Этьен Экзольт
Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Появившись за моей спиной, мужчина некоторое время стоял там, не шевелясь, но и я не совершал никаких движений, не пытался повернуться и рассмотреть незнакомца. Вместо страха я испытывал раздражение, понимая, что теперь непременно опоздаю и не смогу встретить Снежану в перерыве между ее занятиями.

Обойдя меня, он превратился в седого гиганта, предпочитавшего во все ту же светло-желтую униформу, выцветшую, мятую, во многих местах зашитую. Ботинки его принадлежали к коллекции, выпущенной всего лишь пару лет назад модной тогда певицей и покинули, должно быть, ноги некоего незадачливого путешественника.

– Что ты делаешь здесь? – присев на парапет, он достал из нагрудного кармана пачку сигарет.

– Я всего лишь проходил мимо. – глаза его оставались невидимыми под узкими солнцезащитными очками, а брови либо безупречной владели прозрачностью, либо отсутствовали вовсе.

– Говорят, ты торопился. – сигарета сжалась в его в пальцах, сдавивших ее так, как другие делают то с женским соском.

– Я спешу узнать, почему моя женщина мне изменила. – уверенный, что любой мужчина сочтет ту причину значительной, я произвел то откровение, не боясь унижения.

– Какая разница? – ухмыльнувшись, он выдернул из воздуха солнечную зажигалку, поднял ее к небу и прикурил от нее сигарету. Забавный фокус, теперь уже мало кто может его повторить. Даже мой брат так и не смог научиться, несмотря на все старания. – Брось ее.

– Я еще не изучил ее достаточно. – слова его были для меня обычной мужской глупостью, каковую следовало пропустить через себя, как дым чужой сигареты.

– Ты глупец. – пепел просыпался на ярко-красный член приготовившегося войти в светловолосую женщину дельфина.

– Возможно. – безразличное пожатие плечами показалось мне лучшим ответом. Из всех известных наследственных заболеваний, пагубно влияющих на интеллект, у меня было определено только четыре.

– Так ты проходил мимо? – губы его двинулись так, как будто впервые произносил ранее незнакомое ему слово. – Ты не искал нас?

– Я натолкнулся на вас случайно. – но я понимал, что мне ничем не удалось бы убедить его в этом.

– Таких случайностей не бывает. Не притворяйся! – мужчина вскочил, развалистым шагом приблизился к моей неподвижности. – Ты один из нас, не отрицай этого. Твоя кровь говорит в тебе и за тебя. Тебе достаточно посмотреть в зеркало и ты поймешь это.

Покачав головой, я почувствовал, как рот мой наполняется терпкой слюной от неприятного того признания.

– Мой дед был одним из вас. – отдаляющее исправление не могло много для него значить.

– Он остался в городе? – присев передо мной так, что глаза наши оказались напротив, он вынудил меня опустить взор, избегая собственного отражения и задержать дыхание из опасения отравиться гнилостным зловонием от его кожи. Многие годы он питался только носухами и человечиной, что не могло благополучно сказаться на его здоровье.

– Он изнасиловал мою бабку и был ранен ею. Ему предложили жениться на ней и стать гражданином или быть повешенным. – история та восхищала меня до гордости.

– Трус! – мужчина сплюнул и слюна его была зеленой.

Пожав плечами в безличии ответа, я позволил ему любое мнение.

– Но ты, – рука его отягчила собой мое плечо. – Ты ведь не такой, как он?

Требовательный гнев в его голосе не позволял отрицания, но я не сомневался, что он почувствует ложь. Дед говорил, что не возражал тогда против нескончаемых совокуплений с нашей похотливой юной бабкой и я понимал его, признавал правоту любого выживания.

– Не знаю. – смелость не принадлежала к числу искомых мной достоинств.

– Не такой, я вижу. – потрепав мою руку, он произвел тем намек на то, что был бы не прочь воспользоваться моим анусом. Если бы это ускорило мое освобождение, я не раздумывая позволил бы ему подобное удовольствие. Скоро Снежана уйдет с занятия, сядет на автобус и следующая наша встреча будет возможна только через пару часов.

– Ты должен быть с нами. – решительно поднявшись, он глубоко затянулся. – Вступай в наши ряды.

– Я не могу остаться здесь. – страх в моем голос был слишком явным.

– Этого и не потребуется. Нам нужны агенты за пределами занятого плацдарма. Скоро мы перейдем в наступление, нам требуются разведданные. – следующие слова он шептал, наклонившись ко мне, как будто уговаривал меня проглотить его сперму. – Мы не можем доверять никому, кроме своих, никому. Твоя любовница, она ведь не из наших?

Осторожно покачав головой, я добился его ободряющей улыбки.

– Вот видишь! Поэтому она и предала тебе. Женщина нашего народа никогда не посмела бы совершить такое. Она выбирает мужчину на всю жизнь и скорее умрет, чем изменит ему, – торжество его было столь велико, как будто победил во всех войнах одновременно.

Не желая разрушать его веру, я напомнил только себе, что большинство городских проституток прибывали нелегальными эмигрантками из разделяемой им с моим дедом заморской родины.

Наклонившись ко мне, навалившись на меня, удушая меня змеиным своим потом, он развязал веревки. Потирая запястья, я решил при первой же возможности обследоваться на предмет полученных от него кожных паразитов.

– Мы готовы. Все эти годы мы собирали силы и теперь мы готовы. Захватив этот город, мы обеспечим высадку морского десанта и продвинемся дальше. Вскоре все эти земли будут нашими. Мы отомстим за наших отцов и павших товарищей. – в глазах его мерцало радостное безумие.

Далекая та земля ничего не значила для меня, я никогда там не был и не считал, что имею к ней какое-либо отношение. Три мои поездки за пределы города явили мне отсутствие чего-либо привлекательного вне его границ, а многие тысячи туристов, ежегодно появлявшихся здесь в поисках необычных ощущений убеждали в том, что все поселения, откуда прибывают они, неизбывно скучны. У меня не было никакого желания побывать в стране, откуда прибыл моей дед. Новостные программы иногда показывали ее янтарные башни, пурпурные дворцы, коралловые стены, людей с лазерным оружием, перебегающих от одной стены к другой, следуя течениям и потокам бесконечной гражданской войны, рушащиеся фелинарии, взорванные религиозными фанатиками. Говорили, что в прибрежной полосе спокойно, туристам ничего не угрожает, они находятся под охраной независимых вооруженных формирований, наемников, в числе которых мог оказаться и мой брат. Утверждая, что верят тем заявлениям, многие покупали билеты, надеясь оказаться выжившими свидетелями боевых действий. Никто из тех земель не претендовал теперь на этот город, не мог собрать войско, не имел необходимого количества боевых кораблей и воздушных машин.

Рассмотрев наконец знаки отличия и погоны, золотистые орхидеи и розы между алыми линиями, я решил не волновать полковника подобными заявлениями. Только в прошлом месяце двенадцать престарелых бойцов вышли из города – призрака для того, чтобы сдаться властям. Им пришлось убить своего командира, настаивавшего на отсутствии приказа к отступлению и, соответственно, необходимости продолжать боевые действия. У них давно закончились боеприпасы и они время от времени совершали вылазки за медикаментами и продуктами, вступая в стычки с полицией. Война, которой не было, заключавшаяся в уничтожении подростков и насилии над женщинами, пребывании в канализации заброшенного района, утомила их настолько, что они предпочитали умереть, но в чистой одежде, окончить жизнь в уютной тюремной камере. К удивлению несчастных, всех их встречали с беспокойством, немедленно оказывали медицинскую помощь, размещали в дорогих гостиницах и, несмотря на то, что вооруженная охрана присутствовала возле них, назначением ее было удерживание на расстоянии журналистов и любопытствующих горожан. После оказания всей необходимой помощи, им выдавали небольшую сумму наличными и возвращали в некогда отправившую их сюда страну.

– Ты с нами, сынок? – пальцы полковника вонзились в мои предплечья так, что ему не нужно было бы применять иной пытки, заставили меня подняться, являя мне его рост большим, чем казался он ранее.

Несогласие было смертельно опасно, я же, со всем свойственным мне высокомерием, никогда не считал себя глупцом.

– Подпиши. – из правого кармана его рубашки выпорхнула черная перьевая ручка, протянутая мне после того, как ладонь полковника, вдвое превосходившая размерами мою, припечатала к сиденью стула бумагу.

Ровным мелким почерком на листе были перечисляемы многочисленные условия, неисполнением своим немедленно превращавших меня в дезертира и военного преступника, осужденного на смертную казнь без возможности отмены приговора. Впервые в своей жизни я подписал документ, не читая, но избежать выполнения тех обязанностей было слишком легко. Не следовало никогда больше появляться на этих потерянных улицах.

– Великолепно! – как только перо приподнялось над бумагой, он схватил бумагу, аккуратно сложил ее вчетверо, спрятал в правый нагрудный карман. – Теперь, сынок, ты получишь свой первый приказ. Сегодня, во время выступления мэра, как только он скажет слово «ангелоподобный», ты должен будешь начать драку. Это отвлечет внимание и позволит нашему убийце сделать свое дело. В толпе будут и другие наши агенты, они окажут тебе помощь.

Сощурив глаза я смотрел на него, подозревая в его словах вязкую бессмыслицу. Заметив, должно быть, некоторое сомнение во мне, он улыбнулся, он приятельски похлопал меня по предплечью.

– Не волнуйся. Все будет хорошо. Но помни: если ты ослушаешься приказа, наши агенты найдут и убьют тебя и твоих близких.– все это было сказано добродушным, ласковым, отеческим тоном, сопровождалось улыбкой, с какой мужчина может смотреть на своего новорожденного и желанного ребенка. – Можешь взять себе ручку.

Сглотнув ставшую горькой слюну, я сдавил пишущий прибор в высохшей от того ладони.

Темноволосый юноша в униформе еще более потрепанной, чем у самого полковника, подошел к нам, держа перед собой чучело носухи, закрепленное на лакированной доске красного дерева. Ухмыляясь, он толкнул ею в мою грудь, заставил взять в руки окаменевшего зверя.

– Будь с ним аккуратным. – сложив на груди руки, он отступил от меня и по тем быстрым взглядам, какие он бросал в сторону полковника, я мог предположить некую связь между ними. – Его зовут Теодор и он не любит, когда его называют Тедом.

При этом он ткнул острым зеленым ногтем в позолоченную табличку между правых лап твари, где имелось то имя, выгравированное пенистыми буквами. Длинный хвост животного изгибался над его спиной, а в глазах, благодаря мастерству таксидермиста сохранилось напряженно-любопытствующее выражение, свойственное твари при жизни.

Неожиданно тяжелое, чучело кололо мои руки песочным мехом, источало горький фруктовый запах и выглядело не столько интерпретацией живой формы, сколько неким незаконным владельцем ее наследия, получившим его при помощи обмана жестокого и примитивного.

– Для чего он мне? – повернув Теодора, я взглянул на его морду, отметив приятные взору изгибы белых полос и пятен на вытянутой морде.

Игриво оглядываясь по сторонам, юноша вернулся ко мне, покачивая золотой пираньей в левом ухе, приблизился настолько, что я увидел следы от употребления яблок на радужке его левого глаза.

– Он может тебе пригодиться. – костяшками левых пальцев он ласково провел по моей щеке. – В нем бомба. Если ты нажмешь на его нос, через минуту произойдет взрыв.

Солдаты провели меня сквозь разрушенные здания, через разбитые окна и дыры в стенах, к еще одному пролому в стене, вытолкнули меня, царапая мои плечи о злоязыкую арматуру, посмеиваясь и говоря что-то на непонятном мне языке моего деда. Швырнув в стену чернотрубную ручку, я поставил на землю Теодора и осмотрелся, пытаясь понять, где нахожусь. К сожалению, места эти были плохо знакомы мне, но промедление было худшим из действий и я, выбрав наиболее приятное мне направление, решительно направился в ту сторону, откуда, как казалось мне, сильнее всего доносился шум автомобилей, намереваясь, в крайнем случае, добраться до ближайшей станции метрополитена. На первом же перекрестке я увидел ее, бросился вниз по мраморным ступеням, швырнул гнутую монету в разошедшийся шрам на пропускном устройстве, едва увернулся от когтей полицейской рыси, запрыгнул в золотистый вагон, поскользнулся на гладких плитах с морскими на них коньками, взлетел по эскалатору, выбрался на шумную улицу, поспешил прочь от нее, в узкие кошачьи переулки и здесь, когда мне на голову упала холодная капля из покосившегося кондиционера, меланхолично вцепившегося в темную, покрытую слизью стену, взглянул на часы. У меня не было ни одного шанса успеть, учитывая, что приходилось прижимать к себе когтистого Теодора, вдавливая в тело острые углы подставки, царапая лицо твердым хвостом. Чучело мешало мне, но, зная об опасном его содержимом, я не решался ни оставить его, ни выбросить в мусорный коллектор. Звонок в полицию об оставленном кем-то чучеле носухи с бомбой в нем казался мне наилучшим выходом, но я знал, что буду легко определен и вскоре арестован, раньше, чем смог бы я выяснить все учтивые тайны Снежаны, все тонкости ее строптивого предательства. Прохожие оборачивались мне вслед. Высокий седой мужчина в длинном плаще, пригодном для распугивания или совращения одиннадцатилетних, приподнял котелок, глядя при этом на Теодора. Две девушки в коротких оранжевых платьях начали смеяться за несколько шагов от меня, показывая друг другу на чучело и смех их продолжался за моей спиной. Тяжело дыша, превозмогая боль в правой ноге, я все же старался идти быстрее, чем мне бы того хотелось, надеясь, что Снежана задержится или решит подождать меня немного дольше. Когда оставалась одна минута времени, выделенного ею для пребывания в кафе, я попытался позвонить ей, но она была занята разговором. Для собственного каменеющего успокоения я предпочел считать, что беседует с ней присутствовавший на предательской записи мужчина. Достаточно было и его одного.

Оставалось только подняться на небольшую горку, я уже различал округлое темное здание, красное дерево высоких дверей, желтоватые в них стекла, смотревшие на диагональ перекрестка, нависающий над ними железный козырек. В это мгновение боль обрела такую силу, что мне пришлось остановиться, едва не выронив чучело, прислониться к холодной стене, опереться на нее левой рукой, поставить страдающую ногу на носок, стиснув губы и ускоряющим рост сорняков напряжением удерживая свое страдание от проникновения в окружающий мир. Поставив Теодора возле своих ног, снова попытавшись позвонить Снежане, я услышал все те же скрипучие, дребезжащие вспышки посреди двуликого шума. Злость одолевала меня, я чувствовал девушку виноватой в том, что у меня болела нога, во всех моих злоключениях, в том, что мне пришлось торопиться, усиливая тем самым свои мучения. По собственной воле она решила совершить без моего ведома все увиденное, подсмотренное, раскрытое мной. В ином случае мне не пришлось бы страдать, у меня не было бы желания выслушать ее ответы на все мои безупречные обвинения. Коль скоро у нее возникли некие желания и она испытала вожделение к другому мужчине, ей следовало признаться мне, обсудить это со мной и, вероятнее всего, я позволил бы ей маленькое бессердечное приключение, уверяя себя, что, во всем своем горделивом невежестве, превосхожу тем самым посредственность, отрицаю равную ей естественность неподвижных мнений, равномерных ценностей и надменных предпочтений, отказываюсь от собственнических устремлений, свойственных людям менее утонченным, в пользу экзотического безумия, возвышающего, дарующего сверхъестественные, запредельные, мистические переживания, позволяющего прозреть и наблюдать иные состояния материи, отринуть иллюзии и познать всю тошнотворную прелесть истины. Стоило ей попросить и я мог бы мечтать об этом, как мечтает о новом муже молодая вдова. В очередной раз достав телефон, я собрался было снова набрать прилипчивый номер, но тут дверь открылась и из кафе вышла, сопровождаемая мужчиной, девушка, напоминающая мою Снежану. Попытавшись вспомнить, в какой одежде она уходила утром, я не преуспел в этом, но был уверен, что на ней не могло быть красной, с черным узором блузы. Во всем остальном, в силуэте, движениях, пропорциях, сходство притворялось безупречным. Спутника ее я также не смог опознать. То не был никто из известных мне и добивавшихся ее благосклонности мужчин. Захлопнув телефон, я присел, поглаживая холку Теодора как солдат делает то с верным служебным псом и наблюдая за происходящим. Высокий мужчина, в черной сорочке и брюках, держал правую руку девушки в левой и что-то говорил ей, в то время, как она смотрела на него пристально, чуть наклонив голову, как Снежана делала, если услышанное ей нравилось. Было легко предположить, что грузный блондин признается девушке в своих чувствах, не достигая, впрочем, успеха. Переступая с ноги на ногу, она рассеянно кивала, но никакого сближения между ними не происходило. Успокоившись, губы мужчины стали улыбкой, он протянул девушке черную коробку, хранимую до этого его правой рукой, быстро коснулся поцелуем ее пальцев, решительно отвернулся и направился прочь. Взглянув ему вслед, девушка отправилась выше по горке. Открыв телефон, я дрожащими пальцами стал снова набирать впившийся в мою память крючьями страстного паразита телефонный номер. Пальцы мои дрожали и стали скользкими от пота. Попасть ими по всем нужным мне продавленным кнопкам получилось у меня только с третьей попытки и в то мгновение, когда раздался первый гудок, я увидел, как девушка отправила руку в свою темно-зеленую кожаную сумку. Следующий же шаг скрыл ее за поворотом улицы.

– Привет! – от радостного возгласа Снежаны задребезжал пластик. – Я ждала тебя. Жаль, что ты не пришел. Сегодня были очень вкусные круасаны.

– Где ты? – задержав дыхание, я произвел тот выстрел.

– Я уже возле стадиона. – голос ее стал сосредоточенным и точным. – У меня занятие через пять минут.

– Я помню. – положив ладонь на голову Теодора, я искал поддержки у мертвой взрывоопасной носухи, единственного близкого мне в ту минуту существа.

– Встретимся за обедом. – прекратив разговор в обычной своей резкой манере, она оставила меня в городской пустоте. Медленно поднявшись, касаясь левой рукой мятно-рептильной пятнистой стены, позволявшей себе быть то вспыльчиво холодной, то уклончиво горячей на неровностях, вмуровавшей в кирпичи окаменевших головастиков, я побрел, стиснув зубы и все равно едва слышно постанывая, прижимая к правому боку неожиданно многоугольное чучело. Ввалившись в кафетерий, я рухнул за ближайший столик, несмотря на то, что он оказался возле окна, поставил носуху на кожаное сиденье рядом с собой, вытянул ногу под столом. Осмотревшись, не заметил никого из знакомых мне официантов и обрадовался тому. Ожидая, пока кто-нибудь подойдет ко мне, я нашел в своем телефоне фотографию Снежаны, которую мог бы показать незнакомцу. После того, как мужчина, выглядевший слишком старым, для такой суетливой профессии принял мой заказ, я продемонстрировал ему снимок, на котором она, одурманено улыбающаяся, покусывала самый кончик своего указательного пальца.

– Я только что начал работу. – взор мужчины не задержался на девушке, позволяя мне счесть его неспособным на влечение. – Вы мой первый клиент на сегодня.

Смущенно улыбнувшись, я добавил к своему заказу бокал пива. Записав его, официант кивнул в сторону Теодора.

– Она выглядит опасной. – при этом губы его скривились, как у того, кто столкнулся с туристами из страны, с которой когда-то воевал.

– Его зовут Теодор. – вспомнив, что может быть приятно то для носухи, я почесал ее за ухом.

Извинившись, официант заторопился к толстой женщине в длинном синем платье, севшей поодаль от меня, в глубине зала.

Иногда я проводил целые дни в блуждании от одной шипучей таверны до другой, перемещаясь между оледеневшими кафе и ветряными забегаловками, забредая по дороге в удушливые кинотеатры и благовонные зоопарки, изнывая от губительной жары, брезгливо обходя тех, кто, получив солнечный удар, потерял сознание и лежал теперь на холодеющем асфальте. Чаще всего то были туристы, не внявшие предупреждениям, не удосужившиеся прочитать буклеты, получаемые каждым, кто сходит с трапа ледокола или самолета и объясняющие, что лучший способ избежать теплового удара – это иметь при себе высушенную фалангу педофила. Тех, кто не прислушивался к вежливым предупреждениям, мне ничуть не было жаль. Мало что могло быть приятнее долгих бесцельных странствий по городу со скучной, малоподвижной книгой. Десять страниц под терпкий кофе, десять в тени мускусных деревьев, десять посматривая на пляжных девиц, лучший день из возможных. У настоящего, к моему сожалению, совсем не имелось желания быть на него похожим. Выпив оказавшийся слишком сладким кофе и показавшееся разбавленным вино, я покинул то заведение, в очередной раз убедившись в его непригодности для моих увлечений. Сладости, за которыми приходила сюда Снежана, были мне безразличны, а все прочее оставалось отвратительным, сколько не оставлял я записей в соответствующей книге, украшенной грубыми узорами насекомых испражнений. Продолжая прихрамывать, но теперь уже не так сильно, ощущая покалывающую мягкость чуть выше колена, я тащил Теодора в сторону городского парка, называемого Железной Рощей.

Нарастающий гул, воющее, визгливое страдание вынудило меня вскинуть голову. Стекла в домах затряслись, сам воздух наполнился брезгливым дрожащим ревом и надо мной, так низко, что я мог различить лишившиеся синеватых чешуек пятна керамической кожи, прошел огромный грузовой самолет, на каждое крыло принявший по три двигателя, медлительный небесный гигант, совершающий плавный левый разворот, оставляющий за собой зеленоватый искристый след. Позабыв о том, что сегодня был день карго, я совершил недостойную ошибку. На мгновение мне пришлось остановиться, поглощая злость к себе и еще два глубоких вдоха удержали ее от нападения на Снежану. Наши южные друзья, следуя захудалым традициям, каждый год продолжали сбрасывать на нас свои дары, памятуя о старинном долге и полузабытых договоренностях. Даже в детстве я не позволял себе поднимать падавшее с неба, за что получал непонимание, а иногда и пинки со стороны моих дворовых приятелей. Каким бы желанным ни был дар, как близко бы он ни оказался ко мне, я считал ниже своего достоинства подбирать упавшее. Делая вид, что его не существует, я проходил мимо и старался не выходить на улицу, когда над городом появлялись грузовые самолеты.

Замерев, словно матрос при виде кистеперой рыбы, подняв голову к небу, сняв солнцезащитные очки, я наблюдал за чудовищной машиной, ожидая, что в задней ее части опустится пандус, раскрывая уродливый анус или же откроются люки вдоль всего ее фюзеляжа, но она, должно быть, делала пробный круг или же направлялась к другому району и вскоре исчезла за темными крышами домов. Вздох мой был стенанием выжившего после бомбардировки. Чувствуя в воздухе гнилостный запах отработанного топлива, я продолжил свое путешествие, обретавшее для меня черты совершаемого похотливым пилигримом странствия.

С левой стороны ко мне застенчиво подбирались ровные, гладкие, медленно поднимающиеся, карабкающиеся на выгодную высоту, лишенные иных украшений, кроме многослойных рекламных плакатов дома и по их присутствию я понимал, что приближаюсь к новым районам города, наименее приятным моим придонным вожделениям.

В тот год мой возраст был четным, отчего всегда становится немного острее мое зрение, но чаще болит голова, тяжелее читать поэзию и труднее скрывать свои отвращение и презрение. Единственным преимуществом становится для меня увеличение мужской силы. Соприкасаясь со мной бокалами во время празднования моего прошлого дня рождения, Снежана, опустив голову и глядя на свое влагалище, пожелала ему удачи в том, чтобы пережить следующий год и с честью вытерпеть все испытания.

Выбравшись на перекресток, я с удивлением обнаружил, что нахожусь не там, где должен был оказаться, согласно собственным расчетам. Площадь, разлегшаяся передо мной, имела все основания проявиться здесь, отзываясь во мне пузырящимися гнилостными воспоминаниями. Именно здесь я во второй раз встретил Снежану.

Приспособление для обездвиживания публично наказываемых пустовало сейчас, а тогда она была удерживаема им, нагая и подставленная всему миру. В прозрачной пластиковой будке рядом с ней скучал сонный полицейский. Воскресный полдень, расползшийся над миром голодной амебой, оторопело неподвижный, окоченевший, томительно доведенный до неистовства узловатым цикадным зноем, кружащийся, неустойчивый, коматозный, плывущий сквозь небо неровным маревом, прогнал жителей из гиблого города, установив над ним свою власть. Покорные, они скрывались на сливочных пляжах и в саранчовых горах, прятались по домам, ласкаемые равнодушной прохладой кондиционеров, таились в фармацевтическом сне, пока, маршируя по раскаленным улицам призрачным аксолотлем, солнце радовалось своей безупречной победе.

Обвисшая, согнутая, с руками и головой в укрепленной на стальной раме деревянной колодке, способной менять свою высоту, девушка приподняла взгляд, услышав мои шаги, взглянула блеснувшим сквозь мокрые, спутавшиеся от пота волосы правым глазом, как сверкает через маскировку оптический прицел. Забыв о том, что мне следовало торопиться, я встал перед ней, чувствуя себя натолкнувшимся на труп бывшей любовницы.

Помахав левой ладонью, она улыбнулась и мне пришлось приблизиться, испачкать туфли тенью воздвигнутого над ней зонтичного навеса, гудящего рябой сталью столба, раскинувшего когтистые спицы, столкнувшего свои черные фрактальные кружева в катастрофах непознаваемых и добродетельных.

– За что ты здесь? – нигде не было заметно таблички с указанием совершенного ею проступка.

– Ударила пристававшего ко мне мужчину. – наклонив голову, она дотянулась левыми пальцами до волос, сбросила с глаз их лукавую темноту. – Он оказался кем-то из мэрии.

О своеволии городских чиновников уже устали говорить даже в парках, возле досок марбунаги, но все же я был удивлен, не понимая причины, заставившей кого-либо из них обратиться к женщине. В черном костюме жара становилась увлекательно нестерпимой, я торопился на встречу с девушкой, обладавшей грудями размером с мою голову и мне совсем не хотелось тратить время на юную бунтарку, но в тонкости ее тела я почувствовал нечто, способное привлечь мои многозначные страхи. Слабый женский запах, аромат давно исчезнувших цветов, изгнанных с земли съедобными культурами, пятнистых лепестков, сгибающихся под собственной медоносной тяжестью, кружился возле нее блеском поддельной монеты, и я почувствовал в девушке гибельную страсть к молчаливому страданию и готовность переживать его как другие внимают мотиву популярной песенки, возбудившие меня больше, чем мысли о необъятном бюсте. Обойдя вокруг девушки, я внимательно осмотрел ее бледную плоть, щедро смазанную солнцезащитным кремом, плотные нагие ягодицы, твердые ноги, подпираемые высокими каблуками ритуальных туфель, предназначением имевших не только увеличение ее привлекательности, но и усиление страдания. Груди ее округлились, потянувшись к земле, а соски их напряглись от ощущения уже происходящего и неминуемого в ближайшем будущем насилия. Полицейский, полноватый мужчина с усами, намекавшими на попытку скрыть деформацию губы, высунулся из своей будки, обдавая меня густой прохладой.

– Или делай дело или проваливай! – волосатой рукой карточного игрока он указал мне на столб рядом с девушкой. – Разговаривать запрещено!

– Сделай это! – прошептала она, бросая на мужчину ненавидящие взгляды, как будто выполнив ее просьбу, я мог причинить ему боль. – Я хочу, чтобы ты сделал это!

Тонкие черные каблуки ударили о кремовый камень стальными набойками и сочная жара воспламенилась от того золотистыми искрами. Сжав губы, она смотрела на полицейского, выжидавшего, придерживая потрескавшуюся пластиковую дверь будки. В сощуренном трепете ее глаз чудился мне радостный покой революционера, переживаемый им за мгновение до того, как в самоубийственном взрыве погибнет тиран.

– Сколько? – пальцы мои выпрямились, согнулись, дернулись, стряхивая капельки пота.

Прикусив губу, девушка задумалась, но мне показалось, что она, пережившая уже подобное, всего лишь вспоминала, сколько требуется ей для удовольствия.

– Три. – в первое мгновение слово показалось мне незнакомым и только напомнив себе о присутствии между четными цифрами однолетних, я смог снова вдохнуть.

Расстегнув серебристые розы пиджака, я снял с деревянного столба многохвостую кожаную плеть. Удовлетворенно кивнув, полицейский захлопнул дверь, вернувшись к слоновьим бегам на экране помехолюбивого черно-белого телевизора.

Обойдя девушку, я встал позади и слева от нее, взвесил на руке плеть. Город пожалел денег на столь требовательный инструмент, возмущая меня той варварской скупостью. Легкая и тонкая, плеть неудобно лежала в руке, прилипала к коже неловкой кожаной резьбой рукояти, не вобрала никаких украшений, кроме городского герба и в целом казалась мне слишком простой, мягкой и короткой, неспособной в полной мере выполнить возлагаемые на нее обязанности. Вспомнив об имевшихся в моей собственности соплеменницах ее, я пожалел, что не захватил с собой ни одну из них, потворствую слабостям свидания. В сравнении с оказавшейся в моей руке муниципальной собственностью, подобия ее из коллекции, хранившейся под кроватью в моей квартире, изящные, разноцветные, снабженные выступами и утолщениями, с рукоятями, имеющими специально разработанную для удобства руки форму, украшенные заклепками, печатями, кошками, ящерицами, были все равно что фабричная девчонка рядом с салонной проституткой. Но, как говорил мой брат, каждый должен однажды совокупиться с уродливой женщиной.

– Давай! – прошептала девушка. На ягодицах ее я не заметил следов от прошлых ударов. В опустевшем городе не нашлось тех, кто решился бы замедлить свое бегство к прохладе, покинуть салон автомобиля, наградить ее заслуженным наказанием. Мысль о первенстве показалась мне приятной, но пробудила любопытство, требовавшее от меня узнать, могу ли я стать для нее первым и в чем-нибудь другом.

Размахнувшись, я излил на ее ягодицы вязкий удар, пришедшийся по ним обеим, оставивший не полосы, но ровный расплывчатый красноватый след, гладкое пятно, возбуждающее самим присутствием своим, контрастом с окружающей его роскошной бледностью.

– Сильнее! – зашипела она, сжав кулаки, пошире расставляя ноги, изгибая спину, подставляя мне восторг своего страдания. Послушавшись девушку, я заставил ее вздрогнуть, захрипеть, протяжно застонать. Все те изобильные звуки казались мне слишком громкими, пугающе непристойными, запретными и опасными. Взглянув вокруг, я не увидел никого на улицах, никто не выглядывал, не подсматривал из открытых, перемигивавшихся солнечными бликами окон окружавших площадь высоких тоскливых домов, не торопился помочь мне или остановить меня в узаконенном моем истечении. Имелись в этом городе и те, кто возражал против публичных экзекуций, но они пребывали в меньшинстве и представляли из себя, в основном, иммигрантов, не понимавших наших традиций и обычаев. Больше всего меня беспокоило то, достаточно ли красиво я наношу удары, совпадает ли с требуемой сила их, выполняемы ли мной все условия, пригоден ли я на роль пусть и временного, но палача. Имея большой опыт в обращении с плетью, я совершал то обычно с иными целями и боялся теперь, что не смогу в полной мере выполнить обязательства, возложенные на меня городом в то мгновение, когда я снял со столба орудие экзекуции.