bannerbannerbanner
«Мой лучший друг товарищ Сталин»

Эдвард Радзинский
«Мой лучший друг товарищ Сталин»

Полная версия

Мировая сенсация

Мне тогда пришлось спешно отправиться во Францию и Бельгию… Вернулся я только к майским праздникам.

1 мая 1939 года состоялся парад. Я был на Красной площади и с удовлетворением отметил: рядом с Кобой на Мавзолее стоял нарком Литвинов.

Но уже 3 мая мир потрясла сенсация. Это была малюсенькая заметка в «Правде». В разделе «Новости» сообщалось о том, что товарищ Литвинов освобожден от должности народного комиссара по иностранным делам по собственной просьбе, и на его место назначается Председатель Совета народных комиссаров товарищ Молотов.

Литвинов, ратовавший за союз с западными демократиями, укрепление Лиги Наций, был прогнан! И еще: еврея заменил русский! Коба широко отворил дверь для переговоров с Германией.

Невозможная телеграмма

Ночью… это был вторник 15, точнее, уже 16 августа, меня разбудил звонок. Коба сказал:

– Немедленно приезжай, машина у твоего дома.

Через полчаса я был в его кабинете. Там уже сидели Молотов и Ворошилов.

Оказалось, ночью послу Шуленбургу пришла срочная телеграмма из Берлина. Шуленбург тотчас попросил приема у Молотова. Его обязали прочесть эту телеграмму вслух Молотову, перед тем как вручить ее, – столь важна она была.

Исполнив просьбу, он попросил немедленной аудиенции у Сталина, чтобы лично передать ему этот важнейший текст.

И он передал.

Теперь эта телеграмма была в руках Кобы. Никогда не забуду, как он читал ее. Прочел, потом положил, прошелся по кабинету. Опять прочел. Какое торжество было на его лице! Наверное, так торжествуют ученые в момент, когда опыт подтверждает их величайшую догадку. Только за догадками Кобы стояли жизни и смерти миллионов…

Наконец он прочел ее и нам…

Историческая телеграмма была за подписью министра иностранных дел Риббентропа, но конечно же писал ее не этот известный глупец. (Гитлер, назначая его министром, сказал Герингу: «Риббентроп хорошо известен в английских дипломатических кругах». – «В том-то и беда», – вздохнул в ответ Геринг.) Как и положено, ее писал Гитлер (точно так же за всеми важными телеграммами Молотова стоял Коба).

Гитлер, после всех его проклятий, антикоминтерновского пакта, бесконечных заявлений о великой миссии разгрома еврейского большевизма, спокойно писал Кобе о том, что наши отношения подошли к историческому повороту и пора вспомнить, что говорит нам История. А история говорит одно: России и Германии всегда лучше оставаться друзьми.

«Кризис германо-польских отношений, спровоцированный политикой Англии (?!), делает желательным скорейшее выяснение германо-русских отношений. В противном случае дела могут принять такой оборот, что оба правительства лишатся возможности восстановить германо-советскую дружбу и совместно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой… Будет фатальной ошибкой, если от незнания взглядов и намерений друг друга наши народы не договорятся».

Далее сообщалось, что в Москву готов прибыть Риббентроп, чтобы от имени фюрера изложить его взгляды господину Сталину и тем самым заложить фундамент окончательного урегулирования германо-русских отношений.

– «Совместно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой…» – Коба усмехнулся. – Однако нас приглашают за обеденный стол. Ну, что на это скажешь? – Он взглянул на Молотова.

(Ворошилов до сих пор не проронил ни звука, но и Коба ничего у него не спрашивал. И вообще к Ворошилову он обращался только во время застолий.)

Молотов молчал, поблескивая пенсне.

Коба посмотрел на меня. Я сказал то, что он так хотел услышать:

– Невероятно, Коба!

– Глупцам это кажется невероятным. Но товарищ Сталин хорошо понимал этого мерзавца. Товарищ Сталин уже после Мюнхена предсказал удивительнейшие события – в отличие от прочих товарищей и господ. Он знал и ждал, что все повернется именно так.

Он был страшный человек, мой друг Коба. Но великий.

Для истории

Лишь сейчас, приведя в порядок записи донесений своих агентов, я понимаю, что возможность союза Коба и Гитлер прощупывали давно. Так что описываю для Истории длинную шахматную партию Кобы.

Уже в 1936 году мои агенты сообщили мне, что в нашем торгпредстве появился странный человек – некто Давид Канделаки. (Это был наш с Кобой давний знакомый. С шестнадцати лет он участвовал в Революции, был боевиком. После Революции стал наркомом просвещения в Грузии.)

По непривычно свободному поведению «странного» Канделаки становилось понятно, что он – личный агент Кобы. Только личный посланец Самого мог затеять сверхсекретные переговоры с Ялмаром Шахтом, главой рейхсбанка, о возобновлении торговых отношений СССР с фашистской Германией. Да еще в разгар яростных официальных взаимных проклятий! Переговоры продвигались успешно, и в них участвовал Герберт Геринг, брат Германа Геринга, работавший у Шахта.

Герберт передал Канделаки слова самого Геринга: «На самом деле мы не питаем ненависти к Стране Советов. Фюрер и руководство рейха питают ненависть к мировой буржуазии и к мировому еврейству, зловредной опухоли человечества. В Германии весьма позитивно оценили то, что товарищ Сталин вывел большинство евреев из руководства СССР. Руководство рейха все больше думает, что пришла пора поговорить о союзе против жадной мировой плутократии во имя мира во всем мире…» (То же потом повторит Муссолини!)

И уже тогда Шахт заявил: «Очень многое в наших взаимоотношениях могло измениться, если бы состоялась встреча Сталина с фюрером! Фюрер высоко ценит Сталина».

Однако слухи о переговорах просочились в прессу, и тотчас переговоры свернули. Слишком много знавший Канделаки по возвращении в СССР, как и положено, исчез.

(Помню, впоследствии, году в сорок седьмом, я спросил Кобу о нашем хорошем знакомом. Коба только вздохнул: «Не выдержал за границей твой Канделаки, шпионом стал. Кстати, наговорил следователю, будто ты тоже шпион. Я велел сказать ему: «Не важно, что Фудзи шпион, важно, что человек хороший», – и шутник Коба засмеялся. – Но твой Канделаки был плохой человек. Ликвидировал его Николай (Ежов). Может, и поторопился, но сам знаешь, какая у вас быстрая, решительная организация!»)

После Мюнхена Коба возобновил эти секретные переговоры. Поручил он их нашему временному поверенному Георгию Астахову. И с ним тотчас вошли в контакт высокие чиновники рейха, в том числе сам статс-секретарь Эрнст Вайцзеккер. Видимо, поняв по их энтузиазму, как он становится нужен, Коба сделал очередной блестящий ход. Он прервал переговоры, отозвал Астахова, которому пришлось… исчезнуть вслед за Канделаки. Ибо тогда еще было рано… Коба предвидел: если сегодня он может быть полезен Гитлеру, завтра он понадобится ему позарез. И тогда он потребует сполна!

С тех пор Коба начал ждать. Барс в засаде… А когда почувствовал, что это время приблизилось, дал Гитлеру нужный звоночек – снял еврея Литвинова.

Гитлер звонок услышал.

(Как сообщил Старшина, накануне визита Риббентропа Гитлер сказал на очередном совещании: «Отставка Литвинова явилась решающим фактором. После этого я сразу понял, что в Москве отношение к западным демократиям изменилось!»)

И вот все состоялось.

Коба походил по кабинету.

– Итак, мерзавец Гитлер пошел на унижение. Ну и что же делать нам? – Насмешливо обратился ко мне: – Подскажи нам, Фудзи?

Я подыграл и произнес «благородную речь»:

– Опубликовать письмо. Сделать заявление, которое будет приветствовать вся прогрессивная Европа. Заявить, что если мир притерпелся ко лжи, бесчеловечности и жестокости Гитлера, то мы, партия большевиков, решительно отвергаем.

Коба был доволен, он мог выглядеть мудрым.

– Фудзи благороден до меньшевистской глупости! Зря тебя не расстрелял Николай. Ну, а что скажешь ты, Вячеслав?

Лицо Молотова осталось бесстрастным.

– Я думаю, ты прав, Коба.

Коба засмеялся.

– Итак, мы соберем Политбюро, и ты, Вячеслав, скажешь следующее: «Нужен ли нам Гитлер, бросившийся на нас, или… – Остановился, пососал погасшую трубку. – Или… или нас больше устраивает Гитлер, разрушающий капиталистическую Европу? Ответ наших товарищей, думаю, понятен». После этого ты спросишь: «Но как заставить Гитлера сделать то, что нам нужно?» Здесь помолчишь и потом проговоришь: «Ответ тоже понятен: заключить с ним пакт о ненападении!» Ты прочтешь удивление на лицах, какое сейчас видишь на глупом лице Фудзи, и пояснишь: «Да, это трудный шаг. Но другого выхода нам не оставили Франция и Англия. Мы чисты перед миром. Не мы заключали Мюнхен. Напротив, мы предлагали англичанам и французам военный союз, много раз и безуспешно!»

Бедный Молотов! Теперь он побледнел. Он должен был предложить Политбюро мирный пакт с уничтожившим немецкую компартию антисемитом Гитлером.

Коба с усмешкой закончил:

– Это и будет твоей истинной коронационной речью, Молотошвили! Как говорят товарищи американцы, ты у нас нынче «большой Босс». Глава правительства и народный комиссар по иностранным делам. Чтобы все понимали, как важны для нас иностранные дела. Конечно, хорошо бы строго спросить с мудака Литвинова, просравшего Мюнхен и убеждавшего нас в возможности союза с западными демократиями. Но мы этого делать не будем… пока. Он нам еще понадобится.

Коба, как всегда, смотрел вперед. Очень далеко смотрел. В непроглядную для нас тьму.

– Так что же, Иосиф, союз с… немцами? – Не желая упоминать Гитлера, спросил Молотов.

Вместо ответа Коба обратился… ко мне.

– Ответь ты, Фудзи. Ты у нас смелый. Да и терять тебе нечего. Николай не сумел, но Лаврентий тебя точно расстреляет.

Ему нравилось видеть, как я пугаюсь и прихожу в бешенство от своего страха.

Я продолжил подыгрывать:

– Но как же… народ, Коба? Армия? Коминтерн? После того как мы годами вдалбливали людям, какое чудовище Гитлер, после антисемитских погромов в Берлине… Мы – интернационалисты…

 

Я дал ему возможность лихо ответить.

– Наш народ, – улыбнулся Коба, – с пониманием относится к решениям своего Политбюро. А все непонятливые, и даже те, кто мог бы ими стать, они… далече! Мне сегодня Лаврентий рассказал поучительный анекдот. Идет первомайская демонстрация. И товарищ Сталин приказывает: «Высечь демонстрантов прямо на площади». Вячеслав и все Политбюро в ужасе. Ждут восстания. И вправду, раздается приближающийся гул голосов… Всё ближе рев толпы. Ты, Вячеслав, лезешь в страхе под стол, за тобой – все остальные… Один товарищ Сталин спокойно ждет. Тут вбегает растерзанный Лаврентий и говорит: «Прорвалась делегация научных работников. Требует, чтоб их высекли досрочно!» – и прыснул в усы. – Это о народе… Что касается Коминтерна – все ненадежные также переехали в поместья товарища Берии или куда повыше. Ну разве только ты, Фудзи, остался.

(Так вот зачем он уничтожал Коминтерн! Уже тогда он продумывал пути к союзу с Гитлером. И заранее ликвидировал возможную яростную оппозицию. Представляю, что сейчас устроили бы ему те, кто исчез в бездонной могиле Донского монастыря.)

– Теперь об армии… – продолжал Коба. – По всем воинским частям, на всех политзанятиях будем объяснять наглядно… – Он взял лист бумаги и начертил два треугольника. – Один будет называться «Что хотели империалисты и главный холуй мирового капитала Чемберлен». Наверху пишем: «Лондон и Париж», внизу – «Москва и Берлин». Англичане и французы мечтали столкнуть нас с немцами, а сами быть наверху. Другой треугольник будет называться «Что сделал товарищ Сталин». Здесь наверху пишем слово «Москва», а внизу – «Лондон, Париж и Берлин»… Сталин столкнул Берлин с Лондоном и Парижем, а СССР – наверху. Вот что придумал товарищ Сталин…

В это время в кабинет вошел Берия.

– Ты знаешь, Лаврентий, сейчас Вячеслав предложил очень смелый шаг. Наш новый нарком иностранных дел предлагает заключить мирный пакт с Гитлером.

Берия почти испуганно уставился на Кобу… Наконец понял!

– Скажу только одно: браво, Вячеслав Михайлович!

– Но товарищ Сталин знает, что это лишь начало большой игры. В конце мы нападем на Гитлера, Вячеслава за союз с Гитлером расстреляем, а Литвинова опять назначим. Не так ли, Лаврентий? – сказал мой друг Коба.

Бедный Молотов нашел в себе силы улыбнуться.

– Итак, Вячеслав, продолжай вершить иностранные дела. Продумаем вместе, товарищ Талейран, что ответим империалисту. Чтобы сожрать Польшу, мерзавцу нужно начать кампанию самое позднее до конца лета, пока есть хорошие дороги, не раскисшие от дождей… Товарищу Гитлеру ох как необходим наш скорый ответ. Значит, Вячеслав?..

Молотов многозначительно кивнул.

– Правильно, – сказал Коба. – Мы не будем спешить и подождем с ответом. Но с завтрашнего дня наши газеты перестают ругать мерзавца. – Наконец он обратился к Ворошилову: – Ты спросишь англичан и французов. Пиши. Первое: для того чтобы вести военные действия в случае нападения Германии на Польшу, мы должны иметь точки соприкосновения с противником. У нас, как известно, нет границы с Германией. Существует ли договор с Польшей о пропуске наших войск? Второе: какова будет численность английского экспедиционного корпуса к началу боевых действий? Мы готовы выставить сразу сто двадцать дивизий. И есть ли договор с Бельгией – о пропуске французских войск?

Коба знал, что ответов на эти конкретные вопросы не получит. Наша разведка донесла: Польша объявила, что согласия на пропуск советских войск никогда не даст. (Сколько поляков погибло в польско-русских войнах! Россия уничтожила польское государство. Как после этого пустить нас в Польшу? С Бельгией никаких договоренностей не было… Да и Англия могла поставить в начале войны только жалких шестнадцать дивизий!)

Коба заботливо набирал очки, зарабатывал право признать переговоры сорванными по вине западных держав. Но так оно было и на самом деле!

Первое сентября приближалось, а ответа неторопливый Коба не посылал. Гитлер жил на своей вилле в Баварских Альпах. Ефрейтор сообщил, что фюрер находится «в постоянной истерике». Вызывал к себе Геринга, требовал от разведки узнать, почему молчит Сталин. Его армия стояла в боевой готовности, и время стремительно уходило. Его корабли не могли выйти в море.

Наша военная делегация продолжала как ни в чем не бывало вести безнадежные переговоры с французами и англичанами…

Только через четыре томительных дня Молотов позвал к себе Шуленбурга. Он сообщил послу, что Риббентропу приезжать рано. Учитывая наши долгие взаимные оскорбления, идти к нормализации следует неспешно. Сперва заключим всеобъемлющее экономическое соглашение. И уже потом перейдем к делам политическим. Лишь после подписания экономического соглашения Риббентроп сможет приехать в Москву. Это будет в лучшем случае 27 августа.

Молотов передал послу проект Пакта о ненападении между двумя странами.

Как сообщил Корсиканец, Гитлер впал в неистовство. Если Риббентроп приедет двадцать седьмого, срок нападения на Польшу пройдет!

Гитлер сделал то, к чему принудил его Коба. Он пошел на унижение – сам обратился к Сталину. Попросил посла вручить его телеграмму незамедлительно. И опять в кабинете Коба непередаваемо насмешливо прочел униженный текст Гитлера.

Гитлер соглашался со всеми пунктами плана о ненападении. Он буквально молил: «Напряженность в отношениях с Польшей стала невыносимой. Я прошу вас принять моего министра не позднее 23 августа!»

Коба составил в ответ холодное краткое послание: «Советское правительство поручило мне… – (скромный порученец Коба!) – сообщить Вам, что оно согласно на прибытие министра Риббентропа 21 августа. Сталин».

На следующий день счастливый Гитлер собрал своих генералов. И сообщил, что сможет начать вторжение в Польшу!

После чего выдал обычную бесконечную речь. Спортсмен прислал ее переложение. «Все зависит от меня, от моего существования, от моих талантов политика. Вряд ли когда-нибудь появится человек, обладающий болышей властью, чем я. Факт моего существования необычайно важен. Но меня в любой момент может убить преступник или сумасшедший… Поэтому я должен торопиться осуществить свое предназначение. И потому решение о войне мне принять очень легко. Нам нечего терять; мы можем только выиграть. Наше экономическое положение таково, что мы сумеем продержаться без этой войны всего несколько лет. Геринг это подтвердит. У нас нет выбора, мы должны действовать».

Тогда же Коба взял меня с собой на Ближнюю. Была теплая августовская ночь.

Мы сидели на веранде. Ее только что пристроили к дому, пахло деревом.

– Риббентроп в Кремле! – сказал Коба. – Такое даже Жюль Верн не придумал бы, а вот товарищ Сталин знал, что так будет.

Я молчал.

– Ну, скажи, не бойся. Я понимаю, мы были чистенькими столько лет. Давай говори за своих мудаков!

Я сказал:

– Мы были поборниками мира, были главной силой, противостоявшей чудовищному, нечеловеческому фашизму.

– Так, дорогой. Но товарища Сталина за все эти заслуги поставили к стенке – в безвыходное положение. Это они покорно разрешили Гитлеру создать армию, захватить Австрию, потом Чехословакию, даже не ставя нас в известность, будто нас нет! Потом водили за нос, делали вид, что ведут военные переговоры… Разве англичане не могли включить в свой договор с поляками непременное условие – пропуск нашей армии? Но они не хотели… Если бы хотели, то принудили бы Польшу, как принудили Чехословакию. Мы чисты перед миром. Ты скажешь своим шпионам: «Они заключали Мюнхен, чтобы «благородно», за счет чехов, получить мирную отсрочку, теперь наша очередь за счет поляков благородно получать свою отсрочку от войны!»

Что ж, он выполнял обязанность Вождя – думал о своей стране.

(Одно «но». Никто не мог предвидеть, что случится после этой отсрочки, даже Коба. Что в результате союза с нами Гитлер преспокойно захватит всю Европу и получит все ее ресурсы, уничтожит Францию, английский экспедиционный корпус… И вскоре перед Гитлером окажемся… мы!)

Тогда я сказал ему то, что он хотел услышать:

– Ты всегда прав, Коба.

Но он… лишь досадливо махнул рукой.

Утром на дачу приехали Берия и Молотов. Начали обсуждать, как встретить Риббентропа. Коба готовился будто к сражению.

– Думаю, товарища Риббентропа встретим холодно. Пусть понимает, что нам всё это нужно куда меньше, чем им. Никакой торжественности. Переговоры будем вести в кабинете Молотова. Все время подчеркивая: это не союз, это Пакт о ненападении, и только.

Позвонил начальник протокола МИД, доложил:

– Есть проблема, товарищ Сталин. В наркомате иностранных дел нет фашистских флагов.

– Попробовали бы они у вас быть, – усмехнулся Коба.

Догадался Берия:

– Пошлите на «Мосфильм». Там снимаются антифашистские фильмы.

Отправили посланца на студию. Оказалось, Ежов успел расстрелять прежнего кладовщика как раз за хранение этих флагов. На студии в страхе клялись, что никаких флагов не хранится, после съемок все уничтожается. Обыскали склад. Один флаг нашли. С кладовщиком случился инфаркт.

Утром 22 августа поступило сообщение от Ефрейтора.

«22 августа Риббентроп и многочисленная делегация на двух «Кондорах» вылетела из Берлина. Риббентроп летел на гордости немецкой авиации – личном самолете Гитлера. На ночь они приземлились в Кенигсберге, где министр получал последние инструкции от фюрера. Гитлер провел у телефона полночи. Кроме Пакта о ненападении Риббентроп вез с собой нечто. Но никто не знает, что именно».

Кроме того, Ефрейтор донес, что Гитлеру пришлось объясняться со своей партией. Он дал секретное указание разъяснить всем ее членам, что договор является лишь временной мерой и совершенно не меняет враждебного отношения к Советам. «Наступит миг – флаг со свастикой заполощется в Москве на месте серпа и молота».

Нервничал и Коба. Велел вызвать Шуленбурга и указать послу, что сообщение о прилете Риббентропа должно быть опубликовано одновременно – в Берлине и в Москве лишь на следующий день после его прибытия в Москву. Коба хотел взять день на размышления о том, как объявлять обо всем миру и, главное, коммунистам в Европе.

Гитлер обманул тотчас. Он поторопился сделать наше отступление невозможным. Уже вечером передача немецкого радио внезапно прервалась, и диктор сказал невероятное: «Имперское правительство и Советское правительство договорились заключить пакт о ненападении. Для ведения переговоров имперский министр иностранных дел прибудет в Москву».

Шок во всем мире! Газеты захлебывались от предположений.

– И невинность соблюсти, и капитал приобрести нелегко, – пробурчал Коба. – Но встречать подлеца будем теперь совсем скромно.

Загадка булгаковской пьесы

Кажется, в том же в августе, в самых первых числах, Коба сказал мне:

– Говорят, драматург товарищ Булгаков написал очень неплохую пьесу про нашу с тобой забастовку в Батуме. Ее хочет ставить МХАТ, думаю, разрешим товарищам? МХАТ – прославленный коллектив. Они умудрились неплохо исправить пьесу товарища Булгакова «Дни Турбиных». Хмелев обаятельно играл. Мне даже как-то приснились его усики. Сейчас он хочет играть товарища Сталина. Думали ли мы, что нас будут играть замечательные артисты?

«Нас» – это значит «его»!..

Жена рассказала, что «вся Москва» полнилась слухами о пьесе Булгакова. МХАТ планировал выпустить спектакль в день шестидесятилетия Кобы. Все правильно: первый театр страны ставит пьесу о первом человеке. Остальные театры приготовились одновременно поставить эту же пьесу к юбилею моего великого друга. Большой обратился в ЦК с просьбой разрешить создать оперу по пьесе «Батум». Обо всем этом Коба сообщил мне, добро смеясь:

– Будут нас с тобой и петь, Фудзи. – И вслед любимое: – Думали ли мы?!

Однако конец этой истории оказался удивительным.

Приблизительно за несколько дней до приезда Риббентропа я застал Кобу в опасной ярости.

В этот момент по громкой связи раздался голос Поскребышева:

– Глава Реперткома… – (Репертуарного комитета, ведавшего репертуаром театров), – у телефона.

– Вы что, с ума все посходили?! В этой говенной пьесе какая-то гадалка предсказывает судьбу товарищу Сталину! Священник ругает его «дьяволом»! Сообщите во МХАТ, что ЦК решительно против постановки пьесы. Зачем рассказывать о юности товарища Сталина? Он ведь еще не был товарищем Сталиным! Он был самым обычным молодым человеком, Иосифом Джугашвили. И запомните: никогда не надо вкладывать в уста товарища Сталина глупые чужие слова, – он бросил трубку и закончил негодующе: – Этой пьесой товарищ Булгаков решил схитрить – навести мосты с советской властью. Шалишь! Не люблю неискренних людей!

Я был изумлен. Между фразой «Товарищ Булгаков написал очень неплохую пьесу» и словами «говенная пьеса» не прошло и месяца.

 

И мне стало любопытно разузнать, почему мой друг вдруг ополчился на «очень неплохую пьесу про нашу с тобой забастовку».

Я поговорил на Лубянке с товарищем, занимавшимся писателями. Оказалось, Булгакову не хватало материалов о юности Кобы. Он вместе с постановщиками спектакля придумал отправиться в Грузию – собрать документы и найти живых очевидцев событий, поговорить с ними и потом дописать пьесу.

Булгаков и группа мхатовцев весело ехали в поезде, когда на одной из станций в поезд принесли телеграмму: «Надобность в поездке отпала, возвращайтесь в Москву».

Загадка была несложной. Судьбу пьесы, уверен, решила эта поездка! Не следовало ехать Булгакову на нашу маленькую Родину. Мой подозрительнейший друг этого не хотел. Не хотел, чтобы, знакомясь с молодостью Вождя, Булгаков и мхатовцы поговорили с нашими стариками партийцами. С теми редкими гордыми стариками, которых Коба не успел убить. Они, потерявшие друзей и родственников, могли поведать московским гостям старые темные слухи об «осведомителе Кобе».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33 
Рейтинг@Mail.ru