Эрих Гессе
Война в немецком тылу. Оккупационные власти против советских партизан. 1941—1944
Подготовленные военные и политические распоряжения по ведению войны против Советского Союза
Вторжение германских войск и наступательная операция против Советской России были осуществлены в соответствии с требованиями, содержавшимися в директиве Гитлера № 21, плане «Барбаросса», от 18 декабря 1940 года. В этой директиве перед немецким вермахтом ставилась задача «быть готовым разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии».
При этом общая цель операции определялась следующим образом: «Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в западной части России, следует уничтожить в ходе смелых операций посредством глубокого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено». Затем путем быстрого преследования должна была быть достигнута линия, с которой русские военно-воздушные силы оказались бы не в состоянии совершать налеты на территорию Германского рейха. Конечной же целью операции являлось создание заградительного барьера против азиатской части России по общей линии Волга – Архангельск.
В рамках стратегического планирования вооруженным силам Германии было приказано подготовить направление главного удара севернее Припятьских болот, где предполагалось сосредоточить две группы армий. При этом южной из этих групп, являвшейся центром общего фронта, ставилась задача наступать особо сильными танковыми и моторизованными соединениями на восток, с тем чтобы раздробить соединения советских вооруженных сил в Белоруссии. Тем самым планировалось создать предпосылки для поворота моторизованных войск на север, с тем чтобы во взаимодействии с северной группой армий, которой ставилась задача наступать из Восточной Пруссии в общем направлении на Ленинград, уничтожить силы советской армии, находившиеся в Прибалтике. Лишь после выполнения этой задачи, за которой должен был последовать захват Ленинграда и Кронштадта, вся наступательная сила направлялась на взятие советской столицы.
К моменту планирования войны против Советского Союза в высших кругах командования вермахта царило представление о том, что она, несмотря на все трудности, связанные с протяженностью территорий и особенностью рельефа местности, вряд ли по срокам будет существенно отличаться от проведенных до этого военных походов. Так, в апреле 1941 года главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич определил максимальное время завершения военной кампании в течение трех месяцев. Такого же мнения придерживался и германский Генеральный штаб, а сама стратегическая концепция целиком строилась на полном и быстром уничтожении находившихся в относительной близости от границы неприятельских войск. Поэтому с ними в первые недели ожидались тяжелые бои, которые должны были завершиться рядом разных по своей интенсивности «очистительных операций» по ликвидации оставшихся очагов сопротивления. В частности, в своей книге «Воспоминания солдата» Гейнц Гудериан[22] приводит высказывание начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии, выражавшее его убеждение в том, что Россия в ходе этой военной кампании будет повержена в течение 8–10 недель. В связи с этим предварительное оперативное планирование боевых действий после 1941 года не проводилось.
С самого начала немецкое руководство было убеждено, что советское правительство узнает о тотальном характере поставленных Германией целей и примет меры для ведения борьбы, решающей судьбы государств. При этом оно полагало, что для защиты политической системы советские руководители мобилизуют все национальные силы. Однако данному весьма справедливому ожиданию противопоставлялось убеждение в том, что психологические последствия немецких военных успехов в зародыше задушат у народа любую волю к сопротивлению. Поэтому командованию войсками предписывалось немедленно принимать самые жесткие меры для предотвращения любого проявления гражданского неповиновения.
Тем не менее, несмотря на предусмотренные на такой случай директивы, дальнейший ход событий показал, что решение этого вопроса непосредственно возлагалось на усмотрение соответствующих командующих и командиров. Это прямо свидетельствовало о том, насколько мало принималась в расчет вероятность возникновения с этой стороны серьезной и длительной угрозы для успешного ведения войны.
В основу способов ведения войны немецкими войсками были положены предписанные формы, изложенные в выпущенном 1 августа 1939 года «Руководстве Генеральному штабу в войне». Это руководство подчеркнуто ссылалось на необходимость соблюдения норм, вытекавших из положений гаагской Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года, которые преследовали цель облегчения по возможности народных страданий в случае возникновения войны между культурными народами и обязывали воюющие стороны соблюдать общепринятые народные обычаи. Кроме того, «Руководство Генеральному штабу в войне» излагало народно-правовые вопросы и отношения, а в военном уставе 231 содержались тексты наиболее важных международных соглашений по правилам ведения войны: гаагской Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года и женевской Конвенции об обращении с военнопленными от 27 июля 1929 года. В частности, в них содержалось такое положение преамбулы Гаагской конвенции: «Впредь до того времени, когда представится возможность издать более полный свод законов войны, Высокие Договаривающиеся Стороны считают уместным засвидетельствовать, что в случаях, не предусмотренных принятыми ими постановлениями, население и воюющие остаются под охраною и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания».
От немецких солдат требовали рыцарского поведения в бою и уважения международных соглашений. Причем их положения должны были соблюдаться даже в том случае, если воюющая сторона не являлась договаривающейся стороной гаагской конвенции. Об этом прямо говорилось в «Руководстве Генеральному штабу в войне» (NOKW 1878).
При этом отмечалось, что если противник не станет соблюдать международные правовые нормы поведения, то в этом случае осуществление согласованных мер возмездия в качестве самообороны являлось бы правомерным. Однако их применению всегда должна была предшествовать «тщательная оценка возможных последствий». В отношении же участников боев не из числа солдат регулярных войск и заложников среди гражданского населения страны противника действовали особые правила.
И хотя, согласно параграфу 3 «Положения об особом уголовном праве во время войны», за подобное участие в боевых действиях полагалось наказание в виде смертной казни, исполнению приговора в любом случае все равно должно было предшествовать проведение в надлежащем порядке процедур в соответствии с пунктом 9 «Положения о военных трибуналах». В частности, в «Руководстве Генеральному штабу в войне» статья 30 гласила: «Схваченный с поличным шпион не может быть наказан без соответствующего приговора». А в пункте 10 статьи 31 значилось, что, несмотря на отсутствие соответствующих положений в документах международно-правового характера, действия добровольных пособников противника должны рассматриваться точно так же, как и в отношении шпионов, то есть наказываться смертной казнью в соответствии с параграфом 3 «Положения об особом уголовном праве во время войны». При этом соответствующие процедуры надлежало осуществлять по условиям, которые были оговорены в «Положении о наказаниях в военное время».
В пункте 11 той же статьи «Руководства Генеральному штабу в войне» говорилось, что международное право нормы поведения солдат в отношении заложников не установило, и взятие людей в заложники в принципе категорически не запретило, а следовательно, решение о том, как с ними поступать, вытекает из военной необходимости. При этом подчеркивалось, что за неисполнение требований военных заложники отвечают своими жизнями, а решение об их судьбе должно было выносить ближайшее лицо, имеющее судебную власть (NOKW 1878).
В таком же духе была составлена и директива «О поведении на оккупированных территориях» (без даты, LU 7.14 b\d). Пункт 6 гласил: «Противнику следует причинять не больше страданий, чем этого требует достижение военных целей». В пункте же 9 отмечалось: «…к пойманным добровольным пособникам противника следует относиться не как к военнопленным, а как к преступникам. Их следует немедленно отдавать суду военного трибунала, созванного командиром полка или другими командирами соответствующего ранга, и карать смертной казнью. Правила ведения войны, обговоренные Гаагской конвенцией, относятся не только к сухопутным войскам, но и к народному ополчению и частям добровольцев».
На случай, если ненадежное или откровенно враждебное поведение населения потребует применения специальных мер по наведению порядка со стороны войск, военным инстанциям настоятельно рекомендовалось брать заложников, в отношении которых международное право «нормы поведения не установило». Этих лиц надлежало отбирать из числа гражданского населения, от которого можно было ожидать враждебных действий. При этом с заложниками следовало обходиться не как с заключенными и через 24 часа менять на других. Об их судьбе решение могло принять лишь лицо, облеченное судебной властью.
Эти действовавшие до начала войны с Советским Союзом установки после нападения на СССР ввиду предполагаемого непримиримого идеологического противоборства подверглись коренным изменениям. Кроме того, поскольку Советский Союз не относился к числу стран, подписавших Гаагскую конвенцию, и не распространил на нее, как и на другие договоры, обязательства, взятые на себя царским правительством, то немецкое руководство считало, что СССР не станет придерживаться прописанных в них международных правил и обычаев ведения войны. В результате вышеприведенные положения директив, определявших поведение войск на оккупированных территориях и правила ведения войны, подверглись серьезному изменению в духе требований Гитлера, высказанных им 30 марта 1941 года, и были оформлены Верховным командованием вермахта в виде особого распоряжения.
Эта разработанная вначале как проект «Директива об обращении с высшими и иными политическими руководителями во исполнение задач, поставленных 30 марта 1941 года» приобрела окончательную форму в виде приказа от 13 мая 1941 года за № 44718/41 «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск» (ND 050-С, т. 34). Причем в преамбуле данного документа была сделана попытка изложить мотивы появления столь особенных распоряжений:
«Подсудность военным судам вермахта служит в первую очередь сохранению воинской дисциплины.
Дальнейшее расширение района военных операций на Востоке, формы, которые вследствие этого примут боевые действия, а также особенности противника ставят перед военными судами задачи, которые они в период военных действий и до замирения с покоренными областями, имея малочисленный состав, смогут решить только при условии, если их компетенция будет ограничена выполнением главных задач.
Это возможно только в том случае, если армия будет сама защищать себя от любой угрозы со стороны гражданского населения. Соответственно этому для района „Барбаросса“ (район военных действий, армейские тылы и район политического управления) постановляется следующее:
I
Профилактика уголовно наказуемых деяний враждебных гражданских лиц
1. Преступления враждебных гражданских лиц впредь до дальнейших распоряжений изымаются из подсудности военных и военно-полевых судов.
2. Пособники врага должны беспощадно уничтожаться войсками в бою и при их бегстве.
3. Любые нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал, должны подавляться войсками на месте с применением самых жестких мер вплоть до уничтожения нападающих.
4. Там, где подобные меры оказались упущенными или не сразу были возможны, подозреваемые в преступлении элементы должны быть немедленно доставлены к офицеру. Последний решает, должны ли они быть расстреляны.
В отношении населенных пунктов, в которых вооруженные силы подверглись коварному или предательскому нападению, если обстоятельства не позволяют быстро установить конкретных виновников, распоряжением офицера, занимающего должность не ниже командира батальона, должны быть незамедлительно применены массовые насильственные меры.
5. Категорически воспрещается сохранять заподозренных для предания их суду после введения этих судов для местного населения…»
Из этих положений отчетливо видно, что обстоятельное расследование преступлений и рассмотрение их в установленном военно-судебном порядке не предусматривалось. Принятие ответственных решений с далекоидущими последствиями просто возлагалось на отдельных командиров частей и подразделений. Вторая же часть вышеупомянутого приказа содержала разъяснение косвенно упомянутой свободы действий в отношении гражданского населения всех военнослужащих вермахта, вылившейся в конечном счете в угрозу для военного воспитания и дисциплины войск. Опасения по этому поводу даже заставили главнокомандующего сухопутными войсками снабдить данный приказ специальной припиской, обращавшей внимание главнокомандующих других видов и родов войск на опасность этой «вольной» для морального духа личного состава вермахта. Об этом прямо написал в своих «Воспоминаниях солдата» Гейнц Гудериан.
Основные положения второй части приказа гласили:
«II
Отношение к преступлениям, совершенным военнослужащими вермахта и обслуживающим персоналом в отношении местных жителей
1. Действия военнослужащих и обслуживающего персонала в отношении враждебных гражданских лиц не влекут за собой преследования даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок.
2. При оценке подобных действий на каждой стадии судебного производства необходимо учитывать, что поражение Германии в 1918 году и последовавший за ним период страданий немецкого народа, а также борьба против национал-социализма, потребовавшая бесчисленных кровавых жертв движения, в решающей степени являлись результатом большевистского влияния, чего ни один немец не забыл.
3. Поэтому лица, облеченные судебной властью, должны тщательно разобраться, необходимо ли в подобных случаях возбуждение дисциплинарного или судебного преследования. Лицо, облеченное судебной властью, предписывает начало преследования в отношении проступка против местных жителей в военно-судебном порядке лишь в том случае, если это требуется по соображениям поддержания воинской дисциплины и обеспечения безопасности войск. Такое относится, например, к тяжким деяниям, связанным с половой распущенностью, проявлениями преступных наклонностей или к проступкам, могущим привести к разложению войск…»
В этих предписаниях, изданных всего за несколько недель до первого обмена выстрелами, отчетливо проявилось то, на что именно нацеливались немецкие солдаты при предстоящей встрече с советским народом. Осознанное воскрешение у них в памяти всех партийно-политических обид при их максимальном упрощении и одностороннем представлении могло служить только одному – окончательному расшатыванию и без того неустойчивых моральных основ. Однако служить в качестве подведения базиса под отказ от соблюдения норм международного военного права это никоим образом не могло. В дневниках Гальдера, в частности, содержится запись от 30 марта 1941 года, касающаяся совещания по плану «Барбаросса», на котором Гитлер заявил: «Борьба с Советским Союзом должна существенным образом отличаться от военных походов на Западе… Во имя будущего на Востоке любая жесткость будет мягкой».
Подходы, содержавшиеся в приведенных выше документах, полностью соответствовали представлениям Гитлера, с которыми он намеревался вести эту идеологически непримиримую решающую борьбу и которые обозначил в качестве основных в отношении военных сил противника, заявив 30 марта 1941 года на проведенном им совещании с главнокомандующими вооруженных сил следующее: «…Коммунист не может быть и не будет товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение, и если мы это не осознаем, то, может быть, и разобьем супостата, но через 30 лет вновь столкнемся с коммунистическим врагом».
Отчетливое отражение такое мышление нашло в приказе фюрера, известном как «Приказ о комиссарах». Этот приказ за номером 44822/41 был издан главной ставкой Гитлера 6 июня 1941 года в дополнение к директиве «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск». (Выдержки из текста приказа приведены в приложении № 1.) Здесь же стоит отметить, что, поскольку генерал Йодль отказался от проработки текста, Гитлер сформулировал положения приказа сам и потребовал от Верховного командования вермахта его завизировать, что обычно при издании приказов фюрера делал назначенный для этого генерал.
При поступлении в войска приказ немедленно столкнулся с резкими возражениями со стороны войсковых командиров. Однако точный первоначальный его вид установить не представляется возможным. И если генерал-фельдмаршал фон Лееб и генерал-полковник Гепнер в группе армий «Север», а также генерал пехоты Штюльпнагель, командовавший 17-й армией, этот приказ в войска не передали, то, несмотря на отрицательную позицию в данном вопросе генерал-полковника Гудериана, в группе армий «Центр» он был доведен как минимум до командиров корпусов. 1 декабря 1945 года на Нюрнбергском процессе офицер оперативного управления Генерального штаба 17-й танковой дивизии под присягой показал, что командир 47-го танкового корпуса генерал танковых войск Лемельзен воспрепятствовал доведению этого приказа до подчиненных ему соединений и частей.
Этому противоречит донесение разведотдела 3-й танковой группы за июль 1941 года, в котором значится: «Приказ об особом обращение войск с политическими комиссарами сразу же стал известен русской стороне, что привело к усилению воли к сопротивлению» (NOKW 1904). В плановом же отчете 2-й армии за период с 25 июля по 24 августа 1941 года докладывалось об убийстве 99 политических комиссаров (NOKW 2396/ NOKW 2479).
Отзыв данного приказа, судя по показаниям генерала Варлимонта 1 ноября 1946 года в Нюрнберге, был осуществлен по секретному указанию Кейтеля, а все его экземпляры летом 1941 года уничтожены (NOKW 152).
По другим сведениям, Гитлер просьбу Верховного командования вермахта об отзыве «Приказа о комиссарах» вначале отклонил, но в мае 1942 года отдал приказ о сохранении жизни комиссарам «в порядке эксперимента». В качестве свидетельства о развернувшейся среди немецких генералов борьбе за отмену данного приказа могут служить и свидетельские показания генерал-полковника Йодля, который отметил следующее: «Разгорелась ожесточенная дискуссия, которую Гитлер прервал следующими словами: «Я не могу требовать, чтобы мои генералы понимали мои приказы, но я требую, чтобы они их выполняли» (ND, т. 15, с. 308). 1 декабря 1945 года это подтвердил полковник фон Бонин (PS 3718), а 22 октября 1947 года и бывший командующий тыловым районом группы армий «Север» генерал пехоты фон Рок (NOKW 2618).
«Приказ о комиссарах» в том виде, в каком он был издан, отбрасывал любое действовавшее в то время право и одним только своим существованием нанес сильнейший удар по репутации германской армии. Изданный как дополнение к директиве «О применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мерах войск», 6 июня 1941 года он был разослан командующим армиями и воздушными флотами. В нем Гитлер потребовал расстреливать политических комиссаров советской армии как «непосредственных носителей идей сопротивления» и «творцов варварских азиатских методов борьбы». Здесь уместно будет заметить, что к моменту появления этого приказа ни о каком методе борьбы со стороны советского противника не могло быть и речи.
Согласно данному приказу, политические комиссары не признавались в качестве кадровых командиров и должны были отделяться от других пленных советских военнослужащих еще на поле боя. После их отсортировки, самое позднее в пересыльном лагере, они подлежали расстрелу. В связи с этим следует заметить, что имеется немало доказательств того, что по мужественной инициативе отдельных командиров и командующих данное творение фюрера до войск так и не было доведено. Там же, где ему следовали, это очень быстро становилось известно противнику, что приводило к заметному усилению его сопротивления и стоило немецким частям дополнительной крови. Кроме того, нельзя не признать, что с выпуском «Приказа о комиссарах» Германия кардинальным образом отошла от выполнения действовавших международных положений о правилах ведения войны, и с тех пор противника трудно было упрекнуть в том, что он их не соблюдает.
Отход от соблюдавшихся до той поры великими державами принятых форм ведения войны не ограничился только областью чисто военного противоборства. Не вызывает никакого сомнения то, что представления немецкого руководства о том, как следует проводить восточную политику, нашли свое отражение при планировании военной кампании, в ходе которой территория Советского Союза должна была оказаться политически преобразованной. При этом главенствовало намерение создать на ней ряд маленьких национальных государств с различной степенью государственной автономии, а из них, в свою очередь, – «санитарный кордон», который отделил бы великорусские земли от Запада.
Такое планирование, естественно, касалось отдаленного будущего восточных областей. В первую же очередь продумывались пути установления там германского господства и возможности максимальной их эксплуатации в интересах немецкой экономики под политическим управлением Германии. А такое, в свою очередь, предполагало наличие подготовленной и готовой немедленно приступить к исполнению своих функций немецкой гражданской администрации, которая следовала бы за наступавшей армией и после поверхностного умиротворения территорий, подвергшихся воздействию боевых действий, тотчас начинала бы свою работу.
Для этого большие части завоеванных земель с самого начала изымались из юрисдикции военного управления и передавались под власть политических органов. Таким образом, под военным управлением оставалась только территория боевых действий армии и прилегавшие к ней тыловые районы, где власть принадлежала полевым командирам, а также комендантам районов и населенных пунктов.
Не вызывает также сомнения, что армия, исходя из накопленного ею негативного опыта, рассматривала излишне протяженную зону военного управления как ненужный балласт. Одновременно и немецкое политическое государственное руководство со своей стороны считало технические вопросы управления захваченными российскими территориями настолько «своеобразными» и связанными с такими особыми случаями проявления вражеского сопротивления, что не решалось навязывать дополнительное обременение вооруженным силам.
При этом совершенно очевидно проступало стремление партийных органов к полной свободе действий в ходе проведения запланированной расово-политической «очистки» данных областей. Еще в изданной Верховным командованием вермахта «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» от 13 марта 1941 года подчеркивалось, что управление русскими территориями должно было осуществляться политическими, а не военными органами. Об этом же говорилось и в приказе Гитлера о гражданском управлении новыми оккупированными восточными областями от 17 июля 1941 года (PS 1997).
В нем, в частности, устанавливалось следующее: «По прекращению военных действий во вновь захваченных восточных областях управление этими областями переходит от военной администрации к гражданским властям. Области, которые в соответствии с этим должны быть переданы гражданским властям, а также момент передачи будут определены мной каждый раз специальным указом. Гражданские власти во вновь оккупированных восточных областях подчинены рейхсминистру по делам оккупированных восточных областей… Суверенные права и полномочия военных властей осуществляются во вновь оккупированных восточных областях командующими вооруженных сил в соответствии с моим указом от 25 июня 1941 года. Вопросы компетенции уполномоченного по четырехлетнему плану во вновь оккупированных восточных областях урегулированы особо моим указом от 29 июня 1941 года, а вопросы компетенции рейхсфюрера СС и начальника германской полиции – моим указом от 17 июля 1941 года…»
Согласно указу Гитлера от 31 марта 1941 года, 2 апреля того же года Альфреду Розенбергу поручалось создание «Центрального политического бюро по проведению работ на Востоке». 20 же апреля 1941 года Гитлер расширил круг задач, решаемых Розенбергом, и назначил его «уполномоченным по центральной обработке вопросов на восточноевропейских территориях». Затем из штаба Розенберга было образовано министерство по делам оккупированных восточных областей (PS 1019/1020. Докладная записка № 3 от 25 апреля 1941 года).
В соответствии с указаниями «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» от 13 марта 1941 года по достижению у районов действия армии достаточной оперативной глубины ее тыловая территория, где действовали военные власти, ограничивалась, а остальная часть передавалась под политическое управление. В частности, в ней говорилось: «Как только район боевых действий достигнет достаточной глубины, он должен быть ограничен с тыла. На оккупированной территории, находящейся за районом боевых действий, будет организовано собственное политическое управление. Эта территория с учетом национальности ее народонаселения и в приблизительном соответствии с границами групп армий будет разделена вначале на области: Северную (Прибалтика), Центральную (Белоруссия) и Южную (Украина).
В этих областях политическое управление будет передано рейхскомиссарам, которые получают соответствующие инструкции от фюрера».
Наряду с этими комиссарами, а практически под их руководством для учета всех нужд армии на территориях, находившихся под политическим управлением, предусматривались и властные полномочия командующих вермахта, которые находились в непосредственном подчинении начальника Верховного командования. Так, в данной инструкции обговаривалось следующее: «Для проведения всех военных мероприятий в областях, находящихся вне района боевых действий, будут назначены командующие вооруженными силами, подчиняющиеся непосредственно начальнику штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил. Командующий вооруженными силами является высшим представителем вермахта в соответствующей области и осуществляет верховную военную власть. Перед ним стоят задачи командующего войсками территориального военного округа, и он пользуется правами командующего армией или командира корпуса».
К числу особых функций этих командующих относилась, с одной стороны, поддержка рейхскомиссаров в выполнении их политических задач, а с другой – обеспечение сохранности экономических ценностей оккупированных областей в интересах их использования для нужд действующей армии и германской экономики.
В «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» эти задачи обозначались так:
«а) тесное сотрудничество с рейхскомиссаром, оказание последнему поддержки в решении его политических задач; б) использование и охрана хозяйственных ресурсов страны для нужд немецкого хозяйства; в) использование ресурсов страны для снабжения германских войск по требованию Главного командования сухопутных сил; г) вооруженная охрана всей территории, и прежде всего аэродромов, коммуникаций и складов, на случай восстания, саботажа или действий парашютных десантов противника…»
Для решения этих задач командующим вермахта предусматривалось придавать особые охранные части, тогда как все полицейские силы должны были оставаться в распоряжении рейхскомиссаров.
Однако в вышеназванной «Инструкции об особых областях к директиве № 21 (План „Барбаросса“)» от 13 марта 1941 года, нарушавшей все основы прав народов, настораживало не только указание о создании еще во время непосредственных боевых действий с враждебным государством политического управления этими областями. Еще более пугающим и несущим с собой большие беды для местного населения, а следовательно, влиявшем на весь характер ведения Германией войны на Востоке, являлся ее пункт «б», в котором значилось: «Для подготовки политического управления в районе боевых действий сухопутных войск рейхсфюрер СС получает специальное задание, которое вытекает из идеи борьбы двух диаметрально противоположных политических систем. В рамках этого задания рейхсфюрер действует самостоятельно и на свою ответственность. В остальном исполнительная власть главнокомандующего сухопутными войсками и подчиненных ему инстанций затронута не будет. Рейхсфюрер СС отвечает за то, чтобы выполнение его задач не нарушало хода боевых операций. Дальнейшие детали Главное командование сухопутных войск должно согласовать непосредственно с рейхсфюрером СС».
Из положений данной инструкции вытекало, что вооруженные силы, по сути, превращались в инструмент воинствующей политической организации – службы безопасности (СД). Тем самым СС, с ее особыми политическими задачами и полномочиями, получила возможность проникнуть в армейские тыловые районы вплоть до оперативной зоны непосредственных боевых действий. Ведь наряду с командующими вермахта в областях, находившихся вне района боев, хозяйничали уполномоченные высших чинов СС и полиции, в отношении которых армейские командующие обладали лишь правом издавать распоряжения для предотвращения срывов задач, выполнявшихся армией.
Во всех же судебных и дисциплинарных вопросах эсэсовские и полицейские подразделения подчинялись только собственному начальству. (Здесь следует заметить, что речь идет не о боевых частях ваффен-СС[23].) Их же включение в область решения армейских задач хорошо показывает, насколько сильно стремились высшие чины внедрить принцип разделения полномочий и децентрализованного порядка отдачи приказов. Делалось это для того, чтобы ограничить властные полномочия армии в подконтрольных ей областях и создать в России такую же раздвоенность компетенций и ответственности, как это имело место в других оккупированных областях. Поэтому в районах, находившихся под управлением вооруженных сил, полицейские части состояли из подразделений военной полиции, которые за исключением девяти моторизованных полицейских батальонов, подчиненных в тактическом отношении командирам охранных дивизий, получали задания и приказы от рейхсфюрера СС.