Янина Первозванная
Я хочу стать Вампиром…
Глава шестая. Столкновение
Это было непросто. Во всех смыслах этого слова. Преодоление ворот напоминало вход в пространство, которое вовсе тебе не радовалось. Напротив, готовилось размолоть тебя, превратив в уместный в этом доме вид свежеприготовленного бодрящего напитка. И не было такой силы, которая могла бы противостоять этому. Был только один шанс выжить – если тебя здесь ждали.
Шири не отрицала, что ей невероятно любопытно услышать мнение Старейшин о том, что за странный мальчик однажды вошел в особняк Эфрат в поисках смерти и затем обрел перерождение, которого никто их них еще не видел. Она предпочитала не думать о том, как переживает происходящее Эфрат. И чтобы немного отвлечься, Шири взяла с полки одну из книг.
По прибытию каждого из них проводили в отдельную комнату. Здесь не было ничего даже отдаленно напоминающего такие блага цивилизации, как выход во всемирную паутину или возможность смотреть HBO, имелись только книги. И итальянская мебель, которая пусть и не была старше хозяев, но могла бы составить честь любой музейной коллекции. «Большая книга кофейных мыслей» – гласило название. Книга мыслей. Звучит обнадеживающе, не каждый современный сборник печатного слова мог похвастаться подобным.
Я уезжаю
Сначала я сказала тебе, что не хочу замуж, а потом – что уезжаю учиться в университет. Затем каждое утро я просыпалась на своей кухне. Без какой-то особой причины, просто, когда все так, первое, что я делаю каждый день – пью кофе. Я встаю, смотрю на солнце или на серые тучи, думая о том, что скоро буду смотреть на них из окна кампуса, а сразу после этого поднимаюсь с пола, на котором сплю, и ставлю чайник. Потом я расчесываю волосы, и у меня есть время, сколько угодно времени, чтобы насладиться тем, как в них отражается солнечный свет, а еще – вкусом и ароматом кофе. Я так успела к нему привыкнуть, что когда после трех чашек кофе невозможно заболела голова, мне не хотелось в это верить. А при мысли о том, что от кофе придется отказаться, голова начинала болеть еще больше. И так до самой середины дня. Время о времени мне казалось, что кофе становится горьким на вкус, но я отгоняла от себя эти мысли и просто ждала, когда можно будет снова начать его пить. Мне показалось, что в какой-то момент я начала осознавать, что от кофе мне становится хуже, а не лучше, но я гнала от себя и эти мысли, ведь он так долго делал меня счастливой. Но когда пришлось выбирать между собой и кофе, я не знала, что делать дальше. Потому что у меня не было никакого сценария. До этого момента все казалось доступным и понятным, не то чтобы я так любила предсказуемость, но было приятно осознавать, что есть что-то, что не изменится. Я всегда выбираю себя, потому что как иначе. Смогу ли я дальше жить без кофе? Конечно. И тем не менее, у меня нет ни малейшего представления, как именно. А потому я решила начать с твоего голоса. От него у меня проходит головная боль и я начинаю улыбаться солнцу в ответ. Ты – мой личный сорт кофеина.
Мыслей здесь хватало. Прямо скажем, настоящий поток сознания, как если бы Вирджиния Вульф начала завидовать Стефани Майер. Как можно так кого-то любить? Или что-то, если мы поверим автору и примем за данность, что кофе – это и вправду кофе. Как вообще можно было любить? Даже когда понимаешь, что это вредно для твоего здоровья, или может разрушить тебя до основания? Что это за неведомое проклятие, заставляющее людей и всех прочих следовать каким-то странным, непонятным для непосвященных законам? Шири была знакома преданность и даже увлеченность, во всем этом она находила смысл, но во всем происходящем вокруг ей виделось что-то искусственное, иллюзорное. И она была глубоко убеждена, что Эфрат скоро сама это осознает.
Кофе и то, чего мы не говорим
Кофе уместен всегда. Утром, вечером, ночью, днем, да когда угодно. Кофе – это лучший способ признаться в любви. Такой приятный бонус на дне каждой чашке, привкус которого ощущаешь в каждом глотке. А потому такого кофе всегда мало. Именно по этой причине кофейные чашки должны быть самых разных размеров. От короткого поцелуя в щеку перед расставанием, до долгой ночи, переходящей в утро. Кофе оказывается рядом, когда мы ждем и когда наслаждаемся моментом безо всяких ожиданий. Иногда чей-то взгляд может обещать кофе. А иногда не нужно даже взгляда. Можно вообще ничего не говорить или думать, что сказали бы. Но ничто не звучит так громко и так понятно, как тишина.
В комнате очень тихо, и слышно только солнечный свет, касающийся твоих ресниц. Я поднялась с кровати и вышла на кухню, чтобы через несколько минут вернуться обратно с чашкой свежего кофе. Мне всегда будет казаться, что в твоих опущенных ресницах смысла больше, чем во всех моих словах. Надо было поставить чашку на прикроватный столик, но вместо этого я сделала первый глоток. Было бы странно не выпить кофе, который заварила для себя. В комнате я была одна. Хотя нет, еще там был кофе.
Модернизм в литературе и истории никогда не казался Шири привлекательным, она закрыла книгу и легла на кровать. Постепенно она погружалась все глубже и глубже в пространство, где одни находят сон, в то время как другие – создают эти самые сны, преследуя свои, исключительно личные цели.
– Не грусти, а то потом будешь жалеть, – произнесла Эфрат, стоя на пороге комнаты.
– Это означает, что «потом» все-таки настанет? – спросил Рахмиэль, стараясь придать голосу оптимизм.
– Всенепременно. – Эфрат закрыла за собой дверь. Комната Рахмиэля, как и ее, была довольно скромной, если можно считать скромными музейные интерьеры. Он сидел на краю кровати и смотрел на все еще стоящую в дверях Эфрат.
– Сколько мы будем… ждать? – Он не был уверен в том, что именно происходит, а потому предположил, что какое-то время у них есть на то, чтобы прийти в себя.
– Зависит… смерть, как известно, ездит быстро. А мы вот все еще живы.
– Все так серьезно?
Эфрат подошла к нему и положила руки на его плечи, чтобы прижать к себе. Странно, но он никогда не замечал холода, который, по словам Гедальи, так и скользил по пальцам вампирши, оставляя за собой аромат холодных белых цветов. Для него она всегда была… обычной. Теплой, нежной, любящей. Даже тогда, когда ему казалось, что открыть глаза уже не суждено. Он положил руки ей на бедра, прижал к себе еще сильнее, ее золотые волосы как будто обнимали его в ответ. Эфрат всегда шутила, что они живут своей собственной жизнью. Ее шутки, однако, никогда не казались тем, чем являлись. Рахмиэлю было удивительно спокойно. Так, как будто он ждал этого столько, сколько себя помнит.
– Так сколько у нас времени?
– Не знаю, – ответила она, медленно опуская его на кровать.
Прикосновения ее губ как будто заключали его в пространство, где он был совершенно другим, где он был собой, где было только то, что важно. Ее податливое тело, отзывалось на его прикосновения, спина выгибалась, пока его пальцы скользили по ней вниз, задевая кожу чуть заостренными ногтями. Сейчас Эфрат обнимала его ногами, и это было его любимое из объятий. Их губы соприкоснулись, он ожидал, что, как и обычно, почувствует вкус собственной крови, но этого не случилось. Вместо этого Эфрат слегка отстранилась и положила пальцы на его подбородок, что-то странно спокойное было в ее взгляде.
– Скажи, а если бы…
Договорить ей не пришлось. За дверью раздались нарочито громкие шаги, и через минуту в дверь постучали.
– Вас желают видеть, – сообщил голос, с хозяином которого они уже встречались. И, в каком-то смысле, скоро снова встретятся.
Эфрат и Рахмиэль вышли из комнаты и последовали за дворецким. Если и был в их недолгой совместной жизни лучший момент, чтобы держать друг друга за руки, то это был тот момент.
– Я не хочу рассказывать тебе о тех, с кем тебе предстоит сейчас встретиться. – Она сильнее сжала его руку. – О них ходит множество легенд и все, как известно, правдивы. Я расскажу короткую версию. Старейшины говорят, что вампира делает вампиром Тьма, бесконечное полотно, усеянное звездами, часть которого живет в каждом из нас, и потому мы ходим по земле ночью, чтобы быть ближе к источнику своей силы, мы есть везде, где есть тьма, потому что мы – ее часть. Мы можем слиться с ней, обернувшись туманом, и можем снова стать собой, появившись заново в любой точке, где есть тьма. И как ты знаешь, – продолжала Эфрат, – этот мир любит баланс. И там, где есть существа, созданные тьмой, обязательно найдутся существа, созданные светом. Старейшины называют это Великим Танцем, когда тьма и свет, находя опору друг в друге, день изо дня создают этот мир.
– Это как плохие и хорошие? – спросил Рахмиэль, следуя за ней по тускло освещенным коридорам.
– Нет, и тьма и свет играют за одну команду, на определенном этапе осмысления происходящего все начинают это понимать. Но отвечая на твой вопрос, плохие парни существуют, я называю их паразиты, эти играют только за себя и им все равно, что разрушить, лишь бы оторвать свой кусок. В последние тысячелетия человеческой истории их стало очень много, поэтому ты видишь в мире все то, что ты в нем видишь.
– Ты помнишь, как это началось?
– Конечно, я там была, – ответила Эфрат, – все началось, когда люди решили, что они не глупее жрецов, и могут найти храмам и храмовому золоту применение получше, что из этого получилось в долгосрочной перспективе ты видишь вокруг сегодня.
– Твой храм был одним из них? – Он держал ее за руку все время пока они шли, ему казалось, так он слышит ее лучше.
– Да, был, – кивнула Эфрат, – но позволь я договорю, у нас не так много времени. Бытует мнение, что вампиры и свет плохо совместимы, в действительности это не так, свет и тьма следуют друг за другом, и если один оступится – другой всегда подхватит. Старейшины не распространяются о созданиях света, но говорят, что те превращаются в то, что нам вампирам нужно больше всего. Совершенно неважно, что именно. Они могут быть лучшими друзьями, незаменимыми ассистентами, или такими же поклонниками приключений, которые последуют за тобой куда угодно, идеальными друзьями или идеальными любовниками для одних, совершенными врагами и преследователями для других. Нам всем нужен кто-то особенный, чтобы прожить свою особенную вечность.
– Особенная вечность звучит хорошо, – отозвался Рахмиэль.
Эфрат вдруг остановилась, повернулась к нему и взяв его за руки очень медленно и спокойно продолжила говорить:
– Рахи, ты можешь оттуда не выйти. И если Старейшины решат в пользу Гедальи, я ничего не смогу сделать.
– Я знаю, – кивнул Рахмиэль в ответ, – а потому я уверен, они простят нам минутную задержку.
В настенных светильниках горели свечи, их пламя отражалось на коже Эфрат, следовавшей за Рахмиэлем в медленном импровизированном вальсе. В коридоре было тихо, и только звуки их шагов и треск фитилей создавали некое подобие ритма. В этой тишине голос Эфрат зазвучал как шепот стен, как лунный свет, льющийся в окна, как тонкий аромат цветов. Рахмиэлю было сложно поверить, что это и вправду голос, как если бы это было что-то намного старше голоса и самого звука:
There is something
I want to carry through
My life
It’s something more
Then you and I
It keeps me awake
Till morning comes
And brings me back
Into your arms
Apart again I need to go
Get back to all the things I know
But I’ll stay awake till dawn
To feel you for another hour
Through any distance
Any time
Just stay with me
Where ever I am
Remain close
To my heart
And even closer
Is not enough
Just stay with me
Where ever I am
Through any distance
Any time
No matter what
The day will bring
You are my home
And my dreams
I want to watch you
All night long
And an hour more
An hour more
Sometimes I don’t
Believe you’re real
And so am I
And all between us
I stay awake
I watch you sleep
You are my dream
And you are real
Она готова была поклясться, что даже невозмутимый дворецкий как-то изменился и, возможно, предпочел бы раствориться в пространстве, чтобы избежать неловкости. Рахмиэль, напротив, был столь же спокоен, как и по дороге в особняк. Это спокойствие одновременно завораживало и настораживало Эфрат. Но она сделала скидку на то, что смертные быстро ко всему привыкают, и что ветер вечности обязательно собьет их с ног.
– Это новый текст для песни?
– Да, тебе нравится?
– Очень.
– Госпожа. – Дворецкий открыл перед ней дверь.
Все еще сжимая руку Рахмиэля, она посмотрела на него.
– Рахи…
– Мм?
– Я тоже тебя люблю.
Эфрат отпустила его руку и повернулась к открытой двери, за которой ее ждала знакомая незнакомая неизвестность.
Он ничего не видел перед собой. В комнате было совершенно темно. Знал только, что Эфрат стоит прямо перед ним. По крайней мере, он ведь шел сразу за ней. Проверять не хотелось. По какой-то причине двигаться вообще не хотелось. Как если бы он оказался в месте, где он его не существует, где его настолько мало, что едва удается сохранять сознание.
– Очень трогательная сцена, —Рахмиэль это услышал или почувствовал? – Невероятно трогательная для той, кто вот уже тысячи лет заслуженно ненавидит все человечество и без устали трудится над уменьшением его численности.
Эфрат молчала. В комнате и правда было темно, но только не для нее. И не для тех, кто сидел перед ней. Она не видела их, потому что их невозможно было увидеть, и при этом каждый, кому они желали показаться, мог без труда их описать. Их лица не были лицами, но взгляд был повсюду. И они видели все.
– Мы глубоко чтим Дом, к которому ты принадлежишь. – И это была правда. – А потому пригласили вас стать гостями нашего Дома.
– Мы благодарны Вам за оказанную честь. – Рахмиэль впервые слышал голос Эфрат таким. И был ли это голос? Он звучал повсюду, как будто из него состояло само пространство. Вдруг Рахмиэль ощутил холод. Такой, какого не чувствовал раньше. Это был взгляд. Он точно не мог сказать, как понял это, а затем услышал еще один голос.
– Подойди, дитя. Выйди из-за спины жрицы, лишившейся храма.
Услышав это, Эфрат выпрямила спину еще больше и подняла подбородок еще выше:
– Моя госпожа, я есть храм, и пока я есть, храм продолжает жить.
Он снова почувствовал ее голос вместо того, чтобы услышать. И из этого голоса сплеталась реальность. Впервые Рахмиэль как будто что-то разглядел перед собой. Это были высокие колонны с яркой цветной росписью, уходящие рядами вдаль, чтобы привести к алтарю, залитому синим, как небо, светом. Видение растворилось, и его снова окружала тьма.
– Справедливо, – раздался все тот же голос, – и он теперь тоже это знает. А разве нам не пристало хранить свои знания при себе? Подойди же, не прячься.
Рахмиэль сделал шаг в сторону, чтобы обойти Эфрат, и не услышал собственных шагов. Он даже не был уверен, что идет, но точно думал о том, чтобы идти. Сделав, как ему показалось, несколько шагов, он остановился.
Там, где несколько минут назад его лица касались пальцы Эфрат, он ощутил прикосновение, легкое и тяжелое одновременно, как если бы чьи-то нежные пальцы были пропитаны смертью. Сладкой и желанной смертью, той самой, которой бывают очарованы, любуясь мрамором надгробий, подолгу оставаясь возле них, не то по воле случая, не то по еще чьей-то.
Тишина длилась вечность. Как и все здесь. Эфрат продолжала стоять. Молча. Терпеливо. Ничем не выдавая себя. Она была спокойна, потому что знала, что они оба шли к этому моменту с самого начала, потому что знала, что надо держаться за руки, когда есть такая возможность, и потому что она верила. Верила, когда стены храма сияли красками, верила, когда глотала собственную кровь, верила, когда хватаясь за лунный свет выбиралась из под земли, верила, когда одна эпоха сменяла другую перед ее глазами, верила, когда приходилось скрываться в горах Румынии, верила, когда мир утратил всякую веру. И даже сейчас она продолжала верить. Эфрат знала, что вера творит мир, и пусть через мгновение он мог исчезнуть навсегда, оставив аромат меда лишь в ее памяти, она была спокойна. Она верила и пока она верит, храм есть.
– Уходите.
Тишина звенела, пространство, повиновавшееся лишь мысли и ее силе, расступилось перед ней, когда она протянула к нему руку, чтобы в следующее мгновение увлечь за собой вдоль по полоске тусклого света, пролившегося в открывшиеся двери.
Они снова стояли в коридоре, слушая удаляющиеся шаги дворецкого.
– Идем. – Так и не выпустив его руки, Эфрат почти бегом прошла коридор, чтобы затем пересечь погруженную во тьму залу, где их шаги эхом разносились во все стороны, и только она знала, до кого они долетают, когда затухают в темных углах. Они молча дошли до спальни Рахмиэля и, несмотря на то, что каждому гостю была отведена своя комната, Эфрат не собиралась сегодня оставаться одна. Они были в самом сердце ночи, это сердце беззвучно билось в ее груди, и сейчас, впервые за долгие сотни лет, она чувствовала, что в этом есть смысл.
– Что ты хотела спросить? – Они уже час молча сидели у окна и наблюдали за движением луны. В другие дни Эфрат называла это «любование луной», а он потом всегда с трудом вспоминал, в чем состояла прелесть этого занятия.
– Я уже не помню…
– Неужто я стал свидетелем минуты слабости?
– Свидетелем, виновником… минуты или пары месяцев, не все ли равно?
Рахмиэль замолчал. Почему-то ему было известно, что это не тот вопрос, на котором стоит настаивать. Так прошла минута, а за ней другая. Луна продолжала плыть по небу, касаясь их призрачным покрывалом своего света. Ему мерещились голоса, а может быть, он и правда их слышал. Язык, на котором они говорили, было сложно разобрать, да он и не старался. В какой-то момент Рахмиэлю показалось, что он начал их понимать… и тогда она заговорила.
– Я хотела спросить, – Эфрат сделала паузу, потому что слова давались ей нелегко, что само по себе бы было трудно представить всем, кто ее знал, – если бы… если бы… как же это трудно! – Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Тогда он поднялся с кресла, стоявшего рядом, и опустился перед ней на колено, чтобы взять за руку и прижать ее ладонь к губам. Она снова открыла глаза и подняла голову, чтобы посмотреть на него.
– Если бы я предложила тебе остаться со мной, что бы ты сказал?
Что-то не так было в отношениях между этим домом и временем, последнее старательно обходило своим вниманием скромные на первый взгляд комнаты. И сейчас отсутствовало вовсе.
– Но… – начал он, – я же и так с тобой.
– Я имею в виду, – она снова выпрямилась в кресле, – я имею в виду…
– Эфрат, – прервал он ее, чего обычно не случалось, – ты …
Что-то в лунном свете или в этой комнате противилось не только времени, но и всему тому, на что его тратили, и в подтверждение этому безо всякого стука и прочих церемоний в комнату ворвалась Шири.
Увидев влюбленных в положении, которое любой другой счел бы весьма двусмысленным, она ненадолго замешкалась. Но лишь ненадолго.
– А вы не сочли нужным сообщить мне, что живы, прежде чем сочетаться священными узами, того, что вы там планируете. Что бы это ни было, – сказала она.
– Узами? – переспросила Эфрат. К этому моменту Рахмиэль уже поднялся и стоял рядом с ней.
– Ну да. – Шири закрыла дверь и подошла к ним. – Разве это не самая распространенная среди смертных поза для священных уз?
– Представления не имею, – ответила Эфрат. – Я не большой специалист в этом вопросе.
– Как и все мы, – поддержала Шири, – впрочем…
– Гедалья? Это кудрявый-то пианист? – не выдержав рассмеялась Эфрат.
– И то верно… – Шири улыбнулась, оценив нежную шутку. – Как бы то ни было, я буду очень признательна вам обоим, если в следующий раз вы соизволите поставить меня в известность, когда вам удастся избежать почти неминуемой гибели.
– Я прошу прощения, – начал терпеливо молчавший все это время Рахмиэль, – что значит «в следующий раз»?
– Вечность известна тем, что всячески избегает времени или держится от него на расстоянии, так что возможностей у вас будет предостаточно. Впрочем, – повторилась Шири и посмотрела на них с той же улыбкой, – ладно, я рада, что вы живы и, пожалуй, оставлю вас.
Одарив подругу многозначительным взглядом, полным сумеречной иронии, она вышла из комнаты.
– Удивительно, каким драматичным может быть подобный разговор при свете луны и в интерьерах итальянского особняка. Так мы, кажется, о чем-то говорили, —Эфрат повернулась к нему, и то ли полупрозрачный свет луны сыграл злую шутку, то ли голоса, все еще носившиеся в воздухе, подсказали, на что обратить внимание, но сейчас Рахмиэль отчетливо видел перед собой будущее, которое открывалось ему. И ему оно не нравилось. Потому что это было страшно.
В одно короткое мгновение он осознал, что мира, который он знал и по-своему любил, больше не существует, что жизнь, такая простая и полностью оплаченная деньгам родителей, сейчас была неимоверно далека, что тогда, в загородном особняке при взгляде на ее портрет он увидел то же самое, что видел сейчас – смерть. Она была повсюду: в прикосновении ее рук, в золоте ее волос, в том как скользил по нему ее взгляд, в ее голосе, которому, как теперь понимал Рахмиэль, он никогда не мог сопротивляться. Вне всяких сомнений, если присмотреться, под ее ногтями можно будет различить запекшуюся кровь, ровно как и в ее волосах, и этот запах… Точно такой же, как в том тупике в ее доме. Рахмиэль знал, что за запах, потому что однажды, когда-то очень давно, он пропитался им насквозь.
– Не строй себе иллюзий, – не произнося ни слова, сказала Эфрат, – я никогда не пыталась тебя очаровать. Все то, что тебя так пугает, ты искал и находил сам. Ты пришел ко мне, потому что, как и все прочие, искал смерти. Потому что случившееся с тобой невозможно пережить и остаться прежним, потому что когда происходит подобное, люди перестают понимать, зачем им жить дальше. – Она смотрела на него, смотрела прямо в глаза и видела, как не сходя с места, он становится все дальше и дальше.
Молчание. Молчание всегда вне времени и всегда преодолевает пространство быстрее всех прочих.
– Ты чудовище… – Он все еще стоял рядом с ней, но старался не поднимать на нее глаз.
– Это так, – кивнула она, – по крайней мере, это преобладающее мнение. Вопрос, кто ты? Ведь ты пахнешь смертью ничуть не меньше меня.
– Нет, это не так.
– Не так? —Эфрат удивилась настолько едко, насколько позволяли приличия и правила этикета. – Тогда что привело тебя в мой дом? Мальчик, который кричал «Крек»?
Рахмиэль снова повернулся в ней. Ее лицо казалось таким же, как и всегда, и при этом изменилось до неузнаваемости. В комнате царила тьма, но ему не нужно было видеть. Он знал, знал что за этими изогнутыми губами есть острые клыки, которые каким-то образом остаются невидимыми для всех, кто ее видит, знал, что ее кожа иногда бывает цвета пепла, если она долго не ест. Он отчетливо помнил, как она открывала пакеты с донорской кровью, как если бы это были пакетики с соком, а в его ушах все еще раздавались звуки аппаратов, вернувших ему жизнь после того, как этот монстр чуть ее не отнял.
– Эфрат…
– Да? – отозвалась она, не давая себе труда пошевелиться.
– Мне очень жаль, что так получилось…
– А мне-то как жаль… – Приличия, она всегда помнила о приличиях, может быть, даже больше, чем о самой себе.
– Это не должно было зайти так далеко.
– И, дай угадаю, ты правда не хотел, чтобы так получилось?
Рахмиэль молчал. Она рассматривала его рубашку, хотя ведь это была ее рубашка, одна из самых любимых, из тонкого черного хлопка. Такая мягкая на ощупь.
– Я пойду. —Эфрат наконец поднялась с кресла. – Может быть, еще увидимся.
Она вышла из комнаты, оставив его наедине со временем, которое ему осталось. И никто не мог точно сказать, сколько времени осталось с ним в комнате.
***
– Мне кажется, или ты бледнее обычного? – Шири открыла дверь до того, как Эфрат успела постучать.
– Я голодная, – сообщила Эфрат, заходя в комнату. Они были одни. – А где Гедалья?
– Там, куда его проводили сразу по прибытию.
Эфрат вопросительно посмотрела на подругу.
– Я старше тебя, – ответила Шири на ее немой вопрос, – но если ты голодна, то здесь есть целый мини-бар.
– Подойдет, – безразлично отреагировала Эфрат и подошла к стенному шкафу, вырезанному, как и вся остальная мебель, из цельного дерева. Когда-то очень давно. Пластиковые пакеты были аккуратно сложены на подносе за небольшой приоткрытой дверцей. Она взяла один из них, открыла и осушила не отрываясь.
– Как идет? – Шири пристально смотрела на нее.
– Ты о чем?
– О внезапном прозрении, конечно.
– Откуда ты знаешь? – Эфрат открыла пакет с кровью и сделала большой глоток.
– В противном случае ты бы сейчас ужинала не этим сухим пайком. Еще раз, я старше тебя, – ответила Шири.
– Процесс пошел, – нехотя ответила Эфрат, опускаясь на один из стульев, окружавших стол в центре комнаты.
– Ставки делать будем? – спросила Шири, садясь на стул рядом.
– Ставки?
– Свадьба или казнь. Так или иначе, повеселимся!
– Ты права. Когда ты права, ты права. – Эфрат протянула ей второй пакет. – Будем.
– О! Я любить крек! – Шири, взяла из ее рук запечатанный пакет и слегка подняла его вверх в знак благодарности. Кольца на ее пальцах издавали приятный щелкающий звук, когда касались друг друга.
Они обе сделали по глотку живительного багрянца. И может быть – только может быть – у него был легкий привкус крека.
– Нам нужно больше народу для таких посиделок, – наконец произнесла Эфрат.
– Тебе не хватает массовки?
– Мне не хватает…
– Меня! – Эфрат не успела договорить, потому что в этот момент дверь распахнулась и на пороге появилась высокая и стройная рыжеволосая девушка. Ее тело закрывали длинные черные одежды, больше напоминавшие балахоны странников пустыни, а потому не сразу можно было понять, что это вовсе не девушка.
– Раз… – тихо произнесла Эфрат и обе вампирши отвернулись от двери.
– Здравствуйте! Меня зовут Раз. Мне можно все, всех и одновременно, – сказала уже совсем не девушка, в несколько шагов преодолев расстояние от двери до стола, – Эфрат. Эфрат, дорогая, приди же в мои объятия.
– Какого черта тебе здесь надо, мелкая парижская шлюха? – Эфрат сжала пакет со своим ужином в руке, так, что фонтан алых брызг разлетелся во все стороны, несколько капель осели на лице внезапного гостя.
– А я вижу, память твоя не спит с другим. – Прикосновением тонких белых пальцев Раз стер со щеки каплю крови. – В отличие от тебя самой. – Он облизал кровь с пальцев.
– Завидуешь? – поинтересовалась Эфрат.
– Еще бы… твои каблуки невозможно забыть.
– Я не знаю, способны ли вампиры краснеть, – вступила в разговор Шири. – Возможно, я войду в историю именно благодаря этому, но пока подобного не случилось… Вы так громко думаете и такое, что мне тоже захотелось попробовать.
– Дамы, я знал, что мы придем к соглашению!
Одним движением, едва заметным глазам смертного, Эфрат схватила край черного балахона и подняв в воздух его хозяина, швырнула в стену обоих. Только чтобы через мгновение ее собственное тело ударилось о противоположную стену, с легкой и изящной руки обладателя рыжих кудрей.
– А я и не знала, что в Париже и правда случается любовь, – прокомментировала Шири, которая с энтузиазмом и благодарностью наблюдала за летающими через комнату телами, запивая это достойное во всех отношениях зрелище первой отрицательной, по крайней мере, именно так было написано на выжатом пакете.
– Это было давно, – отозвалась Эфрат, и без того короткая юбка которой сейчас устремилась к талии, открывая ценителям чудесный вид.
– И это было отлично. – Раз подхватил ее на руки, и закружил по комнате.
– Это точно. – В ответ Эфрат обхватила его ногами, и смеясь, вытерла окровавленные руки о его лицо.
– А ты по-прежнему прекрасна и по-прежнему невыносима. – Он поцеловал ее в лоб, закрытый выпачканными кровью волосами. – Золото и кровь, такой я тебя и помню.
– Традиции, – Эфрат тряхнула головой, чтобы отбросить со лба пряди волос, – мы должны придерживаться традиций, они сохраняют наше общество.
– Разумеется, именно они, – Шири снова улыбалась, – Раз, – обратилась она к старому знакомому, – мы делаем ставки.
– Слышал. – Он отпустил Эфрат, которая решила не использовать эту возможность, чтобы вернуть юбку на отведенное дизайнером место. Они медленно подошли к столу, и несмотря на избыток стульев, сели на один. Эфрат с комфортом разместилась на его коленях.
– Я вообще слышал много интересного. Не изволите ли объяснить? Хотя бы в общих чертах.
– Можно начать с того момента, как вы двое познакомились, – поддержала Эфрат, всерьез подумывавшая доесть то, чем так расточительно украсила лицо Раза.
– Мы вместе охотились. – Шири, кажется, и правда не придавала значения этому факту.
– Да. Только смерть, ничего личного, детка. Так что не ревнуй. – На этот раз он нежно поцеловал Эфрат в самый кончик носа.
– Тебя-то? Вот уж нет уж. – Она улыбнулась и прижалась к нему, медленно укутываясь в черные ткани одежды. – Ты мой.
– Как и ты – моя, – ответил он.
– Да что здесь происходит? – наконец спросила Шири.
– Мы женаты, – ответила ей Эфрат, которую вообще похоже ничто не смущало.
– А… ну, нормально, нормально, – у Шири не было слов, которые могли бы в равно степени выразить ее удивление и его отсутствие.
– Уже давно, – добавил Раз, – но это не то, что ты думаешь.
– Да, мы просто друзья, – поддержала Эфрат, – а дайте мне второе блюдо.
Шири медленно поднялась с кресла, чтобы принести ей новый пакет донорской крови из бара.
– А женаты вы, потому что кто-то хотел скрыть свою нетрадиционную ориентацию?
– Нет, – Раз перехватил пакет, который рассекал воздух в полете в сторону Эфрат и передал его супруге.
– Вы женаты, потому что кто-то хотел скрыть свою традиционную ориентацию? Это встретило бы во мне куда больше понимания. – Шири взяла еще один пакет для себя и вернулась к столу.
– Нет, – Эфрат открыла пакет зубами и сделала большой глоток, – мы женаты, потому что мы этого хотели.
– Так точно, – Раз улыбался окровавленной улыбкой. – Жить не могу без этой сумасшедшей стервы. На протяжении нескольких счастливых столетий она была моим медвежонком, без которого нельзя было уснуть.
– Тогда почему, позвольте поинтересоваться, вы так долго не виделись? – Шири тоже открыла свою вторую порцию.
– Мы слегка повздорили, да, милый?
– Да. И я сжег ее дом, – его смех, должно быть, слышал весь дом и еще пара соседних кварталов.
– Это был мой любимый особняк! Ты невыносим. – Эфрат тоже рассмеялась и кровь, все еще наполнявшая ее рот, снова полетела в лицо супругу.
– Я был невыносим, потому что ты была невыносима, – на брызги крови он уже никак не отреагировал. – А еще я чувствовал явную конкуренцию со стороны этой сомнительной постройки. Ты проводила больше времени за оформлением его интерьеров, чем за оформлением меня. Ну и другие нюансы были.
