Энтони Троллоп
Домик в Оллингтоне

Наконец, самым решительным образом положив в душе своей не покидать Лили после обещания жениться на ней, Кросби старался найти утешение в мысли, что может, во всяком случае, позволить себе еще годика два пожить в Лондоне и окончательно насладиться жизнью холостяка. Девушки, выходящие замуж без состояния, сами знают, что им надобно ждать. Лили сама уже сказывала, что касательно себя она не торопится. Поэтому не было особенной надобности в немедленном исключении своего имени из списка членов клуба Себрэйта. Так старался утешить себя Кросби, решившись однако в тот же вечер серьезно переговорит с сквайром о приданом Лили.

Но что думала Лили в это же самое время, делая, в свою очередь, некоторые перемены в скромном туалете перед скромным обедом в Малом доме?

– Я не умею ценить его привязанности, – говорила она про себя, – решительно не умею. Я забываю, что для меня, собственно для меня, он должен отказаться от многого, а я, когда что-нибудь огорчает его, вместо утешения только раздражаю его.

Затем Лили обвиняла себя в том, что не любила его и вполовину, что она еще не показала ему, как искренно и как вполне его любила. На это она смотрела с своей собственной точки зрения, она держалась того мнения, что как девица не должна позволять мужчине брать верх над собой до тех пор, пока обстоятельства не представят ему этого права, так точно она не должна скрывать любви своей, но дать ей полную свободу и всею силою своей изливаться для него, когда существование такого обстоятельства окажется несомненным. А между тем, когда наступило время для приложения этой теории к практике, Лили сознавала, что не соблюдает правил своей теории. Она без всякого умысла принимала на себя вид притворной скромности, оказывала притворное равнодушие наперекор действительности своих чувств. Так точно поступила она с ним и сегодня, при прощании не подала ему даже руки для пожатия, не бросила на него взгляда, в котором выражалась бы ее любовь, и вследствие этого Лили была крайне недовольна собой, даже сердилась на себя.

– Кажется, я заставлю его ненавидеть меня, – проговорила она вслух в присутствии Белл.

– Это было бы очень грустно, – сказала Белл. – Но я не вижу, чтобы это могло случиться.

– Сделавшись невестой, Белл, ты не стала бы так обходиться с своим женихом. Ты не позволила бы себе говорить ему так много, а если бы сказала что-нибудь, то, верно, в твоих словах отозвалась бы любовь. Я всегда говорила ему такие страшные вещи, за которые, право, следовало бы отрезать язык.

– Я уверена, что все сказанное тобой было для него приятно.

– В самом деле? Нет, Белл, в этом я не уверена. Разумеется, он не станет бранить меня, это верно, но я вижу по его глазам, когда он бывает доволен и когда недоволен.

Разговор этим кончился, Лили и Белл отправились в обеду.

Между тем в Большом доме три джентльмена встретились в столовой в отличном, по-видимому, расположении духа. Бернард Дель был человек ровного темперамента, человек, который редко позволял какому-нибудь чувству, даже досаде, вмешиваться в его обычное обращение, который мог во всякое время являться за стол с улыбкой и встречаться с другом или недругом одинаково вежливо. Нельзя сказать, чтобы он был фальшивый человек. В спокойствии его поведения не обнаруживалось ни малейшего обмана. Оно происходило от совершенного равнодушия, но это было равнодушие холодного характера, а не то, которое образовывается под влиянием особенного рода дисциплины. Сквайр знал, что до обеда он был не в духе, но, сделав себе выговор за это, вошел в столовую с любезным радушием хозяина дома.

– Я видел, что в вашем ягдташе не совсем-то дурно, – сказал он, обращаясь к Кросби. – И полагаю, что аппетит ваш так же хорош, как и ягдташ.

Кросби улыбнулся, принудил себя быть любезным и сказал несколько комплиментов. Человек, намеревающийся через час или два принять какую-нибудь решительного меру, обыкновенно старается выдерживать себя и при этом готов выслушивать всякий вздор. Кросби похвалил охоту сквайра, замолвил доброе словцо за Дингльса и подсмеялся над собой по поводу своего недостатка в искусстве стрелять. Все были веселы, разумеется, не как свадебные колокола, но все же достаточно веселы для партии из трех джентльменов.

Решимость Кросби была неизменна. Как только старик дворецкий удалился и на столе осталось одно вино и десерт, он приступил к делу внезапно, без всяких околичностей. Сообразив все обстоятельства дела, он не считал за нужное дождаться ухода Бернарда Деля. Он рассчитывал, что в присутствии Бернарда ему легче будет выиграть сражение.

– Сквайр, – начал он. – Все более или менее близкие к мистеру Делю называли его просто сквайром, и Кросби счел за лучшее начать в этом роде, как будто между ними не было никакой преграды, которая бы разделяла их друг от друга на значительное пространство. – Сквайр, я полагаю, вам должно быть понятно, что в настоящее время я озабочен предполагаемой женитьбой.

– Это весьма натурально, – отвечал сквайр.

– Клянусь Георгом, сэр, никакой мужчина не сделает подобной перемены в жизни без того, чтобы не подумать о ней.

– Разумеется, – сказал сквайр. – Я никогда не затевал женитьбы, но, несмотря на то, понимаю это дело.

– Я считаю себя счастливейшим человеком в мире, найдя такую девушку, как ваша племянница…

При этом сквайр поклонился, намереваясь заявить, что счастье в этом деле было на стороне Делей.

– Это я знаю, – продолжал Кросби. – В ней заключается все, что только можно требовать от благовоспитанной девушки.

– Она добрая девушка, – заметил Бернард.

– Да, я думаю, – сказал сквайр.

– Но мне кажется, – продолжал Кросби, сознавая, что для него наступила минута действовать решительно, говоря другими словами, что для него наступила минута броситься в омут вниз головой, – мне кажется, что надобно же сказать хотя несколько слов на счет средств, необходимых для ее приличного содержания.

И Кросби замолчал на несколько секунд, ожидая отзыва на свои слова со стороны сквайра. Но сквайр преспокойно сидел, пристально всматриваясь в пустой камин, и не сказал ни слова.

– Для доставления ей, – продолжал Кросби, – того комфорта, к которому она привыкла.

– Она не приучена к роскоши, – сказал сквайр, – ее мать, как вам, без сомнения, известно, женщина небогатая.

– Однако, живя здесь, Лили пользовалась удовольствиями, у нее есть лошадь для верховой езды и другие подобные вещи.

– Не думаю, однако же, что она рассчитывает иметь лошадь для прогулок в парке, – сказал сквайр с весьма заметной иронией.

– Я тоже не думаю, – сказал Кросби.

– Здесь иногда она пользовалась одной из моих пони, но едва ли это может повести к странным прихотям, которые стоят денег. Я не думаю, чтобы в голове той или другой из них гнездились такие нелепые идеи. Этого быть не может, сколько я знаю.

– И ничего подобного не бывало, – сказал Бернард.

– Я не стану, впрочем, распространяться, сэр. – И Кросби, говоря это, старался сохранить обыкновенный свой голос и хладнокровие, но усиленный румянец обличал раздражительное состояние, в котором он находился. – Могу ли я вместе с женитьбой ожидать какого-нибудь приращения дохода?

– Об этом я не говорил с моей невесткой, – отвечал сквайр. – Но полагаю, она не в состоянии сделать многое.

– Само собою разумеется, от нее я не взял бы шиллинга, – сказал Кросби.

– В таком случае ваш вопрос разрешается сам собою, – заметил сквайр.

Наступила пауза, в течение которой лицо Кросби становилось краснее и краснее.

– Я вовсе не думал ссылаться на состояние мистрис Дель, я ни под каким видом не хочу его расстраивать. Я только желал узнать, сэр, намерены ли вы сделать что-нибудь для вашей племянницы.

– Относительно денежного приданого? Вовсе ничего. Решительно ничего не намерен.

– Наконец, мне кажется, мы понимаем друг друга, – сказал Кросби.

– Я думал, что мы понимали друг друга с самого начала, – заметил сквайр. – Разве я обещал вам или делал когда-нибудь намек, что намерен обеспечить мою племянницу? Подавал ли я когда-нибудь малейший повод на подобную надежду? Не знаю, что вы хотели сказать, употребив слово «наконец», одно разве только, что хотели оскорбить меня.

– Я хотел сказать истину, сэр, я хотел сказать… что, видя отношения к вам ваших племянниц, я полагал, что вы поступите с ними обеими, как с родными дочерями. Теперь я вижу свою ошибку, вот и все!

– Да, вы ошиблись, и для вашей ошибки нет никакого извинения.

– Со мной вместе ошибались и другие, – сказал Кросби, совсем забывая, что в разговор этот не следовало вводить постороннего мщения.

– Кто другие? – с гневом спросил сквайр и тотчас же приписал это проискам своей невестки.

– Я никого ни хочу вмешивать в это дело, – отвечал Кросби.

– Если кто-нибудь из моих родных вздумал сказать вам, что я намерен сделать для племянницы Лили более того, что уже сделано, тот не только лжет, но и показывает себя неблагодарным. Я никого не уполномочивал делать обещаний в пользу моей племянницы.

– Никто и не делал этих обещаний. Это было только одно предположение, – сказал Кросби.

Кросби вовсе не знал и не догадывался, на кого именно сквайр направлял свой гнев, но он заметил однако же, что хозяин дома был сердит, и, рассудив, что ему не следует ссылаться на слова Бернарда Деля, высказанные под влиянием дружбы, Кросби решился не упоминать ничьего имени. Бернард, слышавший весь разговор, видел, в чем дело, и должен бы, кажется, помочь приятелю, но, с другой стороны, сознавая себя совершенно безгрешным в этом деле, не находил причины, по которой бы должен был подвергнуться негодованию дяди.

– Не следовало даже и допускать подобного предположения, – сказал сквайр. – Никто не имел права составлять таких предположений. Еще раз повторяю, что я никого не уполномочивал давать вам повод к такому предположению. Я не буду больше говорить об этом, скажу только одно, чтобы вы поняли раз и навсегда, что я не считаю своей обязанностью дать племяннице моей Лилиане денежное приданое при ее замужестве. Надеюсь, что ваше предложение ей не было сделано под влиянием подобного ослепления.

– О, нет, этого не было, – сказал Кросби.

– В таком случае, мне кажется, особенно дурного ничего еще не сделано. Мне очень жаль, что вам внушили ложные надежды, но я уверен, вы согласитесь теперь, что эти идеи не были внушены вам мною.

– Я думаю, сэр, что вы не так меня поняли. Надежды мои были не очень большие, но, во всяком случае, я считал себя вправе узнать ваши намерения.

– Теперь они вам известны. Надеюсь, что для племянницы моей они не будут иметь особенного значения. Не думаю, чтобы ее можно было обвинить в этом деле.

Кросби поспешил немедленно защитить Лили, и потом с большим замешательством, чем следовало бы ожидать от человека, так хорошо знакомого с фешенебельной жизнью, как Аполлон Бофортский, приступил к объяснению, что если Лили не будет иметь своего состояния, то при его собственных денежных средствах необходимо понадобится отложить свадьбу до некоторого времени.

– Что касается до меня, – сказал сквайр, – то мне не совсем-то нравится продолжительность подобного рода отсрочки. Впрочем, я не имею ни малейшего права вмешиваться в это дело, до тех пор, конечно… – И мистер Дель не досказал своей мысли.

– По моему, так лучше было бы безотлагательно назначить день свадьбы, не правда ли, Кросби? – спросил Бернард.

– Я поговорю об этом с мистрис Дель.

– Если вы и она сходитесь друг с другом в своих понятиях, – сказал сквайр, – то, разумеется, этого будет весьма достаточно. А теперь не отправиться ли нам в гостиную или на чистый воздух – на поляну.

В этот вечер Кросби, ложась спать, вполне сознавал, что, вступив в состязание с сквайром, не выиграл сражения.

Глава VIII
ЭТОГО БЫТЬ НЕ МОЖЕТ

На другое утро, за завтраком, каждый из трех джентльменов в Большом доме получили по записке на розовой бумажке, приглашавшей их, от имени мистрис Дель, на чашку чаю в Малом доме в этот же самый день через неделю. В конце записочки, которую Лили написала к мистеру Кросби, было прибавлено: «Танцы на поляне, если мы успеем устроить их. Вы, во всяком случае, должны прийти, все равно, будет ли у вас расположение или нет. Бернард также. Постарайтесь всячески уговорить дядю пожаловать к нам». Эта записка послужила поводом к возбуждению хорошего расположения духа в сидевших за завтраком джентльменах. Она была показана сквайру, которого принудили наконец сказать, что, может статься, и он отправится на вечер мистрис Дель.

Здесь я должен объясниться, что этот вечер предполагалось сделать для доставления удовольствия вовсе не мистеру Кросби, но бедному Джонни Имсу. Как бы поправить то неприятное дело? Вопрос этот во всей подробности рассматривался между мистрис Дель и ее дочерью Белл, они пришли наконец к такому заключению, что непременно нужно пригласить Джонни на небольшой дружеский вечер, на котором он мог бы встретиться с Лили в кругу посторонних лиц. Только этот путь и представлял возможность выйти из затруднительного положения. «Нельзя же допустить, – говорила мистрис Дель, – чтобы он оставался незамеченный ими». – «Раз бы только приласкать его, – сказала Белл, – и тогда все пойдет по-прежнему». Поэтому рано поутру в тот же день в Гествик отправлен был посланный, который возвратился с запиской от мистрис Имс, извещавшей, что она будет на вечер с сыном и дочерью. Они возьмут коляску и вернутся в Гествик в тот же вечер. Это было прибавлено по тому поводу, что мистрис Дель в приглашении своем предлагала мистрис Имс и ночевать в ее доме.

До наступления вечера в Оллингтоне случилось другое замечательное событие, которое мы должны описать, чтобы познакомить читателя с чувствами различных гостей мистрис Дель. Сквайр дал понять своему племяннику, что ему было бы желательно видеть дело его с племянницей Белл совершенно поконченным, а так как взгляды Бернарда на вещи вполне согласовались с взглядами сквайра, то он решился безотлагательно исполнить желание дяди. Этот проект не был для него новостью. Бернард любил свою кузину настолько, сколько было совершенно достаточно для супружеских целей, и начинал задаваться идеей, что женитьба – вещь недурная. Ему нельзя было бы жениться без денег, но эта женитьба предоставляла в полное его распоряжение доход без всяких судебных тяжб, без всякого вмешательства адвокатов, враждебных его интересам. Может статься, он сделал бы для себя что-нибудь лучше, но могло статься и то, что сделал бы что-нибудь хуже, ко всему этому он если не был влюблен, то, по крайней мере, любил свою кузину. Он очень спокойно рассматривал этот вопрос со всех его сторон, составлял превосходные планы насчет образа жизни, который бы привелось принять ему, заранее располагался в одной из лондонских улиц в своем собственном доме и рассчитывал на четыре, на пять дней в неделю для собственных своих удовольствий, без малейшего участия в них Белл. Что он не обнаруживал пламенной любви к ней, в этом не могло и не должно быть ни малейшего сомнения, сама Белл не признавала этого факта. Кузен ее постоянно ей нравился, но в последнее время он как то особенно старался казаться любезным.

Накануне званого вечера Лили и Белл нарочно ходили в Большой дом, собственно, за тем, чтобы посоветоваться насчет танцев. Лили решительно хотела, чтобы танцы были на поляне, но Белл не соглашалась с ней, говоря, что на открытом воздухе будет и холодно и сыро и что для этого гостиная – самое удобное место.

– Дело в том, что у нас только четыре молодых джентльмена и один юноша, – сказала Лили. – В комнате они будут стеснены, будут думать, что у нас настоящий бал, и, следовательно, казаться смешными.

– Благодарю за комплимент, – сказал Кросби, приподняв свою соломенную шляпу.

– Вы тоже будете смешны, а мы, девицы, еще забавнее. На поляне совсем другое дело. Там такая прелесть.

– Я не вижу ее, – сказал Бернард.

– А я так вижу, – возразил Кросби. – Неприменимость поляны к целям бала…

– Кто вам говорит о бале, – сказала Лили с притворным гневом.

– Я защищаю вас, а вы не даете мне говорить. Неприменимость поляны к целям бала будет скрывать недостаток в кавалерах, которых всего оказывается только четверо мужчин и один юноша. Но, Лили, скажите мне, кто же этот юноша? Не старинный ли ваш друг Джонни Имс?

– О нет! – отвечала Лили спокойным голосом. – Я вовсе не о нем говорила. Он тоже будет, но я считаю его в числе джентльменов. Это Дик Бойс, сын мистера Бойса, ему только шестнадцать лет. Он-то и есть юноша.

– Кто же четвертый джентльмен?

– Доктор Крофтс, из Гествика. Надеюсь, Адольф, вы его полюбите. Мы все его считаем образцом совершеннейшего мужчины.

– В таком случае я буду ненавидеть его, буду очень ревнивым!

И молодая чета пошла по песчаной дорожке, продолжая обмениваться выражениями нежной любви, ворковать, как пара голубков. Они удалились, а Бернард остался с Белл у живой изгороди, отделяющей сад от соседнего поля.

– Белл, – сказал он, – они, кажется, очень счастливы, не правда ли?

– Им теперь и надо быть счастливым. Милая Лили! Я надеюсь, он будет добр для нее. Знаете ли, Бернард, хотя он вам и друг, но я очень, очень беспокоюсь за него. Надо быть чрезвычайно доверчивым, чтобы положиться на человека, которого мы не совсем еще знаем.

– Это правда, но они будут жить хорошо. Лили будет счастлива.

– А он?

– Полагаю, что и он будет счастлив. Сначала он чувствовал себя немного стесненным насчет денег, но это все устроится.

– А если не устроится, ведь одна мысль об этом будет для ней пыткой.

– Нет, они будут жить хорошо, Лили должна приготовиться к скромному роду жизни и не рассчитывать на деньги, вот и все.

– Лили и не думает о деньгах. Вовсе не думает. Но если Кросби покажет ей вид, что она сделала его бедным человеком, Лили будет несчастна. Скажите, Бернард, не расточителен ли он?

Но Бернард нетерпеливо ждал минуты, чтобы начать речь о другом предмете, и потому ему не хотелось продолжать разговора относительно супружества Лили, чего, конечно, можно было бы ожидать от него, если бы он находился в другом настроении духа.

– Нет, не скажу, – отвечал Бернард. – Но, Белл…

– Не знаю, мы не могли поступить иначе, а при всем том, мне кажется, поступили опрометчиво. Если он сделает ее несчастной, Бернард, я не прощу вам никогда.

Говоря это, Белл нежно положила руку на плечо Бернарда, в тоне ее голоса нисколько не обнаруживалось горечи, сердца.

– Вы не должны со мной ссориться, Белл, что бы там ни случилось. Я и себе не позволю ссориться с вами.

– Ведь я шучу, – сказала Белл.

– Вы и я никогда не должны ссориться, по крайней мере, я не думаю, чтобы это могло быть. Я мог бы еще поссориться с кем-нибудь другим, но не с вами.

В голосе Бернарда было что-то особенное, легко, инстинктивно предупреждавшее Белл о намерении кузена. Белл не могла сказать себе в ту же минуту, что он намерен предложить ей свою руку теперь же на этом месте, но она угадывала, что в намерение его заключалось более чем одна нежность обыкновенной братской любви.

– Надеюсь, что мы никогда не поссоримся, – сказала она.

Говоря это, Белл старалась привести в порядок свои мысли, в ее уме составлялись предположения, на какого рода любовь рассчитывал Бернард, и решение, какого рода любовью можно отвечать ему.

– Белл, – сказал Бернард, – вы и я всегда были друзьями.

– Да, Бернард, всегда.

– Почему бы вам не сделаться более чем друзьями?

Отдавая капитану Делю полную справедливость, я должен сказать, что его голос при этом вопросе был совершенно натуральный и что он сам не обнаруживал ни малейших признаков волнения. Он решился объясняться в любви, и объяснялся как нельзя спокойнее. Сделав вопрос, он ожидал ответа. В этом отношении он поступил несколько круто, потому что хотя вопрос и выражен был словами, в которых нельзя ошибиться, но все же он далеко не был излажен с той полнотою, ожидать которой молоденькая леди при подобных обстоятельствах имела полное право.

Кузены сели на траву подле живой изгороди, они были в таком близком расстоянии друг от друга, что Бернард протянул руку и хотел взять в нее руку кузины. Но рука Белл лежала с другой, и Бернард ограничился тем, что обнял ее талию.

– Я не совсем понимаю вас, Бернард, – отвечала она после минутной паузы.

– Почему бы нам не быть более, чем кузенами? Почему бы нам не быть мужем и женой?

Теперь уже Белл не могла сказать, что не совсем понимает. Если требовался вопрос более ясный, то Бернард Дель высказал его как нельзя яснее. Почему бы нам не быть мужем и женой? Мало найдется людей, у которых было бы достаточно смелости предложить подобный вопрос так решительно.

– Ах, Бернард! Вы изумили меня.

– Но, надеюсь, Белл, я не оскорбил вас. Я долго думал об этом, но знаю, что мое обращение даже с вами не могло обнаружить моих чувств. Не в моем характере постоянно улыбаться и говорить нежности, подобно Кросби. Несмотря на то, я люблю вас искренно. Я искал себе жену, и думал, что если вы примете мое предложение, то буду весьма счастлив.

Бернард ничего не сказал о своем дяде и восьмистах фунтах годового дохода, но приготовился сделать это, как только представится удобный случай. Он был того мнения, что восемьсот фунтов стерлингов и хорошее расположение богатого человека должны служить сильным побуждением к супружеству, побуждением даже к любви, он нисколько не сомневался, что его кузина будет смотреть на этот предмет с той же точки зрения.

– Вы очень добры ко мне, больше чем добры. Я знаю это. Но, Бернард! Я никак этого не ожидала.

– Дайте же мне ответ, Белл! Или может быть, вам нужно время подумать, переговорить с матерью, в таком случае вы дадите мне ответ завтра.

– Мне кажется, я должна вам отвечать теперь же.

– Только не отказать, Белл. Прежде чем сделать это, подумайте хорошенько. Я должен сказать, что этого брака желает наш дядя и что он устраняет всякое затруднение, которое могло бы встретиться насчет денег.

– О деньгах я не думаю.

– Однако, говоря о Лили, вы сами заметили, что надо быть благоразумным. В нашей женитьбе все будет превосходно устроено. Дядя обещал сейчас же назначить нам…

– Остановитесь, Бернард. Не позволяйте себе думать, что какое-нибудь предложение со стороны дяди поможет вам купить… Нам нет никакой надобности говорить о деньгах.

– Я хотел только познакомить вас с фактами этого дела, как они есть. Что касается до нашего дяди, то я не могу не думать, что вы будете рады иметь его на своей стороне.

– Да, я была бы рада иметь его на моей стороне, если бы намеревалась… Впрочем, желания моего дяди не могут иметь влияния на мою решимость. Дело в том, Бернард…

– В чем же? Скажите, милая Белл.

– Я всегда считала вас за брата и любила как брата.

– Но эту любовь можно изменить.

– Нет, я не думаю, Бернард, я пойду дальше и скажу вам решительно, ее нельзя изменить. Я знаю себя довольно хорошо, чтобы сказать это с уверенностью. Этого быть не может.

– Вы хотите сказать, что не можете полюбить меня?

– Такою любовью, какою бы вы желали. Я люблю вас искренно, совершенно искренно. Я готова явиться к вам с утешением во всякой горести, как я явилась бы к брату.

– Неужели же, Белл, в этом только и должна заключаться вся ваша любовь?

– Разве этого недостаточно, разве эта любовь не имеет своей прелести? Не считайте меня, Бернард, неблагодарною или гордою. Я знаю хорошо, что вы предлагаете мне гораздо более, чем я заслуживаю. Всякая другая девушка гордилась бы таким предложением. Но, милый Бернард…

– Белл, прежде чем вы дадите мне окончательный ответ, подумайте об этом, переговорите с вашей матерью. Конечно, вы были не приготовлены, и я не смею ожидать, чтобы вы обещали мне так много без минутного размышления.

– Я была не приготовлена и потому не отвечала вам как бы следовало. Но так как в объяснении нашем мы зашли довольно далеко, то я не могу позволить себе оставить вас в безызвестности. Нет никакой надобности с моей стороны заставлять вас ждать. В этом деле я знаю свое сердце. Милый Бернард, предложение ваше не может быть принято.

Белл говорила тихо, таким тоном, в котором отзывалась умоляющая покорность, несмотря на то, тон этот сообщал ее кузену уверенность, что она говорила решительно, что эту решительность переменить было бы трудно. Да и то сказать, разве Белл не принадлежала к фамилии Делей? Случалось ли, чтобы Дели переменяли когда-нибудь свое намерение? Бернард несколько времени сидел подле кузины молча, Белл тоже, объявив свое решение, она воздерживалась от дальнейших слов. В течение нескольких минут они не сказали ни слова, глядя на живую изгородь и скрывавшийся за нею ров. Белл сохраняла прежнее свое положение, держа на коленях руки, сложенные одна в другую, Бернард склонился набок, поддерживая рукою свою голову, его лицо, хотя и было обращено к кузине, но глаза пристально смотрели в траву. В течение этого времени он, однако же, не оставался праздным. Ответ кузины хотя и огорчил его, но не нанес удара, который бы решительно поразил его и отнял всякую способность мышления. Ему казалось, что он в жизнь свою не испытывал еще такого огорчения. Умеренное желание приобрести предмет сделалось в нем сильнее, когда ему отказали в приобретении. Впрочем, он был в состоянии рассматривать в настоящем свете свое положение и судить о предстоявших шансах, если будет домогаться руки кузины, и о выгоде, если немедленно оставит это домогательство.

– Я не хочу быть настойчивым, Белл, но могу ли я спросить: если тут оказывается предпочтение…

– Тут нет никакого предпочтения, – отвечала Белл.

И они снова минуты на две оставались безмолвными.

– Дядя мой будет очень сожалеть об этом, – сказал Бернард.

– Если только в этом дело, – возразила Белл, – то, право, я не вижу причины, чтобы нам беспокоиться. Он не имеет и не может иметь ни малейшего права располагать нашими сердцами.

– В ваших словах, Белл, я слышу насмешку.

– Милый Бернард, никакой нет насмешки. Я не думала насмехаться.

– Мне не нужно говорить о моей собственной печали. Вам не понять, до какой степени она должна быть глубока. Зачем бы стал я подвергать себя такому огорчению, если бы тут не участвовало мое сердце? Но я перенесу его, если должен перенести…

И Бернард снова замолчал, посмотрев на кузину.

– Это скоро пройдет, – сказала Белл.

– Я перенесу его без ропота. Но что касается до чувств моего дяди, то я должен говорить откровенно, а вы, мне кажется, должны выслушать без равнодушия. Он всегда был добр до нас обоих и любит нас обоих более всех других живых созданий. Неудивительно поэтому, что он желал нашего брака, и не будет удивительно, если ваш отказ будет для него сильным ударом.

– Мне будет жаль, очень жаль.

– Я тоже буду сожалеть. Теперь я говорю о нем. Наш брак был его искренним желанием, а так как желаний у него очень немного, то он был постоянен в тех из них, которые выражал. Когда он узнает об этом, то переменит свое обращение к нам.

– В таком случае он будет несправедлив.

– Нет, он не захочет быть несправедливым. Он всегда был справедливый человек. Но он будет несчастлив, и несчастье его, я боюсь, отразится на других. Милая Белл, нельзя ли вопрос этот оставить на некоторое время неразрешенным? Вы увидите, что я не воспользуюсь вашим добродушием. Я не буду больше беспокоить вас, положим, в течение недель двух или до отъезда Кросби.

– Нет, нет и нет, – сказала Белл.

– Зачем вы так щедры на эти нет? В такой отсрочке не может быть ни малейшей опасности. Я не буду вас принуждать, вы можете этим заставить дядю думать, что потребовали времени на размышление.

– Есть вещи, Бернард, на которые следует отвечать немедленно. Сомневаясь в самой себе, я позволила бы вам убедить меня. Но я не сомневаюсь в себе, и с моей стороны было бы несправедливо оставлять вас в недоумении. Милый, дорогой Бернард, этого быть не может, а как этого не может быть, то вы, как брат мой, поверите мне, что я говорю откровенно. Этого быть не может.

В то время когда Белл произнесла последний приговор, вблизи их послышались шаги Лили и ее жениха. Бернард и Белл понимали, что разговор их должен прекратиться. Ни тот, ни другая не знали, как им подняться и оставить это место, а между тем каждый чувствовал, что более ничего не может быть сказано.

– Видели ли вы что-нибудь милее, очаровательнее и романтичнее? – сказала Лили, остановившись перед ними и глядя на них. – И они оставались тут во все время, пока мы гуляли и рассуждали о житейских делах. Знаешь ли, Белл, Адольфу кажется, что в Лондоне нам нельзя будет держать поросят. Это меня огорчает.

– Конечно, очень жаль, – сказал Кросби, – тем более что Лили, по-видимому, хорошо знает эту отрасль домашнего хозяйства.

– Разумеется, знаю. Недаром же я провела всю свою жизнь в деревне. Ах, Бернард, как бы я желала, чтобы вы скатились в ров. Оставайтесь в этой позе, и мы поможем вам скатиться.

При этом Бернард встал, встала и Белл, и все четверо отправились к чаю.