Эдуард Дроссель
Отделы
Итак, имеем целый набор «тупиковых ветвей». Что это значит? Что стало изначальной причиной их «тупиковости»? Откуда она взялась? В чём именно проявлялась?
– Ты намекаешь, что их имаго в один прекрасный момент исчезли, они больше не смогли размножаться и вымерли? – догадался Бретт.
– Не в один момент, конечно. Этот процесс скорее всего растянулся на века. А почему бы нет? Друг мой, мы ведь чертовски мало знаем об имаго. Имеется ли у них этническое и расовое деление? Насколько они антропологически и культурологически однородны? Как протекает их эволюция? Если считать, что вначале меняемся мы, а уж затем вслед за нами эволюционируют имаго, то это, конечно, польстит нашему самолюбию, но так ли оно на самом деле или же всё с точностью наоборот? Вначале эволюционируют имаго, а уж потом вдогонку за ними эволюционирует и меняется человечество, а те, кто измениться не успел, становятся «тупиковыми ветвями» и вымирают. Ведь их имаго стали другими и начали поддерживать размножение новых людей.
Эту схему можно считать справедливой не только для биологической эволюции, но также для социальной и техногенной. Вспомни наш разговор о том, что осёдлый образ жизни, земледелие и животноводство вероятно возникли у людей не совсем естественным путём. Глобальные эволюционные подвижки – социокультурные и материально-технические – могли сперва произойти в обществе имаго, а наша неолитическая революция и прочие исторические вехи – это, так сказать, их эхо, отразившееся в наш мир. У человека каменного века или любой другой эпохи не остаётся другого выбора, кроме как откликнуться на это эхо и осуществить соответствующие преобразования своей жизнедеятельности, даже если они оборачиваются ему во вред.
Я прекрасно понимаю, друг мой, что сказанное невозможно ни доказать, ни опровергнуть, но уж чертовски логично всё звучит и чертовски хорошо всё объясняет.
– На самом деле не всё, – возразил Бретт, у которого только что родилась альтернативная интерпретация. – Знаю, я сам выдвигал бездоказательную гипотезу о наличии имаго у всех живых существ, но при этом я в неё всерьёз не верил, а теперь и вовсе не верю. Я полагаю, что ни у кого, кроме нас, нет имаго. Даже если курица или собака получат «травму прозрения», они не увидят никаких ночных монстров. Если б это было не так, имаго других существ по ночам тоже пожирали бы этих существ. Разве пропадают по ночам внезапно лошади в табунах, сторожевые псы, бездомные кошки, вороны или помойные голуби? Нет, к ним почему-то не приходят имаго потрапезничать. Разве дронты, мамонты, стеллеровы коровы и новозеландские моа исчезли с лица земли, потому что их имаго перестали участвовать в их размножении? Нет, их полностью истребил человек, а ещё сумчатого волка в Австралии, гигантского ленивца в Южной Америке, бизонов и множество других животных.
Если же я прав и нет никаких высших и личиночных форм, то как получилось, что одну-единственную разновидность гоминид облюбовали ночные пожиратели плоти, едва эти гоминиды обрели разум и тем самым выделились из остального животного царства?
Не кажется ли тебе, что мы имеем дело скорее с паразитами? На определённом этапе эволюции, когда мы обрели самосознание и стали людьми, на нас обратили внимание некие сущности, живущие в четырёхмерном пространственном сверхконтинууме. Возможно, как раз потому и обратили, что впервые за миллиарды лет земной истории какое-то животное стало разумным. Может имаго – это супергурманы и им доставляет удовольствие пожирать только разумных существ. Раз есть множество вселенных, подобных нашей, нельзя исключать, что имаго прежде кормились где-то в других мирах, где уже имелись носители разума. Наш мир их не интересовал. Но когда мы обрели разум, имаго стали наведываться и к нам.
Разумные существа в разных мирах скорее всего чем-то незначительно отличаются друг от друга. Нельзя пожирать сперва одних, а потом просто взять и переключиться на других. Скорее всего для этого требуется предварительная корректировка метаболизма, чтобы новая жратва хорошенько усваивалась. Для этого имаго могли разработать беспроигрышную комбинацию и вовлекли в свой репродуктивный цикл всех людей. Они присоединяются к нашему соитию и помещают в нас что-то своё, что порождает их, когда мы умираем и нас хоронят. Чтобы у нас росла производительность и мы наращивали плодовитость, имаго свернули нас с первобытного пути и заставили создать цивилизацию. Даже кушать они стараются людей маргинального склада, которые всё равно не произведут жизнеспособного потомства, а приличных людей жрут только в особых случаях. Трапеза всегда проходит ночью, в безлюдных местах, чтобы потенциальная еда ни о чём не подозревала и не травмировала себе психику.
Как видишь, моя гипотеза тоже непротиворечива, она объясняет все известные факты и при этом не нагоняет жути и не приписывает нам совершенно беспричинное перерождение в кошмарных антропофагов, вдобавок четырёхмерных. Откуда ещё одна мерность-то берётся? Это, как если бы нарисованный человек сошёл с холста и сделался трёхмерным, настоящим человеком. Твой пример с бабочками работает только в утрированном виде; в нём больше дыр, чем в сите. Так что я твою теорию признавать отказываюсь. Я, конечно, ещё не углублялся в архивы, и тем не менее убеждён, что имаго всего лишь сторонний паразит, который облюбовал человечество чисто из гастрономических соображений.
Мы, конечно, много зла причинили миру и самим себе, но, чтобы биологически эволюционировать до людоедства – это уж слишком! Бабочки и гусеницы из твоих буколических фантазий питаются одними и теми же растениями. Листья и нектар – это разные части растений, а не разные существа. А мы с имаго употребляем мясо разных существ. Мы – мясо одомашненных животных, они – мясо человека. Не могу исключать, что имаго считают нас своими одомашненными животными, но это их проблемы, потому что сами мы себя таковыми не считаем, а стало быть налицо насилие над нашими жизнями и нашей свободой. Знаю, мы и сами раньше играли в игры с чужой свободой, угнетали целые народы, держали рабов… Но при этом мы никогда не переступали грань, мы их не ели. По каким хочешь критериям оценивай, не можем мы с имаго быть родственными душами, просто в разных формах. То, что вы принимаете за факты, есть лишь неточная, скоропалительная интерпретация некоторых наблюдений, принятая за факты. Со сменой интерпретации вся ваша доказательная база рассыпается как карточный домик.
Есть и ещё один нюанс, на который я бы хотел обратить внимание. Если все без исключения похороненные мертвецы порождают имаго, значит тех должно быть невероятно много, они должны кишеть вокруг нас миллиардами. Следовательно, и трапезы должны исчисляться миллиардами. Однако мы ничего подобного не наблюдаем, и я вижу тому лишь четыре объяснения. Первое: далеко не всем имаго для еды требуются люди. Второе: большинство имаго умирают сразу после рождения и не доживают до зрелого возраста, в котором происходит охота на людей. Третье: имаго умеют надолго накапливать и запасать калории, типа как верблюды, им можно трапезничать нерегулярно, с большими промежутками. И наконец четвёртое: у имаго есть ещё какой-то источник пропитания, намного более предпочтительный, нежели слепое и невосприимчивое человечество. А значит их пищевой рацион намного разнообразнее, чем мы себе представляем и люди в нём лишь малая и не самая главная часть…
С одной стороны, Руфусу Донахью было неприятно, что его напарник ставит под сомнение официальную точку зрения отдела, но в то же время он ликовал в душе от умения Бретта самостоятельно рассуждать и строить гипотезы. Вот кого ему так не хватало всё это время! Не очередного болванчика-агента, не имеющего собственных мыслей, способного только кивать и стрелять. Старшему агенту нужен был человек, способный рассуждать, строить гипотезы и пытаться беспристрастно разобраться в сути явления. И не важно, что они всего лишь полевые агенты, а не кабинетные аналитики. Мозги нужны всем. Не только армейская закалка, но и правильно устроенные мозги помогают столкнувшемуся с непостижимым феноменом агенту не терять самообладания, не начать биться в истерике, не подсесть на антидепрессанты и не закладывать каждый вечер за воротник, напиваясь до невменяемого состояния.
– Что? – запнулся Бретт, глядя на довольно ухмыляющегося наставника.
– Думаю о том, насколько мне с тобой повезло, – признался тот. – Готов спорить на целый год жизни, что однажды ты непременно добьёшься чего-то значительного. Похоже, сержантами «морских котиков» не становятся без способности схватывать любую мысль на лету, как и без цепкой памяти, трезвой и сосредоточенной работы ума и природного здравого смысла. Всего этого у тебя, друг мой, с избытком. Наконец-то можно задуматься о пенсии, раз теперь есть на кого свалить всю работу…
– Совсем-то уж идиотов в «котики» не берут, – отвечал Бретт. – Нам частенько приходится соображать быстро и принимать решения в форсмажорных ситуациях. А вот у вас в отделе явная нехватка позитивного и прогрессивного мышления. Из чёртовой уймы возможных толкований и интерпретаций вы выбрали самую жуткую и поверили в неё как в святую догму. Из чего, собственно, следует, что ваш вариант единственно верный? Ты постоянно твердишь, что наши знания об имаго оставляют желать лучшего. Но раз так, значит и стопудовых доказательств перерождения человека в какую-то там «взрослую» форму у вас нет. Вы сами не следуете бритве Оккама. Всё ведь можно объяснить значительно проще. То, что вводит совокупляющейся паре четырёхмерный паразит имаго, скорее всего тоже присутствует в четвёртом измерении и потому не обнаруживается при медицинских обследованиях. Пока нет «травмы прозрения», люди не видят имаго и не заморачиваются из-за их присутствия во время секса.
В то же время этот неизвестный пока субстрат настолько жёстко встроен в наш репродуктивный цикл, что без него зачатия не происходит. Нельзя утверждать, что эта мнимая форма бесплодия существовала у гоминид всегда. Скорее всего нас ею «наградили» искусственно, когда люди обрели разум и тем самым вызвали интерес у имаго.
– Единственным критерием истинности, друг мой, является практика, – с некоторым ехидством в голосе заметил агент Донахью. – Вот когда наши аналитики совместно с ребятами из «Каппы» найдут другой мир, где имаго по ночам жрут разумных обитателей, тогда и только тогда в отделе начнут воспринимать твою теорию всерьёз.
– Я не для ваших теоретиков мозгами шевелю, а прежде всего для себя, – буркнул Бретт и адресовал старшему агенту его же собственные слова: – Ведь я всего лишь скромный полевой агент и занимаюсь отстрелом опасных ночных монстров. Ответы пусть ищут другие, а я буду формулировать вопросы, выискивать дыры в теории и время от времени делать некие логичные умозаключения.
Агент Донахью провёл ладонью по губам и с надеждой взглянул на Бретта:
– У тебя с собой выпить нет?
– Даже не думай, – строго сказал Бретт. – Только не после инфаркта. Лежи, поправляйся и жуй кашку. Вы, британцы, вроде должны любить овсянку и всё такое…
Руфус Донахью поморщился и снова заговорил после недолгой паузы.
– Выходит, имаго подстроили нам ловушку, всему отделу «Лямбда»? Вот зараза! А я-то буквально на днях размышлял, что может они это всё не со зла? Может им просто в организме каких-то микроэлементов не хватает, которые есть только в сырой человечине? Э-эх, а ты ещё сетовал на дефицит позитивного мышления…
– Ты что-то совсем расклеился, – сказал Бретт. – Всё у тебя какие-то мысли не по делу. К твоему сведению, я самостоятельно догадался, как вы узнали о рождении имаго из похороненных мертвецов. Намекни, если я ошибся. Кто-то с «травмой прозрения» случайно находился на кладбище и…
Бретт вопросительно уставился на наставника и тот не стал его разочаровывать.
– Ну да, что-то типа того. Примерно так всё и было.
– Всё же вот что интересно, – продолжал Бретт, – кто именно становится «куколкой» имаго, а кто нет? Любой может стать или нет? Вот допустим жил один человек и умер естественной смертью, от старости, в восемьдесят лет. И жил другой человек, четырнадцатилетний подросток, который наширялся героином и умер от передоза. А третьего человека в тридцать шесть лет насмерть сбила машина. Всех троих хоронят на кладбище, не кремируя. Вопрос: из кого вылупится имаго? Из всех троих? Или из того, кто умер своей смертью? Есть ли в их репродуктивном цикле понятие инкубационного периода? Может, если умереть в чересчур молодом возрасте, зародыш имаго не успеет в тебе развиться и из твоей могилы не вылезет готовый паразит?
Он вытаращил на своего наставника глаза и нацелил в него палец.
– О! Как тебе такая идея. В действительности наши тела тоже четырёхмерны, как у имаго, просто мы свою четырёхмерность не осознаём, по какой-то причине наша мыслительная деятельность и органы чувств действуют лишь в трёх измерениях…
Руфус Донахью вскинул руки в защитном жесте и потёр виски.
– Честное слово, друг мой, ты сегодня прямо фонтанируешь вопросами и идеями! Не очень-то это похоже на скромного полевого агента…
– Тоже мне! – Бретт встал и прошёлся по палате. – Я задаю лишь самые очевидные вопросы и предлагаю наиболее очевидные идеи. Если никто больше не додумался до них за полтораста лет, то может пора уже вынуть палец из задницы и начать работать извилинами?
– Ладно, ладно, не кипятись… – примирительно произнёс Донахью.
– И вот тебе ещё очевидный вопрос, который не даёт мне покоя с самого первого дня. – Бретт облокотился на спинку больничной койки и та заскрипела под его весом. – Что это за распроклятая чёрная дымка постоянно сопровождает имаго? Почему люди мгновенно умирают от её прикосновения?
– Наши аналитики полагают, что дымка неразрывно связана с имаго. Не спрашивай, как. Она – часть их четырёхмерного тела, недоступного полноценному восприятию. То есть для них это тело, а мы его видим, как клубящуюся дымку, исчезающую в нигде…
На лице Донахью снова появилось виноватое выражение.
– Последняя на сегодня аналогия с гусеницами и бабочками, клянусь. Смотри: у гусениц есть только крохотные ножки, с помощью которых они могут ползать, у бабочек же помимо ног имеется дополнительный движитель, крылья, с помощью которых они способна порхать. Очевидно, что каждое дополнительное пространственное измерение, каждая среда, стихия, требуют дополнительных органов.
Мы можем лишь воспринимать дымку как дымку. Чем она является в действительности, мы без понятия. Вот тебе такое сравнение. Когда на ползущую гусеницу из воздуха бросается оса-наездник, гусеница ведь не имеет крыльев и не представляет, что это такое и для чего нужно. Она лишь видит бешеное трепыхание чего-то прозрачного и жужжащего, а в действительности это дополнительный орган осы, позволяющий ей перемещаться в воздушной среде.
Дымка имаго может быть частью их тел, неким органом, чьё «трепыхание» мы воспринимаем как клубящуюся дымку. И если бы оса убивала не жалом, а крылышками, то гусеница так это и воспринимала бы – жужжащее прозрачное нечто убивает при прикосновении. Возможно, с имаго всё обстоит именно так – они убивают этим самым органом, предназначение которого находится за рамками нашего понимания. Или же в дымке, скрытый её клубами, располагается орган убийства, не оставляющий на наших телах следов, потому что убивает из четвёртого измерения…
Донахью помолчал, дав возможность напарнику усвоить услышанное.
– Мы с тобой отвлеклись и забрели в гипотетические дебри, а ведь я не сказал главного. Если птица склюёт ядовитую шипастую гусеницу, она умрёт от отравления, а если и не умрёт, то её всё равно будет так плохо, что она навсегда запомнит этот случай и больше никогда не будет клевать гусениц. Это называется условным рефлексом.
Наш расчёт в отношении имаго строился на том же самом. Если мы будем убивать их после трапезы, это заставит их искать себе пищу где-нибудь ещё. Например, в другом мире. Тамошних обитателей конечно жаль, зато наши сограждане будут в безопасности. Это казалось нам самым оптимальным решением и значит единственно приемлемым…
– Однако стойкий условный рефлекс у имаго вам выработать так и не удалось, – констатировал Бретт. – По словам директора, нынешней ночью отделу «Лямбда» пришлось несладко. Отнюдь не все отделались так же легко, как ты. Хочешь не хочешь, а тактику и стратегию нам по-любому придётся менять.
Если хочешь знать моё мнение, в этот раз имаго действовали несколько неуклюже. Видно и у них первый блин всегда комом. Несмотря на некоторый успех, ясно видно, что к настоящей командной работе они ещё не привыкли. Я не исключаю, что и следующие их попытки будут такими же корявыми, но однажды они наберутся опыта, отточат навыки и вот тогда нам придётся действительно туго.
Так что сама действительность нас подгоняет и заставляет искать новые средства, теории и методы. Я не исключаю и того, что изменится даже этика отдела. Никто уже не будет проявлять щепетильности в отношении новобранцев. Отделу придётся всеми правдами и неправдами завлекать в свои ряды свежее пушечное мясо и безжалостно им жертвовать. Придётся вызывать «травму прозрения» искусственно. Иначе нам не выстоять. Ещё несколько подобных ночей и от «Лямбды» ничего не останется…
– Возможно ты прав, – нехотя признал Руфус Донахью. – Да нет, скорее всего прав. Признайся, ты ведь чувствуешь себя в своей тарелке, а? Как рыба в воде? Для подобных неоднозначных ситуаций вас ведь и натаскивают? А вот я похоже сдулся. Явно для этой работёнки не гожусь…
– Эй! – Бретт понарошку толкнул напарника. – Как говорят в армии, чтобы я этого дерьма больше не слышал! Мне позарез нужен башковитый напарник, так что не надейся соскочить, мистер бриташка. Ты сам привёл меня в «Лямбду», вот теперь и расхлёбывай. Теперь каждый агент на счету, так что забудь про свою пенсию. С этого дня все пенсии отменяются!
– Башковитый? – с деланным удивлением повторил Руфус Донахью. – Друг мой америкашка, так ведь и мне не помешал бы башковитый напарник, но это, похоже, не про тебя. Надо же было столько разглагольствовать о разумности имаго и в итоге свести всё к тому, что это паразит! Разве паразиты бывают разумными? Разум формируется в суровой борьбе за выживание, в сложнейших попытках раздобыть себе пищу, а паразиты таких проблем лишены, им главное присосаться к тому, кто пожирнее, а потом хоть трава не расти.
Опасаясь за здоровье и душевный настрой наставника, Бретт облегчённо вздохнул. Раз тот шутит, значит с ним всё в порядке. Всё будет в порядке… Всё должно быть в порядке! За эти месяцы он успел крепко привязаться к британцу и не представлял себе работу в отделе без него.
– А чего ты хотел от скромного полевого агента? – принялся он шутливо оправдываться. – Наши знания об эволюции продиктованы нам примерами из нашего мира. Не факт, что они совпадают с принципами эволюции четырёхмерных существ в метавселенной имаго.
Тем не менее я убеждён, что основные законы везде схожи. Когда в какой-то среде обитания происходят локальные или глобальные изменения, то виды, населяющие эту среду, либо вымирают, либо стараются приспособиться к изменениям, чтобы выжить. До того, как Тесла изобрёл свой излучатель, имаго не знали никакой ответной агрессии с нашей стороны. Веками и тысячелетиями они просто использовали нас для еды и размножения.
Но вдруг всё изменилось. Мы начали огрызаться и убивать имаго. Разумные виды должны эволюционировать трояко: биологически, социокультурно и технологически. Первую разновидность эволюции не берём, она протекает в масштабах геологического времени, измеряемого миллионами лет. Третью разновидность тоже – о наличии у имаго развитых технологий нам ничего не известно и потому обсуждать тут нечего. А вот с социокультурными изменениями мы как раз нынче ночью и столкнулись. Извечные индивидуалисты имаго перестали пассивно терпеть наше сопротивление, объединились, выработали некий план и попытались его осуществить. Эволюция налицо!
К сожалению, эволюция – это такая штука, которая не знает передышки. Динамичная, нелинейная и хаотичная среда, каковой является любой мир, непрерывно меняет условия и заставляет живых существ постоянно корректировать свою приспособляемость и навыки выживания. Сказанное касается не только имаго, но и нас тоже. События нынешней ночи – это лишь первая ласточка. Впереди у нас непрогнозируемая череда катастроф. Если мы не адаптируемся и не повысим сопротивляемость, нам крышка. Станем очередной «тупиковой ветвью».
Раз имаго научились устраивать ловушки и действовать сообща, значит на основе излучателя Теслы мы должны создать некий аналог оружия массового поражения, чтобы укладывать тварей не поодиночке, а помногу за раз. Хорошо бы вообще не дожидаться приближения и визуализации имаго, а меть возможность отстреливать их издалека, едва радар их почует. Нам нужен излучательный аналог дальнобойной снайперской винтовки. Гусеница должна иметь возможность сбивать птиц и ос прямо в воздухе. Понимаешь? Нарисованный на листе человечек должен иметь возможность выстрелить в художника…
– А что насчёт нашего размножения?
– А вот это на самом деле ещё требует проверки. Несложно создать лабораторные условия и завлечь пары без «травмы прозрения». Желающих заняться сексом при наблюдателях отыщется сколько угодно, без труда. Наблюдателями, естественно, должны быть агенты. Пара ни о чём не должна подозревать, а агенты-наблюдатели из укрытия смогут увидеть в подробностях всё, что имаго будет делать. Не думаю, что такой эксперимент аморален. Даже ложь не всегда аморальна, а уж умолчание и подавно.
– Так ведь делали уже что-то подобное. Дымка обволакивает совокупляющихся и за ней ничего не видно.
– А они от её прикосновения не умирают?
– Нет.
– Ты уж извини, тогда придётся устроить тройничок. Кому-то из агентов придётся присоединиться к паре в постели. Тогда он или она тоже окутаются дымкой и смогут увидеть, что под ней происходит. Знаю, звучит не очень хорошо, но делать хоть что-то лучше, чем не делать ничего. Если сидеть с кислой миной и ждать у моря погоды, на успех можно не рассчитывать.
Вот как я это вижу: паразиты имаго искусственно трансформировали человека в качественно иное состояние, объединив его репродуктивные функции со своими. Возможно я мыслю слишком механистически, но что, если возможен откат к предшествующему состоянию? Отдел обязан вести научный поиск в этом направлении, потому что это наш единственный шанс освободиться из-под власти ночных монстров.
Ничего страшного, если репродуктивный субстрат имаго располагает дополнительной мерностью. Уверен, его и в этом случае можно устранить. Смотри, допустим мы тычем трёхмерным карандашом в лист бумаги. Нарисованный человечек воспринимает карандаш как круглую проекцию на плоскости. Всё-таки воспринимает! Я не верю, что субстрат окажется абсолютно невидимым. Если двухмерный человечек изобретёт и построит рядом с проекцией карандаша некую дробильную машину с зубьями, он может кромсать этот карандаш и так постепенно по чуть-чуть дробить его на двухмерные фрагменты, распределяя их по двухмерному пространству листа. От трёхмерного карандаша в конце концов ничего не останется. Ты сам говорил, что более простое иногда может одолеть более сложное.
– Говорил, – со вздохом признал Руфус Донахью, и веря и не веря стажёру.
– Пока враг не разбит, никто не капитулирует, если есть ещё возможность сражаться, а она у нас есть, – продолжал рассуждать Бретт. – Мы передислоцируемся, перевооружимся, сменим тактику и стратегию, обновим личный состав и продолжим бить врага.
Агент Донахью с демонстративно отвернулся.
– Ох и устал я с тобой разглагольствовать. Вздремну немного…
Но он не заснул, а ещё долго размышлял обо всём. Напарник скорее всего прав, отдел и впрямь ждут небывалые испытания. Но пока есть такие парни, как Бретт Гейслер, «Лямбде» по плечу преодолеть любые трудности. Иначе и быть не может. В этом он не сомневался…
А Бретт подошёл к окну и выглянул наружу. «Мы ядовитые шипастые гусеницы, – подумал он. – Очень ядовитые и очень-очень опасные. Яда в наших шипах хватит на многих и многих имаго, так что пускай поберегутся…»
День был в самом разгаре, высоко в небе ярко светило солнце. Над горизонтом, частично скрытым домами и деревьями, белели облака. Небесную синеву там и сям исчеркали инверсионные следы авиалайнеров. Бретт смотрел на открывавшийся из окна вид и думал о том, какой будет следующая ночь. Нападут ли имаго повторно или же устроят какой-нибудь ещё сюрприз? Не может же такого быть, что прошлой ночью «Лямбда» пережила разовую акцию устрашения и дальше всё пойдёт как прежде. Внутреннее чутьё подсказывало «морскому котику», что как прежде скорее всего уже никогда и ничего не будет.
В то же самое время над крышей больницы словно из ниоткуда возникли клубы непроницаемой черноты. Никем не видимая, чернота поклубилась несколько мгновений, а затем резко исчезла, словно её с силой всосало туда, откуда она проникла в наш мир. Ни Руфус Донахью, ни Бретт Гейслер ничего не почувствовали своими затылочными «радарами». Кратковременный визит имаго остался незамеченным…
