Энтони Троллоп
Домик в Оллингтоне
– Ах, как это долго! Позвольте, это будет через три месяца. И вы будете здесь в Рождество! Я лучше желала бы, чтобы вы были здесь именно в этот день, чем в какой-нибудь другой.
– Но я приеду, Лили, только на один день. Я приеду к обеду накануне Рождества и на другой день уеду.
– Однако вы приедете прямо в наш дом?
– Если вы можете уделить мне комнату.
– Разумеется, можем. Мы могли бы это сделать и теперь, но когда вы приехали, то знаете…
Лили посмотрела в лицо Кросби и улыбнулась.
– Когда я приехал, я был другом сквайра и его кузена, но не вашим. После того произошла большая перемена.
– Да, вы сделались моим особенным другом. Я и сама должна теперь и навсегда быть вашим единственным и лучшим другом, не правда ли, Адольф?
Этим вопросом Лили вынудила от него повторение того обещания, которое он так часто давал ей.
В это время они прошли сад Большого дома, примыкавшие к нему луга и очутились на соседних полях.
– Лили, – сказал Кросби совершенно внезапно, как бы предупреждая, что намерен сказать что-то особенно серьезное. – Я хочу сказать вам несколько слов насчет нашего дела.
Сказав последние два слова, он слегка рассмеялся, Лили догадывалась, что он был взволнован.
– Я буду вас слушать. Ах, Адольф, прошу вас, не бойтесь за меня, не думайте, что я не в состоянии перенести заботы и огорчения. Я могу переносить решительно все до тех пор, пока вы меня любите. Я говорю это потому, чтобы вы не подумали, что меня огорчает ваш отъезд. Поверьте, у меня и в уме этого не было.
– Милая Лили, я никогда не думал, чтобы вы огорчались. В вашем поведении, в ваших чувствах я до сих пор не замечал ничего, кроме прекрасного. Трудно было бы доставить мужчине удовольствие, если бы вы ему не нравились.
– Если я могу только нравиться вам…
– Вы нравитесь мне во всем. Милая Лили, встретив вас, мне кажется, я встретил ангела. Но приступимте к делу. Может статься, гораздо будет лучше, если я поговорю с вами откровенно.
– Пожалуйста, говорите мне все, решительно все.
– Но прошу вас, не придавайте словам моим ложного значения. Если я буду говорить о деньгах, то не думайте, что это имеет какую-нибудь связь с моей к вам любовью.
– О, как бы я желала собственно для вас не быть такой бедной.
– Я хочу сказать одно, что если меня беспокоят деньги, то вы не должны полагать, что это беспокойство может иметь влияние на беспредельность моей к вам привязанности. Я буду любить вас по-прежнему и, женившись на вас, считать себя счастливейшим человеком, все равно, богаты вы или бедны. Вы понимаете меня?
Лили не совсем понимала его, но она крепко пожала его руку, как бы стараясь этим поощрить его и вызвать на дальнейшее объяснение. Она полагала, что Кросби намерен был сообщить ей что-нибудь относительно их будущего образа жизни, что-нибудь такое, которое, по его мнению, было бы неприятно для нее, и потому она решилась показать ему вид, что готова выслушать его с удовольствием.
– Вы знаете, – продолжал Кросби, – как я желал, чтобы свадьба наша не была отложена на неопределенное и отдаленное время. Все мысли мои, все мои лучшие желания заключаются в том, чтобы, как можно скорее, назвать вас другом моим, принадлежащим мне навсегда.
В ответ на такое скромное признание в любви Лили снова пожала ему руку, это был такого рода предмет, по которому она сама не имела сказать многого.
– Я должен был заботиться об этом, но теперь нахожу, что это не так легко, как я предполагал.
– Адольф, вы помните, что я сказала. Я сказала, что по моему мнению лучше подождать. Я уверена, что и мама разделяет это мнение. Если только можно видеть вас от времени до времени…
– В этом нечего и сомневаться. Но я уже сказал… Позвольте, что я говорил… Да, всякого рода ожидание будет для меня невыносимо. Для мужчины, который решился жениться, ожидание должно быть пыткой, особливо когда судьба посылает ему такого ангела, как вы. – При этих словах рука Кросби обвилась вокруг талии Лили. – Но…
Кросби хотел что-то сказать и замолчал. Он хотел дать ей понять, что такая перемена в его намерении произошла, собственно, от неожиданного поступка со стороны сквайра. Кросби хотел, чтобы Лили вполне узнала, в чем дело, – что он надеялся на щедрость ее дяди в отношении приданого, что он обманулся в своих ожиданиях и имел право сетовать на подобное разочарование и что вследствие такого удара, нанесенного его ожиданиям, он по необходимости должен был отложить день своей свадьбы. В то же время Кросби желал также сообщить Лили понятие, что это обстоятельство нисколько не уменьшало той любви, которую он питал к ней, что это чувство нисколько не должно страдать от скупости дяди Лили. Все это он желал бы передать своей невесте, но не знал, как высказать свое желание, не огорчив Лили и в то же время не показав виду, что обвиняет себя в мелочных и не совсем благородных побуждениях к изменению своего намерения. Он начал желанием высказать Лили все, но подобное желание не всегда может быть выполнимо. Бывают вещи, которые высказываются с величайшим затруднением, которые иногда не допускают ни малейшей возможности высказываться.
– Вы хотите сказать, неоцененный Кросби, что свадьба наша не может состояться теперь же?
– Да, именно это. Я надеялся, что мне представится возможность, но…
Скажите, какой влюбленный мужчина нашел бы возможность высказать предмету любви своей о своем совершенном разочаровании вследствие сделанного открытия, что этот предмет не имеет состояния? Если так, то надо сказать, что храбрость у него сильнее любви. Кросби видел себя в необходимости сделать это, поставленный в такое затруднение, он находил, что с ним поступили жестоко. Отсрочку свадьбы своей он приписывал сквайру, а не себе. Он готов был выполнить свою роль, если бы только сквайр имел расположение выполнить свой долг, который ему принадлежал вполне. Но сквайр не хотел войти в его положение, а потому и он должен был оставаться в бездействии. Справедливость требовала, чтобы все это было понято, но, приступив к объяснению, Кросби увидел, что слова как-то не вязались. Он должен был отказаться от этой попытки, должен был перенести несправедливость, утешая себя мыслью, что, по крайней мере, он вел себя в этом деле совершенно благородно.
– Меня, Адольф, это нисколько не огорчает.
– В самом деле? – спросил Кросби. – Что касается до меня, то признаюсь, я не могу равнодушно перенести эту отсрочку.
– Зачем же, любовь моя? Вы, однако же, не должны придавать словам моим другое значение, – сказала Лили, остановясь на дорожке, по которой они шли, и глядя ему прямо в лицо. – По принятому правилу я полагаю, мне следовало бы уверять, что я охотно буду дожидаться. Это сказала бы всякая девушка. Без всякого сомнения сказала бы это и я, если бы вы стали принуждать меня назначить день нашей свадьбы. Но теперь я буду с вами откровеннее. Единственное мое желание в этом мире – быть вашей женой, иметь возможность разделять с вами участь, которую пошлет нам судьба. Чем скорее будем мы вместе, тем лучше – во всяком случае, лучше для меня. Вот все, что я могу сказать вам, – будет ли для вас этого достаточно?
– Милая Лили, моя неоцененная Лили!
– Да, ваша Лили, вам преданная всей душой и навсегда. Милый Адольф, вы не должны иметь ни малейшего повода сомневаться во мне. Я не вправе надеяться, чтобы все было так, как мне хочется. Опять вам скажу, что я не буду скучать в ожидании той минуты, когда вы возьмете меня. И могу ли я скучать, будучи вполне уверена, что вы меня любите? Правда, я огорчилась, услышав, что вы намерены уехать отсюда так скоро, и, кажется, обнаружила свое неудовольствие. Но эти маленькие неудовольствия переносятся легче, нежели большие.
– Да, совершенно справедливо.
– Нам остается только три дня быть вместе, и я намерена насладиться каждой минутой этого кратковременного срока. Вы будете писать ко мне, побываете у нас о Рождестве, а на будущий год вы, верно, опять приедете на каникулы, не правда ли?
– Совершенно можете быть уверены в этом.
– Таким образом незаметно пройдет время до тех пор, пока вы найдете возможным взять меня с собою. Нет, я не буду скучать.
– Я, во всяком случае, буду нетерпелив.
– Ведь мужчины всегда бывают нетерпеливы. Мне кажется, это одна из их привилегий. И я не думаю, чтобы мужчина когда-нибудь испытывал то положительное и полное удовольствие в убеждении, что он любим, какое испытывает девушка. Вы – моя птичка, которую я подстрелила из моего собственного ружья, и уверенности в этом успехе совершенно достаточно для моего счастья.
– Вы уничтожили меня, я упал пред вами, и вы знаете, что мне больше не подняться.
– Не знаю, но я подняла бы вас весьма скоро, если бы вы пожелали.
Какие Кросби делал уверения, что он не желает этого, не желал бы и не мог бы желать, читатель узнает в самом непродолжительном времени. Он рассудил, что все денежные вопросы можно оставить в том самом положении, в котором они находились. Главная цель Кросби состояла в том, чтобы убедить Лили, что по обстоятельствам с той и другой стороны день свадьбы должен быть отложен, – в этом отношении Лили вполне поняла его. Быть может, в течение следующих трех дней представится какой-нибудь случай, который объяснит мисс Дель все это дело. Во всяком случае, Кросби высказал свое намерение благородно, так что никто бы не мог осуждать его.
На следующий день они все отправились в Гествик – они все, то есть Лили и Белл, Бернард и Кросби. Цель их поездки заключалась в том, чтобы отдать два визита, один весьма благородной и высокой особе, леди Джулии Дегест, а другой – особе более скромной и ближе знакомой, мистрис Имс. Так как поместье Дегеста лежало на дороге в город, то молодые люди заехали сюда и выполнили более величественную церемонию прежде другого визита. Нынешний граф Дегест, родной брат леди Фанни, бежавшей с майором Делем, был холостой нобльмен, посвятивший себя преимущественно воспитанию домашних животных. А так как он воспитывал животных весьма хорошо, находил в этом занятии беспредельное удовольствие, употреблял на это всю свою энергию и воздерживался от всякого рода грубых, резко бросающихся в глаза привычек, то каждый согласится, что он был полезным членом общества. Он был закоснелый тори, который охранение всех своих интересов поручал представителю его партии и который редко сам приближался к столице, разве только по случаю выставки домашних животных. Он был невысокого роста, коренастый мужчина, с красными щеками и круглым лицом, до обеда его всегда можно было видеть в очень старом охотничьем пальто, еще более старых брюках, штиблетах и очень толстых башмаках. Большую часть времени он проводил за стенами своего дома и умел одинаково отлично охранять дичь в своем поместье и откармливать быков. Он знал каждый акр своей земли, каждое дерево на ней, знал так хорошо, как иная леди знает украшения своего будуара. В какой-нибудь изгороди не было лазейки, которой бы он не помнил величину и расположение, не было тропинки, о которой бы он не знал, откуда и куда идет она, почему и для чего она проложена. В отношении доходов с своего поместья он был в прежние годы довольно бедный человек – даже очень бедный, если рассматривать его как графа. В настоящее же время он далеко не был беден, бедственное положение его отца и деда служило для него уроком и научило его жить, соображаясь со средствами. Говорили даже, что он становился богачом, имел значительный капитал – положение, в котором не был ни один из лордов Дегестов в течение многих поколений. Его отец и дед слыли за большой руки мотов, а этого графа некоторые называли скрягой.
В наружности его мало было аристократического, но все же сильно бы ошибся тот, кто бы подумал, что лорд Дегест не гордился своим положением в обществе, что эта гордость не была дорога для его души. Первый предок его возведен был в звание лорда во времена короля Джона, в Англии только и было три лорда, которым грамоты пожалованы раньше его. Он знал, какие привилегии предоставляло ему происхождение, и не имел ни малейшего расположения отказываться от них или позволять, чтобы их уменьшали. Правда, он не требовал их громогласно. Проходя земное свое поприще, он не рассылал во все стороны герольдов, которые бы возвещали о шествии лорда Дегеста. Накрывая стол для своих друзей, что делалось, впрочем, в весьма редких случаях, он угощал их просто, с старинным, спокойным, скучным радушием. Можно сказать, что лорд Дегест никому не заслонял дороги, если только ему не мешали действовать по-своему, зато в противном случае в нем являлось сильное озлобление, и если кто-нибудь его затрагивал, он готов был идти против целого света. Он вполне сознавал свое высокое значение, видел в особе своей до последнего волоска особу графа и в грязных штиблетах так же величественно являлся между своими быками, как явился бы, блистая звездами, на каком-нибудь церемониале между своими собратьями-лордами в Вестминстере, да, он был граф вполне и лучше выказывал свое достоинство, чем те, которые употребляют свое высокое происхождение для каких-нибудь пышных целей. Горе тому, кто бы принял его старое платье за признак грубой, грязной деревенщины! Некоторые попадали в этот просак и навлекали на себя весьма тяжелое покаяние.
Вместе с графом жила сестра, девица леди Джулия. Отец Бернарда Деля в раннюю пору жизни бежал с одной сестрой, но никто из поклонников прекрасного пола не был достаточно счастлив, чтобы склонить леди Джулию на побег с ним. Поэтому она все еще жила в девственном блаженстве, как полная госпожа гествикского господского дома, и, как госпожа, имела немалое понятие о том высоком положении, которое предоставила ей судьба. Это была скучная, тяжелая, целомудренная старая дева, которая приписывала себе огромную заслугу за то, что всю свою жизнь оставалась в доме, где провела свою юность, вероятно забывая при этом – в настоящих своих, уже далеко не молодых годах, – что искушения покинуть родной кров не были ни сильны, ни многочисленны. Она обыкновенно отзывалась о своей сестре Фанни с некоторым пренебрежением, потому, собственно, что эта бедная леди унизила себя, вступив в брак с человеком, принадлежавшим к меньшей братии. Она гордилась своим положением не менее своего брата-графа, но гордость ее проявлялась более наружным образом и менее внутренним сознанием своего достоинства. Довольно трудно было для нее заставить свет признавать в ней леди Дегест, и потому она принимала надменный и покровительственный вид, который не делал ее популярною между соседями.
Сношения между гествикским и оллингтонским домами не были часты и не отличались особенным радушием. Вскоре после побега леди Фанни оба эти семейства согласились признавать родственную связь друг с другом и показывать обществу, что они находились в дружеских отношениях. Им лучше было бы принять тот или другой способ показать обществу, что они были врагами. Дружба представляла меньше беспокойства, и потому два семейства от времени до времени навещали одно другое и давали одно другому обеды, не чаще, впрочем, как раз в год. Граф считал сквайра за человека, который отказался от участия в общественных делах и чрез это лишался того уважения, которое по всей справедливости принадлежало бы ему как наследственному землевладельцу-магнату, а сквайр, в свою очередь, ни во что не ставил графа как человека, который не имел ни малейшего понятия о внешнем мире. В гествикском доме Бернард Дель пользовался некоторым расположением, во-первых, потому, что был родственник, что в его жилах текла кровь Дегестов, во-вторых, что он был наследник Оллингтона, и, наконец, потому еще, что фамилия Делей была стариннее благородной фамилии, которой он был родственником. Если бы Бернард сделался сквайром, то, без всякого сомнения, отношения между гествикским и оллингтонским домами были бы искреннее, между наследником графа и наследником сквайра всегда найдутся какие-нибудь поводы к раздору.
Молодые люди застали леди Джулию в гостиной одну, мистер Кросби был представлен ей с соблюдением всех установленных на этот случай правил. Факт, что Лили помолвлена, был, без всякого сомнения, известен в гествикском господском доме, и, конечно, нельзя было не понять, что Лили привезла своего жениха затем, чтобы на него посмотрели и одобрили. Леди Джулия сделала весьма изысканный реверанс и выразила надежду, что ее молодая подруга будет счастлива в той сфере жизни, в которую угодно было Богу призвать ее.
– Надеюсь, леди Джулия, я буду счастлива, – сказала Лили, с легкой усмешкой, – во всяком случае, я постараюсь быть счастливой.
– Мы все стараемся, душа моя, но многие из нас даже при достаточной энергии не успевают достигать желанных целей. Конечно, только исполняя свой долг, мы можем надеяться быть счастливыми – в одинокой жизни или в замужней.
– Мисс Дель намеревается быть совершеннейшим драконом в исполнении своих обязанностей, – сказал Кросби.
– Драконом! – возразила леди Джулия. – Нет, я надеюсь, мисс Лили Дель никогда не сделается драконом.
Сказав это, она повернулась к своему племяннику. Можно заметить, что она никогда не простит мистеру Кросби свободы выражения, которое он употребил. Он находился в гостиной гествикского господского дома не более пяти минут и осмелился уже говорить о драконах, осмелился употребить название, которое придается злым женщинам.
– Вчера я слышала о вашей матери, Бернард, – сказала леди Джулия, – к сожалению, она, кажется, очень слаба.
За этим начался небольшой, весьма неинтересный по своему свойству разговор тетки и племянника о состоянии здоровья леди Фанни.
– Я не знала, что моя тетка так больна, – сказала Белл.
– Она не больна, – сказал Бернард, – она никогда не бывает больна, но также никогда и не бывает здорова.
– Ваша тетка, – сказала леди Джулия, сообщая своему голосу при повторении этих двух слов легкий сарказм, – ваша тетка никогда не пользовалась хорошим здоровьем с тех пор, как оставила этот дом, а это было давно, очень давно.
– Очень давно, – заметил Кросби, не имея намерения оставаться безгласным. – Я полагаю, Дель, ты не помнишь этого времени.
– Я так его помню, – сказала леди Джулия с заметным гневом. – Я помню, когда сестра Фанни считалась первой красавицей в округе. Да, красота – дар опасный.
– Весьма опасный, – сказал Кросби.
Лили снова засмеялась, леди Джулия окончательно рассердилась. Какой противный этот человек! И еще соседи ее принимают его в свое семейство как самого близкого родственника! Впрочем, она слышала о мистере Кросби прежде, и мистер Кросби также слышал об ней.
– Ах, кстати, леди Джулия, – сказал он. – Мне кажется, я знаю некоторых ваших самых дорогих друзей.
– Самых дорогих друзей – выражение довольно сильное. У меня почти нет таких друзей.
– А семейство Гезби? Я слышал, как об вас разговаривали Мортимер Гезби и леди Амелия.
При этом леди Джулия призналась, что действительно знает Гезби.
– Мистер Гезби, – говорила она, – в молодости ничем особенно не отличался, хотя все же был почтенной особой. Теперь он в парламенте и, по всей вероятности, приносит пользу.
Она не совсем одобряла замужество леди Амелии, это выражала сама леди де Курси, ее старинная подруга, но… И потом леди Джулия наговорила множество слов в похвалу мистера Гезби, смысл которых заключался в том, что он был превосходнейший человек, с полным убеждением в слишком великой чести, оказанной ему дочерью графа, которая вышла замуж за него, и не менее полным сознанием, что брак этот ни под каким видом не ставил его на одну параллель с родственниками его жены и даже с его женой. Наконец, оказалось, что леди Джулия на будущей неделе надеялась встретиться с семейством Гезби в замке Курси.
– Я в восторге от мысли, что буду иметь удовольствие увидеться с вами в доме леди де Курси, – сказал Кросби.
– В самом деле! – сказала леди Джулия.
– Я отправляюсь туда в среду. Крайне сожалею, что такой ранний срок не позволяет мне служить вам.
Леди Джулия выпрямилась во весь рост и отклонила от себя конвоирование, на которое намекнул мистер Кросби. Ей неприятно было открытие, что будущий муж Лили Дель был в числе коротких знакомых ее подруги, и особенно было неприятно, что он отправлялся в дом этой подруги. Неприятно было и для Кросби открытие, что леди Джулия будет вместе с ним гостить в замке Курси, но он не обнаружил своего неудовольствия. Он только улыбался и поздравлял себя с удовольствием встретиться снова и так скоро с леди Джулией, в сущности же он дал бы дорого, если бы мог придумать какой-нибудь маневр, который бы заставил эту даму остаться дома.
– Какая она несносная старуха, – сказала Лили по дороге в Гествик. – Ах, извините, Бернард, ведь она ваша тетушка.
– Да, она моя тетка, и хотя я не слишком ее жалую, но все-таки не могу согласиться с вами, что она несносная старуха. Она никого не убила, никого не ограбила, ни от кого не отбила любовника.
– Совершенно ваша правда, – сказала Лили.
– Она, без всякого сомнения, очень усердно читает молитвы, – продолжал Бернард. – Подает милостыню бедным и завтра же, по желанию брата, готова будет пожертвовать своими собственными желаниями. Конечно, я допускаю, что она очень некрасива и надменна и что ей, как женщине, не следовало бы иметь таких длинных черных волос на верхней губе.
– Мне дела нет до ее усов, – сказала Лили. – Но к чему она заговорила мне об исполнении моих обязанностей? Я приехала к ней не для того, чтобы слушать проповедь.
– И к чему она заметила, что красота есть опасное достояние? – возразила Белл. – Поверьте, мы очень хорошо знаем, что она думала сказать.
– А по моему мнению, она очаровательная женщина, и я в особенности буду любезен с ней у леди де Курси, – сказал Кросби.
Таким образом, молодые люди, строго критикуя бедную старую деву, подъехали к дому мистрис Имс.
