Юлия Баранова
Пепельный свет Луны
Я присвистнул, стараясь изобразить удивление. Пусть Джимми и не рассказал ничего полезного, за разговором мы успешно преодолели расстояние, отделяющее нас от парадного входа в особняк. Вблизи дом выглядел уже не так пугающе и был совсем не похож на пристанище дьявольских сил, о котором говорил Джимми. Скорее уж, он выглядел как претенциозная безвкусица по лондонской моде тридцати, а то и сорокалетней давности.
От досужих размышлений меня отвлёк появившийся на пороге дворецкий – невзрачный мужчина лет пятидесяти. Он поразительно быстро откликнулся на стук, будто всё это время поджидал нас прямо за дверью.
– Добро пожаловать в дом сэра Уильяма Олдриджа, господа. Проходите, вас уже ждут, – проговорил он с лёгким шотландским акцентом и застыл в приглашающем жесте.
Судя по флегматичному виду, он не сильно скорбел о своём безвременно ушедшем хозяине. Хотя, если верить огромному портрету на стене, не столь уж безвременно: суровому мужчине на нём было на вид лет восемьдесят, а то и все девяносто. Итак, очень далёкий от молодости человек скончался в собственном доме… Кажется, дело обещает быть лёгким: нужно лишь засвидетельствовать смерть сэра Олдриджа от вполне естественных (в силу его возраста) причин и спокойно отправиться обратно домой.
Впрочем, моя радость длилась не долго.
Дворецкий подождал, пока мы снимем верхнюю одежду и сопроводил нас из фойе в галерею – длинную комнату с высоким арочным потолком. По обеим её сторонам на стенах висели головы диких животных. Они бессмысленно пялились стеклянными глазами в пустоту, а их морды щерились жуткими оскалами. Вот только теперь это производило совсем не то впечатление: попытка придать мёртвым животным былую опасность выглядела на удивление наивно и жалко.
Я не удержался и фыркнул, игнорируя неодобрительный взгляд дворецкого. Действительно, разве может порядочный аристократ обойтись без охоты? В детстве я думал, что все эти нелепые трофеи просто выдаются им вместе с титулом. Чтобы представить этих обычно грузных и разучившихся передвигаться без кареты господ удачливыми охотниками нужно было напрячь всё воображение…
Наконец мы миновали галерею и оказались в небольшой полукруглой комнате с камином. Возле него лежало накрытое тканью тело, а поблизости нервно расхаживал тип в форме рядового полиции. Я узнал в нём одного из наших констеблей. Не самого сообразительного, Доусона, если мне не изменяла память. Завидев нас, он занервничал ещё больше. К чему бы это?
– Докладывайте, констебль.
Доусон моргнул и уставился на меня. Потом – на Джимми, которого подозрительно заинтересовало чучело кабана. Потом снова на меня. Наконец, он спохватился и резко вытянулся по стойке смирно:
– Констебль Доусон, сэр! Нахожусь на дежурстве, сэр! – отрапортовал он и затравленно огляделся по сторонам и словно ища поддержки.
Да что не так с этим парнем?
Я откашлялся, напоминая ему о своём существовании. Констебль снова сфокусировал взгляд на мне и продолжил.
– Э-эм… Ну… В общем, я был в патруле на соседней улице – участок мой постоянный, меня все тут знают. Смотрю, горничная Олдриджа бежит и причитает, что с хозяином беда… – Доусон снова замялся. – Вот я и отправил посыльного в Управление, а сам пошёл на мест разбираться…
Каждая фраза давалась ему с трудом. То ли он и правда был тугодумом, то ли пытался не сболтнуть лишнего. Ладно, разберёмся позже. Я оставил констебля в покое и огляделся вокруг.
Пожалуй, сто́ило начать с осмотра тела. С этого ракурса тёмное, правильной круглой формы пятно у головы сложно было не заметить. Кажется, я ошибся насчёт естественной смерти. Если какая-либо смерть в принципе может считаться таковой… Я присел на корточки рядом с телом и коснулся края материи. Плотная ворсистая ткань, гобелен или портьера, покрытая вязью растительных мотивов. Я приподнял её и отшатнулся, хотя наивно думал, что готов ко всему. Голова старика выглядела так, словно на неё с высоты башни Кафедрального собора упало что-то очень тяжёлое. Например, наковальня. Ладно, вряд ли это была наковальня – скорее уж выстрел в лицо из чего-то крупнокалиберного. Я огляделся по сторонам, но в комнате не было ничего похожего на оружие. Да и крови вокруг тела оказалось неправдоподобно мало.
– Сэра Олдриджа переносили?
Кажется, вопрос оказался для Доусона неожиданным.
– Так… Э, мы с дворецким и перенесли, чтобы сподручнее было грузить, когда наши подъедут.
Я поморщился. Большинство лондонских блюстителей порядка набирают чёрт знает из кого. Вот и результат – мало кто из этих ребят имеет хоть малейшее представление о следственной работе и о том, что тело до приезда инспектора должно оставаться там, где его имели неудовольствие найти. Даже если оно кому-то очень мешает. «Особенно если оно кому-то очень мешает», пришло мне на ум старое дельце об одном бедолаге. Он так торопился избавиться от трупа убиенной им супруги, что решил вынести его из дома прямо посреди дня в персидском ковре. Бедняга не учёл одного – тяжести и размеров своей ноши. Благоверная весила на две сотни фунтов больше мужа, да и размеры ковра он явно переоценил…
– И откуда же вы его перенесли? – я постарался сдержать раздражение, но констебль начал что-то подозревать.
– Так из хозяйского кабинета и перенесли! И пистолет там же был! Мы как зашли – сразу всё понятно! На стуле сидит, а рядом с ним пистолет на полу! – принялся оправдываться он. – Тут и думать нечего – сам застрелился. Чего тут расследовать?
Что ж, интересно какой пистолет мог сделать подобное с лицом Олдриджа… Сто́ит осмотреть кабинет покойного. Но, пока что, вернусь к нему самому.
Я приподнял ткань, чтобы, наконец, разглядеть гобелен целиком. Дорого́й – как и всё в этом доме, и очень чистый. Пожалуй, даже слишком чистый – ни следа от пороха или сажи, которые точно должны были остаться от выстрела с такого близкого расстояния. Я перевёл взгляд на руки старика – покрытые пигментными пятнами, высушенные и худые, под стать всему остальному телу. Даже удивительно для человека его положения – обычно, богачи теряют умеренность во всём… Ох, погодите, вот и потеря умеренности – три кольца с огромными камнями на правой руке и пять на левой. Я приподнял кисть старика в надежде рассмотреть перстни поближе. Два из них сразу съехали набок. Резко исхудал и не хотел доверять украшения ювелиру? Или и вовсе не носил колец, но решил принарядиться перед смертью? Тогда констебль прав, и она и правда была запланированной. Впрочем, на руках следов пороха тоже не наблюдалось, хоть при таком скудном освещении и сложно было сказать это наверняка. Осмотрю ещё раз, когда тело доставят в морг.
Я набросил гобелен обратно и поднялся.
– Знаешь его? – кивнул я на Олдриджа.
Брови констебля, который всё это время переминался с ноги на ногу и с болезненным упорством таращился в окно, поползли наверх:
– Как не знать? В нашем районе его все знали! Уважаемый человек, господин Уильям Олдридж, кучу детишек вылечил во время последней эпидемии холеры! Его за это даже к рыцарскому титулу приставили! Хоть он и из людей попроще вышел – сам до всего дослужился!
– Врач? – удивился я.
– Ещё бы! Всё как положено – образованный человек… Все верха Лондона к нему в очередь выстраивались! Правда, в последние несколько лет он вроде как перестал практиковать, – Доусон задумался, а потом пожал плечами и продолжил. – Притомился, наверное, возраст уж не тот, да и хвори его замучили. Шутка ли, местные говорят, что ему больше ста лет было… Я, конечно, в это не верю. Не живут люди столько. Даже те, что в лечении смыслят.
Доусон глянул на меня, видимо, ожидая услышать стороннее мнение по поводу такого удивительного долголетия. Меня же больше интересовало другое. Что, если байки Джимми и правда выросли вовсе не на пустом месте?
– Интересно… А что ещё люди говорили?
– Да много чего! – хмыкнул констебль осмелев. – У нас такой народ – только дай обсудить знатных горожан! У каждого норовят всё исподнее перерыть!
Он фыркнул, выражая праведное негодование по поводу такого неуважения. Интересно, откуда взялась столь трогательная забота о чужой репутации? Ладно, дьявол с ним, у меня есть дела поважнее.
– Констебль, вы сказали, что тело нашли в кабинете. Как туда пройти?
Доусон махнул рукой в сторону парадного входа:
– Вам обратно надо, в фойе и по лестнице на второй этаж. Третья дверь справа.
Обратно так обратно, заодно поговорю с дворецким. Возможно, он сможет рассказать о своём хозяине и причине его поступка, а точнее – вероятного поступка, больше. Я выдвинулся назад по галерее, но на середине пути наткнулся на Джимми, который трудолюбиво выдирал клык из пасти чучела кабана. Мелкий паршивец… Я подошёл так близко, как мог, чтобы не задеть мальчишку, и громко кашлянул у него за спиной. Беспризорник подпрыгнул на месте, резко отдёрнул руку от чучела и уставился на меня круглыми от ужаса глазами:
– Я… это… Я просто смотрю!
Я хмыкнул и указал на кулак, который мальчишка пытался спрятать у себя за спиной.
– Да я это, перед ребятами похвастаться хотел… – Джимми шмыгнул носом и кивнул на ряды охотничьих трофеев по стенам. – Этих страхолюдин из окон ого-го как видно, вот мы и посматривали иногда… Если у них что стянуть – ну к примеру зуб, этого ж хозяин не заметит! Зато наши все сразу поверят, что ты в доме колдовском побывал!
Я пробежался глазами по внушительной коллекции развешанных на стене голов. Они и правда были отлично видны из огромных окон, что выходи́ли прямиком на задний двор.
– Я только один взял, мне больше не надо! – Джимми разжал кулак и продемонстрировал добытый тяжким трудом зуб убиенного кабана.
Конечно же, мальчишка выбрал самый крупный, так что недостачу в количестве зубов теперь не заметил бы только слепой…
– И зачем он тебе?
– Так, я и говорю, мы с ребятами поклялись, что если кто из наших сюда проберётся – то зуб для своего рыцарского герба стащит. Какие же рыцари без гербов! У меня вот вепрь! А у Уолли волк был…
Джимми резко погрустнел и замолк. Пожалуй, сто́ит разузнать по поводу его друга у местных констеблей – может, мальчишка беспокоится не зря.
– Ладно, стой здесь и больше ничего не трогай, – скомандовал я и отправился дальше на поиски кабинета, найти который мне было не суждено: на улице вдруг послышалось лошадиное ржание, голоса и громкий топот.
В дом ввалились трое бравых ребят в форме констеблей, возглавляемые незнакомым лысоватым типом. Тип пробежался по всем присутствующим и остановил взгляд на мне.
– Шеф-инспектор Эндрю Аткинсон, кенсингтонское отделение, – представился он с напускным безразличием. – Благодарю вас за помощь, но это дело переходит под ответственность местной полиции. Вы свободны.
Последнее судя по интонации правильнее было бы трактовать как «Пошёл вон!».
– Детектив-инспектор Томас Ливингстон, центральное Управление, – я решил сделать вид, что не заметил прямого указания убираться. – Думаю, произошла ошибка.
Аткинсон поморщился, будто учуял у себя под носом что-то стухшее.
– Приказ суперинтенданта Смиттерсона, – отрезал он. – Если хотите, можете обсудить это с ним сами. А теперь попрошу вас удалиться и не мешать нам работать.
Теперь Аткинсон даже не пытался скрыть раздражение. Я бросил взгляд на Доусона. Тот выглядел гораздо лучше – его глаза перестали бегать и почти с обожанием уставились на инспектора. Что ж, теперь понятно, кого он ждал и почему так растерялся, увидев меня.
Но… «Приказ суперинтенданта»? Старик Гудман что, напутал с указаниями? Или сам Смиттерсон передумал и решил лично проконтролировать дело, отправив для надёжности более лояльных к нему ребят? Нет, здесь явно что-то нечисто.
Кенсингтонцы тем временем уже буравили меня взглядами, явно намекая, что мне не стоит здесь задерживаться. Лезть на рожон и дальше было бессмысленно. Пожав плечами, я надел шляпу и обернулся в поисках Джимми. Пацан стоял почти там же, где я его оставил, но выглядел бледнее и как-то переменился в лице. Испугался людей Смитти? Я кивнул на дверь и малец, разок споткнувшись, на всех парах припустил за мной к выходу будто только этого и ждал.
Кажется, мы не провели в доме и часа, но на улице уже рассвело. Особняк Олдриджа при утреннем освещении полностью растерял свою таинственность и теперь был похож не на пристанище злого колдуна, а на слишком большой дом стареющего аристократа.
Каковым Олдридж, собственно, и являлся.
Я решил поделиться этим наблюдением с Джимми, но тот оказался слишком поглощён своими мыслями. Мне вовсе не хотелось нарушать эту благословенную тишину.
Через пару минут мальчишка, наконец, заговорил:
– А вот помните, мистер инспектор, вы сказали, что Уолли, должно быть, забрали в работный дом?
– Помню, – кивнул я. – Ты это к чему?
Джимми нахмурился и зачастил:
– Он ведь при нас тогда в особняк полез, мы на стрёме стояли – всегда так делаем. Всю ночь и до следующего вечера его ждали – так и не вышел никто, – мальчишка шмыгнул носом и продолжил, глядя себе под ноги. – Тоже думали, что, небось, хозяева поймали его, да в полицию сдали – вот только не приезжала ни полиция, ни ещё кто в тот день. И на следующий тоже…
– Так, может, и не полез он в дом. Струсил и дал дёру, пока вы не видели? – я пожал плечами.
Джимми мотнул головой. Таким серьёзным я его ещё не видел.
– Мы спрашивали по своим – никто Уолли с тех пор в городе не встречал, он как сквозь землю провалился… И он точно в этом доме был, это уж как пить дать!
– С чего ты решил?
Джимми разжал кулак и продемонстрировал мне трофейный клык кабана.
– Вот поэтому. У чучела волка тоже одного зуба нет. Точно говорю – проверил ровно перед тем, как нас выперли.
– Ну и? Мало ли что там у этого волка отвалилось… Да и почему именно волк?
– Говорил же – волк гербом Уолли был, – пробурчал мальчишка. – А уж выпало – не выпало… Клыка слева на верхней челюсти у него нет – ровно как Уолли обещал, когда в дом лез. Он и стащил – кому же ещё?
Я присвистнул. Кажется, Джимми не так уж безнадёжен. Если, конечно, он не сочинил всю эту историю.
Богатый мёртвый старик, беспризорник, исчезнувший в его доме и ручная полиция аристократии, которая явно пытается что-то замять… Этот день ещё не успел начаться, но с каждой минутой становился всё лучше.
***
21 октября 1889 года
Лондон, район доков
Констебль Фергюсон пошевелил носком ботинка обугленные деревяшки. Истлевшие, они тут же рассыпались в труху и под ними что-то блеснуло. Фергюсон наклонился поближе, поковырял привлёкшую его внимание пластинку пальцем и сплюнул. Очередная стекляшка!
Констебль встал, вытер руку о штанину и оглядел пепелище. Особняк Аддерли, ещё с утра бывший самым богатым домом во всей прибрежной части города, представлял собой жалкое зрелище. Вспыхнул как пучок соломы в жаркий день и полностью сгорел за считаные часы. Да ещё и прихватил пару соседних домов – попроще и победнее.
Впрочем, их констебль тоже проверил, но поживиться там оказалось нечем…
– Ну что, закончил с трупами? – отвлёк Фергюсона голос старшего констебля Морри.
Фергюсон подскочил от неожиданности и зачастил:
– Так точно, сэр! Всё закончили, сэр! Ждём труповозку, сэр!
Морри оглядел своего подчинённого с ног до головы и ухмыльнулся:
– Чего же ты тогда здесь ошиваешься? Думаешь, не всех вытащили? Или ищешь не тела, а что другое?
У Фергюсона дёрнулся глаз. Ему показалось, что закопчённые серебряные ложки, подобранные на пепелище и надёжно припрятанные у него за пазухой торчат так, что видны с другого берега Темзы. Только этого ему не хватало! Теперь придётся делиться… Хотя с этого гада, холера его побери, станется и всё забрать!
– Н-никак нет! Н-ничего не ищу! – от волнения констебль начал заикаться.
Морри махнул рукой – ему явно надоело издеваться над идиотом, о грешках которого знал весь участок – и перешёл к более насущным делам:
– Сколько достали? В одну труповозку влезут?
– Никак нет, сэр! Сначала вытащили троих, но час назад нашли ещё одного – вот здесь, в левом крыле, – указал Фергюсон. – Так что пришлось послать за второй!
Морри кивнул и вальяжно проследовал в сторону тел, лежащих на обочине вдоль дороги. Он постоял над ними в полном молчании, задумчиво перекатываясь с пятки на носок, а затем свистнул так, что у Фергюсона заложило уши.
– В-вы звали, сэр? – Фергюсон на подкашивающихся ногах подскочил к начальнику.
– Фе-еергююсоо-он,– растягивая гласные, начал Морри. – Давай-ка повторим азы… Сколько трупов умещается в одну труповозку?
– Т-три… – моргнул констебль.
– А сколько труповозок ты вызвал?
– Две…
– И что ты собираешься везти во второй, идиот ты прокля́тый?! – наконец сорвался Морри, а затем развернулся на каблуках и процедил через плечо. – Даже не думай списать вызов второй труповозки в накладные расходы – заплатишь из своего кармана!
Несчастный констебль судорожно кивнул и уставился на прикрытые мешковиной тела.
Раз. Два. Три… Три. Фергюсону даже пришлось протереть глаза, чтобы поверить, что четвёртого так и не прибавилось.
– Но… – пробормотал он. – Тут точно был четвёртый! – и уставился на пустое место, куда лично отволок последнего покойника.
Или не отволок?.. Ни мешковины, ни следов тела на земле не было. На всякий случай Фергюсон огляделся по сторонам, будто потерянный труп мог случайно закатиться под куст или в сточную канаву. Под ногой констебля тихонько хрустнуло обгорелое красное перо, но он не придал этому особого значения. Не придал он значения и длинным тёмным полосам, начинающимся в паре шагов от него и ведущим куда-то в соседнюю подворотню.
Человек с фантазией мог бы подумать, что кто-то шёл, еле волоча перемазанные сажей ноги, но… Фергюсон фантазией никогда не отличался. «Чего только не почудится», – подумал он и проверил, на месте ли серебряные ложки. Пожалуй, пары из них должно́ было хватить, чтобы расплатиться с владельцем лишней труповозки. Фергюсон горестно вздохнул, сплюнул на землю и побрёл обратно на пепелище в надежде поживиться чем-нибудь ещё.
ГЛАВА 2
СОВСЕМ НИКОГО
Центр перекрёстка освещён полной луной. Она словно призрачный фонарь выхватывает из небытия несколько особняков и дорогу между ними. Всё, что находится за пределами света, погружено в клубящийся серый туман. Туман движется – то дёргано и беспорядочно, словно извиваясь в конвульсиях, то изящно и ловко сплетается узлами. А затем слабое дуновение ветра – и всё рвётся… Этот танец завораживает. Я протягиваю руку, и туман жадно подаётся ей навстречу. Кажется, в нём что-то есть. Кто-то есть. Эта мысль вселяет тревогу, но у меня нет времени как следует её осознать: я слышу шум за спиной и оборачиваюсь на этот размеренный, повторяющийся звук.
По перекрёстку, освещённому столбом лунного света, тянется вереница оборванцев. Дети разного роста и возраста, они стоят строго, затылок в затылок, соблюдая между собой одинаковое расстояние. Что-то во всём этом выглядит ужасно неправильно. И вскоре я понимаю что: они совсем не двигаются. Ни поворота головы, ни шевеления губ, ни случайного взмаха руки. Дети стоят неподвижно, выверено, неестественно. Как ростовые куклы, которых выстроили здесь для какого-то странного представления, которое я совсем не хочу увидеть.
Однако даже это пугает меньше клубящегося тумана…
Я отхожу от него подальше, приближаюсь к оборванцам и встаю в самом конце колонны. Я чувствую, что мне нужно встроиться в этот замысел, соблюсти эту симметрию. Занять своё место. Я просто делаю то же, что и все, чтобы стать похожим на них. Стать таким же как они.
Внезапно колонна делает шаг вперёд – и снова застывает. Шаг. Пауза. Шаг. Пауза. Движения детей синхронны и точны, как часы на Биг-Бене.
Какое-то время я покорно иду следом, но затем любопытство побеждает и я начинаю высовываться из колонны. Я вижу, что один из оборванцев передо мной очень похож на Джимми. Я выхожу из строя, обгоняю несколько человек и касаюсь плеча мальчишки. Он не оборачивается. Я трясу сильнее, но тот по-прежнему не обращает на меня никакого внимания.
Это начинает действовать на нервы.
Отбросив хорошие манеры, я хватаю мальчишку за плечо и с силой разворачиваю. Это и в самом деле Джимми, но в его взгляде нет ни намёка на узнавание. Только пустота. Он продолжает таращиться на меня так же бездумно, как до этого таращился в макушку стоя́щего перед ним человека. Я наклоняюсь, чтобы посмотреть Джимми в глаза и замечаю, что свет в них теперь отражается чуть иначе. Резче и яснее. Как в стекляшках-бусинах искусственных глаз чучел в доме старика.
«Стеклянные… Теперь лучше сохранятся», – посещает меня странная мысль.
Я отпускаю Джимми, и тот возвращается на место. Как раз вовремя – колонна делает ещё шаг вперёд. Я иду вдоль неё и вглядываюсь в лица этих молчаливых маленьких солдат. Они все такие же, как Джимми: движущиеся вперёд слепые куклы.
Наконец, я достигаю начала строя и вижу – его. Бледное, изломанное глубокими морщинами лицо, ястребиный нос, растрёпанные седые бакенбарды. Старик Олдридж, такой же, как на портретах в особняке лишь с одним отличием: его правая щека потемнела и оплыла вниз, как воск от прогоревшей свечи.
Олдридж протягивает руку с тонкими, паучьими пальцами и вручает что-то первому беспризорнику. Это Джимми, и меня почему-то совсем не удивляет, что он проделал путь к началу колонны так быстро. Я подхожу чуть ближе и наконец могу разглядеть, что именно предлагает ему старик. Это человеческий зуб. Массивный, коренной, с изогнутыми длинными корнями. Джимми безропотно берёт его, сжимает в кулаке и скрывается в узком проулке слева.
Я растерянно смотрю вслед мальчишке, но вдруг понимаю, что должен его догнать. Я срываюсь с места и бегу, но в переулке уже никого нет – меня встречает лишь плотный липкий туман. Я отшатываюсь прочь, но уже поздно: туман поглощает всё пространство вокруг меня. Пепельные лоскуты извиваются и танцуют. Никакого перекрёстка за моей спиной больше нет. Я вытягиваю руку, надеясь нащупать хоть что-то знакомое, но не вижу даже своих пальцев. Везде лишь непроницаемая, колышущаяся завеса.
Самое страшное в темноте или тумане то, что в них может скрываться что угодно. Кто угодно. Но сейчас, стоя посреди него, я осознаю, как ошибся. Все эти тени, едва заметные движения, невнятные звуки – всё это лишь игра моего воображения. В тумане нет никого, кроме меня. И это ужасает больше, чем самый кошмарный плод человеческой фантазии.
***
21 октября 1889 года,
центральный Лондон
Я проснулся от холода. Камин давно потух, и последние крохи тепла спешно покидали дом через щели в окнах. Кажется, мне что-то снилось, но вспомнить сон я не смог: вместо него осталась лишь растерянность и чувство смутной тревоги.
Солнце стояло ещё в зените, а значит, подремать удалось всего пару часов. Попытка встать отдалась в голове тупой болью, а в правом боку тут же закололо. Я поморщился. Как говорила моя матушка, настоящий джентльмен должен превозмогать трудности. Впрочем, настоящим джентльменом меня вряд ли можно было считать: обычно, к ним причисляли тех, кто мог позволить себе жить на проценты с капитала. Наличие добродетелей, образования и достойное воспитание вовсе не считались обязательным условием. Главным было одно: не замарать себя работой. И, раз уж работать всё равно приходилось, я предпочёл бы превозмогать не так рьяно, как то полагается настоящим джентльменам.
К счастью, следующая попытка подняться с кровати наконец увенчалась успехом. Я надел костюм и накинул сверху стёганый домашний халат. Температура в доме ненамного превышала уличную, но несколько слоёв одежды легко решали эту проблему. Чтобы быстрее согреться, я вскипятил чаю и наспех перекусил сэндвичами. Наверное, можно было позволить себе нанять кухарку, но меня вполне устраивало моё однообразное питание. Уборкой же доставшегося мне по наследству дома занималась горничная, миссис Браун. Она заглядывала сюда два-три раза в неделю, и наше общение обычно ограничивалось обменом любезностями и разговорами о погоде: я не мог избавиться от ощущения, что после выхода за порог она тут же бежит с доносом к моей матушке. Скорее всего это были лишь измышления – насколько я знал, эти женщины не были даже знакомы – но не мог избавиться от мысли, что с матери сталось бы назначить кого-то приглядывать за тем, как я веду свой быт.
К слову, чтобы составить впечатление получше, перед приходом горничной было бы нелишним слегка прибраться… Я с тоской бросил взгляд на письменный стол и убедился, что бумаги, полученные накануне от информатора, даже не подумали упорядочиться сами собой, чтобы явить мне все тайны настоящего, прошлого, будущего и того, сколько времени тратит сержант Макдонахью на поддержание формы своих усов.
Часы на стене начали бить полдень. Каждый их удар болезненно отдавался у меня в висках. Я вновь поморщился. Похоже, придётся отложить все изыскания до вечера и отправиться на службу: моя смена вот-вот начнётся. Что ж, это даже неплохо: я всё равно хотел навести пару справок в участке.
Когда я вышел, на улице ещё потягивало гарью после ночного пожара, но воздух был на удивление прозрачен. Даже облака изредка уступали место тусклому осеннему солнцу. И чистый воздух, и солнце считались в Лондоне большой редкостью. Зато три десятка видов дождей казались самым привычным делом. Для каждого из них горожане потрудились придумать своё название: от лёгкой изморози, не причиняющей особых хлопот, до проливного дождя с градом, когда выйти из дома решались лишь самые безнадёжные глупцы, а бывалые уличные собаки, скуля, забивались под парадные лестницы и ютились в незапертых подвалах. Раньше, когда учитель советовал мне или кому-то из таких же молодых и глупых учеников придержать пару пенни «на дождливый день», вместо того, чтобы тут же спустить их на сладости, я удивлялся – почти каждый день в Лондоне был такой.
Но ещё чаще в городе царил туман. Поговаривали, что именно благодаря ему Джек Потрошитель, кем бы он ни был, умудрялся так ловко скрывать свои зверства. Последнее преступление из тех, что были известны, он совершил в прошлом году – и так и остался непойманным. Что и говорить, чудовищное пятно на репутации столичной полиции… Поток писем от самопровозглашённых чудо-сыщиков с безумными теориями или от очередного «Джека» на адрес Скотланд-Ярда и отделений полиции по всему городу не иссякал до сих пор. Поначалу каждая весточка заставляла газетчиков трепетать в надежде на сенсацию. Но куда там – проку от этих писем было не больше, чем от зонта в погожий день.
Вероятно, это громкое дело волновало бы меня сильнее, если бы я принимал хоть какое-то участие в его расследовании. Но повышение до инспектора я получил только в этом году, а сержантов, желающих поймать такую выдающуюся личность, итак оказалось сверх меры. Впрочем, это ничуть не мешало мне время от времени строить головокружительные теории и предаваться смелым мечтам о раскрытии какого-нибудь грандиозного дела с последующим почиванием на лаврах. Упоминание в учебниках истории, всеобщее уважение и приличная пенсия в придачу с пожалованным Её Величеством титулом… К которому, кстати, не помешало бы и имение…
Погрузившись в эти прекрасные грёзы, я чуть было не пропустил грязно-серую арку – единственный проход к площади, окружённой тесно стоя́щими покосившимися домами, которые не рассыпались только с помощью какой-то неведомой силы. Именно здесь последние пятьдесят лет располагалось центральное управление столичной полиции. Поначалу хватало и одного здания, но затем штат служителей закона сильно разросся, и Управлению пришлось захватывать новые территории. Так что теперь почти все строения во дворе служили пристанищем какому-то из подразделений: бюро находок, лицензирование общественного транспорта, надзор за освободившимися заключёнными… Конечно же, имелся и отдел уголовных расследований.
Мой стол в этом отделе был завален самой что ни на есть настоящей сыскной работой – пыльными кипами документов. И высота некоторых из этих кип значительно превосходила ту кучу бумаг, что ждала меня дома.
Да, уровень бюрократии в управлении поражал воображение даже самых ушлых банковских клерков, а моя вера в эффективность и оправданность такого подхода таяла так же быстро, как шиллинги в карманах клиентов Банка Англии. Интересно, сколько жизней мне ежедневно удавалось спасти путём составления рапортов и описей пропавшего имущества? Приходилось мириться с очевидным: полицейская работа оказалась далека от моих мечтаний. Ни погонь за злодеями по крышам зданий, ни спасения красоток, ни распутывания заговоров тайных политических организаций… В общем, ничего такого, о чём обычно пишут в приключенческих романах. Моя мать, всю жизнь прослужившая гувернанткой, всегда говорила, что лучше бы я читал учебники или, на худой конец, газеты, чем подобную беллетристику.
И сейчас, разменивая третий десяток, я всё чаще думал о том, что, пожалуй, она была в чём-то права…
Сегодня дежурным в отделе был тот самый безупречно усатый сержант Макдонахью. Он читал свежую газету, сидя за стойкой регистрации и время от времени ворча что-то себе под нос. Всем своим видом Макдонахью напоминал испанского конкистадора с короткой чёрной бородкой и непонятно откуда прицепившейся шотландской фамилией. Его лихо закрученные усы были симметричны в любое время дня и ночи и любой погоде, всегда находясь в идеальной геометрической форме вопреки здравому смыслу и законам физики. Поняв, что мои жалкие попытки отрастить что-то столь же удивительное у себя на лице вряд ли увенчаются успехом, я смирился с судьбой и перешёл на чистое бритьё, оставляя себе лишь скромные бакенбарды. Как говорится, переноси с достоинством то, чего не можешь изменить.
Поравнявшись со стойкой регистрации, я протянул Макдонахью руку:
– Добрый день, сержант!
Тот скептически хмыкнул, но ответил на рукопожатие.
– Не особо-то и добрый, – кивнул он на утренний отчёт, который я ошибочно принял за газету. – Дюжина домов сгорела полностью, ещё две дюжины частично – на радость мародёрам… Самых резвых, конечно, уже повязали, но половина дивизиона до сих пор держит оцепление.
– Много погибших? – решил поддержать светскую беседу я.
Конечно, при желании можно было бы с лёгкостью почерпнуть эту информацию из той же утренней брошюры – отчёта по происшествиям за прошлую смену, но спешить на рабочее место к очередной стопке свежих заявлений на бакалейщиков, подмешивающих опилки в «самый настоящий китайский чай» не было никакого желания.
Впрочем, брошюру придётся прочитать в любом случае: «С содержимым этого регулярного издания, как и со списками разыскиваемых лиц и украденных ценностей, должен ознакомиться каждый полицейский, заступающий на смену! И постараться внести свою лепту в следующий отчёт!» – говаривал наш прежний комиссар, наставляя молодых констеблей перед выходом на дежурство. Всякий раз, когда я слышал эту заученную фразу, мне в голову приходила дурацкая мысль о том, что «вносить лепту» можно очень разными способами. Например, пополнив собой список разыскиваемых преступников… Или всплыть в качестве очередного утопленника в разделе происшествий… Впрочем, так себе каламбур.