Яков Пикин
Грешным делом
Здесь я покраснел.
– Ну, а если ты испугалась, почему не пришла на кухню и не переждала там? – Спросил я, взяв её за руку.
– На самом деле, я не испугалась, – высвободила она руку. – Было бы кого бояться! Ты у нас ещё в Торжке не сидел в Новоямской! Вот, где тебя и накормят, и напоят, и утанцуют до потери сознания, причём не спрашивая! Просто я привыкла, что Гриша за меня, если что, любому глотку перережет…
Чтобы не слушать про Гришу, я встал и пошёл к дверям.
– Подожди…ты куда? –Удивлённо спросила она. – А я?
– Извини, не хочу просто про твоего геройского Гришу слушать.– Буркнул я, натягивая капюшон своей ветровки на голову.
– М-м, вот что…– буркнула Циля, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.
Я постоял у дверей. Увидев в окно, что ехать ещё далеко, вернулся и сел на место. Циля сидела всё также, надувшись, скрестив руки и глядя перед собой. Я увидел, как на шее у неё появилась гусиная кожа от холода.
– Холодно? – Спросил я, снимая куртку и кладя ей на колени.
– Не очень. – Сняв со своих колен мою куртку, она отбросила её мне. – Переживу.
Я надел снова куртку, затем попытался обнять её, сказав: «ну, хватит, не дуйся». Но, она, дёрнув плечом, показала, что не хочет этого, отвернулась и начала смотреть в окно.
До нашей остановки мы ехали молча. Мелькали за окном жёлтые фонари и освещённые ими довольно пустынные в это позднее время тротуары. Пробегали мимо автобусные пункты с гуляющими тенями от столбов внутри, тёмные фасады длинных многоэтажек, редкие прохожие, выгуливающие не дотерпевших до утра собак, наряд патрульной милиции, решающих забирать пьяного мужика, вяло бредущего куда -то и едва передвигающего ногами, или не забирать?
– А что ещё там у тебя за фотосессия была? – Спросил я, глядя на её затылок.
– Какая ещё фотосессия? – Повернулась она ко мне.
Я молчал, разглядывая её без единой морщинки лоб, край гладко зачёсанных тёмных волос, аккуратно припудренный носик, подведённые тушью глаза и красиво очерченные губы, из -под которых немного выглядывали жемчуга её ровных зубок.
– А! – Улыбнулась она, хлопнув меня по руке, будто вспомнив что –то приятное. – Сейчас расскажу. Значит, сижу я, скучаю, вдруг подходит ко мне мужик и говорит: девушка, я не местный в командировке. В жизни, говорит, не видел такого красивого лица: дайте я с вами сфотографируюсь! И начал: и так, и так. Надоел, прямо. Да ещё, говорит, сядьте ко мне на колени и официанту говорит: сфотографируй нас.
– И ты села?
– Да. А что такого? Раз человек просит!
Ещё минут десять мы сидели молча, глядя в разные стороны. Меня душила ревность, но я понимал, что если начну показывать это, то нашей любви придёт конец. Кое –как я поборол это чувство. Но когда начал говорить, то понял, что пережил свою ревность не до конца:
– Тебе, наверно, лучше не приезжать больше в ресторан.
– Почему? –Удивилась она.
– Одной, по крайней мере.
– А с кем же я приеду? – Ещё более удивлённо спросила она.
– Не знаю, просто одной там тебе нельзя. Тебя приглашают, с тобой танцуют, тебя фотографируют… Ты что, интерьер?
– Я же не сама, они первые начинают!
– Да. Но ты вправе отказаться!
– Говорю же –мне скучно!
Некоторое время мы опять ехали молча, потом, не в силах держать это в себе, я спросил:
– Значит, тебе было скучно и поэтому села на колени первому встречному мужчине?
Циля прикусила губу, и некоторое время молча смотрела в окно. Потом заговорила:
– Послушай, Лео, я здесь совершенно одна, тебе этого не понять! Вчера, проснувшись, я открыла глаза в совершенной чужой квартире, где нет мебели, штор и тюли, будильника, нет даже элементарного зеркала! Понимаешь ли ты, что чувствует женщина, которой некуда даже посмотреться время от времени?! Ты не понимаешь, каково это быть в незнакомом городе, где у тебя нет друзей и знакомых. Где у тебя дома нет даже бигудей с щипцами! Иногда мне кажется, что я не живу и что всё вокруг это карцер, специально сделанный для меня. Такое всё вокруг унылое и некрасивое. А ведь это не наш захолустный Торжок, это Москва! Здесь есть концертные залы, театры… Мне всего двадцать два, ты забыл? Я, может, всю жизнь мечтала жить тут и теперь уже тысячу раз спросила себя, что тут делаю! А ты? Ты хоть раз спросил, чего я хочу от жизни, какие у меня желания ?! Даже не пригласил меня в ресторан поужинать ни разу, мне пришлось самой напроситься!
В этом месте я благоразумно промолчал. У меня действительно не было времени возить Цилю по выставкам и концертным залам. В ресторан приглашать близких не приветствовалось. Даже за те угощения, которые я ей послал, мне хотя и в шуточной форме, но высказали, и, хотя денег с меня на первый раз не взяли, всё равно дали понять, что с этим надо заканчивать. В конце концов, моя девушка не такая важная шишка, чтобы её обслуживали, как королеву!
Как нужно действовать в этой ситуацию, я не знал. Непроницаемая, как школьная доска тень заслоняла моё будущее. Впервые мне казалось, что я влюблён и влюблён по-настоящему, и я очень боялся теперь потерять эту любовь.
Однако с каждым днём я ощущал себя всё более уязвимым и жалким, плутая в этом лабиринте неизвестных мне положений, ситуаций и коллизий, и если бы у меня было чуть больше жизненного опыта, я бы наверняка смог бы решить эти проблемы. Но как раз его у меня и не было. Про Бога мне тогда вообще никто не говорил. Я действовал по наитию, принимая рещения часто интуитивно и совершенно естественно, что я ошибался. Хотя одно я знал точно –Циля со мной и какой бы срок не дала нам судьба быть вместе, я должен сделать всё от меня зависящее, чтобы она была счастлива!
Но жизнь такая штука, что она совершенно не считается с твоими пожеланиями.
Обычно придя вместе домой, мы, приняв душ вместе или по очереди, ложились затем в кровать, чтобы насладиться любовью, а после этого засыпали.
Утром я вставал первым, чтобы приготовить для нас с Цилей завтрак. Её тарелку с едой я оставлял на столе. Свою после завтрака я мыл, затем чистил зубы, после этого тихонько одевался, чтобы не разбудить Цилю и уезжал в институт.
По окончании лекций я сразу ехал на работу, а оттуда, обычно уже ночью, с Цилей, если она приезжала, или без неё, если она оставалась дома, ехал обратно .
Получалось, что иногда весь день до вечера Циля была предоставлена себе и поэтому не случайно, что она чувствовала себя одинокой.
– Но ведь должен кто –то добывать, чтобы за всё платить! – Вырвалось однажды у меня в ответ на её упрёки.
– А ты попробуй продать меня! – Неожиданно предложила она. – И сразу решишь все свои проблемы!
Это был удар под дых. Запрещённый приём. Этой фразой она будто ударила меня по лицу. Мне нечего было сказать. С резиновым жгутом, сразу перехватившим сразу горло я стоял и хлопал глазами, уставившись на неё.
– Зачем ты так? –Наконец, сказал я.– Я ведь стараюсь…Продать?.. Ты что? Я даже подумать о таком не могу! Но ведь необходимость денег это факт, с которым не поспоришь!
Тут она посмотрела на меня и насмешливо и влюблённо одновременно, примерно так, как бедняжка Бонасье смотрела на Дартаньяна в фильме про трёх мушкетёров, а потом отвернулась.
– Если тебе надоело всё, то просто скажи мне…– дал я задний ход.
– Хорошо, завтра позвоню Зое. – Безо всякой логики заявила Циля. – Она, по крайней мере, не ищет повода, чтобы со мной поссориться.
– А я, получается, ищу!? – Крикнул я настолько высоко, что едва не дал петуха и тут же покраснел от этого.
Она на это улыбнулась:
– Но разве нет?
– Что, ты серьёзно?
– Да!
Тут мне стало ясно, что количество неизвестных ситуаций в этой жизни даже больше, чем я себе представлял, а, может быть, их число вообще приближается к бесконечности, и, сдавшись окончательно, сказал:
– Извини, может, я просто устал сегодня.
Мы ехали как всегда на последнем автобусе. Мелькали остановки с мешаниной теней внутри них, шли запоздавшие прохожие, убегали, оставаясь позади нас фонарные столбы, отсвечивали в электрическом свете окна близлежащих к дороге домов. Всё это знакомое, привычное и обыденное, на миг показалось мне воронкой, которая хотела меня засосать и я, чтобы удержаться на месте, бессознательно схватился за её колено.
Она посмотрела на мою руку так, как в американских фильмах смотрят на чужую планету опустившиеся на неё астронавты, с каким-то тревожным ожиданием, но сбрасывать руку не стала, а только отвернулась и начала смотреть в другую сторону.
– Забудь, что я наболтал тут тебе, – коснулся я её локотка. – Пожалуйста.
Циля, помедлив, кивнула, а затем произнесла:
– Наверно, я в самом деле неправильно повела себя тогда в ресторане, прости.
– Ладно, ерунда, проехали…
Автобус вдруг остановился, шипанув дверями. Оглядевшись, мы с ойканьем поднялись: "наша!", и выскочили из него.
Дня через три после этого разговора Циля пришла ко мне на работу вместе с Зоей. Оказалось, она чертовски была права, позвонив ей! Теперь они ходили курить втроём –Анастас, Зоя и Циля и, хотя возвращались тоже не скоро, я совершенно успокоился.
Сказать честно, я не думал, что буду так рад её подруге. Я испытывал нечто вроде благодарности к Зое, за что то, что она появилась и, каждый раз, улыбался при её виде. Она мне тоже отвечала улыбкой. Теперь я видел, что Зоя со своей ладной фигуркой, рыжими волосами, ослепительно белой кожей, голубыми глазами и чисто немецкой сдержанностью, была намного симпатичней Цили. Конечно, я всячески бичевал себя внутри за это мысленное предательство, но поделать с собой ничего не мог. Я просто порой запрещал себе так думать! Но иногда, когда забывая, я расслаблялся, кто –то говорил внутри меня: облажался ты, парень, такую девчонку упустил, а она ведь тебе тогда на зоне отдыха строила глазки! Как же ты её прохлопал?
Иногда после работы вчетвером мы теперь выпивали бутылочку портвейна а закутке ресторана, перед тем, как разъехаться по домам, а потом по дороге домой шутили и смеялись, рассказывая друг другу всякие байки.
Однажды в пятницу, когда портвейна оказалось чересчур много, Зоя с Анастасом напросились к нам в гости.
Тот вечер, как сейчас помню, был туманным и дождливым. Ядрёной желчью отражался в каплях дождя на стёклах взятого нами на прокат такси свет фонарей. Надрывно кричал из радио «Прощай!» Лещенко. Прижавшись виском к стеклу, глухо подпевал ему Анастас.
Зоя, достав из сумочки бутылку адски сладкого «Шартреза», приклеилась к ней будто намертво. Возбуждая интерес шофёра такси, кивала в такт знакомому ритму Циля. У кооперативной палатки девушки попросили нас остановиться, чтобы купить закуски.
– Только не консервы, прошу, – напутствовала Стаса Зоя, достав из сумки и протянув ему деньги.
– Да у меня свои! есть – Оттолкнул он её руку.
Минут через десять Анастас вернулся, сияя от удовольствия.
– Держите, – крякнул он, выгрузив на колени Зои галеты, воблу и литровую бутылку спирта.
– Это что, горючее для машины? – Шевельнула она бутылкой. – Но тогда почему так мало?
– Ничего себе мало! – Хохотнул шофёр. – Да на этом можно в Брёхово уехать!
– Где это -Брёхово? – Удивилась Зоя.
– Причём без колёс, – заржал Анастас, не дав уйти разговору в географическое русло.
– Мы вообще –то про закуску, – не дала развиться теме Циля:
– Эй, повар, у нас же дома есть сказочно вкусная еда? – Обратилась она ко мне.
Вопрос был провокационным. Хотя всё правильно, раз я повар –значит, должен иметь дома вкусную еду. Но как раз её –то там и не было! Сапожник без сапог в нашей стране –нормальное дело.
– Если ты имеешь в виду сказку про три апельсина, то- да! – Свёл я всё к шутке.
Никто не засмеялся, кроме меня. Я встал вспоминать.
Дома в холодильнике, как я увидел утром оставались впрямь апельсины, кажется, три, какой –то напиток в стеклянной таре, лимонад вроде, пара яиц и бутылка молока.
– Ну, омлет мы утром сделаем, – буркнул я, – а вот ужин…Слушай, шеф, может, заедем в гастроном, он тут рядом…
– А чего вы хотите там купить в пятницу вечером? – Всполошилась Зоя, отрывая ото рта бутылку с ликёром.
– Ну, завтрак туриста какой –нибудь взять, хлеба…
– Издеваешься? У нас в гастрономе под закрытие в пятницу только кассу и можно взять! – Пошутила она. Но опять никто не засмеялся и она продолжила, обратившись к водителю:
– Вы пивняк в четвёртом знаете?
– «Тошниловку» -то ? Кто ж её не знает! – Охотно отозвался шеф.
– Вот. Там рядом база продовольственная. Поехали туда.
Машина тронулась. Проехав несколько светофоров, завернула направо и тихо поехала вдоль домов.
– Где –нибудь здесь встать можете? –Спросила Зоя водителя, когда мы стали подъезжать к Торговому центру.
Он кивнув, притормозил.
– Нет, только не здесь, тут вы движению помешаете. Давайте направо, прямо метров десять, ещё раз налево, туда, где площадь, и там у ворот базы притормозите.
Водитель опять кивнул, он оказался покладистым, немного проехал и остановился у ворот, как его просили. Когда машина остановилась и Зоя вышла, Анастас, нарушив тишину, осторожно спросил, переводя взгляд с меня на Цилю:
– А Зоя – она вообще …кто?
– Зойка у нас обеспеченная, – сказала Циля, не без нотов гордости за подругу. – С квартирой, дачей и машиной.
– Куда же она пошла? – Сразу заволновался Стасик, крутя головой.
– На склад, – засмеялась Циля, – у неё мать товароведом работает, она сегодня на сутки заступила.
– Товароведом? Правда?! Вот это да! – Засуетился Анастас, в очередной раз развеселив Цилю. – Я всю жизнь мечтал о такой встрече! Всю жизнь! Слушай, это надо отметить!
Открыв дверь, он стал вылезать из машины. Прежде, чем окончательно выйти, он наклонился в салон и сказал:
– Пойду, посторожу её, а то не дай бог хулиганы пристанут!
На эту его реплику я только ухмыльнулся. Циля, катая по сиденью бутылку спирта двумя пальчиками, весело захихикала:
– Вот народ эти армяне, им бы тёщу побогаче!
– А кто бы от такого отказался, – пошутил я, оглядываясь на неё.
Циля не ответила на эту мою реплику, начав что –то нарочито внимательно разглядывать за окном. Я вспомнил, что её родители погибли и, значит, с тёщей её муж тоже никогда не познакомится.
– Вы бы от богатой тёщи наверно тоже не отказались? – Спросил я, не знаю, зачем у шофёра.
Тот, ухмыльнувшись, мелко кивнул. Я обернулся, посмотрев на Цилю, но она всё с тем же отсутствующим видом смотрела в окно, будто говоря этим: «И ты туда же»! Ругая себя, на чём свет стоит, я подумал: кто ж меня за язык всё время тянет!
Повисла пауза, во время которой я тоже стал смотреть в окно. Машина стояла возле большого Торгового центра, где помимо мелких магазинов располагались пивная и товарная база. Тоненькие деревья, торчавшие из чёрных земляных квадратов прямо посреди асфальтовой площади, почерневшие и голые, были облиты дождём и словно залакированные. Дул резкий ветер. Низко опустившись, клубились отвратительно сизые, вызывающие тоску в сердце облака. Мокрый снег, оползая по стёклам, лакировал прохожих. Я подумал: не случайно, что люди у нас пьют. Как не пить при таком климате? Всё время холодно и капает. Весна, осень, лето, зима, не важно… А напившись, люди начинают оскорблять друг друга, даже драться, как иначе? Ведь если тебя оскорбляют, приходится отвечать. А ты до сих пор не умеешь драться, перешёл я привычно на себя. Хотя тебя сто раз учили. Дождёшься, что тебя кто-нибудь изобьёт. Ты уже по лесу пройти не можешь, чтобы тебе веткой не дало по морде! Сама природа против тебя!
Будто в подтверждение этих мыслей из-за пелены облаков выглянула Луна одетая, как бродяга в немыслимый балахон из грязной ветоши. Едва глянув на неё, я отвёл глаза, зная, что она может обидеться, если кто -то вдруг заметит, что она полная.
Циля сзади всё также смотрела в окно, время от времени прикладываясь к бутылке «Шартрёза», которую оставила ей Зоя, но без удовольствия, а как -то по инерции. Говорить нам было не о чем и я продолжил философствовать про себя, глядя перед собой.
Так вот – климат! Давно подмечено, что любая местность что –нибудь да значит. Плато Наска, например, олицетворяет вечно нераскрытую тайну. Британские острова – бодрствующего льва. Калифорнийская долина – торжество наступившей Смерти.
Место, где возник наш городок, я, думаю, олицетворяет собой наполненный мочевой пузырь. Так лютуют здесь затяжные дожди, так много луж, такие водянистые, обрюзгшие лица вокруг и такой болезненный, будто наполненный мочой взгляд у местных забулдыг. Может поэтому у людей здесь так быстро проявляется нетерпение. Взять Анастаса. Зачем он выскочил раньше времени из машины? Стоит теперь, раскачиваясь на холоде и глядя себе под ноги, будто думает отлить, а мог бы подождать в машине. Была бы на его месте женщина, было бы ощущение, что она ищет, где присесть. Нигде в мире я не видел такого количества глядящих себе под ноги мужчин и женщин, как в наших местах –честно! Но я их хорошо понимаю – тяжело всю жизнь ощущать себя паровозным котлом, у которого вот-вот сорвет клапан от избыточного давления.
Я посмотрел на окна пивной справа, называемой у нас «тошниловкой». Это там я однажды случайно подсел за стол с Лойкой и Ганкиным. Сейчас в окнах пивной горел желтоватый свет, и, несмотря на поздний час, там продолжали мелькать размытые тени.
Наверно сейчас там убирают со столов розовую шелуху от креветок и собирают пустые кружки, думал я, потому что время к закрытию. Если бы не позднее время, можно было б вчетвером завалиться туда. Хотя нет, обстановка там не для девушек. Я представил себе бар, в который много раз ходил с друзьями.
В молодости аквариум пивняка напоминал мне морг и подводное царство одновременно. Из-под громоздких автоматов непрерывно тут струились вода, исчезая под решётками на полу. В котлах плавали креветки. На раздаче их ловили огромными шумовками престарелые русалки с одутловатыми лицами, чьи перехваченные резинкой хвосты были упрятаны под высокие накрахмаленные салфетки.
Пространство от люстр до пола заполнял густой туман из смеси табачного дыма и испарений. Распятая на газете килька воцерковляла пьяных и отрешала трезвых. Посреди зала, гремя испачканными столовыми ножами, ходила в резиновом фартуке похожая на смерть бабка -уборщица. Равнодушно оглядывая мусор, лежащий на столах, она брала руками, облачёнными чуть ли не по локоть в чёрные резиновые перчатки тарелки с шелухой от креветок и, шаркая, несла их к громадному чёрному баку.
Через изуверски громадные, не защищённые шторами стёкла бара, ослепительно сияло закатное солнце, контрастно вычленяя из общей мешанины наиболее рельефные части; рыбий хлам на фоне локтя, замусоленный лацкан пиджака, леденцовую кружку с горкой соли на ободке, вспотевшее лицо, зашкуренные глаза, алюминиевые профили ударниц труда на стенах, профиль здоровяка, уплетающего раковую плоть…
Пивная была дном. Но дном приятым. И тут в общем- то не случайно подавали рыбу. Выпив пива, любой мог здесь шутя врать другому по советский образ жизни, про то, что он лучший в мире и над этим все бы лишь добродушно посмеялись. Здесь не было людей, которые, взяв пиво, всерьёз бы стали говорить про преимущества коммунистического образа жизни. За это им здесь дали бы просто кружкой по лбу.
Весь зал пивной с его скудным убранством и людьми был отличной иллюстрацией уровня жизни, состояния культуры, мыслей – всего. Едва ты сюда заходил, на ум приходило только одно сравнение – тошниловка! Один вид разделанной рыбы на газетах чего стоил. Любого приличного человека это бы развернуло и швырнуло к выходу. Но в том то и дело, что приличные сюда не ходили. Какая -то ужаснейшая безнадёга царила в этом пивном магрибе. Весь этот концерт бесчисленных рук, не отягощённых инструментами, напоминал заговор дирижёров, поклявшихся не играть музыку, эрзац хорошего настроения, люмбаго идиллии, вытащенный снизу и рухнувший на голову колосс из детских горшочков, слёзы Шурика и смех Вицина одновременно. Укол рапиры и татуировка вермутом мотылька на сердце, чьи крылья продолжали гноиться в глазах почти у всех, кто был здесь, как незаживающий шов после операции «Ы»!
Любому новичку, вроде меня, приходившему сюда впервые, местный бог веселья приказывал, как в сказке уйти трижды. Вначале на самом входе, когда в нос тебя ударял немыслимо кислый запах из смеси табака, пива, креветок и пота. Во второй раз– у сливных решёток возле пивных автоматов, в которые как после дождя сливались реки жидких отходов. И в третий – возле раздачи, на полках из нержавеющей стали которой не было ничего, кроме котлет за семь копеек, рыбных сосисок, хлебной нарезки и мелких, как саранча креветок, за которыми ещё надо было постоять.
Но если ты всё же оставался, то жёлтое море анестезии заливалось в тебя, делая речь китайской, а глаза косыми. Было ощущение, что все тут дружно вспоминают, как будет по- китайски тухлые яйца, но, так и не вспомнив, все ограничивались только первым слогом –ху.!
К столам чалились всё новые днища… Кто –то поднимал тост: «за тех, кто в море!»… От раздачи шли подносы с океаническими дарами. Готовые к всплытию, томились в кипятке сосиски рыбные. Те, кто наполнялся до отказа, плыли к туалету, чтобы выбросить там концы, помыть руки и обдать лицо холодной водой. Мокрый и весёлый ты приходил в себя лишь на лестнице, где серо –голубой кафель, по цвету напоминавший милицейскую форму, словно предупреждал: снаружи ждёт патруль. Не шатайся, иначе проснёшься в вытрезвителе!
Словно в подтверждение этой мысли из пивняка сейчас, шатко ступая, вышел некий мужчина и, расстегнув ширинку начал мочиться прямо на фасад дома. Через зеркало я увидел, что Циля, увидев его, моментально отвернулась и начала смотреть в другую сторону. Неприятно, когда в твоём городе такое творится. Мне захотелось сразу выйти из машины, побежать и надавать мерзавцу оплеух. Но я лишь сжал кулаки и прикусил губу. Ведь я уже говорил, что не умею драться. Но даже если бы умел, бить пьяного -себе дороже.
Прошёл рядом с машиной какой -то алкаш, залихватски пропев матерную частушку:
О- па! О-па, срослась .анда и .опа!
Этого не может быть,
Промежуток должен быть!
Я видел, как Анастас, дёрнув головой в сторону пьяницы, но затем сразу отвернулся. Он тоже знал, что связываться – себе дороже.
Порыв ветра трепанул окно, кинув мне на колено горсть снежинок. Выкрикнув: "холодно", нырнул в машину Анастас и не опуская воротника замер, глядя перед собой, будто окаменев.
– Когда она уже?..– Не обращаясь ни к кому конкретно, спросил он.
– Скоро, -успокоил я его.
Пьяный возле бара, сделав своё дело начал застёгивать штаны. "Скотина", подумал я. Завыл в подворотне бездомный пёс и от этой жути стало даже как -то весело на душе. «Пусть всё так и будет», спели в моей голове Битлы.
Я чувствовал себя неуютно в родном городе. Мне хотелось сейчас загородить Цилю от всего, что она видит. Но у меня ничего для это не было- ни идей, ни денег для их осуществления. Даже эту мечту – загородить, я наверно у кого –то позаимствовал. Такая беспомощность перед жизнью угнетала больше, чем писающий на улице пьяный мужчина или собачий вой в подворотне! Ну, так, пусть всё так и будет, как пел Маккартни!
Когда у меня было такое настроение, я отдавал себя на волю воображения. Вот и сейчас, стоило мне закрыть глаза, как оно тут же нарисовало мне иной мир, там было тепло и уютно, стояли высотные дома из кирпича и из- за них выглядывало солнце. Откуда взялась эта картина, я не знаю. Однако стоило мне закрыть глаза – и пожалуйста! Стоят две башни, между ними восходящее солнце. Где -то высоко, за одним из окон, когда тонкая тюль, колыхнувшись от ветра, открывала внутреннее убранство комнаты, я успевал рассмотреть мебель с дорогой обивкой, кровать с золотыми набалдашниками, царские пуфики с жёлтой бахромой по краям и зеркало в фигурной оправе. Может, однажды мы с Цилей будем жить а таком, подумал я. Почему нет? Ведь я это почему -то вижу! Мне очень захотелось верить в счастливое будущее, и я улыбнулся.
Возле этих омов в моей картире-мечте по дорожкам ходили благовоспитанные и красиво одетые люди. По небу над башнями летали белые птицы, играла где –то тихо музыка… Но что это? Некий пьяный мужчина, неизвестно как влезший в моё сознание, расстегнув штаны начал справлять свою надобность прямо на фасад одной из высоток. «Сволочь и сюда влез!», подумал я, открывая глаза.
Мир реальный, неприветливый и холодный, сразу же бросился на меня, ударив по глазам летящими в стёкла ледяными осадками. Снежинки, плавясь от тепла, мгновенно теряли форму, оползая вниз рваным потоком и оставляя в душе озноб. Эта однообразная картина погружала в сон.
Спал я и впрямь мало в последнее время, утром институт, вечером работа, и глаза стали сами собой закрываться. Я опять видел дом, а, может, их было много. Всё расплывалось. Мимо машины к пивной, распевая песни, прошла троица. Я открыл глаза. Этих троих я видел уже раньше. В народе их называли «алконавтами», потому что они, достав горючее, тут же улетели на свою планету. А утром появлялись возле пивной или магазина снова. Обычно день у этих троих начинался с того, что они выходили к пивняку собирать подачки. Набрав нужную сумму, они брали пиво и уходили в сквер, в пивняк их не пускали, а после этого шли в какой- нибудь подъезд, чтобы растянуться на лестничной клетке.
Зимой помимо лестниц местом их обитания были также чердаки и подвалы. Сбор подачек у этих троих был отработан. Увидев кого –то подходящего, один из них с заискивающими глазами подбегал к добыче, смешно гуляя ногами, как ящерица, а потом возвращался с мелочью. Я уже знал, что завтра они снова будут стоять возле магазина и искать чьи -то глаза. Ко мне они тоже часто протягивали руку, словно чувствуя: этот не откажет. И впрямь, когда к тебе протягивают руку, то что –то вдруг шевельнётся в тебе, наподобие жалости, и ты сунешь им мелочь. А потом будешь идти и плеваться, потому что из -за твоей человечности они скоро начнут узнать тебя, своего благодетеля, как собака узнаёт своего хозяина, в самом неподходящем месте, к примеру, когда ты, усталый, ничего не подозревая, идёшь домой – и привязаться!
И тогда тебе придётся убегать от них, лавируя во дворах между ларьков, шарахаясь от кошачьего визга фрамуг, оскалов зарешеченных окон и совдеповских морд торговых ларьков. Для маскировки тебе возможно даже придётся затесаться даже в толпу пролетариев, и сделать вид, будто ты возвращаешься вместе с ними с работы. Но вскоре ты сбежишь и от них. Потому что эти, с виду вполне трезвые, но серьёзно обсуждающие решения очередного пленума ЦК КПСС, намного, в миллион раз страшнее тех, пьяных!
Отделавшись от всех своих преследователей, я бежал со всех ног к дому, мысленно уворачиваясь от наковален рабочих спецовок, кувалд ватников и кирпичей лиц, пока не замечал, наконец, родной козырёк подъезда с горящей лампочкой-луной наверху.
Здесь я останавливался и дальше уже шёл не спеша. Кем я только себя не чувствовал, пока лифт шёл наверх – крошечным мотыльком, попавшим в гиперловушку, солнечным зайчиком внутри грандиозного куба, единственным зрителем в пустом кинотеатре, где шёл никому не нужный фильм, преступником, сбежавшим от наказания и попавшим почему –то уже на свободе в изощрённо замаскированный карцер для исправления души, робинзоном!
Не знаю…
Двери лифта, где я ехал, были исписаны кем -то, пол вечно залит мочой…Не могу описать состояние, которое я испытывал! Брезгливость – самое заурядное из них. Когда лифт, наконец, останавливался, я выскакивал на общий балкон, чтобы вдохнуть кислорода. Вокруг были сплошные многоэтажки, крыши которых были соединены проводами. Хлопали от ветра подъездные двери. Полоскалось на верёвках бельё на балконах. В многочисленных квартирах горел свет. И они это называют: "спальным районом", говорил я шёпотом, глядя на это зло и непримиримо.
Здесь точно всё спало! Как на том архитекторском рисунке, где нет живого, а торжествует лишь схема. Вот он триумф школьной геометрии, парад углов, биссектрис и окружностей, диктатура площадей и четырёхугольников, засилье перпендикуляров и линий, победа цифры и владычество рейсфедера – периметр! Милые, хотелось мне крикнуть, где все природные линии, где радужные изгибы и аттики? Где капители, волюты и картуши? Где заурядный декор и элементарный краски, сволочи? Где всё то, что не помогает человеку не спать разумом! Мучители! Я агонизирую здесь, слышите, я умираю! Я просто ору вам: когда вы, наконец, проснётесь?! Что вы тут натворили, соотечественники?!
Из этого мрака хотелось вырваться, шагнув с балкона в вечность и крикнув напоследок: «да пошли вы все»! Но вместо этого, я поворачивался и плёлся по коридору с отвалившейся плиткой домой, где тоже был сон разума, но где, по крайней мере, были книги! В них авторы оптимисты писали, что от жизни надо получать удовольствие. Но я не понимал, как можно получать удовольствие от того, что вокруг тебя? Даже лебеди на пруду возле дома и те куда- то исчезли!
Этот мир давил и постепенно по микрону весь оказывался в тебе со всей его любовью и изъянами! Ты сам был плодом его дерева. Вкусным плодом или нет, сами знаете. И надо было либо ждать, пока тебя сорвут, либо упасть вниз, туда, где асфальт, либо приготовиться к тому, чтобы гнить здесь до конца жизни – и не было другого выхода!
На этих моих мыслях багажник «Жигулей» вдруг открылся и туда, судя по характерному качку, бросили, наконец, что –то съедобное.
Дома, едва Зоя открыла сумку и начала выкладывать продукты, мы зааплодировали. Одна за другой на столе появлялись банки с крабами, чёрной икрой, паштетом и сардинами, упаковки с копчёностями, финской колбасой, козьим сыром, венгерскими огурцами, сигаретами «Мальборо» и «Честерфильда», бутылками марочного коньяка, рябиновой наливкой и чешским пивом. В недрах спортивного баула обнаружились также красные рыба и икра, датский бекон, копчёный язык, иракские финики, кальмары, зефир в шоколаде и набор крошечных шоколадок из Австрии «Моцарт». Последней на столе оказалась фляга «Бехеровки». В Советском Союзе умели снабжать продовольственные базы, где отоваривались все коммунистические бонзы. Ура, так я согласен жить!
– Это чур мне, – предупредила Зоя, отодвигая ликёр в сторону, – напоминает о Праге. Обожаю чехов – напьются и ржут, красота! Накоплю денег, уеду туда. Одна. Или с другом. Поедешь со мной? – Вдруг спросила она Анастаса, вызвав наш общий смех.
Не ожидавший такого вопроса Анастас с довольно комичным испугом уставился вначале на меня, потом на Цилю, потом уже на Зою, вызвав этим дополнительный приступ нашего хохота.
Пока мы ждали, что он ответит, Циля весело и немного сурово буравила Зою взглядом, будто мама, которая обожает дочкины шалости, но в то же время не позволяющая ей слишком распускаться.
