летели по небу. Ослепительно яркий свет заливал пейзаж за окном, даже глазам было больно. Оказалось, холмы вокруг посёлка были покрыты ещё зелёной травой, а вчера через пелену дождя она выглядела пожухшей. Море успокоилось, шум прибоя стал тише и ласковее. Даже крик чаек перестал наводить тоску. Природа повеселела, и это рождало совсем другое настроение – приподнятое, оптимистическое, не то, что вчера.
На своей лежанке заворочался Вадим. Он приподнял всколоченную голову, посмотрел на меня туманным взглядом. Немного погодя произнёс хриплым спросонья голосом:
– Слушай, Сергей, я с ужасом вспоминаю вчерашнюю пьянку!
– Разве это пьянка, если наутро всё помнишь?
– А что же тогда это было, если не пьянка?
Вадим задал свой вопрос на полном серьёзе. Случившееся вчера вечером было для него экстраординарным событием: перед сном он признался, что выпил свою годовую норму. Ну что ж, мужчина должен периодически «раздвигать границы возможного».
– Да просто посидели в хорошей компании.
– Насчёт хорошей компании… – Начал было Вадим, но, видно, передумал и не закончил фразу.
На кухне хозяйничала Клавдия, ей помогала какая-то молодая девушка.
– Я выгнала детей гулять на улицу, чтобы они вас не разбудили, – Наша хозяйка с утра была под стать погоде, такая же весёлая.
«Благими намерениями…», – подумал я, но ничего не сказал: Клавдия ведь хотела сделать, как лучше.
Я не стал мешать женщинам. За завтраком выяснилось, что девушка в доме оказалась неспроста. Её звали Полина, она работала учительницей в поселковой школе. Сегодня, в субботу, дети не учились, и Найдёнов попросил её показать нам окрестности. «Вы обязательно должны осмотреть остров, – уверяла нас Полина. – У нас уникальная природа, такого, как здесь, вы нигде больше не увидите».
– А что это за гора над посёлком?
– Это не гора, а вулкан, называется Шептун.
– Действующий?
– Он считается действующим, но на памяти человечества не извергался ни разу.
– Наверное, поэтому ему и дали такое ласковое название – Шептун?
– Нет, это потому, что на его склонах много фумарол. Через них из земли вырываются пар и газы, при этом звук, который они издают, издалека в самом деле напоминает шёпот великана.
– А что такое фумарола?
– Пойдёмте со мной, сами увидите! И фумаролы, и кальдеру, и много ещё чего интересного.
Зря она меня уговаривала: я с самого начала был согласен. Тем более, что и экскурсовод был очень милый, про таких говорят: «приятная женщина»…
А вот Вадим отказался. Он высокий и полный, вся его фигура свидетельствует о том, что он не привык ограничивать свой аппетит, но пренебрегает движением. Дома на видном месте у него стоит пудовая гиря. Заниматься с ней ему лень, но он её не убирает: «Пусть стоит… как немой укор!».
Однажды я подбил его на велопоход по ближайшему Подмосковью, сам-то я «велосипедная душа». Ради такого случая Вадим приобрёл крутой велосипед – на хорошем асфальте шины у него шуршали, как у «Мерседеса». С ним Вадим стал, как говорится, вооружён и очень опасен… в первую очередь, для самого себя. Я затратил уйму времени, пока приучил его к правильным реакциям, в частности, перед препятствием давить на тормоз, а не нажимать на звонок. В его оправдание могу сказать, что мне велосипедная наука тоже далась не сразу: автомобилистам пришлось пару раз объяснять мне, кто я такой на самом деле.
Мои труды всё-таки оказались напрасными, Вадим так и остался вялосипедистом. Он не смог бы обогнать даже конькобежца из Центральноафриканской республики. Через полдня езды по потрясной (первый слог в этом слове опущен) дороге он до такой степени вспотел и устал, что решил прекратить свои мучения и прямо посреди длиннющего тягуна уехал с попуткой в Москву.
Вадим гораздо легче меня перенёс многочасовое сидение в кресле самолёта, но даже небольшие вчерашние пешие передвижения по Острову вызывали у него гримасу недовольства. Поэтому, как я его ни уговаривал, перспектива лезть в гору его совершенно не вдохновила, и он наотрез от этого отказался.
Полина посоветовала мне сменить обувь, поскольку, хотя ветер подсушил почву, местами она оставалась влажной. Кроме того, предстояло преодолеть вброд несколько ручьёв. Клавдия предложила мне старые мужнины резиновые сапоги. Они оказались на несколько размеров больше, чем надо, но с помощью шерстяных носков проблема обуви была решена.
Вадим отправился досыпать, а мы с Полиной двинулись в поход. В резиновых сапогах я почувствовал себя увереннее: если раньше, в ботинках, я был вынужден перепрыгивать лужи или робко пробираться мимо них по относительно сухим островкам, то теперь я гордо рассекал водные пространства прямо по середине, как эскадренный миноносец, мстительно расплёскивая воду по берегам.
Полина повела меня вдоль моря, заходя на вулкан с левой стороны. Она объяснила, что эта дорога длиннее, зато интереснее. Ближайшая к посёлку бухта, действительно, оказалась очень живописной, в таких случаях говорят: «как на картинке». Зелёные холмы, местами заросшие кустарником, круто спускались к морю, только узкая полоска пляжа отделяла их от воды. Следующая бухта, за мысом, выглядела суровее. Вдоль кромки прибоя пройти было уже проблематично, так как обрывистые скалы подступали вплотную к морю. И весь залив был усеян голыми камнями, которые выступали из воды. Интересно, что скалы не были обкатаны морем, они представляли собой скорее выветренную породу, с острыми гранями и чёткой вертикальной структурой.
– Эта бухта называется «Три внука», – моя спутница не забывала о своих обязанностях экскурсовода.
– Странное название для бухты.
– Это по названию песни – песня такая была, «Три внука». Её Утёсов исполнял. – И она напела: – А ну-ка, а ну-ка, у бабушки было три внука!
Я признался, что песни такой не слышал. Но посмотрев, куда указывала Полина, действительно увидел в море, довольно далеко от берега, скалу, похожую на сгорбленную старушку, а рядом трёх «молодцов» – торчащие из воды узкие вертикальные столбы, нацеленные в небо.
Третья бухта была самая красивая. Море подковой вдавалось в сушу, за серой полосой галечного пляжа сразу начинались изумрудные луга, постепенно поднимающиеся на пологие холмы. На холмах росли деревья, оттуда стекала речка с настолько чистой водой, что были видны песчинки на дне.
– Я назвал бы эту бухту Эдем.
– Погодите, Эдем ещё впереди, – возразила Полина.
Мы круто повернули от берега в гору, и вскоре на склоне я заметил какие-то бетонные плиты, которые здесь, высоко над морем, среди деревьев и травы, показались мне совершенно неуместными. Полина перехватила мой взгляд и пояснила:
– Это береговая батарея. Вся береговая линия нашего острова усеяна скалами. Поэтому пристать можно только в одном месте, там, где посёлок. Батарея защищала пристань и всю прилегающую акваторию на несколько километров вокруг.
– Теперь перестала защищать?
– Да, в девяностых годах военные ушли с нашего острова.
– А можно попасть на батарею?
– Я договорюсь, и завтра нас туда пустят.
Насчёт уникальной природы Полина была права. Путь к вершине Шептуна напоминал прогулку по ботаническому саду. Мы пересекли берёзовую рощу, один вид которой, где её ни встретишь, согревает русское сердце. Затем пошли заросли тиса вперемежку с дубом, а в одном месте повстречались даже лианы дикого винограда, ползущие вверх по скалам. Всё это росло по соседству с суровой таёжной флорой – пихтами, елями, лиственницами. Нам пришлось обходить совершенно непроходимые заросли бамбука. Глядя на них, я подумал, что утверждения ботаников, считающих бамбук травой – это из серии анекдотов «Учёные шутят». Вообще на Острове из-за влажного климата травы достигают прямо-таки гигантских размеров. Зонтичное растение с мелкими белыми соцветиями, произрастающее и в Центральной России, здесь вымахало намного выше моего роста. Наша родная крапива тоже стала акселераткой, а под листьями лопуха диаметром метра полтора вполне можно прятаться от дождя. По словам моего экскурсовода, местные мальчишки пекут рыбу, заворачивая её в лопушиные листья. Полина показала мне, как выглядят лимонник и элеутерококк. Однако «Божья роса» не произвела на меня впечатления – так себе, неказистая травка. Изобретатель «божественного» напитка был человек с фантазией, если догадался настаивать на ней спирт. В болотистых низинках мы мимоходом «попаслись» на ягодных полях – брусничных, голубичных. Вокруг летали утки, бакланы, чайки, среди деревьев мелькали снегири и синицы, стуком обозначил своё присутствие дятел. Глядя на всё это биологическое богатство, стало понятнее, чего в этот Эдем так рвётся сопредельная держава.
Мы перешли вброд несколько речек, скорее даже ручьёв. Они питались от ключей, бьющих на склонах. Вода в одной из речек имела чуть уловимый запах сероводорода. Тропа шла вверх вдоль её русла. Чтобы завязать разговор, я решился на довольно провокационный вопрос:
– Мне показалось, что вы здесь, на острове, не рады наступлению современной цивилизации? – В последний момент я постарался придать своему высказыванию не утвердительную, а вопросительную интонацию.
Полина ответила сразу, без раздумья. Должно быть, взрослое население Острова обсуждало эту тему.
– Смотря что считать цивилизацией. Нельзя это понятие сводить только к прогрессу техники. Если развитие современных технологий – телевидения, компьютеров, Интернета ведёт не к улучшению, а ухудшению нравственного здоровья нашего общества, если последующие поколения оказываются в интеллектуальном отношении более слабыми, чем предыдущие, разве это можно считать цивилизационным прогрессом? Поэтому мы даже рады, что живём без электричества. Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Наши дети читают книжки, а не играют в компьютерные «стрелялки». В школе мы их учим размышлять, а не искать готовые ответы в Интернете.
– Но вы же, надеюсь, не против свободы распространения информации?
– Конечно, нет. Дело не в технических достижениях, а в том, в чьих руках находятся информационные ресурсы и и в чьих интересах они используются. В том, какую политику проводит государство.
«Надо же, какая умная девушка! Хотя высказывает спорные мысли. Надо к ней получше приглядеться», – подумал я.
Действительно, не часто услышишь подобное от столь юной барышни. В жизни часто путают умную женщину с высокомерной дурой, но их легко различить: умная женщина не стремится казаться умной. Впрочем, это относится и к мужчинам.
Внешность Полины, кстати, самая заурядная, не удивительно, что я на неё поначалу не обратил особого внимания. Крепенькая такая конституция. «Тонкий стан», «лебединая шея» – это не про неё. Правда, полной её тоже никак нельзя назвать, вид у неё очень даже спортивный. Лицо тоже самое обычное. Волосы тёмно-русые, над причёской она явно долго не размышляла – обычный «конский хвостик». В общем, ничего особо выдающегося, женщина умеренно привлекательной внешности.
Полина ничем – ни внешностью, ни манерой поведения не выделялась бы в толпе, снующей по московским улицам. Однако, стоит только на несколько секунд задержать на ней взгляд, и его уже трудно отвести. Есть в ней что-то притягательное, вызывающее тёплое чувство в груди. Глядя на неё, я непроизвольно расплываюсь в улыбке. Даже неудобно становится: если я буду всякий раз глупо улыбаться, Полина, чего доброго, засомневается в моих умственных способностях. Надо обязательно при случае сказать что-нибудь шибко умное.
И всё-таки, почему мне приятно с ней общаться и хочется смотреть на неё снова и снова? Ведь красавица Вика не вызывает у меня подобного чувства. Что же в ней так привлекает? Наверное, глаза, что же ещё? Не нос же с ушами. Надо проверить. Вот сейчас окликну её, она обернётся, и я рассмотрю её получше.
– Полина, а почему вода в речке воняет тухлыми яйцами?
Ну и ляпнул! Нельзя было, что ли, задать девушке вопрос в более приличной форме? Впрочем, надо отдать должное женщинам: они нам, мужикам, легко прощают глупость.
Я намеренно остановился, моя спутница также была вынуждена остановиться и повернуться ко мне.
– Дело в том, что вулкан работает как постоянный генератор пара и газов, – начала она объяснять с чуть заметной профессиональной учительской интонацией. – Через пористую породу вглубь просачиваются грунтовые воды, обратно, уже в виде пара, они выходят через трещины и отверстия – те самые фумаролы, про которые я вам говорила. Вместе с паром на поверхность прорываются и вулканические газы. Они содержат сероводород, который, растворяясь в речной воде, придаёт ей тот специфический запах, что привлёк Ваше внимание.
Точно, глаза! Удивительные – огромные, широко распахнутые, светло-серые. У многих женщин большие и выразительные глаза, но у Полины они как бы светятся. И если верно, что глаза – зеркало души, то душа её чиста. У неё доверчивый и бесхитростный взгляд – так смотрят маленькие дети, которые ещё не успели столкнуться с мерзостями мира взрослых. Смотришь в такие глаза, и начинаешь оттаивать, внутреннее напряжение спадает. Я понял, чем меня завораживает её лицо – глядя на него, осветляешь и собственную душу.
…«Сероводородная» речка вывела нас к великолепному водопаду метров пятнадцати высотой. У его подножия, в тихом месте, куда не заглядывает солнце, я с удивлением обнаружил снежник – скопление снега, который и не подумал растаять за лето.
Выше водопада деревьев почти не стало, вся местность, вплоть до самой вершины покрывал кедровый стланик. Это удивительное хвойное растение, частично стелющееся по земле. Так себя вести его заставляет неласковый климат и постоянные ветра. Полина сказала, что заросли стланика трудно проходимы. Мне на первый взгляд так не показалось, я попытался проверить её утверждение и быстро понял, что она права. Теперь буду всегда её слушаться.
– Скажите, Полина, а не скучно жить на острове? Что вы делаете по вечерам без телевидения?
– Поначалу, как отключили электричество, без телевизора действительно было тяжело, но мы быстро приспособились. Мы дома не сидим, дома действительно скучно. По вечерам весь посёлок собирается в клубе. Дети занимаются в секциях – спортивных, танцевальной. Есть кружок моделирования. Вы бы видели, какие великолепные модели кораблей и самолётов делают ребята! – Говоря это, Полина сбоку старалась заглянуть мне в лицо, чтобы придать большую убедительность своему рассказу. – А наши футболисты на юношеских соревнованиях на материке четыре раза занимали второе место, то есть, почти побеждали.
– Почти победили четыре раза?
Полина уловила насмешку в моей реплике, однако не стала из желания понравиться мужчине подхихикивать, как поступили бы многие женщины на её месте.
– Для кого-то это «почти» неудача, а для нас – большой успех. Жителей на Безымянном ведь совсем немного, и условия для тренировок здесь не такие, как на материке. Поэтому и второе место для нас – огромное достижение. Но наши ребята не думают на этом останавливаться. Они обязательно когда-нибудь станут первыми!
– А как живёт без телесериалов взрослое население?
– Взрослые тоже группируются по интересам. Женщины вяжут, мужчины играют в шахматы, волейбол. Летом устраиваем спартакиаду посёлка, зимой – лыжные соревнования. Участвуют целыми семьями.
Мой природный скептицизм не позволял мне поверить в столь благостную картину:
– А чем занимаются в тёмные зимние вечера те, кто не вяжет и не играет в шахматы?
– У нас в клубе почти каждый вечер читают новую книгу, а потом её обсуждают. Заодно мы и детей приобщаем к литературе.
– Так не лучше ли прочитать самому, дома?
– Нет, вместе гораздо лучше, поверьте! Вы знаете, какие порой разгораются бурные обсуждения! Ведь сколько людей, столько и мнений. Люди начинают приводить примеры из жизни, узнаёшь много интересного.
Моя спутница замолчала, так как тропа пошла круто вверх, но потом продолжила:
– У нас очень любят петь. Дело в том, что наши родители приехали на Безымянный из всех областей и республик бывшего Союза, причём в основном из сельской местности. И у нас до сих пор сохранилась сельская, деревенская культура, не только русская, но и других народов. Мы поём, а под настроение многие и пляшут, причём просто в своё удовольствие, под баян. Кто-то один запоёт, все подхватывают. Если вы у нас пробудете хотя бы несколько дней, сами всё увидите.
Чем выше мы поднимались, тем всё больше мне нравилась моя спутница. Я даже подумал, со спортивным интересом: «А что будет, если гора окажется достаточно высокой?».
Постепенно, по мере подъёма, мы погружались в тишину, нарушаемую только свистом ветра. Звуки птичьего базара стали глуше и теперь не раздражали своей пронзительностью. Они раздавались откуда-то снизу, смешиваясь с чуть слышным шумом прибоя. Вскоре стихли и они. А вот небо с облаками теперь было не только вверху, но и сбоку, а на удалении, на горизонте, так даже и внизу.
Долгожданные фумаролы повстречались перед самой вершиной на покрытом сероватой породой плато. Из отверстий и трещин в почве выходили пар и дым. Большинсво из них, действительно, «шептали», но некоторые ревели, как олень на случке. Вокруг фумарол было много отложений ярко жёлтого цвета.
– Это самородная сера, продукт жизнедеятельности бактерий. Они выделяют её из серосодержащих вулканических газов, – пояснила Полина. И, как перед учениками в классе, назидательно добавила:
– В природе ничего не пропадает, она устроена рационально.
«Природа тоже ошибается, иначе как объяснить существование фригидных женщин?», – подумал я, но вслух высказать эту «глубокую» мысль не рискнул.
Край фумарольного поля занимало довольно обширное озеро, из которого вытекала одна из речек, шустро бегущая между камнями вниз, к морю. Вдоль её русла росла высокая трава.
Солнечные лучи отражались от поверхности озера и преломлялись в прозрачной воде, придавая ей насыщенный голубой цвет. В одном месте фумаролы дымили прямо на берегу, от воды их отделяла лишь жёлтая кайма отложений серы. Фумаролы нагревали озёрную воду, которая в том месте имела мутноватый цвет крутого кипятка. Горячая волна распространялась по озеру, и оно парило, поскольку осенний день был прохладным. Полина сказала, что островитяне купаются здесь в любую погоду, кислотность воды это позволяет. Считается, что при этом излечиваются многие хвори. Надо только выбрать такое расстояние от «кипятка», на котором уже нельзя свариться, но ещё не замёрзнешь. Она могла и не спрашивать, хочется ли мне искупаться. Естественно, я хотел, да ещё как! Разве можно пропустить такую чудесную возможность?!
Я быстренько разделся. Чтобы не смущать Полину своими любимыми безразмерными трусами с подсолнухами, решил их тоже снять. Девушка сделала вид, что внимательно рассматривает конус вулкана, и я осторожно вошёл в воду.
На вкус вода оказалась похожей на минералку. Со стороны «кипятка» шли тёплые волны, плавая туда-сюда можно было выбрать оптимальную температуру. С учётом наличие течения и неожиданного чередования слоёв тёплой и холодной воды, озеро становилось похожим на джакузи, только больше, лучше и гораздо интереснее.
Я вволю поплавал, то приближаясь к фумаролам, то заплывая в «арктические» воды вдали от берега. Ужасно не хотелось вылезать из воды, но надо было двигаться дальше. Осенний воздух приятно холодил прогретое тело. Я вытерся майкой и быстро оделся.
После водной процедуры я готов был бегом взбираться на вершину вулкана, тем более, что до неё оставалось совсем немного. Вскоре мы вышли на гребень кальдеры – круглой впадины диаметром около километра, образовавшейся вследствие провала вершины вулкана. Внизу, на плоском дне кальдеры, как капля в блюдце, блестело подковообразное озеро исключительной синевы. Столбы пара вокруг озера выдавали наличие многочисленных фумарол. Полина была права – ради такого зрелища стоило лезть на вулкан.
На самой высокой точке гребня был установлен флаг – металлический лист, приваренный к штоку. Лист был выкрашен в красный цвет, а в углу были изображены жёлтые серп и молот. Под порывами ветра флаг вращался в опорах. Мы поднялись к нему. Выше идти было некуда.
– Вы решили оставить советский флаг?
– В начале девяностых ни у кого рука не поднялась. А теперь все уверены, что этот флаг защищает нас, и мы бережём его.
Она помолчала и добавила:
– Весь посёлок поднимается сюда в День Победы, обязательно с детьми.
Мы замолчали. Не то, чтобы не хотелось говорить, – не ощущалось потребности в этом. Наверное, по этой причине горцы такие немногословные.
Я посмотрел в ту сторону, откуда мы пришли, и меня охватило странное чувство – смесь потрясения и восторга. С вершины вулкана мир выглядел совершенно по-другому. Обыденность с её мелкими проблемами осталась где-то далеко внизу. Взобравшись на гору, мы стали ближе к Солнцу. Теперь оно било своими лучами не сверху, а вроде как сбоку. Под ослепительными лучами, пронзающими пространство, даже воздух светился, поэтому он был виден, как на картинах импрессионистов. Мне казалось, что я стоял на макушке Земли, весь остальной мир лежал внизу, под ногами, а вокруг были только воздух и свет.
Редкие взлохмаченные облака спешили к горизонту, который слегка изгибался дугой, подтверждая шарообразность нашей планеты. Если в посёлке море представало серым, грозным и холодным, то с высоты оно выглядело более умиротворённым, почти ласковым и даже сменило цвет – из свинцового он стал более тёплым, в нём появились классические синие и бирюзовые тона. Лишь космические звуки порывов ветра и «шёпота» фумарол нарушали тишину.
Остров лежал внизу зелёным пятном посреди бескрайнего моря. Дальние его очертания смазывались лёгкой дымкой. Он плыл в пространстве, скользя по границе воды и неба, разделяя эти стихии. Меня переполняло захватывающее ощущение простора и… одиночества, изолированности от цивилизации, от людей.
Я вдруг остро осознал, что чувствовал каждый островитянин, глядя с вершины вулкана на свой Безымянный. Клочок суши, оторвавшийся от материка и заброшенный далеко в мировой Океан, Остров нёс свою миссию – принимать на себя первые удары бурь и штормов, стоять форпостом, первой заставой на пути любой опасности, угрожающей Державе. Как непотопляемый линкор, он рассекал бесконечный простор, разбивая ветра и волны о свои борта. На его командном мостике развевался флаг, далеко внизу трудились члены команды корабля.
Когда стоишь на самом краешке Евразии, становится понятнее психология небольшой группы людей, соединённых с остальной страной лишь тонкими ниточками редких пароходных и вертолётных рейсов. Островитяне многими морскими милями отделены от большой Родины, но, несмотря на это, они ощущают неразрывную духовную связь с нею. Они острее нас, живущих посреди необъятной территории, чувствуют личную ответственность за свою малую родину, за своё звено островной цепочки, прикрывающей далёкий берег Державы. На их месте я испытывал бы те же чувства.
Было видно, что Полина рядом со мной переживает то же самое. Ветер играл хвостиком её волос на затылке, постоянно норовил завернуть полы плаща местного покроя, перехваченного на талии пояском, и надуть капюшончик. Она смотрелась очень эффектно, как маленькая добрая фея из сказки, однако вряд ли эта мысль приходила ей в голову – по моим наблюдениям, ей не особенно было присуще сугубо женское стремление выглядеть.
Мы начали спускаться с вершины другим путём, прямиком к посёлку. Долго хранили молчание, переполненные полученными впечатлениями. То «кино», которое мы увидели при подъёме, стало прокручиваться в обратном порядке: фумаролы, стланик, хвойный лес, лиственные рощи…
Я попросил Полину рассказать о себе. Она в нескольких предложениях изложила свою немудрёную биографию. Отец её погиб в море, мать умерла около десяти лет назад. Её воспитывала бабушка, преподававшая литературу и заодно прививавшая любовь к чтению нескольким поколениям островитян. Теперь у бабушки отказали ноги, и Полина ухаживала за ней. После школы она окончила педагогический колледж, вернулась на Остров и работала учительницей в младших классах.
– А почему не учителем литературы, как бабушка? – Задал я закономерный вопрос.
– Я очень люблю детей, мне интересны малолетки. В этом возрасте формируется личность ребёнка, по мере сил я стараюсь влиять на этот процесс. Ответственность, конечно, колоссальная, случается разное, но общение с детьми окупает всё. А кроме того, меня попросил заняться младшими классами наш директор школы Илья Сергеевич. – Тут моя спутница резко преобразилась, речь её стала очень эмоциональной. Она шла впереди, но постоянно оборачивалась, чтобы заглянуть мне в глаза. – Вы обязательно должны с ним познакомиться! Он удивительный человек. Его познания безграничны, у нас убеждены, что он знает всё. С любой оказией Илье Сергеевичу привозят с материка книги. Не понимаю, когда он их успевает читать.
Полина рассказывала про директора школы с таким жаром, так пыталась передать мне своё восхищение этим человеком, что я невольно поддался её напору. Надо с ним, в самом деле, познакомиться. Делать всё равно нечего, а люди на Острове далеко не такие простые и незамысловатые, какими кажутся на первый взгляд – это я уже начал понимать.
– В трудных жизненных ситуациях все идут советоваться к Илье Сергеевичу. Для всех островитян он безусловный авторитет. Не только по причине энциклопедических знаний, но и в моральном плане. Его принципиальность и честность не подвергаются сомнению. Он настоящий русский интеллигент!
– Как профессор Преображенский в «Собачьем сердце»?
Девушка посмотрела на меня с изумлением. В её глазах я прочитал немой вопрос: «Сударь, а вы, случаем, не идиот?». Но, подумав несколько секунд, она, видимо, решила повременить с окончательным диагнозом и принялась объяснять мне, как самому тупому своему ученику:
– Почему вы считаете профессора Преображенского интеллигентом? Булгаков довольно едко высмеивает профессора с его барскими замашками, а вместе с ним и всю старую буржуазную интеллигенцию. Обратите внимание, он описывает профессора с явной иронией, в окружении сыра со слезой, хрустальных графинчиков с разноцветными водками и икры в серебряной кадушке.
– Ну и что? Профессор всё это заработал своим трудом. – Я решился на возражение, так как молчать было ещё хуже.
– Так принято считать в подобных случаях, но эта точка зрения ошибочна. На самом деле материальное благополучие профессора не только его заслуга, но и следствие несправедливого распределения благ. Ведь он богат лишь только потому, что лечит богатых. А бедным он, скорее всего, отказывает в помощи. Простой народ он глубоко презирает. Он сам в этом признаётся, когда провозглашает свою нелюбовь к пролетариату, то есть, ко всем тем, кто зарабатывает на хлеб своими руками. Это своего рода социальный расизм.
– Вы превращаете профессора Преображенского в какого-то монстра!
– Не я, а Булгаков, ведь это он поселил своего героя в «похабной квартирке», – возразила Полина. – Конечно, профессор не монстр. Не исключено, что после сытного обеда он и посочувствует всей душой страданиям народа, но всё равно ни за что не согласится поступиться и малой частью своих привилегий, чтобы облегчить эти страдания.
То, что говорила Полина, настолько отличалось от традиционного мнения многочисленных комментаторов и простых читателей повести Булгакова, что я испытал некоторую растерянность. Но сдаваться так просто тоже не собирался.
– Хорошо, готов согласиться, что этот признанный – теми, кто причисляет себя к интеллигенции – образец интеллигентности не дотягивает до идеала. Но нельзя же ему полностью отказывать в положительных качествах! Например, профессор – человек твёрдых принципов, он не отступает от них даже под давлением власти в лице Швондера.
– Да, вы правы, профессора можно было бы уважать за твёрдость убеждений. Несомненно, он отказывается помочь нуждающимся детям Германии не из жадности, а из принципа. И как вам такой принцип: «Я не дам ни копейки детям, потому что не обязан этого делать»?
– Но ведь действительно не обязан!
– Я опять вынуждена признать Вашу правоту. – Полина произнесла это без всякого сарказма. Вероятно, она хорошая учительница, если не позволяет себе поиронизировать над чужой бестолковостью. Впрочем, насмешка лучше, чем презрение. – Но мы не об обязательствах, а об интеллигентности. Не может человек, открыто провозглашающий: «Я никому ничего не должен», признаваться интеллигентом. Зовите его как хотите – работником умственного труда, творческой личностью, представителем креативного класса, но не называйте интеллигентом. И Булгаков-то, кстати, это понимает. Если помните, отказ якобы «положительного» профессора помочь детям вызывает у «отрицательных» Швондера с компанией настоящую оторопь! Так вот, это реакция не Швондера, а самого Булгакова.
Полина сделала жест рукой, чтобы усилить эффект от своих слов. Вряд ли она специально изучала ораторские приёмы, они рождались из её убеждённости и искренности.
– Подлинный интеллигент всегда стремится жить не для себя, а для людей, – продолжала она. В этот момент мне показалось, что дискуссия со мной отошла для неё на второй план, она просто высказывала собственное кредо. – Интеллигентом того или иного человека делают не ум, не знания, не тихий голос, не внешний лоск и не любовь к опере, а особое состояние души. Интеллигент с уважением относится к любому человеку, он болеет за общее благо, это всегда человек с больной душой.
– Душевнобольной? – Вот в чём я несравненный мастер, так это в умении отпускать глупые шутки. Между тем Аскольд Иванович не раз предупреждал: в разговоре с умным собеседником зачастую лучше промолчать. И главное, как в том анекдоте – не чихнуть. А то может получиться конфуз. Похоже, я чихнул…
– Не иронизируйте, вы понимаете, что я имею в виду. – Полина задумчиво посмотрела на меня, словно оценивая, и добавила: – Думаю, что понимаете… – Затем она, как бы взяв новый разбег, энергично продолжила: – Интеллигент сопереживает, принимает близко к сердцу чужую боль – боль соседской семьи или боль своего народа. Интеллигентность – это характеристика не ума и образованности, а нравственности человека. Поэтому интеллигентом может быть и простой рабочий или крестьянин, если он поднялся до вершин духовного развития.