Ян Росс
Челленджер
– А они, в смысле инвесторы, в курсе, что тут у нас творится?
– Нет. Не в курсе. Никто не в курсе. Тут всё так, на всех уровнях. Чтобы добиться результатов – нужно финансирование, а финансирование можно выцарапать только продемонстрировав или, на худой конец, пообещав результаты, а без финансирования их не получить. И всё. Заколдованный круг. В общем, в сложившейся ситуации я по уши в дерьме.
Он снова посмотрел на пальцы, помолчал и добавил:
– Я помогу. Возьму на себя чёрную работу. Покажешь, как гонять тесты, тебе не придётся…
– Так, стоп, – я тоже постучал по столу и, поймав себя на подражательстве, отдёрнул руку. – Пойду покурю, попробую понять, насколько это вообще реально. Надо вспомнить, что там в каком состоянии.
Закурив с третьего раза, задержал дым в лёгких, осознавая, что уже загорелся авантюрной идеей. Я ощутил на лице вечерний летний ветер, полный неясных будоражащих запахов, сделал пару коротких затяжек и отшвырнул сигарету.
– О’кей, – я протянул руку. – Поехали.
Вернувшись, мы с ходу взялись за дело, я переписал Ариэлю нужные компоненты, настроил симулятор, подключил графическую визуализацию, наскоро объясняя, что к чему. Получилась вполне сносная виртуальная лаборатория. Шеф задал пару уточняющих вопросов, которые меня обнадёжили. Алгоритмика совсем не его стихия, и я опасался, что толку от этой затеи будет мало.
Мы расставили приоритеты, и Ариэль отправился в кабинет. Я нервно перебирал в памяти разрозненные фрагменты. По сути, подобные ситуации и были самой интересной частью моей работы. То, чем я занимаюсь, в широком смысле, даже не алгоритмика, а – proof of concept или feasibility, то есть доказательство концептуальной осуществимости. Моя задача – всеми возможными правдами и неправдами слепить прототип. Линейное развитие тут неприемлемо – ни времени, ни финансирования на последовательную разработку, как правило, не имеется, и направление часто выбирается по наитию.
Но одна ночь на эквизишн – это не просто в обрез, а катастрофически недостаточно. На голой интуиции не выехать, нам должно ещё крупно повезти.
– Так, я, кажется, закончил. – Заработавшись, я не заметил, как вернулся Ариэль. – Вот список проблематичных случаев, – он протянул листок, заполненный ровными столбцами.
– Отлично, сейчас гляну. Открой директорию, скину новую версию.
Ариэль удалился, а я взялся за баги. Если наш многострадальный эквизишн действительно заработает, это будет невероятное чудо. Надо отдать должное Тиму, выбравшему важный, но, вместе с тем, безопасный участок. Располагая достаточным количеством времени, можно спокойно разобраться и всё наладить без наитий и риска, сопряжённого с разработкой самого алгоритма. Расчётливый ход осторожного игрока. Вот только как провернуть то же самое до рассвета?..
Сражение с багами было прервано телефонным звонком:
– Привет, – приглушённо донёсся Ирин голос, – ты вернулся?
Я бросил взгляд на часы и осознал, что незаметно пролетело больше четырёх часов, время – начало первого, а конца-края даже не видно.
– Ир, ты чего не спишь? Всё в порядке?
– Да… – она помолчала. – Всё нормально. Ты уже дома?
– Не, – пробормотал я, продолжая таращиться в экран, – я это…
Оторваться от бегущих цифр было выше моих сил. Тут обнаружился очередной баг, я исправил, запустил и стал сверяться с показаниями осциллографа.
– Илья, что случилось? Ты где?
– Да-да, Ир, я на работе, – спохватился я. – У нас цейтнот… долгая история. В общем, завтра расскажу.
– Мы завтра увидимся?
– Конечно. Я позвоню.
Ариэль разделался с проверками и в начале пятого предложил съездить за пиццей. Есть не хотелось, но я сразу согласился. Оставшись без дела, он бесцельно метался по офису, понукал меня и всё больше раздражал.
К утру эквизишн работает, но в пяти процентах присутствуют шумы, полностью перекрывающие сигнал, и сколько не бьюсь, никак не удаётся систематизировать ни условия их возникновения, ни их характеристику. Обнаружив закономерность, я бы мог если не решить проблему, то по крайней мере научиться её избегать. Радует лишь одно – подкрепившись, Ариэль отправился паковать аппаратуру и больше не докучает.
– Хватит, пора заканчивать, – выпаливает Ариэль, ворвавшись в комнату. – До вылета полтора часа.
Я заворожённо пялюсь в код, судорожно щёлкаю функции и процедуры.
– Брось это. Помоги мне, я один не справлюсь.
– Ариэль, – я на миг оглядываюсь, – мы не можем так ехать.
– Пять процентов – это ерунда, – настаивает он. – Если сейчас же не начнём, то попросту не успеем.
– Пять процентов – не ерунда. Мне не удаётся локализовать проблему, ошибки появляются рандомно.
– И что? Нас вполне устроит девяностопятипроцентный успех. Всё, Илья, время истекло.
– Слушай! – я вскакиваю, теряя терпение. – Ты понимаешь, что это значит? Пока мы не выясним, что происходит, невозможно ничего гарантировать. Я же говорю – рандомные ошибки…
Мы стоим друг против друга в тесном проходе между загромождённым аппаратурой столом и гипсовой перегородкой.
– Пять процентов – это…
– Ариэль, это не пять процентов! Это РАНДОМНОЕ явление! Сейчас пять, а при других условиях, возможно, восемьдесят пять! Или сто!
– Илья, мы поедем как есть, пора действовать, либо…
– Нет, не поедем, дай мне ещё…
– Илья…
– В чём проблема? – кричу ему в лицо. – Возьмём пару вещей неупакованными. Что, по-твоему, лучше?
– Илья, время вышло. Сейчас же…
– Нет, Ариэль…
– Я сказал…
– Нет!..
– Я! – рычит Ариэль, делая шаг и оказываясь вплотную ко мне. – Приказываю! Сейчас же…
– Ариэль! Ты! – тело захлёстывает обжигающая ядовитая дрожь, и я чувствую, как слетают последние тормоза. – Ты…
Раздаётся тихий щелчок, мы настороженно замираем. Слышится шелест двери, шаги, ещё щелчок, и на пороге возникает Стив.
– Бурная ночь? – он невозмутимо осматривается.
Опомнившись, Ариэль бегло описывает ситуацию. Я сажусь, рассеянно беру уцелевшую от ночной трапезы алюминиевую банку, запрокидываю голову и выливаю в рот оставшиеся на донышке капли.
– Я помогу, только как ты без этого? – Стив кивает на приборы.
– Ничего, продолжу на симуляторе.
– Хочешь – иди в кабинет, – кивает Ариэль, – а мы прям тут и запакуем.
Вскоре удаётся выявить проблему. Наспех прогоняю тесты – всё работает. Я издаю победный вопль, метнувшись в комнату, бросаю гордый взгляд на шефа, несмотря на суровость, не способного сдержать улыбку. В шесть рук мы стаскиваем коробки, закидываем в машину и через считанные минуты уже несёмся в направлении аэропорта.
Глава 11
Лекарство – вещество, будучи введённым в крысу, дающее научный отчёт или статью.
Гиппократ
Одуревшие от бессонной ночи, мы мчимся через терминал, Ариэль с ходу ввязывается в перепалку о транспортировке нестандартного багажа, а я отправляюсь купить чего-нибудь съестного, так как в коротких полётах кормёжка не предусматривается.
Заняв места, набрасываемся на еду. Умяв свою порцию, Ариэль окидывает окружающих голодным взглядом, подзывает стюардессу и требует шоколадку, а лучше три. Нет, пять, – он кивает на меня.
– Впереди тяжёлый день, тебе нужно побольше глюкозы, – поясняет шеф.
Проглотив сладости, мы впадаем в оцепенение. Я опускаю спинку и прикрываю веки.
– Вот уроды! – хлёсткий возглас вырывает меня из сна. – Ты только глянь!
Шеф суёт мне лэптоп и тычет в набранный мелким шрифтом абзац.
– Это ж надо! – щелчком сворачивает окно и открывает другое. Я успеваю ухватить лишь несколько слов. – А вот это! – Ариэль переключается на следующий мейл. – Не, полюбуйся-полюбуйся! Как тебе это нравится?!
Он швыряет ноутбук мне на колени.
– Ну? Каково? Знаешь, кто пишет?
– Кто? Может, пояснишь?.. Я спросонья как-то не врубаюсь.
– Это инвесторы! – взрывается Ариэль. – Люди, которые годами вбухивают баснословные бабки в биомедицину ни хрена в ней не смысля. – Он захлопывает лэптоп. – И нет бы прислушаться к профессионалам! Или нанять консультантов! Куда там! С каждым новым просаженным миллионом у них крепнет иллюзия, что они сами… Понимаешь?! Сами! Становятся экспертами в медоборудовании! Да и вообще в медицине!
Удивительно, что они ещё не берутся оперировать! – Ариэль принимается утрамбовывать содержимое портфеля портативным компьютером. – И, что самое парадоксальное, – из недр доносится жалобный хруст, – они даже не видят бизнес-потенциала! Их так называемого коммерческого чутья хватает ровно на один ход вперёд.
Выпрямившись, он извлекает какую-то непонятную… хрень.
– Что я ни втолковываю, как ни бьюсь, им всё кажется, что речь о чём-то в стиле борьбы процессора поколения 4300 с поколением 3400 или, что мы нечто вроде фичи для браузера разрабатываем…
На свет появляются шнуры с диковинными креплениями.
– Это что? – я вопросительно кошусь на хрень.
– А, это? Это… стимулятор тета-волновых излучений.
– Чего-чего?
Он распутывает и приводит в порядок провода.
– Тета-частотные волны генерируются в пограничных состояниях сна и стимулируют… – Ариэль нахлобучил на голову обруч с хромированными цилиндрами, – стимулируют креативность, мыслительные процессы и позволяют оперативно регенерировать резервы организма.
Он пришпандоривает провода к цилиндрам, создавая замысловатое сооружение, смахивающее на самодельное взрывное устройство. По вполне понятной причине подбегает всполошённая стюардесса. Шеф втюхивает ей заранее заготовленную брошюру и повторяет всю историю, только более медленно и подробно.
– Где мы были? – Ариэль застывает с проводом в руке. – А, вот! Смотри, сегодня в каждом нормальном государстве человеческая жизнь является наиболее ценным ресурсом. А потому любой перспективный медицинский аппарат широкого назначения имеет колоссальный рыночный потенциал. – Он осторожно ощупывает получившийся агрегат. – На первый взгляд, задача нашей компании проста, даже банальна. Создать сенсор, подобный существующим на рынке, но действующий на основе простых технологий и стоящий значительно дешевле.
Несуразное приспособление чем-то отдалённо напоминает гипертрофированные бигуди, на которые вывернули кастрюлю спагетти.
– И дело даже не в цене самого сенсора, – шеф взял пульт и повозился, что-то конфигурируя, – стоимость процедуры состоит из расходов на сопутствующую аппаратуру, квалификации врачей, обработки данных. А в нашем случае всё значительно проще, быстрее и, соответственно, дешевле в десятки раз, а, войдя в массовое производство, станет дешевле в сотни и в тысячи.
Сегодня такая операция стоит от двадцати до пятидесяти тысяч долларов в зависимости от зарплат персонала, налогов и множества других факторов. Подобные процедуры даже в Штатах проводятся меньше, чем в пяти процентах клиник, и то исключительно частным образом. В Западной Европе ситуация гораздо хуже. О Восточной Европе, Южной Америке, Азии и Африке – вообще молчу. То есть даже в самых развитых странах…
– Погоди, а какие альтернативы?
– Никаких… Ну ничего, – Ариэль покатал желваками, – мы ещё посмотрим…
Он помолчал, поправил обруч и продолжил более сдержанно:
– А теперь прикинь масштабы: население США и Канады около 350 миллионов, Западной Европы – 400, то есть всего около 750. Из них, в лучшем случае, два-три процента могут позволить себе такие операции. А население планеты более семи миллиардов. Итого: меньше двух десятых процента.
Ариэль потыкал в пульт, рассматривая объёмные графики. Конструкция заискрилась цветными светодиодами. Соседи, опасливо следившие за его манипуляциями ещё при монтаже чудо-шлема, снова оглядываются, смотрят на Ариэля, потом на меня и обратно на него. Намертво вбитое в сознание американских обывателей понятие «прайвеси» в очередной раз побеждает любопытство, и спустя несколько секунд все теряют к нам интерес.
– Завершающая стадия – гамма-индуцирование. Расширение восприятия и повышение эфирного тонуса, – комментирует Ариэль. – Ты слушай, не отвлекайся, мы подбираемся к самой сути. Так вот, моя мечта – сделать достижения кардиологии досягаемыми не только для сверхбогатой прослойки. Я хочу видеть наш логотип в каждом богом забытом городке Индии и Африки. Наша продукция должна стать так же доступна, как Кока-Кола.
Ариэль воинственно взмахнул пультом.
– Избавление – на расстоянии вытянутой руки. Мы с тобой способны сделать эту мечту реальностью за год-полтора. Речь даже не о миллионах, на кону миллиарды человеческих жизней! А наши инвесторы… впрочем, ну их в жопу. Прорвёмся.
Ариэль стащил с головы прекратившую мигать штуковину, отсоединил и свернул провода.
– А теперь поговорим о других цифрах. – Он потёр виски в местах соприкосновения с обручем. – Помнишь, я обещал, что как только произойдёт существенный сдвиг, мы вернёмся к вопросу опционов? Пришло время объяснить, почему откладывался этот разговор. Ты наверняка думаешь, мне надо, чтобы ты что-то доказал? Проявил себя?
– Ну, это вполне логично… – уклончиво ответил я.
– Так вот – нет. Не тебе надо доказать мне, это мне надо доказать им, – он усмехнулся. – Смотри: на всех работников – и теперешних, и будущих, включая внешних консультантов и двух-трёх передовых кардиологов, которые будут пиарить продукт, отведено пять процентов. Ты уже ключевой игрок в нашей команде, хотя сегодня это мало кто понимает. Но когда мы продемонстрируем новые результаты, состоится очередной инвестиционный раунд. И вот тогда я смогу диктовать условия. И потребовать для тебя не те крохи, какие достались остальным, а где-то около одного процента.
– Кстати, если уж на то пошло… Какой кусок пирога имеешь ты? – спросил я из желания хоть как-то проверить эту историю на прочность.
– Нас два основателя, и на пару у нас – те же пять. У меня – три процента, у партнёра – два, так как он участвовал только в формировании концепции и первом круге инвестиций. При случае надо вас познакомить.
Ариэль поглядел в иллюминатор и чему-то улыбнулся.
– А по самым скромным прогнозам, после создания прототипа мы за годик-другой раскрутимся до пятидесяти, если не до нескольких сотен миллионов, – он прищёлкнул пальцами. – Вот и прикинь.
Я прикинул. Надо признать – семизначные числа имеют неотразимый шарм. Да что там, числа били наотмашь.
– И, пойми правильно, здесь никто тебе одолжений не делает. Нам необходимо тебя мотивировать. Мне нужен не подчинённый, а соратник. Я хочу, чтобы это была не моя, а наша общая война.
* * *
Галопом проносимся сквозь больничный холл. Не дожидаясь лифта, Ариэль ввинчивается по лестнице на третий этаж, спеша убедиться, что всё готово. Когда эта железная коробка вместе со мной и аппаратурой доползает наверх, шеф уже у дверей. В операционной он с ходу бросается распаковывать вещи. Я тестирую каждый прибор. Яркий свет заливает помещение, нещадно выжирая пространство. Предметы не отбрасывают теней.
Спустя полчаса система собрана. Мы наскоро переодеваемся в хирургические костюмы. Нам выдают свинцовые халаты и воротники. Я смутно припоминаю, что щитовидные железы особенно чувствительны к радиоактивному облучению.
– Ну что? Ввозим тело? – заглядывает медбрат.
– Давайте-давайте! – вскидывается Ариэль. – Нечего тянуть.
Эти доспехи весят килограмм по пятнадцать, и мы не спешим надевать их. Я гоняю тесты, раз за разом убеждаясь, что всё функционирует как надо. Ариэль поминутно оглядывается на меня. В его глазах вопрос: «Ну как, работает?» и, завершив очередной контрольный блок, я энергично киваю.
Кроме нас, в комнате хлопочут ещё двое – раскладывают скальпели, зажимы, шприцы. Распахивается дверь, санитары ввозят тело, накрытое зелёными простынями и подсоединённое к машине жизнеобеспечения. Следом появляется целая толпа. Наскоро представляются. Врачи, ассистенты, медбратья. Их фамилии и должности моментально выветриваются из моей головы, запоминается только имя главного хирурга – Уолтер. Один из вошедших – анестезиолог. Можно подумать, здесь действительно кому-то понадобится наркоз. Эта деталь, царапнув сознание, на миг выбивает меня из ритма.
Ассистент откидывает простыню. Я мельком оглядываю туловище невысокого парня и механически отмечаю, что он сходного со мной телосложения. Волос на груди почти нет. На плече татуировка из переплетения зазубренных линий. Голова прикрыта отдельной в несколько раз сложенной тканью. Я, так же как он, когда-то подписал бумажку о том, что завещаю тело науке.
Хирург делает надрез, устанавливает фиксатор и вводит катетер. Начинается showtime, и посторонние мысли мгновенно улетучиваются. Тактовая частота происходящего возрастает до предела. Уолтер виртуозно, в два приёма доводит катетер до сердца. Пока он исполняет этот манёвр, все замирают, следя за картинкой на мониторе, дублирующем флюороскоп[17].
– Мы там. Берём образцы? – бросает Уолтер.
– Да, – выдыхаем мы в один голос.
Ариэль нависает надо мной, заглядывая через плечо. На некоторое время я руковожу происходящим. Всё проделывается чётко и споро, будто пациент жив. Каждая секунда на вес золота. Что-то не ладится с калибровкой, и я прошу повторить первичные замеры. Хирург понимает нас с полуслова и ловко устанавливает катетер в нужной точке.
– Вы в своём уме?! – орёт Уолтер, оглянувшись, в паузе между манипуляциями. – Седьмая минута облучения пошла!
Мы кидаемся к халатам, наскоро натягиваем, помогая друг другу застегнуть их на спине. Напяливаем воротники. Халаты громоздкие – ниже колен, в них мгновенно становится жарко. Воротники жмут и, чтобы посмотреть в сторону, надо поворачиваться всем телом.
Мы проходим по типичным сценариям, и Ариэль настаивает на многократном повторении ключевых ситуаций. Вскоре наши требования даже мне начинают казаться чрезмерными. Спустя три часа все уже на пределе, но работа продолжается в прежнем темпе.
В кратких передышках, пока врачи реконструируют очередной клинический сценарий, ко мне возвращаются воспоминания. Я с тревогой жду, когда пациента будут усыплять. Это выражение меня коробит. Вроде как речь и не идёт об умерщвлении. Сегодня мой первый опыт на человеке, но я уже не раз участвовал в экспериментах на животных. Преимущественно на свиньях, так как анатомия и физиология их внутренних органов, и в частности сердца, сходны с человеческими. После опыта зверюшка могла бы жить дальше, но, как правило, необходимо сверить результаты с оригиналом. То есть вынуть сердце, разрезать и сравнить. Но даже в тех случаях, когда ничего извлекать не надо, зверей всё равно «усыпляют», иначе наше мероприятие граничило бы с издевательством над животными. И поэтому их убивают из якобы гуманных соображений, а на деле – чтобы не подпасть под соответствующую статью.
Выглядит это так: анестезиолог вопросительно смотрит на собравшихся и, убедившись, что к свинке больше претензий не имеется, вводит раствор. Сигнал электрокардиограммы быстро затухает. Он выжидает протокольные пять минут, записывает точное время, накидывает простыню и уходит.
Следом приходит другой мужик, откидывает простыню, примеривается и делает глубокий надрез поперёк груди. Затем ещё и ещё. Это нарушение святости кожного покрова шокирует сильнее всего – в этот момент животное превращается в груду мяса. Он засовывает руку в кровоточащую щель, погружая её чуть ли не по локоть, и с чавкающим хрустом кромсает внутренности грудной клетки, а я держу наготове банку с физраствором.
Как сейчас вижу – мужик достаёт сердце с ошмётками коронарных сосудов, сочащихся густой тёмной кровью, и запихивает в подставленную ёмкость. Берёт из моей одеревеневшей руки крышку, привычным движением запечатывает и сдирает окровавленные перчатки.
Эти образы вспыхивают в сознании, но голос Уолтера раз за разом выдёргивает меня оттуда. И вот последние сценарии завершены, проверены и перепроверены. Шесть часов пролетели словно шесть минут.
– Ну что? – проронил через плечо Уолтер.
– Всё, – выдохнул я.
– Точно? – он оглянулся. – Можно ещё пару успеть, решайтесь…
– Да-да, действительно всё, – кивнул Ариэль. – Всем спасибо.
Мы принялись упаковывать оборудование. Вошёл анестезиолог. Я внутренне напрягся, но он лишь бегло осмотрел тело, сверился с приборами и попросил ждать его в холле.
Санитары вывезли койку и машину жизнеобеспечения. Я с облегчением выдохнул. Со сборами управились на удивление быстро, и я даже успел наспех высмолить две сигареты, начхав на запрет курения на территории больничного кампуса.
– Держите, – анестезиолог вручил мне пластиковую ёмкость. – Постарайтесь поскорее в заморозку.
* * *
По пути в аэропорт обнаруживаю четыре пропущенных звонка. Улучив момент, отхожу в сторону и набираю номер.
– Ир, привет.
– Где ты? Всё о’кей?
– Да, я был на опыте…
– Почему ты не отвечаешь?
– Ир…
– Сложно найти минуту перезвонить?
Явственно чувствуется нарастающее напряжение, но я не в состоянии сейчас что-либо объяснять.
– Ир… – просительно повторяю я.
Она молчит.
– Ира…
Мой тон становится заискивающим, и от этого я начинаю закипать.
– Ира! – говорю я требовательно.
– Что?
– Ира, пойми…
– Не трудись, – тускло откликается она. – Я уже всё поняла.
– Ир, я прилечу в Сан-Хосе и позвоню тебе.
Она снова молчит.
– Ира, пока. Прилечу и позвоню, – выждав несколько секунд, вешаю трубку.
Возвращаясь к стойке регистрации, где уже началась посадка, судорожно потираю виски, пытаясь сосредоточиться. Как ни крути, добраться в Лос-Анджелес до полуночи никак не удастся. Пока долетим до Сан-Хосе, пока закинем вещи, пока то-сё, а езды до LA часов пять в лучшем случае. От усталости и морального истощения ситуация кажется всё более нестерпимой и безвыходной.
Что же делать? Что делать?
Очередной скандал неизбежен. Хотя нет, в том-то и дело, она не станет скандалить, она будет молчать. Уж лучше бы выговорилась, пошвырялась чем-нибудь, в конце концов. Всё легче пытки тихой истерикой.
Так и подмывает позвонить и с ходу начать орать. Зачем она так? Хочется докричаться. Хочется, чтобы она услышала. Чтобы поняла. Или хотя бы сама начала кричать в ответ. Но звонить нельзя. Она не услышит и тем более не станет кричать. Она дождётся, пока я выдохнусь, скажет что-нибудь бесцветным голосом и повесит трубку.
– Эй, где тебя носит? – шутливо треплет меня по плечу Арик. – Мы пока ещё не купили этот самолёт.
Самолёт… Самолёт! Бросить машину в Сан-Хосе и лететь на самолёте. Я заново прокручиваю расчёт времени. Если поднапрячься, можно успеть на последний рейс. Впритык, но можно.
Заняв своё место, Ариэль мгновенно отрубается, свесив голову набок. Я тоже прикрываю глаза, но сон не идёт. Беспорядочно мелькают сцены минувших суток – безумная ночь, Стив, явившийся в последний момент, тета-волновой излучатель и спич о спасении человечества. Безжалостный свет операционной, пальцы, сжимающие скальпель, и бурое подсохшее пятно на хромированной поверхности.
Чтобы отвлечься, перебираю в уме выкладки Ариэля. На самом деле, он несколько приукрасил. Во-первых, наше оборудование применимо далеко не для всех кардиохирургических процедур. А во-вторых, катетеризация – не единственное решение, всегда остаётся открытая операция на сердце. Вскрытие грудной клетки, распиливание рёбер…
Я поёжился, развивать эту мысленную траекторию не хотелось. Но упомянутые им цифры вполне реальны, и наша технология действительно имеет огромный потенциал. Размышляя о перспективах, я задремал и провалился в глухой душный сон. Даже не сон, а анабиоз, из которого меня выдрал Ариэль, нещадно тормоша обеими руками.
По дороге позвонил Ире и условился, что еду прямиком к ней. Подкатив к зданию офиса, мы припарковались поперёк тротуара, заблокировали лифт, перетащили коробки и, не распаковывая, свалили в лаборатории. И вот мы снова в машине, Ариэль в третий раз гонит к аэропорту, покинутому менее часа назад. У входа в терминал он глушит мотор и оборачивается.
– Спасибо, сегодня ты сделал большое дело.
– Тебе спасибо, – я жму его широкую сильную ладонь. – Теперь это наша общая война.
* * *
– Ну наконец-то, – Ира распахивает объятия, и я зарываюсь лицом в её волосы.
– Ира, – шепчу ей на ухо, – Ира…
Я чувствую, как её тепло по капле проникает в меня. Как откликается каждая клетка моего тела. Как расслабляются сведённые мускулы и обволакивает пологом усталость. Провожу у неё за ухом, и ниже к ключицам, пропуская меж пальцами шелковистые пряди… И тут соображаю, что уже два дня не мылся, и осторожно высвобождаюсь из объятий.
– Ир, я только в душ и к тебе, – наклоняюсь и целую её в шею.
…Опоясавшись полотенцем, выхожу из ванной, посвежевший и готовый к подвигам, и браво направляюсь в спальню. Приняв триумфальную позу и слегка сдерживая улыбку, я останавливаюсь на пороге, словно в ожидании оваций. В комнате тихо и царит полумрак. Ира лежит на кровати спиной ко мне. По светлой простыне растекаются её волосы. До меня доходит не сразу… Она спит.
Я растерянно потоптался на месте. Ничего не изменилось. Моя поза как-то сама собой потеряла триумфальность. Улыбка скукожилась. Я ещё некоторое время постоял в дверях, надеясь, что она вот-вот оглянется. Но этого не произошло.
Вернувшись в ванную, напялил штаны, с отвращением набросил мятую, пропахшую больницей и потом рубашку. Проходя мимо спальни, останавливаюсь и гляжу на безмятежно посапывающую Иру. Такую близкую и далёкую… Затем стряхиваю оцепенение, гашу свет в гостиной и тихо закрываю за собой дверь.
* * *
Дома первым делом скидываю грязную одежду, не жуя, проглатываю купленные по пути бутерброды и закуриваю. Отголоски пережитых эмоций бередят сознание, и, понимая, что в таком состоянии всё равно не уснуть, решаю взглянуть на результаты.
Запускаю простенький анализ первой контрольной точки. На экране высвечивается график, и у меня перехватывает дыхание. Ноль информативных данных. Опомнившись, запускаю анализ второй. То же дерьмо. Третья точка. У меня темнеет в глазах. Четвертая. Пятая. Догоревший окурок обжигает пальцы, я отшвыриваю его. Шестая, седьмая… Прогоняю точку за точкой, не в силах остановиться.
…Часа через полтора я оторвался от экрана, окинул невидящим взглядом свою берлогу, дотащился до спальни и рухнул в постель.
