Все четверо просидели еще несколько минут. Потом поднялись, смертельно усталые и ослабевшие после пережитого страха. Стрелок взял ружье, стоявшее в углу, и все они, как можно теснее прижавшись друг к другу, вышли из горницы и поспешили в Гробёлле.
Андерс Могенсен был очень недоволен тем, что они вернулись так рано. Их объяснения он не принял во внимание и решил, что работники были пьяны.
– Истинный бог, нет! – уверил его стрелок. – Как можно? Ведь у нас и капли спиртного с собой не было. Посмотрите только на нас, мы трезвые, как молочные телята.
– Не очень-то вы храбры, чтобы посылать вас на выселки, – сказал Андерс Могенсен. – Но теперь поздно об этом толковать. Только не вздумайте болтать про хутор.
Нет, дело ясное, болтать они не станут.
На том пока что и порешили.
Но по весне Андерс Могенсен, как и собирался, сыграл свадьбу дочери, богатую и веселую. А так как дома было тесновато, пир устроили в усадьбе на выселках.
Поначалу такое решение показалось народу странноватым, но, поразмыслив, люди нашли его разумным и правильным.
К тому же на хуторе играли уже не первую свадьбу.
Настал день свадьбы, и с раннего утра на выселках поднялась суматоха. Андерс Могенсен сам стоял с непокрытой головой во дворе и принимал гостей, вручавших подарки новобрачным. Музыканты выстроились на камнях перед домом, где решено было пировать, и играли, стараясь изо всех сил. Народу набежала уйма, погода стояла хорошая, так что все было словно создано для веселья.
Новобрачные вернулись из церкви, и все сели за стол; пир продолжался с небольшими, короткими передышками до самого вечера. Народ разгулялся вовсю, а как начались танцы, превратился в одно большое целое. Ведь люди подобны всему, что есть в природе. Чтобы им слиться друг с другом, нужно тепло.
Стрелок из Линнбю, который тоже пировал вместе со всеми, рассказывал после, чем все это кончилось.
Гости наелись до отвала да и немало выпили, верно напились допьяна, так что о привидениях и думать забыли. Да и сам стрелок из Линнбю, по его собственным словам, позабыл о них.