Эдвард Резерфорд
Ирландия
Места эти были почти пустынными, лишь кое-где виднелись разбросанные крестьянские дворы, принадлежавшие одному клану, во главе которого стоял ее отец. И все же, несмотря на свою уединенность, здешняя земля имела целых два названия, и получила она их благодаря двум самобытным особенностям. Первой, созданной руками человека, была деревянная переправа, проложенная в той части реки, где она впадала в свое болотистое, почти в милю шириной устье. Настил пролегал по мелководью и оканчивался на северном берегу. И называли его Аха-Клиах, что на гэльском языке означало «место у брода».
Вторую особенность сотворила сама природа. Дейрдре как раз смотрела вниз с восточного края невысокого горного хребта, который тянулся вдоль южного берега, возвышаясь над переправой. С юга к реке устремлялся небольшой ручей, но, прежде чем влиться в нее, он наталкивался на подножие холма и, чуть изгибаясь, создавал в этом месте глубокую темную заводь. Так его и стали называть: Черная заводь. Дуб-Линн.
Хотя земля эта и получила два имени, людей здесь почти не было. Издревле селения создавались на склонах Уиклоу. Вдоль южного и северного берегов устья реки возникали крохотные рыбацкие деревушки и даже небольшие пристани. Только у прибрежных болот никто жить не хотел, и все же сама Дейрдре любила тихую красоту здешних мест.
Оставаясь необжитым, Дуб-Линн граничил с другими, более многолюдными территориями, лежащими к северу, югу и западу от устья Лиффи. Могущественные вожди тех земель, которые по очереди претендовали на единовластие, интереса к нему не проявляли, поэтому никто не мешал Фергусу, отцу Дейрдре, оставаться единственным хозяином этого края.
И все-таки, при всей заброшенности, земля Фергуса играла свою роль в жизни острова, потому что находилась на одном из главных перекрестков дорог. Древние дороги, или шлиге, как их называли, часто проходя через густые леса, шли с севера и юга острова и пересекались возле брода. Старая Шлиге Мор, или Великая дорога, вела на запад. И, будучи хранителем этого перекрестка, Фергус, следуя законам гостеприимства, всегда приглашал путников в свой дом.
Когда-то здесь было более оживленно. За долгие века море по ту сторону залива стало больше похоже на крупное озеро между двумя островами, на которых обитало много племен ее народа. Из поколения в поколение они перебирались с одного острова на другой, торговали, строили дома, создавали семьи. Когда могучая Римская империя захватила восточный остров – Британию, как ее называли, римские купцы отправились на западный остров и основали вдоль побережья небольшие фактории. Были такие поселения и на берегах залива. Дейрдре рассказывали о том, что однажды здесь даже высадились римские отряды и возвели обнесенный стеной военный лагерь, откуда вымуштрованные легионеры в блестящих латах угрожали захватить весь остров. Но им это не удалось. Когда они ушли, на изумрудном острове снова воцарился мир. Дейрдре всегда слушала эти рассказы с гордостью за свою родную Эрин и за ее народ, который чтил древние традиции и никогда никому не покорялся.
После вторжения варваров могущественная Римская империя переживала не лучшие времена. Даже великий Рим не устоял. Легионы покинули Британию, и римские фактории опустели.
Самые предприимчивые из вождей западного острова неплохо нажились в эту тревожную пору. Начались набеги на Британию, ставшую теперь беззащитной. Золото, серебро, рабы и прочие товары перевозились на западный остров, умножая богатство блестящих родов Эрин. Правда, начинались все эти походы из дальних гаваней. И хотя время от времени купцы до сих пор заходили в устье Лиффи, жизнь здесь почти замерла.
Поместье Фергуса сына Фергуса стояло на небольшом возвышении над заводью и представляло собой несколько построек, окруженных со всех сторон земляным валом с возведенной на нем изгородью. Подобные крепости, если, конечно, можно так назвать эти не слишком высокие сооружения, в последнее время во множестве стали появляться на острове. На кельтском языке они назывались ратами. В сущности, рат Фергуса был обычным крестьянским двором, какие встречались в других, более плодородных частях острова, только побольше. Здесь был небольшой свинарник, просторный загон для коров, амбар, большой красивый дом и еще один дом, поменьше. Почти все строения имели круглую форму и были сделаны из плетеной лозы, обмазанной глиной. Места хватало всем: Фергусу с его домочадцами, скотнику с семьей, пастуху, еще двум семействам, трем британским рабам и барду – у каждого вождя непременно был собственный бард, и они всегда жили в семье из поколения в поколение. Конечно, все эти люди редко находились там одновременно, и объединял их, по традиции, лишь общий ночлег. Вот таким и был рат Фергуса сына Фергуса, стоявший на невысоком холме над бродом. Внизу маленькая водяная мельница и крохотная пристань у реки довершали общую картину.
Вторая причина, по которой Дейрдре не хотелось ехать, была связана с ее отцом. Она всерьез опасалась за его жизнь.
Древнее общество западного острова имело очень строгую иерархию и делилось на множество классов. Каждый класс, от короля или друида до раба, жил по своим законам, и за смерть или увечья всегда полагалось заплатить кровавую цену. Каждый человек знал свое положение в обществе и то положение, что занимали его предки. А Фергус был вождем.
Обитатели соседних усадеб, которых он считал своим кланом, уважали его как человека добродушного, хотя и вспыльчивого порой нрава. При первом знакомстве этот высокий человек мог показаться молчаливым и даже замкнутым, но лишь ненадолго. Завидев кого-нибудь из знакомых, он тут же пускался с ним в долгую пространную беседу. Но больше всего хранитель далекой Плетеной переправы обожал встречаться с новыми людьми, потому что был чрезвычайно любопытен. Любого путника, забредшего к Аха-Клиах, всегда щедро кормили и развлекали, но о своих делах он мог забыть до тех пор, пока Фергус не утолит свою неуемную жажду выспросить у него все мало-мальски занимательные подробности его жизни, а после не вознаградит его своими нескончаемыми историями, коих он всегда имел в избытке.
Если гость вызывал у Фергуса особую симпатию, вождь предлагал ему вина, а потом отходил к столу, на котором хранились его самые драгоценные реликвии, и возвращался, бережно держа в ладонях какой-то странный предмет цвета слоновой кости. Это был тщательно отполированный человеческий череп. Верхняя его часть была аккуратно отпилена, а края по всему ободку украшены золотом. Гладкий и довольно легкий, череп казался хрупким, почти как яичная скорлупа. Пустые глазницы безучастно взирали перед собой, словно напоминая о том, что все человеческие существа, как и прежний обладатель этого черепа, должны уйти в иной мир. А зияющий в безумной усмешке рот как будто смеялся над самой смертью, ведь каждый знал, что у любого семейного очага мертвецы всегда были рядом с живыми.
– Это голова Эрка Воина, – с гордостью сообщал Фергус гостю. – Его убил мой дед.
Дейрдре была совсем маленькой, но навсегда запомнила день, когда появились те воины. После очередной клановой междоусобицы на юге они направлялись на север. Их было трое, и они показались девочке настоящими великанами. У двоих были длинные усы, у третьего посередине бритой головы торчал острый гребень из волос. Как ей объяснили, эти ужасные люди были воинами. Отец Дейрдре тепло поздоровался с ними и пригласил в дом. На спине одной из лошадей девочка увидела кожаную веревку и три привязанные к ней человеческие головы с запекшейся черной кровью и широко раскрытыми слепыми глазами. Как зачарованная, Дейрдре в ужасе смотрела на них, не в силах отвести взгляд. Когда она наконец вбежала в дом, то увидела, что отец держит в руке череп с питьем, приветствуя воинов.
Вскоре она узнала, что этот пожелтевший от времени череп достоин самого высокого почитания. Так же как меч и щит ее деда, он был символом гордости их древнего рода. Ее предки были великими воинами и стояли вровень с принцами и героями, а может, и с самими богами. Ведь и боги в своих сияющих чертогах пьют из таких же кубков. Так думала Дейрдре. А как же еще могут пить боги, если не как герои? И пусть ее род владел лишь этой скромной землей, с такими семейными сокровищами, как меч, щит и золоченый череп, она могла высоко держать голову.
В детстве Дейрдре несколько раз приходилось наблюдать вспышки гнева у своего отца. Обычно это случалось, если кто-нибудь пытался сплутовать или не выказывал ему должного почтения. Правда, иногда, как она поняла, уже став постарше, ярость отца могла последовать за вполне обдуманным и точным расчетом, в особенности когда он договаривался о покупке или продаже скота. Саму Дейрдре нисколько не смущало, что ее отец время от времени метал громы и молнии и ревел как бык. Мужчина, который никогда не выходит из себя, не способен бороться, а значит, он вовсе не мужчина. Жизнь без таких неожиданных взрывов стала бы более тусклой и утратила свою естественную выразительность.
Но в последние три года, после смерти ее матери, что-то изменилось. У отца начал угасать интерес к жизни, он уже не занимался делами с прежним рвением, его гнев проявлялся все чаще, и причины таких размолвок не всегда были понятны. В прошлом году он едва не сцепился с молодым вельможей, который имел неосторожность возразить ему в его собственном доме. А еще он стал неумерен в возлиянии. Раньше, даже в большие праздники, ее отец выпивал немного. Однако в последние месяцы она не раз замечала, что он вместе со своим старым бардом за ужином пьет больше обычного. После таких пирушек отец впадал в мрачное уныние, которое могло внезапно смениться всплеском ярости, за что он, конечно, просил прощения на следующий день, но обида от этого не становилась менее болезненной. После смерти матери главное женское место в доме заняла Дейрдре, чем она очень гордилась, втайне переживая, как бы отец не привел новую хозяйку, но теперь она все чаще думала о том, что его женитьба могла бы изменить их жизнь к лучшему. А потом, размышляла она, я и сама выйду замуж, потому что двум женщинам в доме не ужиться. Во всяком случае, ее такое будущее совсем не устраивало.
Но что, если отец так сокрушался совсем по иной причине? Он никогда не делился с ней своими тревогами, потому что был слишком горд, но порой ей казалось, что они живут не по средствам. Она не знала, почему так получалось. Торговля скотом считалась самым прибыльным занятием на острове, а стада у Фергуса были внушительные. Не так давно она узнала, что отец заложил свою самую большую фамильную ценность. Золотой торквес был его амулетом и отличительным знаком его высокого положения; отец всегда носил его на шее. Дочери он тогда объяснил все без затей.
– За те деньги, что мне предложили, я получу столько скота, что с легкостью выкуплю его через пару лет. А пока вполне обойдусь и без него, – ворчливо сказал он.
Конечно, в Ленстере мало нашлось бы таких же умелых скотоводов, как ее отец, и все-таки сомнения не оставляли ее. За прошлый год Дейрдре несколько раз слышала, как отец что-то тихо говорил о долгах, и с тех пор постоянно думала о том, какие еще тайны он скрывает от нее. Но три месяца назад произошло событие, напугавшее ее по-настоящему. К ним в рат явился незнакомый человек и на глазах у всех грубо заявил, что Фергус должен ему десять коров и что лучше бы ему рассчитаться прямо сейчас. Дейрдре никогда не видела отца в таком бешенстве, хотя и догадывалась, что больше всего его разъярило прилюдное унижение. Когда он отказался платить, тот человек уехал, но через неделю вернулся с двадцатью вооруженными мужчинами и увел уже не десять, а двадцать коров. Фергус был вне себя и поклялся отомстить обидчику, правда дальше угроз дело не пошло, но с того времени характер его совсем испортился. За ту неделю он даже дважды поколотил одного из рабов.
И теперь Дейрдре терялась в догадках, кому еще из гостей праздника в Кармуне мог задолжать ее отец. А вдруг ему покажется, что кто-то решил его оскорбить, думала она. Или, будучи уже под хмельком, он сам затеет ссору, придравшись к какому-нибудь пустяку? К несчастью, все это было вполне возможно, вот почему Дейрдре и боялась ехать. На всех больших праздниках драки строго-настрого запрещались. При огромном стечении народа такое правило было просто необходимо. Затеять спор или потасовку означало нанести оскорбление королю, такое не прощалось. Король сам мог лишить смутьяна жизни за подобный проступок, и ни друиды, ни барды, да и никто другой его бы не поддержали. В любое другое время можно было поссориться с соседом или устроить налет на его стадо – это не только не возбранялось, но и вызывало уважение. Но на великом празднике Лугнасад такой поступок мог стоить жизни.
Дейрдре хорошо понимала, что отец в его нынешнем состоянии может ввязаться в драку без всякого повода. И что тогда? Никто не проявит милосердия к старому вождю из безвестного маленького Дуб-Линна. При мысли об этом Дейрдре вздрогнула. Целый месяц она пыталась убедить отца отказаться от поездки. Но все без толку. Он непременно хотел ехать и взять с собой ее с братьями.
– У меня там важное дело, – сказал он.
Что это было за дело, он так и не объяснил, поэтому то, что произошло за день до их отъезда, стало для Дейрдре полной неожиданностью. Рано утром отец отправился ловить рыбу вместе с двумя ее младшими братьями и вернулся ближе к полудню.
Даже издали Фергуса можно было узнать сразу. И все из-за его походки. Когда он пас свое стадо на холмах или шел вдоль речного берега с удочкой, его невозможно было ни с кем спутать. Высокий и статный, он двигался легко и свободно, уверенно меряя землю широкими неторопливыми шагами. На ходу он редко разговаривал, и было в его значительном молчании и твердой поступи нечто такое, что заставляло поверить: он считает своими владениями не только этот тихий край, но и весь остров.
Держа в руке длинный посох, отец шел по широкому пастбищу, а двое его сыновей с почтением держались сзади. Лицо Фергуса было спокойно и задумчиво, и Дейрдре вдруг показалось, что отец с его пышными усами и вытянутым носом сейчас похож на старого мудрого лосося. Подойдя ближе, Фергус неожиданно улыбнулся ей тепло и ласково.
– Поймал что-нибудь, отец? – спросила Дейрдре.
Вместо ответа он весело сообщил:
– Ну, Дейрдре, завтра утром поедем искать тебе мужа.
Месяц назад ранним утром с кузнецом Гоибниу приключилось нечто очень странное. В тот день он так и не понял, что же с ним произошло. Но ведь все знали, что в том месте было полным-полно духов.
Из множества рек острова самой священной, конечно, была река Бойн. В дне пути к северу от Дуб-Линна она впадала в восточное море, а ее зеленые берега находились под властью короля Ульстера. Спокойный и неторопливый, Бойн нес свои богатые вальяжным лососем воды через самые плодородные земли острова. Но было неподалеку от его северного берега одно место на пологом холме, куда редко кто отваживался ходить. Место древних могил.
Было чудесное утро, когда Гоибниу свернул к курганам. Он всегда проходил там, если шел мимо. Пусть другие боятся этого места, но только не он. Вдалеке на западе виднелась Тара, Холм королей. Кузнец посмотрел вниз, на реку, по воде плавно скользили лебеди. Вдоль берега шел какой-то человек с серпом в руке. Увидев Гоибниу, он скупо кивнул, и кузнец с глумливой вежливостью кивнул ему в ответ.
Гоибниу здесь недолюбливали. Впрочем, кузнеца ничуть не волновало, что о нем думают. Хотя он и был невысок ростом, однако пристальный взгляд его единственного глаза и живой ум очень скоро выделяли кузнеца в любой компании. Лицо ему досталось не самое приятное. Острый, угловатый подбородок, крючковатый нос, нависающий над обвислыми губами, выпученные глаза и срезанный лоб, облепленный жидкими волосами, – такое не скоро забудешь. Но еще давно, в юношеской драке, один глаз Гоибниу потерял, и теперь он был постоянно закрыт, зато второй, наоборот, был открыт даже чересчур широко, к тому же сильно косил, придавая лицу зловещее выражение. Поговаривали, что такое же выражение было у Гоибниу и прежде, еще с двумя глазами. Так оно было или нет, но именно за этот свирепый взгляд втайне все называли его Балор, по имени ужасного одноглазого короля фоморов, мифического племени уродливых гигантов. О своем прозвище кузнец прекрасно знал, и это его забавляло. Да, он не внушал людям любовь, зато внушал страх. В этом были свои преимущества.
А бояться его было за что. И вовсе не за его всевидящий глаз, а за жестокий, беспощадный ум.
Человеком он был весьма влиятельным. Один из лучших мастеров на острове, Гоибниу, по сути, принадлежал к аристократии, хотя и не имел высокого происхождения. Прежде всего он был известен как кузнец, никто на всем острове не мог лучше него выковать оружие из железа, но и с драгоценными металлами он работал превосходно. Именно та высокая цена, которую знать острова платила за его золотые украшения, сделала Гоибниу богачом. Сам верховный король приглашал его на свои пиры. Но главным в Гоибниу был его необыкновенный, изощренный ум. Величайшие вожди и даже мудрые и могущественные друиды не гнушались просить у него совета.
– Гоибниу чрезвычайно умен, – признавали они, а потом тихо добавляли: – Только постарайтесь не стать его врагом!
За его спиной высился самый большой из круглых могильных курганов, возведенных вдоль холма. Сид, или ши, – так называли их жители острова, и были они окружены тайнами и загадками.
Время не пощадило курган, и за долгие века он сильно обветшал. Стены основательно просели, а в некоторых местах и вовсе обвалились. От прежней ровной овальной формы с выпуклой крышей уже мало что сохранилось, и теперь курган скорее напоминал обычную насыпь с несколькими входами. С южной стороны белый кварц, когда-то сверкавший под лучами солнца, почти весь осыпался, образовав небольшой мерцающий холмик возле места, где раньше был проем. Гоибниу обернулся, чтобы посмотреть на сид.
Здесь жили Туата де Данаан и их великий вождь Дагда, добрый бог солнца. Но и все остальные курганы, коих на острове было немало, также служили входами в иной мир. Сказания о древних племенах, некогда населявших этой край, передавались из поколения в поколение. Боги и демоны, великаны и герои, дети света и тьмы – все они до сих пор незримо присутствовали здесь, словно туманом окутывая зеленые холмы и равнины. Но самым прославленным из всех стало божественное племя Туата де Данаан – детей богини Ану, или Дану, богини процветания, а также повелительницы воды. Воины и охотники, поэты и искусные мастера – они, как утверждали легенды, прибыли на остров на облаках. Время их правления стало золотым веком. Именно потомков этой великой расы и застали здесь Сыновья Миля, когда впервые высадились на здешних берегах. И одна из ее богинь, Эриу, пообещала Сыновьям Миля, что они будут вечно жить на этом острове, если назовут его в ее честь. Было это так давно, что и не вспомнить. Но великие сражения в ту пору несомненно происходили. После одного из таких сражений Туата де Данаан навсегда исчезли из мира живых и ушли в мир подземный. С тех пор они обитали под холмами, озерами или на сказочных западных островах далеко за морем и пировали в своих сияющих чертогах. Так гласило предание.
Однако преданиям Гоибниу не очень-то доверял. Курганы явно были созданы человеком и не слишком отличались от подобных сооружений из земли и камней, которые люди возводили и прежде. Но если, как говорят предания, именно под ними скрылись Туата де Данаан, то, вероятно, и построены они были в те времена. Выходит, их построили сами Туата де Данаан? Вполне возможно, полагал кузнец. Принадлежали они к божественной расе или нет, рассуждал он, но они ведь были людьми. И все же, даже если это действительно так, оставалась еще одна загадка. Каждый раз, когда он рассматривал рисунки, высеченные на камнях древних могильников, то всегда замечал, что они ничем не отличаются от тех, что он встречал на работах, сделанных уже в его время. Те же узоры он видел на чудесных золотых украшениях, наверняка очень старых, найденных в болотах вдали от этих мест. Он никак не мог ошибиться, потому что сам был прекрасным мастером и хорошо разбирался во всех тонкостях. Неужели пришедшие следом племена и правда скопировали рисунки, оставленные исчезнувшим народом Туата де Данаан? А может, эти орнаменты создали еще более древние люди, которые просто передали свое искусство через века? И все-таки как-то не верилось, что целый народ – божественный или же вполне земной – действительно исчез под этими холмами.
Гоибниу пристально вгляделся в курган. Один камень всегда привлекал его внимание, когда он проходил мимо. Это была большая, около шести футов в поперечнике, плита, напротив входа в курган или, скорее, того, что от него осталось. И в этот раз кузнец тоже подошел ближе, чтобы еще раз рассмотреть этот удивительный камень.
Высеченные на нем извилистые линии складывались в несколько орнаментов, но самым примечательным из всех был крупный узор в форме трилистника на левой стороне. И снова, как он уже делал прежде, Гоибниу приложил ладони к шершавой поверхности камня, чувствуя его приятную прохладу, и привычными движениями провел по бороздкам кончиками пальцев. Самая большая спираль была двойной и напоминала двух угрей, они плотно сплетались друг с другом, выставив головы в центре замысловатого клубка. Стоило ему проследить за последним витком спирали, как он тут же попадал на следующую спираль, тоже двойную, только поменьше. Третья, одинарная и самая маленькая спираль слегка касалась двух других. А с наружных сторон бороздки собирались в углах, где спирали встречались, словно достигнув приливных отметок, прежде чем устремиться бурлящими реками вокруг камня.
Что означали все эти линии? Какой смысл таил в себе трилистник? Три спирали, связанные между собой и одновременно независимые, всегда вели внутрь и в то же время устремлялись в бесконечный мир за их пределами. Быть может, так древние художники хотели показать солнце, луну и землю? Или три священные реки полузабытого мира?
Однажды кузнец наблюдал, как какой-то чудной парень рисовал такие же спирали. Это было перед началом сбора урожая, когда остатки старого зерна уже плесневеют, и бедняки, которые вынуждены его есть, вдруг начинают вести себя весьма странно и вдобавок видят необычные сны. Гоибниу наткнулся на того парня на морском берегу. Высокий и очень худой, он сидел совершенно один и, держа в руке истрепанную ветку, с блуждающим взглядом выводил на песке спирали, в точности совпадавшие с узорами на камне. Был ли он безумец или мудрец? Кто знает. Разве, в сущности, это не одно и то же?
Кузнец все еще продолжал медленно водить пальцем по извилистым желобкам. Одно он знал точно. Был ли человек, создавший эти спирали, из народа Туата де Данаан или нет, но Гоибниу чувствовал, что понимает его, как может понять только мастер равного таланта. Все остальные могли считать древние сиды мрачными и зловещими, но только не он. Загадочные спирали этого окутанного тишиной места притягивали его.
А потом случилось это. Он не смог бы описать свои ощущения словами. Просто в голове вдруг раздался какой-то дальний отголосок.
Приближался Лугнасад, время больших праздников на острове. Как обычно, в Кармуне устраивали ежегодные ленстерские состязания, но на этот раз Гоибниу не собирался туда ехать. Однако теперь, стоя возле своего любимого камня, он неожиданно почувствовал, что непременно должен туда поехать, хотя и не знал почему.
Он прислушался. Кругом было тихо. Но даже в этой тишине как будто таилось некое послание, которое нес гонец, пока еще невидимый, словно облако, скрытое за горизонтом. Как человек трезвого ума, Гоибниу не был склонен к глупым причудам и фантазиям. Но даже он не стал бы отрицать, что время от времени, когда он шел по знакомым дорогам острова, его посещало странное, словно внушаемое кем-то, чувство уверенности, природы которого он не мог объяснить. Он подождал. Тот же отголосок возник снова, как полузабытый сон. Теперь кузнец точно знал, что в Кармуне должно произойти что-то очень необычное.
Гоибниу с досадой передернул плечами. Это могло ничего не означать, но пренебрегать такими вещами не стоило. Он перевел взгляд своего единственного глаза на южный горизонт. Что ж, значит, придется ехать в Кармун. Когда он в последний раз был на юге? В прошлом году, когда искал золото в горах за Дуб-Линном. Кузнец улыбнулся. Он любил золото.
Внезапно улыбка сошла с его губ. Ему вспомнился один случай, связанный с той поездкой. Он как раз проезжал через переправу на реке, когда увидел вдалеке высокую фигуру. Фергус. Гоибниу задумчиво кивнул. Тот человек был его должником, долг этот оценивался в двадцать коров и был давно просрочен. Интересно, подумал кузнец, будет ли Фергус на празднике. Эта встреча не сулила ничего хорошего.
Поездка в Кармун никакого удовольствия Дейрдре не доставила. Они отправились из Дуб-Линна на рассвете. Шел мелкий дождик, смешанный с туманом. Отец с братьями ехали верхом, а Дейрдре, бард и младший из рабов – в повозке. Лошади были низкорослыми – в более поздние времена их назвали бы пони, – зато выносливыми и сильными. К закату путники одолели бóльшую часть пути и уже на следующий день прибыли на место.
Дождь не беспокоил ее. Здесь на такое никто не обращал внимания. Если бы спросили Фергуса, он бы просто ответил: «Погожий денек». Для поездки девушка оделась просто: шерстяное клетчатое платье, легкая накидка, сколотая на плече, и пара кожаных сандалий. Ее отец был в подпоясанной тунике и плаще. Как и у большинства мужчин на острове, ноги у него были обнажены.
Какое-то время они ехали молча. Пересекли переправу. Давным-давно, как гласило предание, эти мостки были уложены здесь по воле некоего легендарного провидца. Так это или нет, но теперь за них отвечал Фергус как владелец здешних земель. Сплетены они были из хвороста и удерживались на месте с помощью кольев и тяжелых камней, однако в полноводье их все же могло отнести в реку. На дальнем конце, где гать шла через болото, повозка проломила колесами несколько сгнивших плетенок.
– Надо бы поправить, – рассеянно пробормотал отец, но Дейрдре сомневалась, что у него скоро дойдут до этого руки.
Перебравшись на другой берег, они свернули на запад, следуя вверх по течению Лиффи. На берегу росли ивы. В лесах, где земля была сухой, как и почти везде на острове, преобладали ясени и дубы. На кельтском дуб назывался дайр, поэтому иногда поселения, созданные в дубовых рощах, именовались дейри.
Пока они ехали по лесной дороге, дождь прекратился и выглянуло солнце. Они миновали большую поляну, и только когда снова углубились в лес, Дейрдре наконец заговорила:
– Так что за муж у меня будет?
– Посмотрим. Тот, что подойдет по условиям.
– По каким условиям?
– Достойным единственной дочери такой семьи. Ведь твой муж получит в жены праправнучку Фергуса-воина. Сам Нуада Серебряная Рука разговаривал с ним. Не забывай об этом.
Как такое забудешь? Разве не твердил он ей об этом снова и снова, с тех пор как она только научилась ходить? Нуада Серебряная Рука, владыка облаков. В Британии, где его изображали как римского бога Нептуна, в его честь возле западной реки Северн возвели огромное святилище. Но на западном острове его считали одним из Туата де Данаан, и здешние короли даже провозгласили себя его потомками. Нуада водил дружбу с ее прапрадедом. Ее будущему мужу придется это учесть, как и остальную часть их семейного наследия. Дейрдре покосилась на отца.
– Может, я еще откажусь, – сказала она.
По древним законам острова женщина могла сама выбирать себе мужа, а также разводиться с ним, если ей этого захочется. Поэтому, строго говоря, отец не мог принудить ее к браку с кем-то без ее согласия, хотя, без сомнения, осложнил бы ей жизнь, если бы она вообще отказалась выходить замуж.
Ей уже делали предложения и раньше. Но после смерти матери Дейрдре пришлось заняться домашним хозяйством, и вопрос ее замужества был временно отложен. Последний раз, насколько она знала, к ней сватались однажды, когда ее не было дома. Вернувшись, она узнала от братьев, что какой-то мужчина спрашивал о ней. Однако остальная часть беседы звучала не так ободряюще.
Ее братья, Ронан и Риан, были на два и на четыре года моложе ее самой. Возможно, они были ничуть не хуже других мальчишек их возраста, но иной раз всерьез бесили ее.
– Он приходил, пока тебя не было, – сообщил Ронан.
– Что за человек?
– Да обычный мужчина. Вроде отца, только моложе. Он куда-то ехал.
– И?..
– Они разговаривали.
– И?.. Что сказал отец?
– Ну, они просто… ну, разговаривали. – Ронан покосился на Риана.
– Да мы не особо слушали, – уточнил Риан. – Наверное, сватался к тебе.
Дейрдре посмотрела на братьев. Они вовсе не уклонялись от ответа – просто такими уж они были. Обыкновенные мальчишки, нескладные и бестолковые. Вроде двух крупных щенков. Покажи им зайца, и они за ним погонятся. Это, пожалуй, единственное, что могло бы их взволновать. Безнадежно.
Как же они будут без меня, думала Дейрдре.
– А вы расстроитесь, если я выйду замуж и уеду от вас? – вдруг спросила она.
Мальчики переглянулись.
– Ты же все равно когда-нибудь уедешь, – сказал Ронан.
– С нами все будет хорошо, – заверил ее Риан. – А ты всегда сможешь приезжать в гости, – добавил он, словно спохватившись.
– Вы очень добры, – проворчала Дейрдре с горькой иронией, которой братья, разумеется, не уловили. Да и разве можно ожидать благодарности от таких несмышленышей, подумала она.
Позже она спросила о том госте отца, но он был немногословен.
– Он предложил недостаточно, – только и сказал Фергус.
Замужество дочери для ее отца всегда становилось предметом торга. С одной стороны, красивая молодая женщина знатного происхождения была ценным приобретением для любой семьи. Но ее будущий муж обязан был заплатить за невесту выкуп, часть которого доставалась ее отцу. Так велели законы острова.
Значит, теперь, когда его дела шли из рук вон плохо, Фергус решил продать ее. Что ж, Дейрдре не удивилась. Да и чему удивляться – так уж был устроен их мир. И все же она чувствовала себя немного уязвленной и даже преданной. Неужели, думала она, после того, что я сделала для него после смерти мамы, я заслужила такое отношение? Как корова из стада: держат, пока нужна, а потом продают? А ведь ей казалось, что отец любит ее. Но, возможно, он и вправду любил ее, она это чувствовала. И вместо того чтобы жалеть себя, ей следовало пожалеть отца и попытаться помочь ему найти для нее достойного человека.
