Элиф Шафак
Честь
Но в тот вечер Нази изменила своему обыкновению и не стала наказывать дочерей. Вместо этого она сморщила нос, покачала головой и уставилась в пространство, словно хотела оказаться где-нибудь далеко отсюда. Когда она заговорила вновь, голос звучал спокойно и ровно:
– Скромность – это щит, которым женщина может оградить себя. Зарубите на своих носах: если вы утратите скромность, цена вам будет меньше истертого куруса[1]. Этот мир жесток и безжалостен.
Мысленно Пимби подкинула монету в воздух и поймала в ладонь. У монеты всего две стороны. Ты можешь победить или потерпеть поражение – другого выбора нет. Можешь стяжать почет или позор и, если окажешься в проигрыше, не рассчитывать на сочувствие и сострадание.
Дело в том, продолжала Нази, что женщин Создатель скроил из тончайшего белого батиста, а мужчин из плотной темной шерсти. Одним предназначено господствовать над другими – такова воля Аллаха. А главная обязанность всякого человека – безропотно покоряться Его воле. Дело в том, что на черном пятна не видны, а на белом даже самое маленькое, слабое пятнышко бросается в глаза. Именно поэтому, стоит женщине лишь немного согрешить, это моментально становится всеобщим достоянием. От такой женщины все отворачиваются, ее выбрасывают из жизни, словно шелуху от зерна. Если девушка утратит девственность до брака, пусть даже подарив ее любимому человеку, она лишится будущего. Что касается мужчины, на него не упадет даже тень порицания.
Таков был мир, в котором родились Розовая Судьба и Достаточно Красивая. В этом мире слово «честь» было не просто словом, но и именем. Но это имя давали только мальчикам. Только мужчины имели честь, будь они стариками, мужами в расцвете лет или же юнцами, на губах которых еще не обсохло материнское молоко. У женщин чести не было. Честь им заменял стыд. Но носить такое имя, как Стыд, никому не пожелаешь.
Пимби слушала мать и представляла ослепительно-белый кабинет доктора. Неприятное чувство, которое она испытала там, овладело ею с новой силой. Есть столько всяких цветов, помимо черного и белого, думала она: фисташково-зеленый, орехово-коричневый, голубой, как цветы барвинка. А помимо батиста и шерсти, есть бархат, шелк, парча и еще много-много красивых тканей. Почему же она должна пренебречь всем этим богатством и жить в двухцветном мире, скучном и плоском, как блюдо, на котором рассыпан рис.
По иронии судьбы, так часто проявлявшейся в жизни Пимби, наставления, раздражавшие ее в устах матери, она много лет спустя слово в слово повторяла своей собственной дочери Эсме в Англии.
Аскандер… Аскандер
Деревня вблизи реки Евфрат, 1962–1967 годы
Пимби всегда имела склонность к тягостным раздумьям и необоснованным опасениям. Это свойство ее натуры с годами оставалось неизменным. Более того, она стала суеверной, причем внезапно, всего за одну ночь, ту ночь, когда родился Искендер.
Пимби было семнадцать, когда она стала матерью – молодой, красивой, но исполненной тревожных предчувствий. Сидя в залитой сумеречным светом комнате, она не сводила глаз с колыбели, словно никак не могла поверить, что это она произвела на свет младенца с крошечными розовыми пальчиками, прозрачной кожей и багровым пятнышком на переносице; что с этого дня он принадлежит ей, лишь ей одной. Теперь у нее был сын, о котором ее мать напрасно мечтала и тщетно молила всю свою жизнь.
Произведя на свет Розовую Судьбу и Достаточно Красивую, Нази забеременела еще раз. Она не сомневалась, что наконец родит мальчика, иначе просто и быть не могло. Аллах обязан послать ей сына, ведь Он у нее в долгу. Нази не осмеливалась говорить об этом вслух, потому что знала: подобные заявления люди воспримут как богохульство. Тем не менее между ней и Аллахом существовало тайное соглашение. После стольких девочек Он непременно пошлет ей сына. Ее уверенность в этом была настолько велика, что все одеяльца, носочки и кофточки, предназначенные для своего долгожданного мальчика, она вязала исключительно из темно-голубой шерсти. Никаких возражений Нази не слушала. Словам повивальной бабки, осмотревшей ее после отхождения вод и приглушенным голосом сообщившей, что ребенок лежит неправильно, она тоже не придала значения. Меж тем повитуха настоятельно советовала Нази ехать в город. Время еще есть, говорила она. Если они поедут прямо сейчас, то окажутся в больнице как раз к началу схваток.
– Глупости, – отрезала Нази и обожгла повитуху сердитым взглядом.
Она не сомневалась, что все будет хорошо. Все в руках Аллаха. Ей сорок девять лет, это ее последний, вымоленный ребенок. И она родит его здесь, в своем доме, на своей кровати – на той самой кровати, где родила всех своих детей. Только на этот раз у нее будет мальчик.
Роды были мучительными. Ребенок оказался слишком крупным и к тому же лежал у матери поперек живота. Тянулись томительные часы. Никто не считал, сколько времени прошло, потому что во время родов это приносит несчастье. Кроме того, один лишь Аллах, величайший часовщик, имеет власть над временем. То, что смертным кажется невыносимо долгим, для Него всего лишь мгновение. Поэтому часы на стене завесили черным бархатом, так же как и все зеркала в доме – ведь каждое зеркало открывает путь в неизведанное.
– Она больше не может тужиться, – заметила одна из женщин, стоявших у постели роженицы.
– Значит, мы ей поможем, – заявила повитуха. Голос ее звучал решительно, но в глазах метался тщательно скрываемый страх.
Повитуха запустила руку в утробу Нази и ощутила под пальцами нечто склизкое и извивающееся. Сердцебиение было совсем слабым, как мерцание догорающей свечи. Повитуха попыталась повернуть ребенка внутри матки. Одна попытка… Вторая… Третья… Теперь она действовала более жестко, понимая, что времени осталось немного. Ей удалось слегка повернуть ребенка по часовой стрелке, но этого оказалось недостаточно. Головка ребенка давила на пуповину, сокращая тем самым количество поступающего через нее кислорода.
Нази потеряла много крови и то впадала в забытье, то ненадолго приходила в себя и снова проваливалась в небытие. Лицо ее было белым как снег. Нужно было срочно делать выбор. Повитуха понимала: сохранить жизнь удастся либо матери, либо ребенку. Спасти обоих невозможно. На душе у повитухи было сумрачно, как безлунной ночью. Решение пришло внезапно. Она спасет женщину.
В это мгновение Нази, лежавшая с опущенными веками, под которыми плясали кровавые тени смерти, приподняла голову:
– Не вздумай это сделать, гадина!!!
Крик был таким пронзительным и резким, что казалось, исходил не от человеческого существа. Женщина, извивавшаяся на окровавленных простынях, превратилась в дикое животное, измученное, отчаявшееся, готовое наброситься на всякого, кто попытается к нему подойти. Впервые в жизни Нази ощутила себя свободной – свободной, как зверь, который продирается сквозь лесные заросли, залитые солнцем, окрасившим листья в золотистый цвет. Все, кто собрался в комнате, решили, что она сошла с ума. Только сумасшедшая может так кричать.
– Режь меня, идиотка! Вытаскивай ребенка! – приказала Нази и расхохоталась, словно переступив порог, за которым все происходящее в этом мире кажется шуткой. – Как ты не понимаешь, это же мальчик! Он должен родиться! Должен! Что ты стоишь на месте, глупая завистливая тварь?! Давай! Бери ножницы и разрезай мне живот! Доставай моего сына!
Мухи носились в комнате роями, подобно стервятникам, кружащим над добычей. Здесь было слишком много крови. Слишком много ярости и отчаяния. Ярость и отчаяние насквозь пропитали постель, ковер, стены. Воздух стал тяжелым, тягучим и вязким. Мухи жужжали все громче, и избавиться от них было невозможно.
Нази умерла, вскоре за ней последовал и ребенок, относительно пола которого она жестоко ошиблась. Ее девятое дитя, убившее свою мать и тоже покинувшее этот мир, оказалось девочкой.
Поэтому ноябрьской ночью 1962 года, лежа без сна на кровати, где она родила своего первенца, Пимби предавалась горьким размышлениям о несправедливости Аллаха. Ей всего семнадцать, и она уже кормит грудью новорожденного сына. Пимби не могла отделаться от ощущения, что с небесных высот, из-за прозрачных облаков на нее с завистью смотрит мать: «Восемь детей, пять выкидышей, один мертворожденный – и ни одного сына… А у моей пустоголовой дочери уже есть прекрасный здоровый мальчик. Почему Ты так поступил со мной, Аллах? Почему?»
Голос Нази звучал у Пимби в ушах резко и настойчиво, до тех пор пока не превратился в колючий ком, который терзал ей грудь и перекатывался в желудке. Пимби изо всех сил пыталась отогнать тревогу прочь, но борьба была обречена на поражение. Тревога волчком вертелась в ее сознании. Взгляд покойной матери, исполненный злобы и зависти, жег ей сердце, и от этого взгляда невозможно было скрыться. Однажды ощутив этот взгляд, Пимби теперь чувствовала его постоянно: и когда толкла в каменной ступке пшеничные зерна и орехи кешью – эта смесь способствовала приливу молока и делала его более питательным, – и когда смотрела на капли дождевой воды, стекающие по оконным стеклам… Этот взгляд не оставлял Пимби и тогда, когда она смазывала только что вымытые волосы оливковым маслом или следила, как булькает на плите густой молочный суп.
– О милосердный Аллах, прошу Тебя, сделай так, чтобы моя мать наконец успокоилась в своей могиле и закрыла глаза. Прошу Тебя, позволь моему сыну вырасти здоровым и сильным, – молилась Пимби, раскачиваясь взад и вперед, словно сама была ребенком, которого нужно уложить спать.
* * *
В ночь, когда родился Искендер, Пимби приснился очередной кошмар – они преследовали ее в течение всей беременности. Но на этот раз видение было таким отчетливым, что, проснувшись, она так и не сумела до конца убедить себя, что это всего лишь сон. Какая-то часть ее существа навсегда осталась в призрачной реальности ужасного кошмара.
Ей приснилось, что она лежит навзничь на покрытом затейливыми узорами ковре. Глаза ее широко открыты, живот вздулся горой. Над ней – высокое небо, по которому время от времени проплывают облака. Ей жарко, очень жарко. Внезапно она понимает, что ковер расстелен на воде и под ним бурлит река. «Странно, почему же я не иду ко дну?» – спрашивает она себя. Внезапно небеса разверзаются и к ней простираются чьи-то руки. Руки Аллаха? Или ее покойной матери? Ответа нет. Эти руки разрезают ей живот. Она не испытывает никакой боли, только ужас. Ей хочется закрыть глаза и не видеть того, что происходит, но это невозможно. Руки извлекают ребенка из ее живота. Это пухленький мальчик с глазами цвета горного хрусталя. Пимби хочет прижать его к себе, хотя бы до него дотронуться, но руки бросают ребенка в воду. Он не тонет, а уплывает от нее прочь на какой-то плавучей коряге, как пророк Моисей в корзине.
Этим кошмаром Пимби поделилась с одним-единственным человеком. Когда она рассказывала свой сон, глаза ее лихорадочно блестели. Джамиля внимательно выслушала и, охваченная желанием избавить сестру от докучливого призрака матери, тут же нашла ночному кошмару объяснение.
– Я так думаю, ты обидела какого-нибудь джинна, – заявила она.
– Джинна?
– Да, лапочка. Разве ты не знаешь, что джинны обожают дремать на креслах и диванах? Взрослые джинны при виде людей быстро вскакивают и убегают, а вот маленькие джинны не такие проворные. Наверное, ты села на какого-нибудь малютку-джинна и раздавила его. Ты ведь сейчас неуклюжая и громоздкая, как все беременные.
– О Аллах всемогущий! – только и могла воскликнуть Пимби.
Джамиля сморщила нос, словно почувствовала неприятный запах:
– Наверняка мать этого джинненка решила тебе отомстить и навести на тебя порчу.
– И что же теперь делать?
– Не переживай. Есть много способов ублажить джинна, даже если он в ярости, – с видом знатока заявила Джамиля.
После рождения Искендера Джамиля заставляла молодую мать проделывать различные необычные вещи: кидать куски сухого хлеба стае бродячих собак и убегать не оглядываясь; бросать щепотку соли через левое плечо и щепотку сахара через правое; разгуливать босиком по свежевспаханному полю и проходить под кружевами паутины; заливать освященную розовую воду во все щели в доме. К тому же в течение сорока дней Пимби носила на шее амулет. Джамиля надеялась, что благодаря всему этому ее сестра-двойняшка избавится от страхов и тревог, которые порождала мысль о покойной матери. Но в результате Пимби оказалась во власти суеверий. Она и прежде догадывалась о существовании особой двери, за которой скрывается мир суеверий, но до сих пор не осмеливалась переступить порог.
Меж тем Искендер подрастал. Родильные пятна быстро сошли, и кожа ребенка приобрела оттенок теплого песка. У него были темные волнистые волосы, блестящие, как звездная пыль, глаза светились озорством, а сияющая улыбка покоряла сердца. Чем красивее становился ее сын, тем сильнее Пимби боялась катастроф и бедствий, от которых не могла его защитить: землетрясений, оползней, наводнений, пожаров, эпидемий. Но больше всего она боялась зависти собственной матери и мести матери ненароком погубленного малютки-джинна. Мир всегда был местом, полным опасностей, но теперь все эти опасности стали слишком близкими и реальными.
Тревога за сына, терзающая Пимби, была так велика, что она даже отказалась дать ему имя. Таким образом она надеялась защитить его от Азраила, ангела смерти. Пока у ребенка нет имени, Азраил при всем желании не сумеет его найти. Так что свой первый год на земле безымянный мальчик был подобен конверту без адреса. Точно так же он провел свой второй, третий и четвертый год. Когда его хотели позвать, то окликали: «Сынок!» или «Эй, парень!»
Почему муж Пимби, Эдим, не попытался ее вразумить? Почему не настоял на своем и не дал сыну имя, как это делали все прочие мужчины? Имелось некое обстоятельство, которое его удерживало, – обстоятельство более важное, чем его вспыльчивый нрав и мужская гордость, обстоятельство, которое делало его уязвимым и безропотным. Тайная страсть к азартным играм влекла его прочь из дома, в подвальные притоны Стамбула, где он мог хотя бы на одну ночь ощутить себя владыкой мира.
Только когда мальчику исполнилось пять, Эдим решился положить конец безумию и заявил, что больше так продолжаться не может. Скоро мальчик пойдет в школу, и если он не сможет сказать, как его зовут, другие дети решат, что родители дали ему невероятно смешное или неблагозвучное имя. Пимби была вынуждена уступить, но только при одном условии. Она отвезет сына в родную деревню, чтобы ее сестра-двойняшка и прочие родственники благословили мальчика. К тому же она поговорит с тремя деревенскими старейшинами, древними, как гора Арарат, но по-прежнему готовыми дать совет, исполненный глубокой мудрости.
* * *
– Ты поступила правильно, что пришла к нам, – изрек первый из мудрецов, такой дряхлый, что дверь, хлопнувшая поблизости, заставила содрогнуться все его хилое тело.
– Ты поступила правильно, что решила не выбирать имя для сына сама, как делают в нынешние времена многие женщины, – добавил второй мудрец, во рту у которого остался всего один зуб – маленькая жемчужина, сверкавшая, как первый зуб младенца.
Настал черед третьего мудреца, но голос его был так тих, а слова столь невнятны, что никто не смог разобрать, что он именно сказал.
Посоветовавшись еще немного, старейшины вынесли решение: имя ребенку должен дать посторонний человек, чужак, не знающий ничего о семье его матери и, уж конечно, не ведающий о призраке Нази.
Пимби ничего не оставалось, кроме как согласиться с планом, который предложили ей старцы. В нескольких милях от деревни протекала река, мелководная зимой и бурная летом. Местные жители переправлялись через нее на самодельной лодке, привязанной к канату, протянутому меж берегами. Переправа была рискованной, и не проходило года, чтобы несколько человек не упали в воду. Решено было, что Пимби будет ждать на берегу и попросит первого человека, который высадится из лодки, дать имя ее сыну. Деревенские старейшины спрячутся в кустах поблизости и в случае необходимости придут ей на помощь.
Итак, Пимби с сыном отправилась на берег и стала ждать. Ради столь важного события она надела ярко-алое платье, закрывавшее лодыжки, и черную кружевную шаль. На мальчике был его единственный выходной костюмчик, в котором он выглядел маленьким мужчиной. Время тянулось медленно, и долгое ожидание утомило ребенка. Чтобы развлечь сына, Пимби принялась рассказывать ему занимательные истории. Одна из этих историй навсегда запала ему в память.
– Когда Ходжа Насреддин был маленьким мальчиком, его мать дорожила им как зеницей ока… – начала Пимби.
– У нее что, были в глазах синицы?
– Это просто такое выражение, мой султан. Оно означает, что она любила его больше всего на свете. Они жили вдвоем в маленькой хижине на окраине города.
– А где же был его отец?
– Ушел на войну. Слушай и не перебивай. Как-то раз мать Ходжи Насреддина отправилась на базар. Перед тем как уйти, она сказала сыну: «Не выходи из дома и следи за дверью. Если увидишь, что к нам ломится вор, кричи во все горло. Это его отпугнет. А я вернусь до полудня». Мать ушла, а Ходжа Насреддин сел перед дверью, не сводя с нее глаз.
– И он ни разу не захотел пописать?
– У него был горшок.
– А если бы ему захотелось есть?
– Мать оставила ему еду.
– Пирожки?
– Да, и кунжутную халву, – ответила Пимби, хорошо знавшая вкусы своего сына. – Прошел час, и вдруг кто-то постучал в дверь. Это был дядя Насреддина, который пришел проведать их с матерью. Он спросил у мальчика, где мать, а узнав, что она пошла на базар, сказал: «Иди отыщи ее, скажи, чтобы быстрее возвращалась домой и приготовила обед. Сегодня я приду к вам в гости вместе со всей своей семьей!»
– Но Насреддин караулил дверь!
– Именно так. Поэтому он немного растерялся. Мать велела ему делать одно, а дядя – совсем другое. Он не хотел ослушаться никого из них. Тогда он снял дверь с петель, взвалил ее себе на спину и отправился на поиски матери.
Мальчик расхохотался. Отсмеявшись, он произнес с неожиданной серьезностью:
– Я бы никогда так не сделал. Мама важнее какого-то дяди.
Только он сказал это, до них донесся шум. Кто-то переправился через реку и приближался к ним. Через несколько мгновений, к великому удивлению Пимби – и деревенских старейшин! – выяснилось, что это старуха. Старуха с невероятно огромным крючковатым носом, морщинистыми впалыми щеками, желтыми кривыми зубами и беспрестанно бегающими маленькими глазками-бусинками.
Пимби разъяснила ей, что ее сыну необходимо дать имя, и попросила оказать любезность и посодействовать в разрешении этой проблемы. О таких деталях, как призрак Нази и деревенские старейшины, скрывающиеся в кустах, она сочла за благо умолчать. Старуха ничуть не удивилась. Опираясь на палку, она невозмутимо размышляла, как будто к ней едва ли не каждый день обращались с такими просьбами.
– Мама, кто это? – спросил мальчик.
– Тише, мой львенок. Эта милая бабушка сейчас выберет тебе имя.
– Но она жутко страшная!
Притворившись, что ничего не слышала, старуха приблизилась к мальчику и вперила в него изучающий взгляд.
– Значит, ты до сих пор еще не нашел свое имя? – спросила она.
Мальчик сердито вскинул бровь, отказываясь отвечать.
– Знаешь, я хочу пить, – сказала старуха, указывая на то место, где водный поток образовывал небольшую заводь. – Не мог бы ты принести мне стакан воды?
– У меня нет стакана.
– Но ты можешь принести воды в ладонях, – настаивала старуха.
Ребенок, хмурясь все сильнее, посмотрел на старуху, потом перевел взгляд на мать и снова взглянул на старуху.
– Нет, – ответил он, и в голосе его послышался вызов. – Почему это я должен ходить тебе за водой? Я тебе не слуга.
Старуха склонила голову набок, словно старясь избежать удара:
– Значит, он не любит служить другим. Он любит, чтобы служили ему.
К этому времени Пимби уже не сомневалась, что со странницей им не повезло. Пытаясь разрешить ситуацию мирно, она предложила:
– Давайте я принесу вам воды.
Но старуха не стала пить воду, которую в ладонях принесла Пимби. Глядя на воду, она стала читать по ней, как по книге судьбы:
– Доченька, этот мальчик будет долго оставаться ребенком. Он повзрослеет, лишь достигнув середины жизни. Да, ему понадобится очень много времени, чтобы стать мужчиной.
Пимби затаила дыхание. Она чувствовала, старуха собирается открыть тайну, которую ей вовсе не хотелось знать.
– Некоторые дети подобны Евфрату – нрав у них буйный и строптивый. Родителям никак не удается с ними совладать. Боюсь, твой сын разобьет тебе сердце.
Слова упали между ними, словно камень, сорвавшийся неведомо откуда.
– Но я не просила вас предсказать ему судьбу, – сдавленным голосом произнесла Пимби. – Вы придумали ему имя?
– Именно это я и делаю. Мне пришло на ум два имени, и, чтобы сделать выбор, надо решить, чего ты от него ждешь. Первое имя – Саалим. Когда-то это имя носил один султан. Он был прекрасным поэтом и замечательным музыкантом. Если ты хочешь, чтобы твой сын любил и понимал красоту, следует назвать его именно так.
– А второе? – замирая от нетерпения, выдохнула Пимби. Даже мальчик, казалось, заинтересовался разговором.
– Второе имя носил великий полководец, который всегда выступал впереди своих солдат, сражался как тигр, выходил победителем из всех сражений, разгромил всех своих врагов, покорил множество стран, соединил Восток и Запад, восход и закат, но все равно жаждал большего. Если ты хочешь, чтобы твой сын обладал сильной волей, всегда стремился к победе и умел повелевать людьми, следует назвать его в честь этого полководца.
– Да, пожалуй, мне это больше нравится, – просияла Пимби.
– Что ж, ты сделала свой выбор, – кивнула старуха, взяла палку и с неожиданным проворством зашагала по дороге.
Прошло несколько секунд, прежде чем Пимби сообразила, что не узнала самого главного, и бросилась вслед за старухой:
– Вы не назвали имя!
– Какое имя? – Старуха повернулась и уставилась на Пимби, словно успела забыть, кто она такая.
– Имя, которое я должна дать своему сыну!
– О! Это имя – Аскандер.
– Аскандер… Аскандер… – несколько раз повторила Пимби, наслаждаясь звучанием этого имени.
По возвращении в Стамбул мальчика зарегистрировали в одном из регистрационных бюро. Хотя и с опозданием в несколько лет, после долгих просьб и значительной взятки его существование наконец было узаконено. Когда мальчик поступил в школу, на его бедже было написано: Искендер Топрак.
– С таким именем можно покорить мир, – часто повторяла Пимби.
К тому времени она уже выяснила, кто такой Александр Великий.
Итак, ее первый ребенок, которым она дорожила как зеницей ока, получил имя, которое по-курдски звучало как «Аскандер», а по-турецки как «Искендер». Когда семья перебралась в Лондон, для школьных учителей и товарищей он стал Алексом. Именно под этим именем он был известен заключенным и охранникам в тюрьме Шрусбери.
