Яков Пикин
Грешным делом
– Объясни мне, пожалуйста, икра лягушачья, почему ты всё время, как шарманка играешь одно и то же?
– Ничего я не играю одно и тоже, – буркнул Дрон, не глядя на него.
– Играешь, – так же спокойно продолжал Ботаник. – У тебя же, как ты говоришь, музыкальное образование. Так что ж ты, как соловей из ходиков всё время играешь одну и ту же импровизацию?
– Сам ты из ходиков! – Закричал Дрон, продолжая очень технично перебирать пальцами. Его легко можно было вывести из себя. Этим пользовались многие. Ботаник в том числе.
– Нет, ну, объясни мне, болванка с круговой насечкой, почему у тебя один и тот же набор нот! – Стал всё больше повышать голос Ботаник, незаметно вынимая из гитары штекер. Понятно, что он готовился к новой схватке:
– Ведь даже птица, коростель ты резаная, всё время кричит по-разному. Ты –то, Дрон, человек, почему ж ты всегда играешь одно и тоже?
– Да почему, блин, одинаково? – Покраснев до корней волос взвизгнул опять Дрон, отскакивая к радости Ботаника на стуле от клавиш, и обиженно складывая руки на груди.
– Потому что ты даже сам не понимаешь, – постучал себя по лбу пальцами Ботаник, – что используешь одни и те же ноты всё время!
– Нет не одни те же! – Упрямо насупился Дрон.
– Одни и те же! – Ботаник сделал пару шагов, по направлению к нему. Выглядело всё пока довольно мирно:
– Вот сыграй мне сейчас что -нибудь принципиально другое!
– Зачем? – Нахмурился Дрон, пододвигаясь к «Коргу», кладя руки на клавиши и начиная и начиная играть.
– Сыграй. Уважь старика! –Положив ладонь на грудь попросил Ботаник.
– Пожалуйста! – Дрон откинув волосы, начал импровизировать. Но даже мне, человеку без музыкального образования было ясно, что играет он тоже самое, что играл до этого, только громче и в другом темпе. Не выдержав, я рассмеялся. Вместе со мной рассмеялся и Самвел и барабанщик, который до этого тихо сидел за барабанами, обматывая лентой видавшие виды, расщепленные бешеной игрой деревянные палочки.
– Вот видишь, -услышав за спиной смех показал рукой в темноту Ботаник. Люди понимают. Это ли не доказательство? Тебе мой совет, слушай то, что я говорю, и твои желания исполнятся!
– Знаешь, золотая рыбка, – разозлился Дрон, вскакивая и продолжая стоять, – исполни моё единственное желание – сдохни!
По правде говоря, этот увалень по своему сложению, в очках и с розовым, как у пупса лицом, с длинными белыми волосами, распаляясь, выглядел смешно на фоне поджарого, немало как видно проведшего когда-то времени в спортивном зале Ботаника. Последний, глядя на Дрона, весьма довольно рассмеялся:
– Нет, вы поглядите, эта личинка тутового шелкопряда на меня войной идти собралась! Иди, съешь меня, щука через "с"!– Карикатурно выдвинув вперёд челюсть, шагнул Ботаник по направлению к Дрону. Тот продолжал оставаться на месте, опасливо пряча руки подмышками и тяжело сопя.
– Что, не по зубам я тебе, стерлядь дохлая из филармонии?
– Конечно, ты мне не по зубам, инфузория туфелька! – Крикнул клавишник разозлённо. – Я и не собирался тебя есть! Ты такой мелкий, что тебя невозможно съесть, ты промеж зубов застрянешь!
– Погоди, это я инфузория? – Двинулся в его сторону басист. – Ну-ка, принесите кто –нибудь сюда микроскоп, я суну ему его прямо в глаз, чтобы он прозрел и увидел, что перед ним кит! -Крикнул Ботаник.
– Ах, да вы посмотрите! – Хватая свой пианистский стул и выставляя его перед собой для защиты, наподобие щита, орал Дрон:
– У нас объявился новый Моби Дик! Заткни свою единственную дыру, а то мы все тут утонем в жёлтом море!
Сидевший за барабанами и заматывающий изолентой концы ударных палочек парень, хохотнул на этом месте чересчур громко, а потом, спохватившись, зажав рот локтём и поводив со смеющимися глазами туда –сюда, мол, извините, друзья, что принял чью –то сторону, но уж больно хороша была шутка, отложил замотанные палочки в сторону, взял вместо них щётки и начал отбивать по центральному барабану ритм, согласно которому Ботаник, подскочив опять к Дрону, провёл там своим тапочком ещё одну экзекуцию. И потом, устав от взбучки, которая отняла у него много сил, отошёл на своё место со словами:
– Господи, как же мне надоел этот чайник с соплями!"
После этого он забрал с усилителя очки, снял с себя гитару и положил её на пол.
– Сам – сопли! – Немедленно вернул ему назад Дрон.
На лице Ботаника после этих слов возникла мученическая улыбка:
– Надеть ему что ли гитару на голову? – Спросил он кого -то наверху.
Мы трое на всякий случай отрицательно покачали головой.
– Ты замолчишь, наконец, или нет болван с клавишами? – Спросил он, поворачиваясь к Дрону. Вероятно, в следующий момент он бы снова бросился на него. Но тут его остановил Самвел:
– Ботаник, может, хватит? – Спросил он, перестав играть.
Басист повернул к гитаристу голову и сказал:
– А чего он меня каждый день достаёт своей единственной импровизацией, Самик?
– Ладно, ребята, чего вы в самом деле? Не надоело вам? – Показывая всем своим видом, как это ему скучно, спросил барабанщик.
– Мне? – Спросил Ботаник, ткнув себя в грудь пальцем. – Да мне давно всё надоело! У меня вообще сегодня дела есть, так что пока!
И откланявшись, он пошёл к выходу, продолжив ворчать на ходу: "это какие силы нужны, чтобы его вынести?".
– Именно так Сальери говорил Моцарту! – Крикнул ему вслед Дрон.
– Что? – Повернулся к нему Ботаник.
– Я говорю, именно так говорил Сальери – Моцарту! – Повторил Дрон, на всякий случай отступая к стеллажам, где стояли папки с нотами, которыми можно было в случае чего загородиться.
– Ну, правильно! Об этом я и говорю тебе всё время. – Обрадовался Ботаник. – Наконец –то я услышал от тебя слова истины! – Всё верно. Моцарта выносили четверо. И у тебя та же судьба.
Воцарилась пауза, которая бывает, что бывает на виниловых пластинках в промежутках между треками.
– Не понял, – сказал Дрон.
– Ух, ты! Неужели? – Уставился на него басист, делая шаг к нему. –Как же так? Ведь ты заканчивал консерваторию!
– И всё -таки, просто интересно, кто эти четверо? – Повторил Дрон вопрос.
– Да те четверо, которые выносили его гроб, кретин! – Крикнул Ботаник.
Оглянувшись, чтобы увидеть нашу реакцию, и оставшись довольным впечатлением, которое произвели его слова, он с победным видом покинул репетиционный зал. Меня, стоящего у входа, он по-моему даже не заметил. Зато Самвел, провожая Ботаника глазами, увидел у входа меня, узнал и поздоровался:
– Привет, какими судьбами? – Спросил он.
– Да вот, зашёл, – сказал я ему, выходя из тени на свет.
С Самвелом, помимо Неглинной, мы встречались ещё пару раз на разных городских музыкальных конкурсах. В промежутках между выступлениями групп, мы иногда обсуждали с ним выступления музыкантов или делились впечатлениями от новых дисков, или о концертах известных групп, которые видели или о красивых девушках, которых в нашей местности почему –то днём с огнём не сыщешь, или о каком –нибудь новом алкоголе, который пробовали, в общем обо всём понемногу.
На дворе был 1984 –й год. Диски с музыкой были главной темой разговоров.
– Ты чего пришёл? По делу или так? – Спросил он.
– Нет, просто услышал с улицы хорошую музыку и зашёл послушать. Можно?
Самвел великодушно кивнул. Краем глаза я успел заметить, как после слов «хорошая музыка» Дрон вскинул голову и обвёл всех торжествующим взглядом. Парень за барабанами, после моих слов, начал вдруг очень искусно отбивать двойки, броском головы откидывая прямые тёмные волосы со лба.
– Ладно. Я забыл, ты сам из какой группы? –Спросил Самвел.
– «Сезон», – соврал я.
Про «Могикан», инструментальную группу Авангарда, где я до этого работал, упоминать мне не хотелось. А то ещё подумают: «такой молодой, а связался со старпёрами!».
Разумеется, группы ,«Сезон», давно уже не было, но врал я в то время примерно также, как дышал. Я даже не знаю, почему это делал. Просто мне казалось, врать необходимо, чтобы выжить. Это был род мимикрии что -ли, как у хамелеона. Здесь одно скажешь, там другое. Ну, и, типа, жив остался!
– Только мы распались. – Прибавил я всё –таки для правдоподобия. – Всех в армию забрали.
– Ха-ха! – Подал вдруг голос барабанщик, поднимаясь из-за установки. – Та же фигня! У меня в группе троих музыкантов – гитариста, клавишника и бас –гитару, только что забрали на Призывной!
– Погоди, а он разве … не Балерина? – Поморгав спросил я, переведя взгляд на Самвела.
– Нет, – улыбнулся Самвел, покачав головой. – Балерина в больнице. Пневмонией заболел. Вечно у него. Это всё из за этого подвала. Сидишь тут, потом вышел, хватанул воздуха и…А это Вася Ходер, двоюродный брат Алика Ганкина, познакомься. У Васи своя группа «Башенные краны» в Наукоградстрое…была.
Я подошёл к Васе, протянул ему руку и представился.
– Ты на чём играешь? – Спросил меня Вася.
– На бас -гитаре, – глянув в сторону колонки, под которой оставил свою бас – гитару Ботаник, сказал я. На самом деле, по тому, где музыкант оставляет гитару, можно понять лабух он или нет. Лабух прислоняет гитару к стене или к колонке, где любой её может задеть и тогда она упадёт. А, упав, разобьёт колок или, не дай бог, вызовет падением трещину. Поэтому профессионал никогда так не делает. Он положит гитару на пол, под свет, где её хорошо видно и где никто не сможет её случайно столкнуть или на неё наступить.
–Но, конечно, у меня такой красоты никогда не было. –Кивнул я в сторону колонок. – Всё, что мы могли себе позволить это усилитель «Тесла» и колонку самопал, вот и всё. А «Маршал», "Динакорд, "БиК", старик, о таком мы даже мечтать не могли!
– Ну, что, раз есть басист, может, мы продолжим тогда репетицию, – обратился Дрон к Самвелу.
То, как он это сказал, однозначно давало понять, что так он хочет отомстить ушедшему по делам Ботанику: ты ушёл? Ну и иди! А у нас другой басист!
– Почему бы нет? – Засмеялся Самвел:
– «Дым над водой» слабаешь? –Спросил он меня.
Ещё бы не знать композицию, от которой сходило с ума всё наше поколение! Мы переписывали слова этой вещи друг у друга и разучивали наизусть. Разбуди меня ночью и я спою: «в иол кейм оут то Монтрё оф зе лейк Женива шолайн…»!
– Знаю. –Кивнул я. – Кто ж её не знает?
– Бери бас гитару, – разрешил мне Самвел.
Как величайшую святыню поднял с пола ботаниковскую «Кремону» и повесил её себе на шею. О, как великолепен был его гриф! Какой изящной головка. Как таинственно сверкали в полутьме сердечники и ободки звукоснимателей. Как нежно отливали зеленью будто облитые воском, запаянные в пластик толстые металлические струны! Как кнопку, открывающую дверь в таинственную пещеру Али-бабы тронул я тумблер усилителя и сделал побольше громкость. И вот уже из колонки ударил под самое сердце сочный, мягкий, чистый басовый звук. Не помня себя от счастья, я стоял и улыбаться, как последний дурик. Подумать только, ведь этой самой гитары всего пять минут назад касались пальцы самого Ботаника – белокурого аристократа сцены, легенды школьных вечеров!
На его концертах школьницы с округлившимися уже формами, румяные и напудренные, танцуя возле сцены, посылали ему воздушные поцелуи и подмигивали ему, голосуя вверх двумя пальцами. Парни не могли отвести взгляда от бегающих по грифу его длинных пальцев. И с кем судьба предлагала мне сейчас играть? С легендой сцены Дроном! Это ему, в перерывах между ударами бубна, Ганкин грозил кулаком. И всё потому, что Дрон, когда увлекался, мог в состоянии экстаза закинуть ногу на клавиши и изобразить, как играет Литтл Ричард. Хотя в такие моменты, как многие говорили, Дрону было бесполезно что –либо говорить, настолько он был погружён в себя и свои в эмоции, Алик всё -таки пытался иногда, забежав сзади него, чтобы никто из зрителей не видел, шипеть ему на ухо: "Дрон, прекрати дурака валять"! Клавишник на время успокаивался. Но проходило время, и он принимался за старое.
Ботаник был единственным, кого можно было назвать образцовым музыкантом, ему редко приходилось делать замечания. Зато Самвелу всё время доставалось от Ганкина за то, что он, увлекаясь, чрезмерно импровизировал и брал лишние ноты. Что касается ударных, то прямо во время концерта, Ганкин мог подбежать к Балерине и, хлопая в ладоши и отстукивая по полу ногой, мог показать, какой нужный темп, если он был не правильный. Короче, Алику, чья бабушка, говорят, в своё время работала с самим Луначарским, вместе с даром руководителя досталась и обуза быть воспитателем.
Как-то зайдя в пивную, я случайно оказался с Ганкиным за одним столиком и услышал, как он жаловался своему другу врачу, известному в городе психотерапевту Вениамину Лойко на музыкантов.
– …ну, это гои, Беня, что с них взять? – Морщась говорил Ганкин, потягивая пиво. – У них же недостатки это продолжение их достоинств! Хорошо, если недостаток один и крупный, к нему со временем можно привыкнуть! Но ведь обычно их много и они мелкие…
Столы в пивной нашего города были длинные, народу много, и люди, не спрашиваясь, подсаживались друг к другу, становясь невольно свидетелями разговоров.
– Надо просто набраться терпения и ждать, когда все проявятся. – Степенно отвечал Лойко Алику. – Возьми твоего Ботаника: умница, чудо -гитарист, а пьёт так, что из дома может выйти с мусорным ведром, а барсетку выбросить в мусоропровод! Его два раза кодировали уже. Или взять Самвела: настолько увлечён религиями, что может надеть православный крест, звезду Давида и буддийский колокольчик одновременно. Я ему уже сто раз говорил, что религия не главное, главное -вера! Он не понимает. Балерина, твой барабанщик, тот до сих пор сатанеет от всего иностранного. Горчицу и ту покупает венгерскую. Я как -то встретился с ним в магазине, он там приправы выбирал. Я говорю ему не бери эту горчицу, она просрочена, уже год здесь стоит! А он знаешь, что мне ответил? «Лучше, говорит, отравлюсь импортной, пусть и просроченной, чем буду есть нашу»! И пошёл пробивать. Как тебе? С ними со всеми работать и работать ещё!
И Алик кивал, соглашаясь с другом. Я тогда не знал, что Алик оплачивает своим музыкантам посещение психотерапевта, это мне Самвел потом сказал. А тогда я сидел и удивлялся – лучшие музыканты города все под наблюдением у психиатра? Ничего себе!
– А как тебе мой кузен Ходер? – Спросил у Лойко Алик.
– Вася? Отличный парень. Не пьёт, и проблем никаких. Его бы тебе взять в группу на барабаны. А не этого Балерину, который вечно болеет.
– Но ему ещё года три в Гнесинке учиться, – возразил Ганкин, – он то на сессии, то на концертах. В придачу ещё свою группу организовал «Башенные краны». Со мной, гляди, не хочет, если я его прошу, а с чужими пожалуйста. Тоже мне, родственник! Раньше евреи друг друга держались. А теперь больше порознь! Всё изменилось в этом мире, да, Беня? Ты скажи, ты когда –нибудь слышал про группу «Башенные краны»? Нет? И я тоже нет. Потому что их сейчас, как кузнечиков в поле, этих групп. Но я так думаю, что пусть он тоже хлебнёт, что и я, может, поймёт. А? Вот именно. Что мы, Би Джиз что ли вместе выступать!
Они посмеялись и пододвинув к себе ещё по кружке стали пить. Я, чтобы не заострять не себе их внимания, делал вид, что не слушаю их болтовню, хотя мне было дико интересно слушать всё, о чём они говорят. Никак не выдавая себя, я тихонько сидел рядышком и медленно, как они посасывал пиво.
– А Дрон, этот, знаешь, похож на будильник с рожками, – отпив чуть ли не пол-кружки и крякнув после этого, сказал Ганкин, – который лупят, когда он начинает дребезжать. Но и без него никак. Он все партитуры наизусть помнит, перед ним тетрадь не надо ставит. Мы как –то с ним на Кавказ поехали, слышишь, Бень, вместе работать, в ресторан там один, «Курень» называется, так в поезде уже выяснилось, что мы все нотные тетради забыли в Москве. И вот представляешь, он по памяти нам все партитуры написал и нигде не ошибся – ну, робот! Не зря у него Дрон прозвище. Но зато он постоянно грызётся с Ботаником. У них прямо антогонизм какой- то! Один другому слово, тот в ответ два – и понеслось. Я их на Кавказе разнимать замучился. Два раза Скорую себе вызывал, с сердцем было плохо, представляешь? А всё потому, что Ботанку кажется, что Дрон импровизировать не умеет. Его это прямо в бешенство приводит! Я ему говорю– остынь! Дрон не импровизирует не потому что он бездарность, а потому что он дисциплинированный человек! Он играет лишь то, что сочинил для него композитор и больше ничего! Как ты это не поймёшь! Возьми нотную тетрадь, сочини для него импровизацию и дай ему, он сыграет. Что, не можешь? А, вот то –то…Потому что Ботаник нот не знает. Но зато считает себя самым умным. Конечно, доля правды в его словах есть, Дрон что ни начнёт импровизировать у него это будет чижик-пыжик в мажоре и в другом темпе, даже тошно. Но зато то, что он выучил, он никогда не забудет, в отличие, например, от Самвела, который обязательно чего –нибудь прибавит ненужного, а половину нужного выкинет! Самвел, это мой гитарист, Беня, ах, ну, да, ты же его знаешь, забыл. Так вот, Самвелу недавно исполнилось восемнадцать и его скорее всего заберут в армию. Дрона, того не возьмут, он наполовину слепой, вот такие линзы толстенные на глазах. Зато памя-я-ть, хоть по голове его бей молотком, он ни одной ноты не забудет! Но, правда, жрёт во время работы…Как говорится, «нихил эст аб омни парте беатум» – «нет ничего благополучного во всех отношениях»!
Мы сидели, а вокруг нас клубился пар и сигаретный дым. Ходили люди с тарелками, на которых курились только что сваренные креветки, ища глазами место, куда бы сесть. За нашим длинным столом все девять стульев были заняты и они проходили мимо. Иногда, не найдя себе места, они просто ставили тарелки кружки прямо на подоконник, вздыхали, доставали из кармана папиросы либо сигареты, закуривали и мечтательно глядя в окно, принимались пить пиво, поглядывая на прохожих. Над головой у всех в пивной висел табачный дым такой плотности, что хоть топор вешай!
Сквозь эту муть были видны там и тут оплывшие лица завсегдатаев пивной и коричневые, с резкими морщинами лица трудяг, заглянувших сюда отвести душу. У некоторых из посетителей бара был очень тяжёлый взгляд, такой, какой вызывает страх, если ты трезвый и смех, когда ты уже много выпил.
Были ещё круглые столики на одной ножке в середине зала, их было всего пять или шесть. За ними могли уместиться всего трое и тут можно было только стоять. Зато за такой стол, как наш, где сидели мы с Лойко и Ганкиным, можно было сесть лишь вдевятером.
Так получалось, что люди, часто не знакомые друг другу, знакомились именно в пивной, выпивая вместе. Мне очень хотелось, чтобы Ганкин обратил на меня внимание, ведь это знакомство, так я думал, могло мне в дальнейшем очень пригодиться. Но как – я не знал. А Ганкин на меня не смотрел, зачем я ему?
И мы просто сидели вместе, но в то же время порознь, не зная друг друга. Ганкин с Лойко в своей компании, а я в своей, один, наблюдая за тем, как люди за нашим столом смаковали пиво, курили, зажав сигарету между мизинцем и безымянным пальцем, потому что они были единственно чистыми. Другие пальцы они использовали для того, чтобы держать кружку, либо разделывать вяленую рыбу или салаку, лежащую перед ними на газете. Говорили при этом люди друг с другом какими –то потухшими и невыразительными голосами.
Иногда где –то в середине зала, кто –то отпускал шутку и тогда по всей пивной, дробясь, как камнепад на горной дороге, глухо проносился одобрительный, разрозненный смех.
– Так вот, однажды я говорю этому Дрону, – вскинув голову на смех, ничего не поняв и подвинув к себе третью кружку, продолжал Ганкин:
– В свитере на репетицию больше не приходи, а то у нас из –за этого споры начнутся. Другой бы что сказал на это? «Ладно», и все дела. А этого элементарная просьба вывела из себя, понимаешь? «Какие, на хрен из-за шерстяного свитера могут быть ещё споры?!», начинает сразу орать. Я ему говорю: «да такие споры, из -за которых появляется плесень!». Он же его, как надел два года назад, так и не стирал ни разу!
В другой раз прошу его, как человека: «ради бога, Дрон, не грызи сухари за клавишами, мышам уже от них тошно!». В среду, как сейчас помню, было дело. В четверг смотрю на клавиатуре – от ми до ля бемоль шелуха от семечек. Замучился клавиши пылесосить! Ну, что за человек?
В субботу играем на танцах, прошу его утром: «только не изображай из себя, ради Бога Литл Ричарда за роялем!», вечером этот олух задирает в экстазе ногу, чтобы якобы играть пяткой, – это на японский -то синтезатор! – и ломает мне ручку высоты тона и модуляции. А тут обозвал нашего нового вахтёра Хромова, бывшего вертухая, «чилийской хунтой». Ну, тот, не зря же бывший гэбэшник, взял да и написал на него заявление в милицию: мол, оскорбили при исполнении. Еле уговорил его забрать бумагу, замучился извиняться, все связи подключил! А ещё недавно этот же Дрон при Шагине, это наш скрипач приходящий, взял и назвал его девушку Жанну «излизанной мармеладкой». Ну, Шагина ты знаешь, тоже к тебе ходит, еле растащили…У меня же от этого Дрона голова болит! Ты бы подетальней с ним, пожёстче что ли. За ценой я не постою. Ты меня знаешь. Лады, Беня?
Лойко кивнул.
– Вот и отлично. Да, а то делаешь этому Дрону замечание – огрызается. Начинаешь хвалить – дерзит. Мне кажется, у него тяжёлая форма нарциссизма. Скажи, это хоть лечится?
– Конечно, – опять кивнул Беня, допив третью кружку. – Надо просто работать.
И вот с этим знаменитейшим Дроном мне сейчас предстояло сыграть не что –нибудь, а «Дым над водой», легендарнейшую из композиций группы «Дип Пёпл»! Там, конечно, был особый басовый рисунок, которого я, если честно, до конца не знал. Как –то это прошло мимо меня. Но с такой гитарой можно было и без рисунка! Я стал играть просто ту же партию, что и соло –гитарист. Это было не совсем правильно, но зато спел я без ошибок, как мне показалось. Ни одного слова из выученного не забыл. Это меня настолько окрылило, что я показался себе великим. Настолько, что, не знаю, какая муха меня укусила, кольнул Дрона после того, как мы закончили:
– А что это ты там всё время жмёшь ногой? – Спросил я, имея в виду педаль громкости синтезатора. Не скрою, мне хотелось примерить на себя роль Ботаника и слегка поддеть клавишника также, как делал он.
– Ты разве не знаешь? – Удивился Дрон.
– Нет, -помотал я головой.
– Это же педаль унитаза. Кто –то же должен смывать плохую музыку за такими, как ты!
Самвел и мальчуган, услышав это, начали сразу весело чесаться. Тут я понял, что такой мелкой рыбёшке как я, лучше такую акулу, как Дрон не трогать.
Клавишник подождал, будет ли продолжение пикировки, он был в форме, и поняв, что не будет, начал не спеша собираться. Самвел тоже, подождав немного, стал зачехлять гитару.
Из –за барабанов вышел мальчуган подошёл ко мне и, протянув мне руку, представился:
– Вася. Ходер.
– Лео. Арье. – В той же манере полностью представился я, пожав я ему руку.
– Слушай, мне кажется, ты немного изменил басовый рисунок в этой вещи, – тактично заметил он.
– Я же не попугай, чтобы всё повторять ноту в ноту, – буркнул я, кладя гитару на пол. – Просто мне хотелось сымпровизировать…
– Ладно, – не стал углубляться он. – Но спел хорошо. Слушай, ты где офис Строительной компании знаешь?
– Это которая на окраине? Возле магазина «Сказка»?
– Да. Мы там репетируем в актовом зале. Будет время, заходи. Мне понравился у тебя вокал.
– Хорошо.
И, салютнув мне рукой на прощание, Вася ушёл.
Но откликнуться на предложение Ходера я смог только через два года. Однако, лучше по порядку.
Уже на следующий день меня пригласили на работу в качестве ночного повара в недавно открывшийся у нас городе ресторан «Океан». Я был рад. Наконец -то у нас с Цилей появятся продукты в холодильнике и всё необходимое для жизни!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ай, яй, яй –компания!
Убранство ресторана «Океан», по крайней мере в то время, о котором я рассказываю, отличалось предельным минимализмом: здесь было всего три ряда столиков, покрытых скатертями, уголок с постерами на рыболовецкую тему, драпированный настоящей рыбацкой сетью, два небольших якоря на входе и эстрада с живой музыкой.
В меню было всего около тридцати блюд, но требования к подаче были высоким, и с каждым заказом нужно было повозиться. В результате с работы я приходил иногда за полночь.
Циля, пока я был на работе, чтобы скоротать время активно посещала выставки, музеи и кинотеатры, перед сном обычно рассказывая мне, где она была. Или, если на выставку в этот день ей попасть не удавалось, то начинала пересказывать сюжет фильма, который смотрела в кинотеатре.
Выглядело это обычно так: «Короче, там мужик переоделся в бабу и давай американцев дурить!», (фильм «Тутси»), Или: Ох, ну, этот Гойко Митич, он накачанный, как наш сосед Родион Иваныч, штангист! «фильм Винету –сын Инчучуна) и т.д.
Но вскоре Циле стало скучно бродить одной по Москве, и она стала навещать меня в ресторане. Пару дней она сидела в зале, с интересом прислушиваясь к тому, что происходило на сцене. Затем начала бродить по ресторану, разглядывая мебель, антураж и репродукции на стенах. До меня стали доходить слухи, что к ней пристают иногда подвыпившие посетители ресторана, но у меня не было времени с этим разбираться, так я был занят работой.
Однажды я увидел рядом с ней брата Самвела Анастаса, который подрабатывал в ресторанной группе, играя на ритм -гитаре. Надо сказать, что Анастас был высоким, симпатичным и милым в общении парнем, с которым Циле нетрудно было найти общий язык. Иногда я видел, как в перерывах они вместе сидели и весело болтали, а иногда уходили вместе в курилку, вызывая у меня прямо -таки приступы ревности.
Когда они задерживались в курилке чересчур надолго, я так и порывался воткнуть нож в разделочную доску, пойти и посмотреть, что они там делают. Мысленно я уже лупасил бедного Анастаса чем попало по голове и с наслаждением втыкал в него кухонный мусат. Хорошо, что в самый последний момент кто –то меня окликал, прося ему помочь с чем -нибудь, перенести котёл или ещё что -то, и я, скрипя зубами возвращался обратно, чтобы продолжить работу. Только спустя время, остыв, я начинал понимать, что очень хорошо, что меня окликнули, а то бы неизвестно чем всё это закончилось. Наверно таким образом, сам бог уберёг от опрометчивого поступка, и мне следует благодарить судьбу, что я не натворил глупостей. Размышляя так, я с облегчением вздыхал и качал головой.
Уже потом, когда я догадывался, что Циля с Анастасом вернулись, потому что со сцены начинала звучать музыка, я потихоньку убегал к выходу из кухни в зал, чтобы осторожно выглянув, посмотреть, где Циля и, увидев, что она, сидит как всегда за дальним столиком, бежал обратно, счастливо улыбаясь. Немного погодя я посылал к ней кого –то из официантов, чтобы тот отнёс ей бутерброд с красной икрой, рыбой, салат из креветок, отбивную плюс чашку кофе, и увидев из своего укрытия, как она уплетает всё это, послав мне воздушный поцелуй, я взлетал на седьмое небо от счастья.
Глядя после Цили на Анастаса, певшего на сцене, статного и высокого с широкой грудью, я думал: «интересно, где учат драться?». «Нет, правда, мне бы это не помешало».
Я уже думал, мне придётся объясняться с Цилей насчёт брата Самвела, как вдруг ко мне в перерыве подошёл руководитель ресторанного ансамбля Петрас Фомин и заговорил со мной. Взяв у меня из рук тарелку, он вдруг сказал:
– Я слышал, ты тоже музицировал?
– Ну, да, играл тут в группе, а потом ещё в одной. – Вяло кивнул я. Мне не хотелось, стоя в поварской робе, вспоминать о музыке.
– Здорово, что ты ещё готовить умеешь, – похвалил он меня вдруг.– Правильно говорят, талантливый человек, талантлив во всём!
– Не так уж хорошо у меня и получается, – смутился я.
– Это твоя там девушка в зале нас слушает, симпатичная такая? –Спросил Петрас.
– Да.
– Ты за неё не бойся, – сказал Фомин. – К ней тут пару подходили всякие, думали, она такая, ну, знаешь…. А я видел, что она к тебе ходит. Ну, и попросил Анастаса, чтобы он за ней приглядывал. Он парень здоровый, дзюдо в школе занимался. А то мало ли что. Он её просто охраняет! Так что не переживай. Свои должны помогать друг другу. Верно? А за Стасика я ручаюсь, он хороший парень!
После этог разговора у меня отлегло от сердца. Петрас, будучи наполовину литовцем, был очень рассудительным и его спокойствие, по крайней мере внешнее, лично у меня вызывало зависть. Не ожидая такого поворота, я положил ему ещё добавки в виде колбасной нарезки и, когда он уходил, сказал ему: «Спасибо! Обращайся, если надо». «Добро», усмехнулся он. Я ведь не знал, что через всего пару лет мне придётся действительно к нему обратиться.
Вечером, когда мы с Цилей возвращались домой, идя пешком, потому что транспорт уже не ходил, я спросил, чтобы не молчать:
– О чём вы разговаривали со Стасиком? – Спросил я её по дороге.
– С Анастасом? О музыке, о поэзии. Ты знаешь, у него мама с Украины, она врач, а папа армянин, тоже музыкант…Он такой классный!
– Знаю. Стасик весь в отца. Его отец у нас в городском пионерском лагере завклубом работал, Григорий Вартанович его зовут. На баяне играл.
– Да?
– Точно. А мама у него с западной Украины. Учительницей литературы у нас в школе была. Строгая…
– Вот почему он столько знает! И стихи, и всякую литературу…
– Да.
– А вот в физике слаб. Мне ему пришлось объяснять, как возникает эффект резонанса.
Мы увидели, как подходит к остановке автобус, вероятно дежурный, в советское время так делали, и побежали к нему.
– И ты ему объяснила? – Засмеялся я, когда забежав в пустой салон, мы сели вместе и прижались друг к другу.
– Ну, да. – Сказала Циля.
– И поэтому вы шли, толкаясь бёдрами? – Я едва не выдал себя, испытав приступ ревности в этот момент и чтобы не показать гримасы злости, возникшей на моём лице, отвернулся к окну, прикусив губу.
– Нет. Я ему просто показывала ему, как танцуют «ча-ча-ча!».
– Тебе не пришло в голову, что это нескромно выглядит со стороны. – Произнёс я против воли раздражённо.
– Ой, ну, извини! Такой танец. – Отмахнулась она от моей ревности.– Я просто пыталась не умереть от скуки в твоём ресторане!
Циля отвернулась и стала смотреть в другую сторону.
– Если бы он был мой! – Хмыкнул я. – Мне не пришлось бы стоять на раздаче до полуночи. А кто там к тебе приставал?
– Кто это тебе сказал? – Удивилась она.
– Петрас.
– Какие –то типы, представляешь. Подошли, говорят, девушка, поедемте с нами, у нас всё есть! И с таким акцентом ещё, как у кавказцев. Я испугалась.
– Испугалась?
– Ну, можно и так сказать. Я ведь знала, что ты не выйдешь и не дашь им по морде.
