На них кататься чтобы было Нам, стоя, сидя ль, с горок мило! Концы устройств – полозья, ими Рулили, в спусках быв лихими,
И за устройств держася дужки, Стремглав свершая покатушки! Устройств названье – «дрындулеты», Так хороши, что пой куплеты!
Нам души грели средь морозов, О них был лучший в зимы отзыв. Они длины, при том, приличной, Хранить их негде и обычно
Мы их в оврагах оставляли И в опасения запале, Нет, не бывали, мига даже, Что будут их когда‒то кражи,
То каждый знал, что бесполезно: Всяк «дрындулет» свой знал «железно». Зимой не часто, иль ни разу, И то нам к счастью, нету сказу,
Не убирался снег от тыла Бараков всех, и то нам было, Конечно, радости с головкой, И здесь в игре мы были ловкой.
Прыжок с крыши
Там были лестницы в приставку. В их назначенье мы поправку Внесли, конечно же, мгновенно: С них прыгать надо непременно
В снег, здесь не убранный, сугробный! Не с высоты прыжок свой пробный Сперва, конечно, совершали, Не быть чтоб в критики опале,
Что прыгать трусим сразу сверху, Что вниз спускаемся, – быть смеху… Потом уж смело и без лени Мы брали верхние ступени,
И пред прыжком был каждый чинный, И гвалт, при том, стоял грачиный! Но как верёвочка не вейся… Так крах грядёт делам повеса.
И мы вспугнулися расплатой В лице то дворника с лопатой. Он закричал, взмахнувши ею, Порушив нашу вмиг затею.
И вмиг с того нам стало туго, И разбежались все с испуга… Я ж был на лестнице высоко, И чует ум, и видит око,
Что, если прыгну, буду в лапах, Ведь уж опасностей знал запах. А потому повыше лезу Я да по лестницы железу
В надежде, что отстанет дворник, Уйдёт, не буду я затворник, Спущусь без страха по ступеням, Уйду домой со свистом, пеньем.
Да всё не так, не тут‒то было, Он не унял агрессий пыла, А лезет лестницей за мною И тянет руку за ногою…
А я спешу всё выше, выше! Была приставлена же к крыше Та лестница, и я моментом На ней был, думая, при этом,
Отстанет дворник, что уйдёт он — В том был уверен, глаз намётан. На крышу лезет он, пыхтевши, Мне показалося, как леший…
И жизнь спасти чтоб дорогую, На крыши сторону другую Переместился по‒пластунски. Но вновь просвет меж нами узкий…
Назад, конечно, нету хода, Как в океане, нету брода. Меня трепещет страха буря, И тут в момент, глаза зажмуря,
Я вниз сигаю с крыши края, Шепчу: «О мама дорогая!» Но был полёт в пылу короток. А дворник не был в гневе кроток,
Всё наводил порядок строгий… Тут с тротуаром встречу ноги И провели, отбивши пятки… Но я вскочил и без оглядки
Помчался прочь единым махом, Вперёд гонимый резво страхом! «Беги, беги, вперёд, дружище! Всё с крыши машет кулачище…».
Так совершил прыжок невольный Не в снег, где был бы, страсть, довольный, А на расчищенное место. А дворник всё! Он, вредный бес‒то…
И долго дом тот стороною Я обходил уже зимою, Боясь в милиции застенки Попасть, где, видимо, не пенки,
Раз заключённых под конвоем Ведёт охрана строгим строем, И им свободного нет вдоха… Я не хочу! Там будет плохо.
Лишь хорошо, что там учиться Не надо будет. Будто птица, Я без учёбы запою там, Довольный лодырства уютом.
Вот как взбираться‒то на крышу: Тюрьмы схлопочешь сразу нишу. А жили все в бараках длинных Да сплошь в историях былинных.
Кроватей в комнатах навалом, Но при проходе очень малом. Все жили тётеньки отдельно, И дяди тоже все удельно.
А потому и вывод веский: Здесь дом мужской, а рядом женский. Вот в нашей комнате лишь тёти, Все днём ли, ночью на работе:
Сей стройке нет всегда простоя — В том было правило простое. Лишь я у мамы был сыночек, А у другой же – дурачочек:
Он мне язык казал без дела. И то меня так вдруг задело, Что я назвал его глупышкой Да плюс пигмеем‒коротышкой.
Вот как‒то вечером претёмным Уж я лежал в кровати томным, В сна превеликом предвкушеньи… Тут входит это вдруг явленье,
Весь‒весь по‒зимнему одетый, И вновь желаньем подогретый — Казать язык свой мне с порога… Не стал терпеть его я много,
Вновь повторил слова презренья. Он подскочил в одно мгновенье И укусил мне больно руку, Чем причинил страданья муку…
Я вмиг слетел с кровати пробкой, Побить! Побить чтоб! Он торопкой Бежал стремительностью к двери, Вон заручившись в полной мере,
Что не помчуся я на холод. Но я в решенье твёрд, как молот! И босиком, в трусах и в майке С огромной бурей гнева в спайке
За ним по улице помчался И бегал так, аж больше часа, Пока не скрылся в тьме он где‒то… Вот тут мороза мощь привета
Я и заметил дрожью сильной, Мороз же бил и бил дубиной… Ах, как же молодость беспечна! Я заболел и слёг, конечно,
Ведь было лёгких воспаленье, Температуры грозной жженье, И кашель мучал беспрестанно, И смерти был я уж желанный…
А потому попал в больницу, Леченья добрую светлицу. Терял я часто там сознанье, И смерть взвивала всё старанье,
Набить чтоб жертвой снова зобик, Меня загнать быстрее в гробик… Врачи же сделали всё ж чудо, И жизни вновь была полуда.
Я оклемал. И мир прекрасный Увидел вновь в денёчек ясный! Полно ребят в палате было. Врачи, медсёстры нам премило
Давали чудные лекарства, А на еду – вкусняшки‒яства. И оттого мы скоротечно В забавах были уж сердечно:
То, коли не было «сеструшки», Пускали в ход свои подушки, Швыряя с силою друг в друга, Пера клубилась, аж ли вьюга…
А то, пуская в ход ладошки, В «футбол» играли на окошке, Скомкавши «мячик» из бумаги, Все «футболисты», все в отваге,
Забить голы быстрей охота В чужие радостно ворота! А кто «Атас!» вдруг крикнет тихо, Все по кроватям юркнут лихо,
Дыша от бега часто‒часто: «Всё хорошо и блажь у нас‒то…». Сестра нам градусники рано Под мышки ставила, прерано,
Когда нас сон держал уздою, Глаза объяты пеленою, И мы не ведали, в чём дело, И вялым‒вялым было тело…
Потом его брала обратно, Температуру знать, понятно. Бывали случаи такие, Ведь в снах крутиться мы лихие,
Что вдруг да градусник под мышкой Вон исчезал, как в норку мышка. Вот тут‒то поиски начнутся, Больной что смотрится, ох, куце
Под медсестры укор‒ворчанье, Со страхом чуя наказанье… Был и со мной такой же случай, Он грозовой насел вдруг тучей:
Опять мой градусник в постели Вдруг затерялся, мы пыхтели, И медсестра была не киса… И вдруг он выскользнул. Разбился…
«Пока не купишь ты мне новый, — Был медсестры укор суровый, — Тебя не выпишу вовеки Вон из больницы, тюня экий!».
Я испугался, будто мышка Пред кошкой злою. «Вот и крышка Мне бессердечная настала…». Мне не хотелось, ведь немало
Лежу в больнице я, безвинный — Второй уж месяц с половиной… А я хочу уже на волю! Держать коль будут, соизволю
Бежать тайком я из больницы, И рухнут клети сей темницы! И вот день выписки счастливый! Но медсестры взгляд незлобивый:
«Добро пожаловать по новой, Коль будешь снова нездоровый». «Нет! – я ответил, – не охота, Вдруг разобью опять чего‒то…».
Мне чуб погладила премило… Тем страха груз с меня свалила. Я, крепыша явив мальчишку, Помчался к выходу вприпрыжку!
Попал в объятья там мамульки, Мы ворковали, будто гульки… Отстал в учёбе я прилично, И редко «хор.» имел, «отлично».
Да помощь в этом кто и даст‒то? Вот усвоенье и зубасто, Ведь мамка школу не кончала: Вернули вдруг с пути начала…
И подпись ставила коряво — То ввек неграмотности право. Решала: чисто коль в тетрадке, С учёбой, значит, всё в порядке,
А всё там правильно иль нету, Известно белому лишь свету, Чем я и пользовался ловко. Ай, да умна моя головка!
Но не был сроду второгодком, И в старший класс вступал не кротким, А потому на отдых летом Я шёл с весёленьким куплетом!
Авоська… соли
Но дрыхли только ли в больнице, Не раскрывая с сна глазницы, — Так пеленал нас сон надёжно, Будить что было безнадёжно,
Тряси, кантуй хоть по кровати? Ах, как не хочется вставати… Со мной так тоже было дома, Ведь утром сна гнетёт истома…
Маманька часто уходила Работать рано, дел мне мило, Чуть растолкав, накажет много, Чтоб я исполнил всё‒то строго.
Ну, я мычу, мол, всё понятно… Она уйдёт, я – в сон обратно, Проснусь, чешу себе затылок, Всё вспомнить, к горюшку, не пылок…
Чтоб не попало на «орешки», Мечусь в ума великой спешке То то припомнить, а то это: Не ждать чтоб строгих глаз привета…
Вот так в одно и было лето, Опять раненько‒рано где‒то: Продуктов купишь в магазине Таких, таких‒то, мол. Разиней
Не будь, возьми обратно сдачу, Взбодря ума при этом клячу, Ведь перешёл ты в класс уж новый, В подсчётах должен быть бедовый. «Да, да…» – поддакивал во сне я… А встав, и вспомнить уж не смея, Всего купить, что будет надо, Решил, что будет мне награда,
Уж «соль» ‒то я запомнил твёрдо, И в магазин пошёл с тем гордо. Там удивилась продавщица И так же многие с ней лица:
– Зачем так много соли, мальчик? – В засолку, знать, идёт кабанчик… – Грибов засолит, может, бочку… – Мой сказ, и в том поставим точку,
Зимой посыпит на дорожки, Вот и скользить не будут ножки. — И каждый радостно смеётся, Как будто в небе светит солнце!..
Невозмутимую «гнал» моську! И соли полную авоську Мне наложили да под мышки. Ох, тяжело нести мальчишке…
И тёти в комнате галдели: «Зачем так много, в самом деле?». Пришла и охнула маманька: «Не Славик ты, а дурень‒Ванька…»
Но посмеялася со всеми. И долго‒долго к этой теме Потом верталася округа: «Ну, угораздило же друга!..».
Но все потом к нам шли в бараке, Купить чтоб соль. В руках, как раки В клешнях, несли к себе обратно… Нам было с мамой то приятно,
И мы сияли, как детишки: Ура! Исчезли все излишки. Мою узнавши так сноровку, Наказ даёт уж по диктовку.
Лишь после записи прочтенья Купить давала повеленье.
Пираты!
Я исполнял всё быстро, честно, Что было даже интересно, На пруд бежал, уж на котором В разноголосицу и хором
Азартно тешились ребята: Была у них своя регата, Плоты же были им, как яхты, Не бухты всякие – барахты,
А все толкалися шестами, Как будто мощными винтами, И хоть плелися всё зигзагом, Но были все под майкой‒флагом,
Неслись сильней, казалось, ветра, Хотя в минуту два‒три метра И проходили грузно‒тяжко… Потом взбуянит как ватажка!
И… превращается в пиратов, И наступает бой вдруг адов! Кто на кого, понять, ох, сложно, Таранят вмиг неосторожно!
Уж бултыхнулся кто‒то в воду, Толчком «врага» вон сбитый сходу… А кто‒то прыгает нахально Уж на чужой плот, криминально
Захват его осуществляя, И тьма пиратская – лихая! — Хозяев сбрасывает в море… Одним почёт, другим же горе,
Но все артачатся здесь редко, Закон прописан всеми метко: Умен кто в битве, храбр, как леший, Тот победитель, тот сильнейший!
Но всех‒всех‒всех в «боях» убытки: Мокры до самой малой нитки… А пруд подвержен уж завалке, Дня ото дня вид жалкий, жалкий…
А потому грязны ребята, Ох, дома ждёт, ох, ждёт «зарплата»… Сажают каждого в корыто И мылят, трут… Ну, всё, отмыто!
Пора опять искать работу, Вновь привнося другим заботу.
Лето!
Ведь в нём умом всегда богаты: Мы мастерили самокаты. Там три доски: одна – подножка, К ней вертикаль, отнюдь, не крошка,
Укреплена она подкосом, И руль с подшипником – был носом, Крепленье с «крошкою» шарнирно, Свой вправо‒влево пыл настырно
Осуществлял он за руками, Вперёд всё разными ногами, Кто как захочет, устремляли, Вон грохоча и с шумом в дали!
Но чтоб подшипник на подножке Не тормозили как‒то ножки. И каждый встречный‒поперечный, Услыша шум наш, нам, конечно,
Вон уступал в момент дорогу, Ворча, при этом, понемногу… А откатавшись, самокаты, Соображением богаты,
Мы уж совали под кровати, Не утащили чтобы тати, Да чтоб не видели мамаши, А то прощай богатства наши…
Вмиг безлошадным будешь в горе, И в плаче слёз прольёшь, аж море… Но почему‒то с рук сходило, А потому с того нам мило.
Была не хуже нам всех пенок Игра с названьем «о пристенок»: Ребром о стену бьёшь монетой Рукою тою или этой,
Стараясь, чтоб отскок был дальше, — И в этом все секреты наши. Потом второй стучит монеткой, Чтоб был отскок прицельный, меткий,
Попал чтоб в первую, хоть краем, Чтоб, нетерпением сгораем, Схватить, как выигрыш, её‒то, А это каждому охота!
А коль второй был вдруг «мазила», — А это ведь ему не мило — То применяет уж старанье Произвести быстрей касанье
Ладони пальцев двух аршином — Меж указательным, большим он — Ну, от своей монеты, ясно. Коль дотянулся, то прекрасно.
Потом осталось ту своею Ударить лихо так скорее, Чтоб стороною та другою Перевернулась, дорогою
Добычей бившему став сразу. И вот уж радости нет сказу! А коли пальцы дотянуться Не смогут, выглядит он куце:
Его монетка – цель другому, В удаче, может быть, лихому. И повторится так по кругу, Пока какому‒то вдруг другу
Не повезёт сполна, с лихвою, И он монетки стороною Не перебьёт их все обратной, Всем скорбь внеся, ему ж приятно.
Играть в открытую опасно: Вмиг попадёт. То это ясно. И было наше всех стремленье, Найти бы где уединенье,
Такие знала вся ватага, И это было нам, как благо.
«Расшибалка»
Ещё игра была другая, На деньги тож и тож лихая, И называлась «расшибалка». Играли все, кому не жалко
Вдруг потерять монеток пару, Иль, изловчась, такого жару Дать всем, забравши кон вчистую, Имел что всяк мошну пустую.
Играли в тайном уголочке. Чертили круг без проволочки, В него клал каждый по монетке, Хотя в карманах были редки,
Ведь было их не так уж много И выдавались очень строго То на мороженое мило, То на кино, конфеты, было
Что нам до маковки приятно. Потом шагами аккуратно Мы отмеряли расстоянье, Откуда будет попаданье
В тот круг, нацелясь точно «битой», Что из свинца была отлитой, И ею бить так по монетам, Перевернуть чтоб их при этом
Другой, обратной стороною, Что получалося порою, А это выигрыш законный, Хозяин ты монетки оной. Но то удел, кто повзрослее, Они удачливей, смелее, А мы, что звались «мелюзгою», В игре сей были, как изгои,
Да на кон вкладчики монеток, И то судьба всех малолеток. Но мы безропотно носили, Не пререкаясь старших силе,
Боясь тюнтёфами казаться, Быть наподобие эрзаца. Зато с родителями в споры Вступать довольно были скоры.
Игра в «Ножички»
Но вот игра и пролетела, Но не сидим мы все без дела, Тут ножик вынет сразу кто‒то, И всем уж в «ножички» охота —
А то игры такой названье — Сыграть, явив своё старанье. Её проста суть: чтоб воткнулся Тот ножик в землю. Нет здесь труса,
Ведь остриём в контакте с телом, Тут не поранься, будь умелым! А сброс из разных положений: С всех пальцев, плеч, лба и коленей,
С груди и с носа, и с затылка. И вся игра проходит пылко… Кто не сумеет сделать что‒то, — Отдай другому нож. Забота
Того уж делать всё сначала. И мастеров в том есть немало, Они творят без передышки Все‒все приёмы, нам же шишки
Всем достаются с их уменья От щелбанов до покрасненья, Ведь победителя то право, А неумелая орава
Не ропщет, лбы всё подставляя, Ведь уговор – черта святая, Что проводилась пред игрою, Переступить её порою
Не так‒то было сделать просто: Чай, дорог каждому был нос‒то! А то и большее мученье: Вмиг от игры вон отлученье.
Кому ж охота быть изгоем? Хоть лбам и больно, но не воем. А чтоб высокого быть толка, К нам приходила тихомолка,
Где мастерство растили в поте, Мол, неумешки мы? Нет, врёте! И получалось же ведь. Точно! Всё наяву, а не заочно,
Не отставали мы от славных, А бились с ними уж на равных, И щелбанов от них, знать, шишек, Не наблюдался уж излишек.
Краса-фантики!
Потом вниманье наше скоро Переключалося для сбора Цветастых фантиков, их много Могла любая дать дорога,
Вокруг ведь стройки лихорадка, Пожить и здесь ведь любят сладко, Вон фантик, коль съедят конфету! За то не шли они к ответу,
Вот и повсюду их прилично, Все там сбиралися обычно. Потом, их кипами набравши, Пускали все в обмены наши:
Одних, которых больше было, Мы со всего азарта, пыла На те меняли, коих нету, Хваля в них бывшую конфету,
Была в обвёртке что цветастой, Себя довольной чтили кастой. Но верь не верь, в какой‒то мере На этом страннейшем примере
Мы к красоте стремили глазки, Была чудесной что раскраски. А экземпляры расписные Шли вмиг в учебники иные,
Уж быв расправлены и гладки, И исполняли роль закладки. Была фольга конфет в почёте. Чтоб подержать дать, – нет! Помнёте. Ах, шелест странный, вид блестящий — Как мир, совсем не настоящий. К его стремились мы познанью, А он доступен только знанью.
А потому вопросов в школе Мы задавали боле, боле… И были полные ответы Для наших душ, как сласть‒приветы.
Влекло к познанию явлений, Уж не сдержать к тому стремлений.
На звезде МГУ!
Вот пред высотным как‒то зданьем, Куда пробрались мы со знаньем Входов и выходов в заборах, Мы встрепенулись, будто порох,
Звезду огромную увидя В её величественном виде. В лесах торжественно стояла… И потянуло нас немало
Взобраться тотчас на неё‒то, А что? Нам всё всегда охота! И нечестивейшая сила Вмиг на неё и затащила…
И лишь вошли мы в восхищенье, Как слов понятных изверженье На нас набросилось вулканом, И со звезды нас, как арканом, В момент стянуло. Дали дёру, И чемпионов бег был впору, За нами гнались будто волки! Но вот в руках стекла осколки,
Звезда которым одевалась, В руках всех были – то не малость! — Всё по неведомой причине, На похвальбу и для гордыни.
Стекло всё жёлтое то цветом, Весьма увесистым, при этом, Ведь толщина была прилична, Всё‒всё в нём было необычно,
И даже наше отраженье. С простым не шло вовек в сравненье. Смотрелись в нём мы все отрадно, Иметь его ввек не накладно.
В его показе мы – как гиды, Ничьей не видели обиды, Что обделили их запросы, Вкруг нас и вились все, как осы,
Взглянуть! Взглянуть бы вожделенно. Стояли важно мы, надменно… А в глубине души тревога, Что приведёт к нам всем дорога
Кулак расплаты здоровенный, Расплющит вон наш вид надменный, Что на звезду взбирались кодлой: Ах, вы, народец наглый, подлый!
Но миновали опасенья, Таиться не было стремленья, И жили мы, как все детишки: Учёба, игры, в ссоре – шишки…
Купание в Москве-реке…
Пешком на Ленинские горы, Хоть под родителей укоры, Летели стайкой устремлённой, В купанье досыта влюблённой,
К Москве-реке, красе столицы, Все повернув сначала лица С вершины гор к ней, дорогуше, Чей вид пленял все наши души, —
Так распростёрлася широко, Что не охватит взором око, Стоит могуча и привольно, И восхищение невольно
Улыбкой светится на лицах, Взывая ею ввек гордиться. Потом спускались вниз мы с кручи, И спуски были все могучи:
Почти катились вниз колбаской, В деревья врезаться с опаской… Но вот река и теплоходы, И долгожданнейшие воды!
И на себе одни трусишки Оставив лишь, бегут мальчишки Быстрей бы плюхнуться в водицу, Всласть от жары чтоб охладиться!
И долго плещутся с улыбкой, И вглубь ныряют юркой рыбкой, И, фейерверк как, всюду брызги, Смех, крики, всплески, счастья визги! И так до губ синюшных цветом И дрожи с холода, при этом… Потом, усталые, к подножью Гор вылезаем с мелкой дрожью,
И там уж греем, греем тело, Чтоб снова в воду захотело, И накупавшись всё же вволю, Мы ходоков имеем долю,
Идём, взбодрённые, к баракам… Ах, нам купанье мёд, да с маком! Идти – клянёмся! – завтра снова, Но жизнь вдруг мнения иного,
Её указ и строг, и веский: Тех надо в лагерь пионерский Отправить, ведь уж пересменка, Других – где молоко и пенка,
То есть в деревню, где раздолье, Река и лес, и сласть‒застолье. И остаются единицы, Чтоб вмиг умчаться, будто птицы
На юг осеннею порою. Жду очерёдности, не скрою, И я, чтоб в лагерь пионерский Быть с песней звонкою в поездке.
Там отдых чудный и занятья, И все друг к другу, будто братья, Кружки различные, походы, И все весёлой мы породы,
И Дню родительскому рады, Подарки ждём мы, как награды, И ждём с родителями встречи, Объятья, чмоканья и речи…
Ну и приехавший в волненье: А есть ли веса прибавленье, Да хорошо ли кормят, вкусно? Не замерзаем ли, не грустно?
И не тиранит ли нахальный? Но вид ядрёный, не печальный Даёт довольный путь обратный: Нет, жизни мир здесь на превратный.
До трёх я смен подряд, бывало, Бывал всё в лагере. Немало! Ах, как там было мне приятно! И находился в нём бесплатно.
Путёвки с маминой работы Ей выделялись, нет заботы. А коли не было трёхсменки, Одна лишь, две, то в дрожь коленки
Мои, отнюдь, нет, не впадали, Была ведь близь здесь, были дали, И нам с остатком ребятишек Они давали буйств излишек,
До юрт дошли однажды даже, У МГУ что, как на страже, Стояли кучкою отдельной, Своею вотчиной удельной;
С Ленгор смотреть, то было справа, И в них строителей орава Жила, в бараках наших будто. И вспомнил я, их вспомнил тут‒то:
В них нас вселить сперва хотели, Да, видно, в них дитя не в деле, Семейным группам в них не место, Вот и барак потом, их вместо.
И их забыл существованье: Иное было проживанье. А на Москву‒реку купаться Я и один ходил, не цаца.
Нетерпелив я был от жажды Вдруг переплыть её однажды, Мало казалось расстоянье, Вот и оно‒то, взвив желанье,
На переплытие толкнуло. Но строго плыть, с умом, не снуло, Река ведь водная дорога, На ней препятствий тоже много,
Ну, тех же разных теплоходов, От столкновенья нету бродов, Так стукнут, резанут винтами, Ввек не помогут кличи к маме,
И глубь затянет вон мгновенно, А транспорт вдаль помчится пенно… А плавал я, как бы улитка Бежать стремится, знать, не прытко,
Да, так сказать, лишь «по‒морскому». А тут плыть к берегу другому! Вперёд двух рук в воде стремленье, Назад гребок – за ним бурленье,
Синхронно двигаются ноги… Конечно, скорость не пироги, Зато легко и прочь, усталость! Ах, плыть как много, ох, осталось…
Но подгоняло опасенье, Что будет, мол, да столкновенье Меня да с транспортом вдруг водным, Порыв и станет вмиг негодным.
Вон открутил порядком шею, Чтоб видеть всё… Но эпопею Закончил с честью переплытья, Создам обратную ли прыть я?
Тот берег кажется далёким, И путь грядёт к нему не лёгким… А этот ровный берег, низкий, И на него взобраться риски
Нет, не затронут малолеток, Без спора даже и конфеток. Здесь деревянные домишки, Как на столе в кону картишки,
Вразброс стояли все уныло, Видать, им жить уж в тягость было… Невдалеке от них в отлучке Деревьев редких были кучки.
Была деревня то, как все‒то, Ну, а в названии примета, Лужков оттеночек имела, А потому звалася смело
Как «Лужники», была как местность. Не широка была известность… Был монастырь за ней чудесный, Он «Новодевичий», прелестный.
Вот он‒то был известен многим Своим небесным взглядом строгим. И мы в нём с мамою бывали, И чтоб изгнать из душ печали,
Мы зажигали слёзно свечи, С того и было нам чуть легче, Отца и мужа поминали, Ушёл в военные что дали,
Но не вернулся так доныне, То «Извещения» унынье… Война безжалостна, и в строгих Руках сгубила очень многих…
…Так «Лужники»… Вокруг равнина, К ней вглубь идёт… чуть не трясина… На берегу и хлам, и брёвна, Ну захолустья видик, ровно.
И не узнать то место оно. Там ныне комплекс стадиона Подмял и снёс её вчистую, И грациозную, иную,
Явил собою уж окрестность, Гремит его везде известность! Но в честь деревни поминанья Взял «Лужники» себе названье
(«Центральным» был он стадионом Сперва, при имени законном). Ну, отдохнул на берегу я, Но плыть в стороночку другую,
И я вошёл обратно в воду И дал, казалось, быстро ходу, На самом правильном же деле, Плыл не ахти как, точно – еле…
Но переплыл благополучно, Вдали гудки звучали звучно… Пришлось использовать «сажёнки», Когда устраивали гонки
Поочерёдно быстро руки: Вперёд был взмах! Назад – без скуки Гребки свершали друг за дружкой, И плыл быстрее, не лягушкой.
Бурун от ног шумел за мною… Но плыл недолго я стрелою: На это требовались силы, И стиль, конечно, был не милый.
И вновь я плюхал «по‒морскому», Не наводил он мне оскому. И он меня причалил всё же. Я выполз на берег, весь в дрожи…
Усталость то и опасенье, Что будет вдруг да привлеченье За нарушение к ответу, Ведь я, смотрю, желанья нету
Плыть к «Лужникам» ни одного‒то, А потому бежать охота Домой, домой, да без оглядки, А то дела грядут не гладки,
Что я и сделал без замешки. То мне сейчас о том усмешки, А их‒то не было в то время, Ведь опасенья нёс беремя…
Мои на Ленинские горы Заочно лишь стремились взоры, Чтоб замести следы проступка, На время хоть, ума так ступка
Толкла надежду на спасенье, И в этом было утешенье. И карантин – Ура! – закончен, И бег к реке вновь быстрый очень!
И я ныряю прямо с ходу На зависть многому народу! Но вдруг врезаюся во что‒то, В кровь расцарапан… Это «что‒то»,
Как оказалось, были санки, Они на донной на стоянке И дождались меня злорадно, Будь им в деянии неладно!
Зимой с горы, знать, упустили, Догнать же не были в всей силе, Вот и нырнули те на дно-то… А лезть зимой кому охота?!
Вот я и жертва их, избранник, И гонит кровь из ран всех краник… Весь расцарапан перед тела — Вот так беспечность захотела,
Как говорят среди народа, Не суйся там, где нету брода! Ну санки вынес из воды я, Они совсем не молодые.
Вновь поликлиникой был встречен, Её приём был вновь сердечен, Все раны лечены вмиг чем‒то, Вдогон укол опять зачем‒то,
И заросло всё, как на кошке, И вновь бродили всюду ножки… Но тяга вновь меня не снуло Всё на купание тянула…
Ах, как же буйствует в нас бес‒то! Вновь на реке. Но то я место Вон обошёл, пошёл подале, Где дачи, видимо, стояли —
Такой слушок гудел в народе: «По виду – дачи. Дачи, вроде…». Ну, спорить, ясно, не охота. Реки там место поворота.
Была, возможно, и охрана Того таинственного стана. Но я беспечного был теста, Здесь и нашёл купанья место.
Забыв о санках, канул в воду, И руки вдруг схватили сходу На дне предмет себе железный. «Поднять, поднять! Вдруг он полезный?».
И вынес на берег. А это… Был ствол нержавый пистолета! Весом он был и воронёный. Вдруг им поступок незаконный
Да совершил преступник тайный, Его суд ищет чрезвычайный? Ещё подумают, что я то… Душа вмиг страхом вся объята,
И я швыряю ствол обратно! И стало сразу так приятно… И на меня уж нет улики, Ах, ум мой умненький, великий!
И мчал я вдаль, боясь погони, — Так от волков несутся кони! Я, будто шар, взлетел от низа, И не бежать вдаль нет каприза.
А место то, от вас не скрою, Ввек обходил уж стороною…
