Вячеслав Никонов
Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Творчество на местах

Важнейшей миссией МВД под руководством Львова стала реформа управления на местах. Прежняя власть одномоментно устранялась, где-то явочным порядком, где-то в реализацию циркулярной телеграммы премьера от 5 марта председателям губернских земских управ: «Придавая самое серьезное значение в целях устроения порядка внутри страны и для успеха обороны государства обеспечению безостановочной деятельности всех правительственных и общественных учреждений, Временное правительство признало необходимым устранить губернатора и вице-губернатора от исполнения обязанностей». 7 марта Львов говорил: «Временное правительство сместило старых губернаторов, а назначать никого не будет. В местах выберут… Будущее принадлежит народу, явившему в эти исторические дни свой гений»^[667].

Революционное творчество масс, которое наблюдалось в столице, не менее ярко проявилось и на местах. Известный историк Степан Борисович Веселовский описывал в дневнике процесс становления новой власти в Москве: «Дума превратилась в дом сумасшедших, оставшись без надзирателя. Тут штаб-квартира повстанцев и образующегося московского правительства. Расхаживают и бегают люди в военной форме, темные личности и всякий сброд. На лицах у них недоумение, растерянность и даже испуг»^[668].

В Нижнем Новгороде самостийно организовался Исполнительный комитет, решивший арестовать губернатора, вице-губернаторов, всех сотрудников администрации и правоохранителей. Под радостные крики толпы с губернаторского дома был сбит царский герб и на его место водружен красный флаг. Тот же сценарий в Екатеринбурге – толпа овладевает городом, разоружает полицейских и с пением революционных песен идет освобождать заключенных из тюрьмы. В Иркутске Комитет общественных организаций изначально возглавил вышедший из тюрьмы Церетели, который взял на себя отстранение генерал-губернатора Александра Ивановича Пильца и других представителей администрации, роспуск полиции.

Из Астрахани городской голова Лихов, ставший председателем Исполнительного комитета, 4 марта информировал правительство: «Комитет при содействии войск в интересах общественной безопасности сместил губернатора, вице-губернатора, полицмейстера, закрыл жандармское управление, подвергнув всех личному задержанию, также председателя астраханской народно-монархической партии Тихоновича-Савицкого и других лиц. Полиция заменена милицией и войсковыми частями, поступившими в распоряжение Исполнительного комитета»^[669]. И так далее.

Система регионального управления стала предметом непрерывных импульсивных реформ и творческой импровизации масс. Поскольку никакой собственной кадровой обоймы у правительства не было, первоначально управление губерниями, уездами и городами временно возлагалось на председателей губернских и уездных земских управ или городские головы, которые автоматически получили статус комиссаров Временного правительства. 19 марта Временное правительство приняло постановление об уничтожении в уездах института земских начальников. Их административные функции переходили к уездным комиссарам, а судебные – к временным судьям, назначаемым губернскими комиссарами по согласованию с министерством юстиции^[670].

Настроениям масс такое решение не отвечало. Бубликов указывал: «Было упущено из вида, что эти «выборные» по закону должности на деле в подавляющем числе случаев были замещены или прямо по назначению губернаторов, или такими «земскими» людьми, которые для губернского «начальства» были заведомо «приемлемы», т. е. попросту более или менее реакционны. В результате чиновники 1-го сорта были заменены такими же чиновниками, но только 2-го сорта»^[671]. В Петроград пошли протесты со всей страны. В докладе Временному комитету Госдумы его отдела «сношений с провинцией» говорилось, что назначение комиссарами председателей губернских и уездных управ вызвало «общее недовольство». Церетели назвал правительственных комиссаров «черносотенцами». Кроме того, как-то подзабыли и то, что в значительной части территории страны, включая Сибирь и Дальний Восток, вообще не было земств, а значит, и председателей управ.

Правительство пошло «навстречу желаниям населения» и предложило «назначать в качестве комиссаров Временного правительства тех людей из местных жителей, которых выбирали или рекомендовали местные общественные комитеты». На конец марта, по сведениям МВД, из 55 первоначально назначенных правительством губернских комиссаров только 23 сохранили за собой должность председателей губернских земских управ, а из 439 уездных комиссаров – лишь 177 остались председателями земских управ^[672].

Князь Львов 15 апреля направил губернским комиссарам телеграмму, в которой им поручалось общее руководство управлением губернией с возложением на них прав и обязанностей губернатора, «поскольку они не отменены происшедшими в государственном строе изменениями»^[673]. Комиссары, таким образом, должны были осуществлять представительно-административную власть, ранее разделенную между губернатором и предводителем дворянства.

Для дальнейшего продвижения реформ при МВД 23 марта было созвано Особое совещание для разработки новой схемы управления губерниями, в котором возникло 17 комиссий, проведших 129 заседаний. Совещание явно не спешило. Только 19 сентября будет внесена какая-то ясность – с принятием «Положения о губернских и уездных комиссарах». Они назначались МВД, председательствовали во всех присутствиях и должны были действовать в единении с комитетами общественных организаций.

При этом Особое совещание буквально фонтанировало инициативами в области реформирования городского и земского самоуправления. Причины и поводы спешить были: эти органы были «цензовыми», и вопрос об их ликвидации встал немедленно. Временное правительство сперва предлагало их не трогать, обещая в самые короткие сроки принять закон об их переизбрании на демократических началах. Уже 6 марта кабинет озаботился «установлением норм, обеспечивающих всем гражданам равное, на основе всеобщего избирательного права, участие в выборах органов местного самоуправления». Следует заметить, что в то время всеобщего избирательного права не было еще нигде в мире. Так, даже в самых передовых западных демократиях женщины, например, получат право голоса только на конце 1920-х – начале 1930-х годов.

Но народ не ждал самого передового избирательного законодательства. По настоянию Советов наиболее «реакционные» городские думы были распущены. Некоторые гордумы в целях самосохранения включали в свой состав представителей общественных организаций, в том числе и самих Советов^[674]. 15 апреля были изданы «Временные правила о производстве выборов гласных городских дум», воплотившие в жизнь принцип всеобщего избирательного права. Пассивным и активным избирательным правом пользовались все граждане без различия пола и национальности, достигшие 20-летнего возраста. Ценз проживания не устанавливался. Выборы должны были проводиться по пропорциональной системе: голосовали за партийные списки. Военные могли голосовать по месту нахождения гарнизона.

«Биржевые Ведомости» от 4 мая восторгались: «Районные думы уже органически существуют в Петрограде, но с новыми выборами нынешний их состав уступит место избранным по более совершенной системе. В выборах нынешнего состава районных дум участвовала самая незначительная часть населения. Избирателей по новому избирательному закону в Петрограде насчитывается до 2 000 000»^[675]. В мае-июне будут приняты законы «О производстве выборов уездных и губернских земских гласных», «О волостном местном управлении», «Об изменении действующего положения о губернских и уездных земских учреждений», об учреждении земств там, где их раньше не было.

Что это означало на практике для земства и его органов? Бубликов не скрывал разочарования: «Земства и города… усиленно «демократизировались», но, к сожалению, заполнялись при этом людьми, весьма мало пригодными для реальной работы, зато весьма склонными к неудержимой раздаче земских и городских средств без всякого соображения с их доходным бюджетом. Началось разрушение культурной работы десятилетий, работы, которой с полным основанием гордилась Россия и которой удивлялись иностранцы. Ненавистный царскому правительству земский «третий элемент» частью разогнан, частью разбежался сам»^[676].

Земство на практике было просто похоронено. Мельников, много лет возглавлявший Губернскую земскую управу в Казани, писал: «Это были действительно похороны: Временное правительство князя Г. Е. Львова взмахом пера отменило существовавший закон о земских выборах, призвав к участию в земских собраниях «всех, всех, всех». Иными словами, в условиях того времени Временное правительство отдавало местную жизнь не заботам земщины, а на растерзание отребьев населения и политических проходимцев. Если не ошибаюсь, нигде в Европейской России земские собрания по новым правилам либо не успели сформироваться, либо не приступили к работе»^[677].

Василий Васильевич Татаринов – многолетний уездный предводитель дворянства и глава земства Каширы – замечал, что «никому из должностных лиц уезда не приходило в голову выступать против революции или бороться с ней. Поголовное устранение их от дел не оправдывалось необходимостью даже с точки зрения социалистов, тем более что у них не имелось людей для их замены, Последующий Исполнительный комитет был завален делами, заседал и день и ночь, но он занимался всем, чем угодно, кроме текущих дел управления. Освободившееся после нас место так и осталось незанятым, и в этом лежала одна из главных причин последующей анархии и связанных с ней ужасов…»^[678]

Впервые создавались всесословные земства в волостях, о чем давно мечтала либеральная общественность, но против чего категорически выступало крестьянство: прежние волостные органы, которые упразднялись, были чисто крестьянскими^[679]. Впрочем, все эти правовые установления для управления сельскими территориями большой роли не играли. «Фактически деревня управлялась, если только можно применить это слово к состоянию анархии, чрезвычайно пестрым сплетением революционных и бытовых организаций, в виде крестьянских съездов, продовольственных и земельных комитетов, «народных советов», сельских сходов и т. д. А над всем этим доминировала зачастую еще одна самобытная организация – дезертиров»^[680].

Все вышеперечисленные органы, судьбой которых занималось Временное правительство, не имели на местах реальной власти, которая оказывалась в руках общественных комитетов и Советов, на которые правительство не имело никакого влияния.

Еще до назначения комиссаров самочинно стали создаваться самодеятельные органы местного самоуправления, среди которых за первенство боролись разного рода общественные исполнительные комитеты (ОИК) и Советы. И, надо сказать, перевес был поначалу не на стороне Советов, которые к середине марта возникли только в 42 городах. Мельгунов подтверждал: «Главенствующей формой были объединенные «Комитеты общественных организаций», выявившиеся в провинции в весьма разнообразных комбинациях. В этих комитетах имели своих представителей и Советы в качестве самостоятельных организаций (подчас раздельных – рабочих и солдатских)»^[681]. Органы местного самоуправления назывались по-разному – Комитет общественной безопасности, Комитет общественного порядка, Комитет революционного порядка и т. д. Подавляющее большинство из них возникло в первую неделю после Февральской революции.

Князь Львов усмотрел в этих комитетах «зародыш местного демократического самоуправления, подготовляющего население к будущим реформам. В этих комитетах я вижу фундамент, на котором должно держаться местное самоуправление до создания новых его органов. Комиссары Временного правительства, посылаемые на места, имеют своей задачей не становиться поверх создавшихся органов в качестве высшей инстанции, но лишь служить посредствующим звеном между ними и центральной властью и облегчить процесс их организации и оформления»^[682]. Милюков замечал: «Такая санкция власти, разумеется, еще усилила и оправдала продукты «революционного правотворчества». Власть на местах вообще исчезла, как исчезли жандармы и полицейские в Петрограде»^[683].

Способы формирования комитетов определял случай. Как они возникали? «Обычно с получением известий из столицы вопрос о власти начинали решать в узком кругу руководители дум и земств. Затем в этот процесс включались представители различных организаций и учреждений, рабочие, солдаты, офицеры, и под их давлением первоначальные проекты менялись в пользу демократии». Мысли о какой-то регламентации их создания не возникло^[684].

В Самаре Комитет безопасности 1 марта сформировал действовавший городской голова, но уже через день в него вошли представители кооперативов, общества книгопечатников, технического союза, делегаты Совета, воинских частей и политических партий. В Киеве в Комитет входили представители от Городского и Земского союзов, националистических организаций и партий. Иногда комитеты создавались прямо на митингах – так было в Петрозаводске, Якутске, Самарканде, Асхабаде.

Меньшевик Денике обобщал: «Эти комитеты не образовывались по какому-либо выборному началу, и члены их никого, кроме самих себя, не представляли. Можно сказать, что в них входили все, кто этого хотел. Это были люди из интеллигенции, главным образом кадеты, беспартийные либеральных и демократических тенденций и те же социалисты, которые были активны в Советах. Вначале комитеты принимали решения, например, рекомендовали назначения, которые формально проводились комиссаром Временного правительства, бывшим в некоторых случаях в то же время председателем Комитета общественной безопасности»^[685].

На уездном уровне с некоторой задержкой происходило то же: в комитетах были представлены все слои населения, организации, учреждения, профсоюзы, кооперативы, партии. В Кашире глазами Татаринова это выглядело так: «Большинство прохожих направлялись к зданию Земской управы, и до моего слуха долетели слова:

– В управе заседает революционный комитет.

Никакого комитета в Управе не оказалось… я застал человек 50 всякого сброда. Называю их этим именем вовсе не потому, чтобы хотел оттенить пренебрежительное к ним отношение. Я хочу только сказать, что собравшиеся вовсе не были объединены общей мыслью и общей волею. Все они были очень довольны, проникнуты сознанием своего значения и страшно выросли в своих глазах»^[686].

У ОИКов первоначально были довольно широкие функции: «Они устраняли старую администрацию, разоружали полицейских и жандармов, брали на себя охрану общественного порядка, вводили контроль за функционированием всех других организаций и учреждений… Некоторые комитеты издавали газеты и журналы, при комитетах действовали всевозможные комиссии, культурно-просветительские общества, лекторские группы, кадры агитаторов и пропагандистов… Уездные исполнительные комитеты конфисковывали и распределяли между крестьянами сенокосные угодья и пастбища, расторгали временные договоры, устанавливали новые, более подходящие для крестьян условия аренды земли, вторгались в пользование лесными угодьями».

В течение марта – первой половины апреля процесс создания ОИК прошел почти по всем волостям – их в стране насчитывалось 9 тысяч – и селам. Судя по множеству обрывочных сведений, первоначально комитеты в волостях и деревнях формировались по всесословному принципу, но довольно быстро крестьянство устремилось к более привычной для него форме организации: из комитетов стали выводить старост, учителей, агрономов и помещиков.

Волостные комитеты отличались особой активностью и радикализмом, легко выходя за любые рамки действовавшего законодательства. Крестьянство быстро пришло к выводу, что комитет выступает распорядителем земельных угодий, находятся ли они в общинном владении, принадлежат ли крестьянам, помещику, купцу, казне, церкви. Комитеты также сочли себя вправе распоряжаться и продовольственными запасами на территории волости, устанавливать цены на хлеб^[687].

Претендовали они и на судебные функции. В инструкцию волостным и сельским комитетам в Тамбовской губернии был внесен пункт: «сельский исполнительный комитет принимает все, от него зависящее, склонить к мирному разрешению вопроса враждующими…» Матрос Сорокин объяснял важность нововведения: «Суд для крестьян являлся потребностью, ибо некоторые, считавшие себя обиженными царскими судами, будь то суд волостной, и теперь хотели восстановить истину… Теперь с падением старого режима, когда должна существовать только правда, и они хотели этого справедливого суда и наконец разрешения семейных скандалов: невестку со свекром и свекровью или наоборот, брата с братом, деверя с невесткой и невестку с деверем, так и вплоть до супружеских распрей и разводов»^[688].

Однако век исполнительных комитетов оказался недолог. «В своей быстротечной жизни ОИК пережили крутой подъем весной 1917 г., резкий спад к июню и полосу медленного умирания в июле – августе 1917 г.», – пишет их историк Г. А. Герасименко. Летом трудно было найти нормально действовавший губернский исполнительный комитет. Повсеместно фиксировались «перебои в работе, абсентеизм членов, ослабление интереса со стороны масс к их занятиям, резкий спад их деятельности». Полноценная кампания по ликвидации ОИК развернулась в связи с реформированием городских дум и земского самоуправления на выборных началах^[689].

Почему власть в виде ОИКов, которые представляли собой институты прямой демократии, не прижилась? Во-первых, они сразу превратились в многолюдные собрания, в число их участников стремились попасть все, кто был настроен активно и чего-то хотел: многие пожелали стать новой властью. В Киеве комитет, начавший работу в составе 12 человек, к середине апреля насчитывал уже 262. В Москве его численность выросла с первоначальных 171 до 528 к концу апреля. В Курской губернии идея народного представительства развилась до инициативы создания Губернского народного совета, куда должны были входить представители всех возможных организаций, и общее число участников достигло 4 тысяч человек, которые в мае собрались в зале Дворянского собрания. «Огромный зал едва вмещал съехавшихся со всех уездов делегатов. Высокие хоры, тянувшиеся вокруг всего зала, были переполнены губернской и уездной публикой. И полились неискусные, наивные, иной раз и курьезные речи «не навыкших» к таким выступлениям представителей крестьянства, рабочих, солдат. Надо было слишком много усилий, напряжения воли, выдержки и такта для руководства общими собраниями, чтобы эти собрания не приобрели характера митингов или волостных и фабричных сходок, чтобы дать им деловое направление, сделав их работу планомерной и продуктивной»^[690]. Но, естественно, никаких усилий и напряжения воли не могло быть приложено в принципе.

Во-вторых, подавляющему большинству вступивших в ОИКи бессмысленное времяпрепровождение в их стенах быстро надоело, в то время как их состав продолжал пополняться возвращавшимися в родные края бывшими политическими изгнанниками, демобилизовавшимися и дезертирами. Комитеты быстро вошли в полосу нескончаемых перевыборов и реорганизаций, их руководство менялось, как в калейдоскопе. Однако настоящим бичом стал абсентеизм: люди просто престали посещать заседания.

В-третьих, существование ОИКов не вызывало энтузиазма ни у Временного правительства, ни у Советов. Комитеты по своим политическим настроениям были заметно левее правительства, но заметно правее Советов. Ни правительство, ни Советы не проявили никакого интереса к тому, чтобы ОИКи обрели общенациональный центр. Более того, Временное правительство лишило их средств к существованию, направляя финансирование через институт комиссаров Временного правительства^[691].

Повсеместно центральным звеном местного управления уже с конца весны – начала лета 1917 года становились Советы рабочих и солдатских депутатов, сеть которых уже опутывала всю страну. «Именно от них требовали и ожидали чудес, – писал Денике. – Комитеты общественной безопасности скоро сошли на нет, лица, назначенные Временным правительством, не пользовались авторитетом. Большинство населения считало властью только Советы и обращалось к ним со всеми своими нуждами»^[692].

Петросовет был не только фактически центральным органом для всех Советов (до июня), но и местным советом, который занимался всем, что происходило на предприятиях, улицах, торговых точках и в казармах столицы. При этом он был организацией классовой – рабочие и солдатские депутаты – и чисто социалистической. На местах Советы далеко не всегда носили классовый характер. В некоторых из них были кадетские фракции, в Харькове кадет был председателем Совета. В Ставрополе он носил «всесословный характер» и включал «мещанских депутатов». В Москве в Совет первоначально входили депутаты от инженеров, врачей, адвокатов и студенческих организаций. При этом большевики поначалу повсеместно располагали незначительными фракциями^[693].

Везде большая роль в Советах принадлежала человеку с ружьем. «Вся страна кишела солдатами. Гарнизоны Киева, Гельсингфорса, Тифлиса не уступали по численности петроградскому; в Саратове, Самаре, Тамбове, Омске стояло по 70–80 тысяч солдат; в Ярославле, Екатеринославе, Екатеринбурге – по 60 тысяч; в целом ряде городов по 50, 40 и 30 тысяч. Советское представительство было в разных местах организовано по-разному, но везде ставило войска в привилегированное положение. Политически этим высказывалось стремление самих рабочих пойти как можно больше навстречу солдатам… В результате военные имели во многих Советах совершенно подавляющее большинство…»^[694] – замечал Троцкий.

Функции Советов на местах были необъятными. Наживин свидетельствовал: «О пресловутых Советах действительно стали поговаривать все больше и больше. И нельзя было иначе: они верховодили уже всей жизнью. В одну минуту наш Владимирский Совет, например, решал сложнейшие юридические дела: арестовывал, освобождал ранее арестованных, выносил головоломные обязательные постановления и, говорили, решал даже дела бракоразводные»^[695]. В Казани служащие сумасшедшего дома сместили всех докторов и выбрали новых из собственной среды. Комиссар правительства, он же председатель губернской земской управы был бессилен, и только Совет смог вернуть врачей на место^[696].

Но, конечно, Советы, не располагавшие ни организованностью, ни опытом, ни финансами, оказались в качестве местной власти малосостоятельными. Деникин писал: «Бытописатель русской смуты едва ли почерпнет поучительные примеры из лоскутной деятельности этих учреждений, где невежество, бесхозяйственность провинциальный эгоизм, вопиющее нарушение самых элементарных свобод и права прикрывались «волею революционной демократии». Местные Советы рабочих и солдатских депутатов усвоили себе все навыки ушедшего абсолютизма, с той только разницей, что худшие представители прежней власти все же чувствовали над собой иногда карающую десницу, тогда как Советы были абсолютно безответственны»^[697].

А как же думы, которые существовали во всех городах и стали переизбираться в соответствии с самым демократическим законодательством? «Казалось бы, новые думы, которые отличались от Советов большей полнотой представительства, должны были пользоваться большим авторитетом. К тому же как общественно-правовые учреждения думы имели огромное преимущество официальной государственной поддержки. Милиция, продовольствие, городской транспорт, народное образование официально находились в ведении дум. У Советов как «частных» учреждений не было ни бюджета, ни прав. И тем не менее власть оставалась в руках Советов. Думы представляли по существу муниципальные комиссии при Советах»^[698].

Примечательно, что и в Советах, и в думах главенствующее положение занимали эсеры и меньшевики, которым думы были более по душе. Но авторитет Советов был безусловен, и не случайно, что лучшие свои кадры эти партии вынуждены были направлять именно в советские органы.

Пространство еще недавно единой страны в результате реформ регионального и местного управления было разорвано. Михаил Михайлович Пришвин записал в дневник 20 мая: «Каждая волость превращается в самостоятельную республику, где что хотят, то и делают, совершенно не считаясь с распоряжением правительства и постановлений других волостей и уезда»^[699].

Можно было восторгаться гением народов, возрождением стародавних соборной или вечевой традиций, но машина местной администрации в России перестала функционировать. Керенский был в ужасе от содеянного: «Огромные пространства страны попали в руки абсолютно неизвестных людей!»^[700]