Мы вышли все. То мир цыганский В село вторгался броско, шумно, Вон взбудоражив всё безумно! Все на запор калитки, ставни — В том опыт был народа давний,
Ведь от цыган лишь разоренье, Всё украдут в одно мгновенье! Собак с цепей спускали дружно: Сады, добро спасать ведь нужно!
Цыгане наглые пройдохи, Чуть отвернись, – потери, вздохи, Вмиг уведут всё из‒под носа, Им нет закона, нет с них спроса,
Пристанут так ко всем репьями, Что отдают те всё уж сами, Лишь б отвязались ада черти. И так все думали, поверьте.
А потому скотина, птица Вся под запор стремглав стремится; Боясь в дому большой потери, Им не откроют вовсе двери,
Детишек прячут, где как можно: Крадут цыгане их безбожно. Село становится вдруг бедным, Не дать чертям чего‒то вредным.
Те от села уж где‒то с края И оседают. Не сгорая, У них костры чадят отменно, И песни, пляски непременно Всю оглушают вон округу, И ночь, всем милую подругу, Не признают в своих делах‒то: Вот такова их жизни вахта.
Стремится в угол самый дальний Звук молотков о наковальни… Всё погадать стремятся рьяно, Насев напором, что бурана!
Всё всем предскажут досконально, Потом и выклянчат нахально Вон из карманов все копейки, Отбиться раз те неумейки.
Все их гаданья нагло лживы, Бесчестной ради лишь наживы. И любят так добыть деньжишки Их голопузые детишки.
…Шла мать с таким одним пройдохой, Был голопуз, как все, и крохой, Но, поровнявшися со мною, Он подбежал, схватил рукою
Своей грязнющей за рубаху И предложил настырно, смаху Мне показать свой танец дивный На… животе! И я, наивный,
Что есть такое диво в мире, Развесил уши, рот пошире, Мотнул в согласье головою, А он одной, другой рукою
Побарабанил по пузреню, И не прильнув никак к стесненью, Просящее сунул мне ручонку, «Позолотил» её чтоб звонко.
Замялся я… Хоть бы полушка! А мать его, как злая клушка, Вмиг на меня и наскочила, Мол, не платить за труд не мило!
Я вспыхнул краскою, как спичка… Примчал домой, принёс яичко, И хоть она взяла поспешно, Ругалась долго, громко, грешно,
Собак в округе взбудоража… Людей такого в жизни ража Потом встречал довольно много, Нахальна их в пути дорога,
Во всё влезая беспардонно, Дела свершая незаконно. Потом ушёл цыганский улей, И с облегченьем все вздохнули…
Опять все зажили свободно, Тому и рады всенародно, Дворов покинули враз клети Скотина, птица, знамо, дети,
Не проникали в огороды Цыгане – воры, сумасброды, И всё гуляло, как обычно, Вольготно, тихо и привычно…
Опять велосипед!
И я, как все, не исключенье, Моё взыграло вновь стремленье Освоить прыть велосипеда, Была над ним чтоб враз победа!
К тому ж свалился повод веский Поехать вдаль, когда соседский Мне предложил то сделать мальчик; И к дяде Пете, будто мячик,
Я поскакал, горя желаньем Велосипеда оседланьем Заняться тотчас же и трезво, Чтоб съездить с мальчиком вдаль резво!
А ездил он отменно, смело. Не просто так, а было дело — За хмелем съездить вдаль с мешками, Его доставить чтобы маме,
А из него она закваску Уж сотворила б. Будто сказку, Воспринял эту я возможность Поехать с ним. Про осторожность
И позабыл. Зато, сумевши, Ну не совсем чтобы, как леший, Езду освоить рамы сбоку, Вон сквозь неё просунув ногу,
Я взгромоздился на педали, Поехал, стоя, криво в дали… А было хмеля там обилье И над деревьями засилье:
Обвил до самой их макушки И изнывал уже от сушки… Вот где раздолье мальчуганам! И враз, подобно обезьянам,
Мы на деревья лезли эти И хмеля сбрасывали плети, А их в мешки уже совали. А те – на раму. На педали
Лишь встали только на дороге, И затрудились тяжко ноги… Сдержать как трудно равновесье, Мешков швыряла тяжесть бесья
Велосипед во все сторонки, Его я с хиленькой силёнки Уж чуть держал, чтоб не свалиться, Не ушиби меня, землица!
И на дороге это было, По ней хоть ехать и не мило, Но кое‒как я всё же ехал, Не тарахтевши и без смеха.
Но вдруг пришло на ум желанье Путь скоротать, и я старанье Педалей тропкою направил, Езды по ней не зная правил.
Она узка и извивалась, Чуть отвлечёшься, хоть на малость, И вмиг с кустами столкновенье, Ну и на землю – бряк! – в мгновенье…
С кустами было чуть попроще, А вот с деревьями – пожёстче, В них долбанёшься так серьёзно, От боли что рыдаешь слёзно…
На всё пришлось уж грозно злиться… Погнулись многие вон спицы, Колёс «восьмёрки» заюлили… И был с натуги весь я в мыле.
Нет, не достиг езды я класса И рад, что всё‒таки добрался До дяди Петиного дома; Такая вдруг взяла истома,
Чуть не уснул, вон вдрызг уставши… Да ум мой был уже постарше, Сообразил: бежать бы надо, А то ушам придёт награда,
Велосипед помял что всмятку, И я одну, другую пятку Намыля, так помчался к маме, Что пыль за мной пошла клубами!
И не вертался долго боле, К тому не чувствуя уж воли, Ведь жизнь в опасности превратна. Но слышал я неоднократно:
«Аль Славик занят всё делами, Что уж не видится так с нами?». А «Славик» – я своей персоной, Не по душе вопрос был оный,
Не надо хитрых мне комедий… Намёк, знать, о велосипеде, Имел предчувствий я познанья: Приди, и вмиг ждёт наказанье…
Но вдруг в один, как все, денёчек Велосипеда я звоночек Услышал, вздрогнув, под окошком И испугался не немножко.
Я так и знал: то дядя Петя! Меня увидел, но приветя, Обнял тепло заместо братца: «Ну, вот, изволь теперь кататься, —
Сказал с душою вдруг он доброй, Нет, не набросившися коброй, — Теперь он твой, катайся вволю! А поломаешь, вновь изволю
Его заняться я починкой. Носись дорогой и тропинкой! Будь аккуратней лишь, не падай». И было это мне наградой,
И покраснел я свёклой красной… Была тревога, знать, напрасной. Он мотоцикл купил вдруг днями, Чтоб ноги ехали тож сами,
А не крутили всё педали… А я умчался тотчас в дали! Потом к его вдруг прибыл дому, Нельзя же случаю такому
Не быть, не видя мотоцикла! И вот он! Вмиг душа приникла К нему и взор, и захотелось, Вон навострив опять же смелость,
На нём селом стрелой промчаться, Всех удивляя домочадцев! И я смотрел, смотрел в восторге!.. Но… завертели снова ноги
Педали транспорта обратно… И было радостно, приятно Всем показать в селе ребятам, Что обладаю я богатым
От дяди доброго подарком. Пусть все глядят в восторге жарком! Теперь с своим велосипедом Уж всякий край был мной наведан,
Прибавя дружбы с детворою, Что было радостно, не скрою.
Спор на рубль
И вот в один такой вояжик Я оказался средь ватажек, Что шли купаться все на речку. А это радостно сердечку!
И я примкнул к гурьбе с желаньем, Ведь плавать мог уже не «камнем», Но «головастиком» уж точно, И наяву, а не заочно,
Тем паче, был с велосипедом, И все за мной ходили следом, Меня в том гордость распирала… Но было нам пройти сначала
Чрез реку мост большой, высокий. И всем пацан вдруг кареокий Да и скажи затравно сходу: «Никто с него не спрыгнет в воду,
То всякий сделать побоится». И вниз с моста взглянули лица… И отошли, попятясь, снова: Убьёшься тут за будь здорово…
И надо ж, вот толкнули черти, Ах, безрассудные всё ж дети, «А я смогу!» – сказал нахально. Засомневались все повально,
Но я поддал себе задора, Вошёл уж в лоно с ними спора И заявил, хвалясь, надменно: «В портках я прыгну непременно!». Все зажужжали, будто пчёлы, Смешок по ним прошёл весёлый, Никто не прыгал, мол, отважно… «А спорим! – вдруг сказал им важно,
Вон охмелев от наглой прыти, — Но рубль за то мне отдадите!». Ну, все согласны, в том уверяясь, Что не пройдёт мне эта ересь.
Во мне вдруг страх, сомненья буря… Но рубль! И вот, глаза зажмуря, Я вниз «солдатиком» понёсся, Зажав рукою крылья носа,
Вода в него чтоб не попала, И испугавшися немало, Душа с того ушла что в пятки… Но я в воде. И всплыл! В порядке!
И дали тихо мне мальчишки Тот рубль из мелкой мелочишки, И было им уж не до смеха… Штаны же высохли, коль ехал.
Ребятам было чуть обидно, Но больше каждому завидно…
Самолёт!
К отходу лето подходило, И я заботился уж мило, Идти чтоб в школу на ученье. И было в том моё стремленье, Ведь буду скоро перовоклашка! Штаны готовы и рубашка, Чернила в чём – непроливайка, Пред «мелюзгой» стал задавайка,
Букварь с картинками, тетрадки — И чем писать… Ну, всё в порядке. Учись и впитывай все знанья И проявляй во всём старанье.
И мы шесть дней среди недели В тетрадях перьями скрипели И буквы громко повторяли, Сквозь окна пяляся всё в дали,
Где всё азартно и знакомо, Где не брала средь игр оскома! А тут… всё палочки с наклоном, «Чистописанье» что дало нам,
Да не залезть чтоб за линейки, И в счёте были бы умейки. И нам учительница сказки Читала, к ней стремились глазки…
Но все мы ждали непременно, Когда же будет перемена, Чтоб побеситься до упаду! И с нами не было в том сладу.
Как жаль, она коротковата, Не будешь в буйстве многовато… И вдруг устроили такую Себе нечаянно большую,
Что нет такой ввек в расписанье! Причина – в небе рокотанье Мотора стало самолёта… Вмиг посмотреть его охота!
А заходил он на посадку… Нас сдуло с парт всех по порядку, Не поддалися уговорам… А к самолёту мчались скоро,
Крича в восторге, как галчата!.. «Вернитесь! Стойте‒ка, ребята!» — Призыв учительницы сзади… Но мы не просто так, а ради
Чего‒то мчались, очень рады, И все не слушались команды. Пришлось учительнице с нами Спешить быстрющими шагами,
Не разбрелись чтоб, как цыплятки. С мотором было не в порядке У самолёта? Дядя лётчик Вокруг ходил… Ну, хоть разочек,
До самолёта прикоснуться! Потом не чувствовать чтоб куце Себя среди мальчишек стана, Пытать что будут беспрестанно,
А как он выглядел, большой ли, Мог поместиться ли на стойле Коров колхозных – по размеру, И были близко ли мы в меру
От этой неба чудо‒птицы, Орлов прекраснейшей сестрицы?.. А потому мы жались кучно Всё к самолёту, но поштучно
Нас окрик сдвинул всех обратно, Что всем, конечно, неприятно… От полевого стана бодро Носили с чем‒то дружно вёдра
Механизаторы, и лётчик Из них сливал уж то в бачочек, На самолёте что, и вскоре, На наше скорбнейшее горе,
Мотора было тарахтенье, Винта усилилось крученье… И самолёт взмыл от стернины, И в неба вклинился вершины!
И улетел куда-то в дали… А мы руками вслед махали, Вон не жалея голосочка! И нас обратно, будто квочка
Цыпляток водит за собою, Вела галдящею толпою Опять учительница в школу, Уж не подобная уколу
В своём строжайшем назиданье, А вдруг открывшая нам знанье, Как самолёт летать так может, Какая сила держит тоже
Его среди высот небесных, И мы в познаньях сих чудесных За парты сели в школе скоро, Но тут – Ура! – вся наша свора
Звонок услышала и мигом Домой помчалась с визгом, криком, Крутя руками, как винтами, Мол, самолёты мы и сами!
Прочь разбегались куры с криком, Собаки в лае все великом!.. А у учительницы рыбкой Лица плескалася улыбка,
Когда вдруг вспомнила вопросик, Что задал носик ей‒курносик: «А может ли взлететь корова, Крутя хвостом за будь здорово,
Как быстрый винт у самолёта, Ушей вон в стороны отлёта, Его, как крыльев? Может? Может?» И все вопрос как тот умножат:
– А бык, а лошадь, поросёнок? – Да нет, не хватит их силёнок, Они на то тяжеловаты… И долго длились бы дебаты,
Да вдруг вспугнул их всех звоночек, Они под визг и гам, смешочек, Как из гнезда, и упорхнули, Домой летели, будто пули!
Несли восторженнейше знанья И жизни новые познанья. Счастливым путь в ней пусть вам будет И добрым ввек, росточки‒люди!
По тонкому льду…
Уж, глядь, покрылась осень снегом… Вон отошла пора телегам, Вокруг уж властвовали сани, И светлый день не с самой рани,
Пыль не взобьёшь уж на дороге, В снегу тонули тяжко ноги, Полей, садов жизнь замирала… Но дети! Дети без забрала
Зимы встречали вид суровый, И вид их был с того здоровый, На щёках красные малинки И голосочки без заминки
Отрадно птичками порхали И мчались радостнейше в дали Неугомонным, звонким эхом… И игры все с отрадным смехом!
И всем тепло, лишь пар клубится… И всех салютовые лица! На льду, на горках, в чаще леса — Где только нет дитя‒повеса!
Жаль, длятся дни коротковато Зимой, печалятся ребята… Зато ночей для сна щедроты Дают спать долго, без заботы
Вслед за сумерничаньем длинным, Порядком выданным старинным, Когда приходит в гости кто‒то, И говорить уж всем охота
Всё о житье‒бытье насущном Во тьме, в контакте сём не скучном, Карманы семечек погрызши, Что шелухи горшков аж выше!
Под огонёк лампёшки тусклой, Горящей слабо, без нагрузки, Ведь электричества нет в хатах, Зато в броне тьма вся и в латах —
Вот так сидят, ведут неспешно Свой разговор… Уйдут, конечно, Речей уж коли нету темы И дрёме вспыхнувшей дилеммы,
Идут в тьме, часто спотыкаясь, И крепких слов с того мчит завязь… Звучит отборная же нега, Коль нет ещё покрова снега,
А коль уляжется степенно, Идти в ночи уже отменно, Он льёт свой свет вокруг волшебно, И завязь слов уж не потребна.
Но вот каникулы! И дети, Подобно космоса комете, Несутся вдаль опять стремглавши И не хотят ни щей, ни каши,
Друг с дружкой было бы общенье, Ведь в нём им вечно наслажденье. Их там и сям бывают стайки, А речи – звуки балалайки!
Колоколов же перезвоны… У них свои во всём законы, Понятья чёткие и мненья, С их губ слетает без стесненья
В глаза кому‒то правда‒матка, Тому хоть это и не сладко И перед всеми посрамленье, И от ватаги отстраненье,
Боль нанося тем и не зная, Что губит так атака злая. И что при этом характерно, Не знают, это что прескверно,
Наоборот, тому все рады, И унижения тирады Всё льют и льют, как из ушата,.. Вот бессердечные ребята!
И закрепляются так клички, Аж до серьёзной сходу стычки! И долго прозвище живуче, Бедняжку этим тяжко муча…
Я это знал и всё боялся, Такой язвительности брасса, И избегал, как мог, напасти, Оно даёт одно несчастье
И взгляд обиженного тучей… Вот был со мной однажды случай, Вон несуразный изначально, Что мог окончиться печально.
Каникул зимних было время, И всё мальчишеское племя На горках время проводило, И было весело всем, мило,
И всех сияли в счастье лица! Да вот же надо вдруг случиться, Во время этой что услады Мне отнести гостинец надо
Преаккуратно в узелочке Для дяди Петиной, вишь, дочки. Мороз на улице трескучий… И нет защиты, знамо, лучшей,
Как в шаль укутать потеплее, Идти в ней будет и милее — Так мне маманька заявила И вмиг укутала премило,
Лица не видно, только глазки, Иди теперь, мол, без опаски, Не отморозишь, точно, нос‒то… И так разумно да и просто.
Иду, иду себе дорожкой, Гляжусь укутанной матрёшкой… И оставался путь уж малый, Как впереди визг, крик удалый!
То на мосту галдят ребята… Ну, будет критики расплата, Что я в платке иду девчачьем! А путь чрез мост и не иначе.
Ой, осмеют меня, конечно, Все дружно, громко, бессердечно… И я, не быть в душе чтоб ране, С дороги в снег свернул заране
И, скрытый реченьки кустами, К ней ринул быстрыми шагами, От спешки весь залившись потом… Своим она и поворотом
Спасла от грязного позора. Сижу и жду: уйдут, мол, скоро, Вот тут чрез мост я и пройдуся Походкой важною, что гуся, —
Таков мой вид был неуклюжим. Ну, уходите, ну же, ну же… Они ж, назло как, в играх пике, В азарте‒сказке, в звонком крике!
Так ждать их можно бесконечно… И я решаюсь вдруг беспечно — Вот обману вас, знайте, братцы! — По льду чрез речку перебраться,
Хоть был ещё он страшно тонок, Держать кой‒что и нет силёнок. И я ступил на лёд опасный… Ах, как в своём решенье классный!
А лёд трещал и прогибался… Но не сменял пути я галса, А затаив дыханье, тихо Ступал, проваливанья лиха
Чтоб избежать… А в нём вмиг крышка Мне будет, точно… Стой, мальчишка! Позор толкал же безрассудно: «Иди вперёд!» ‒– шептал занудно…
Лёд, как слюда, прогнулся даже, Но я уж был вовсю отважен! Ползком закончил путь чрез речку. Ах, как же радостно сердечку!
Заулыбался вмиг невольно И, сам собою уж довольный, Свой путь закончил я задами. А мост звенел всё голосами!..
Так избежал я посрамленья. С тех пор маманькины стремленья Мне повязать платок встречали Отпор ей в самом уж начале.
И в шапке я ходил преважно, И ощущал себя вальяжно: Мужик я гордый, не девчонка, Среди ребят смеялся звонко!
И вот я прибыл к дяде Пете, Вcё ж не попав в насмешек сети; Родня меня чуть не признала; В снегу налипшем был немало,
Вон пропахав по бездорожью Весь от макушки и к подножью, Как снеговик, вдруг оживевши, О, может, оборотень, леший,
Чем напугал его я дочку. Узнали лишь по голосочку. Меня, одежду на печь дели: Просушка будет пусть, мол, в деле,
А мне и было это кстати, Чтоб через мост, чур, не шагати, А вот уйдёт день, потемнея, Тогда и буду я смелее:
Ребята с тьмою разбредутся, Не буду вмиг смотреться куце. Всё так по‒моему и было, Шёл по дороге вспять я мило,
Весь вновь укутанный, как шарик, В руке держал – Ура! – фонарик, Мне дядей Петею вручённый, Чтоб в тьме был путь не удручённый,
Он научил включать его‒то, И мне то делать страсть охота, Тем боле, что светить мог светом Разнообразным он, при этом:
Зелёным, синим, белым, красным… Мне так казалося прекрасным, Волшебным дивное свеченье, Что в дом придя, его включенье
Я продолжал и уж в постели, Покуда глазки всё смотрели, Включал, включал… Коль встал с рассветом, Фонарь не радовал уж светом:
Он в сне моём был всё включённым… И стал с того я удручённым: А что скажу я дяде Пете, Его фонарь что не при свете?
К нему и кончились хожденья, Тревоги было наважденье… Опять к маманьке был вопросик: «А почему не кажет носик
К нам Славик, разве до порога, К нам расстояния так много?». Опять без страха был не вхожим К ним милым внучиком пригожим.
Не прерывались посещенья К деданьке только: угощенья Перепадали там частенько, Я уплетал их здоровенько!
И там же был со мною случай, В душе осел что мрачной тучей.
Лизнул железку я зимою…
Ворота были там из тёса, Во двор не тыкали чтоб носа, И был для всех запор не ложный: Железный прут, весьма надёжный.
Вот как‒то вышел из избы я, К нему шаги свои лихие Пустил, с него слизать снежочек. Лишь только начал, язычочек
Мой и примёрз к нему серьёзно… Страх обуял меня прегрозно, Что оторвётся рта частица, И надо прочь бы удалиться,
Да не пускает железяка! Ну положенье, скажем, бяка… Так и стою, и слёзы льются, Смотрюсь от паники весь куце.
Язык к железу всё‒то крепче Вон примерзает, нет и речи, Освободиться чтоб из плена, И надо б крикнуть непременно,
Да рта никак я не разину, Стоял, не двигаясь, картину Собой являя, будто рыбки, Что на крючке, усилья зыбки,
С него сорваться прочь которой, Чтоб вглубь нырнуть вон с тягой скорой! Так и стоял всё без движенья, Тих, скорбен до изнеможенья
У железяки сей заклятой… Да вышел дедушка с лопатой, Чтоб двор очистить вон от снега. Глядит, меня не ластит нега…
И понял всё, сказав: «Вот бес‒то! Нашёл себе заботы место…». Вошёл вновь в дом, пришёл с водою Ко мне он тёплой, надо мною
Стал колдовать, лья струйкой воду На ту железку, чтоб та сходу И отпустила бы внучонка, Чтоб вновь смеялся он презвонко,
Вон позабывши напрочь вскоре Своё паническое горе. Ура! Обрёл я тут свободу, Помчался к зеркалу вон сходу,
Его радушны были вести: Язык болтался мой на месте! Но долго было ощущенье На нём того прикосновенья…
С тех пор зимою я не лезу, Уж языком к всему железу.
Ледянка!
Зато деданька мне ледянку Вдруг сделал. В школу спозаранку Я шёл, учился, после сразу На ней уж с горки – нету сказу! —
Катался лихо до упаду — Такая вот была отрада! Ледянка – как скамейка будто, Дно было льдом её обуто,
Оно являлося доскою, А я блаженства, нет, не скрою, Уж восседал на верхней полке И с быстротою не в размолвке,
Стремглав под горку вихрем нёсся, Ногами правя, если косо Она начнёт своё движенье, И было это загляденье,
Ведь дно её, всё ледяное, Скользило по снегу стрелою! Мог править также и ногами, Что заставлял её кругами,
А то и вовсе уж юлою, Вращаться вместе – Ах! – со мною, Одновременно вниз летевши, Как будто был на ней сам леший!
И было много, так желавших Скатиться, даже много старших. Им отказать в моей ли силе? Лишь в горку сами бы взвозили.
А были те, что даже в тазе Слетали вниз в своём экстазе, Юлой вращаяся по ходу, Мою в том взявши тоже моду,
Спеша скатиться вновь азартно, Ведь это было так приятно! Наш дом далече был от горки, Но он стоял чуть на пригорке.
«Караул! Волк!»
На лыжи я поставив ноги, Съезжать мог к самой аж дороге, От дел избавясь, вечерами, Коль упаду, не быть чтоб в сраме,
Во тьме ведь мало уж прохожих, Не застыдят: «Упал! Ты что же?». Катался я без палок сроду На удивление народу,
Зато имел приспособленье, У лыж чтоб не было стремленья, Коль упаду, умчать куда‒то, Ведь их собрать вновь трудновато
В снегу, без них вон увязая… То мысль деданечки лихая И оказалась в этом ловкой, Соединить чтоб их верёвкой,
Концы к носкам тех привязавши, — Ах, как умны идеи наши! — Саму ж верёвку ту – на шею… Вот так кататься я умею,
И не страшны бугры и кочки, Ведь лыжи мчат на поводочке! А для устойчивости пущей Я с интуицией присущей
Вперёд с наклоном мчался с горки, Присевши чуть, и взгляд мой зоркий Сверлил пространство предо мною, Не встал чтоб кто‒то там стеною,
В неё чтоб больно не вонзиться, А то нам будет враз горчица… Вот так же я с пригорка поздно Съезжал однажды. Тьма. Морозно.
И уж пора домой бы надо, Как вдруг прегромкая тирада Тревожных слов тишь поразила, И их была такая сила,
И голос так надрывно звонкий, Что больно стало перепонки, — Так звук был колок, звонок, резок, По рельсу как битьё железок:
«Волк! Караул! Ой, помогите!» — Он так звучал с безумной прыти, Что вздрогнул тотчас я с испугом, Ведь волк всему здесь не был другом,
Губили скот их стаи часто, И люди все решили: баста! И началось уничтоженье Их, снизить чтобы размноженье,
И было то официально, Ведь задирали скот повально, Сберечь его лишь этой мерой, Достал ведь всех разбойник серый.
Их мести мёл расплатный веник, За что давалась сумма денег Официально всем за это, Что, кстати, плюс был для бюджета.
И вот вдруг крик, чуть не под носом! Не задавался я вопросом, Чей крик о помощи звал звонкий, Узнал: соседской то девчонки,
А, значит, волк был очень близко… Чтоб избежать съеденья риска, Я лыжи снял моментом, ловко, Их в руки взял – что ни винтовка!
Мол, отбиваться буду смело, Пустивши в ход по волку в дело… «Где волк?» – вскричал я ей с опаской, С волками встреча ведь не сказка.
«Вон,! Вон! Ой, караул, спасите!». Крик всполошил её обитель… Раздался выстрел! Скрип – калитка… В неё испуганная прытко,
Визжа, моментом пролетела! «Э… мне стоять тут, нет, не дело…». В свой дом помчался я поспешно! Ведь струсить раз – оно не грешно.
Назавтра шума, разговора… А оказалось‒то… Умора! Меня за волка в темноте‒то И приняла. Ай да примета!
Что оба мы облились потом И задрожали с страха оптом… Я стал невинной жертвой страха А мне нужна ль такая плаха?
И хорошо, никто не видел, Как я в трусливом к дому виде Мчал вон от страха очумело, А потому пред всеми смело
Дышать во все свободно жабры Я мог: какой средь вас я храбрый! А волка видел. Не живого. Но всё ж боялся зверя злого:
С клыками пасть была в оскале, А потому стоял подале… Он был застрелен дядей ночью, Когда ткнул в хлев вдруг морду волчью,
Знать, выстрел вовремя был меткий! Их ловят также, строя клетки, На крик ягнёнка иль козлёнка, Что в одиночестве прегромко
Кричат, к родне своей взывая! То слышит волк, вся волчья стая; Чтоб крикунам вовсю дать перцу, В клеть входят… Вмиг за ними дверца
И не даёт им вспять отхода, И вот попалась злая шкода! А молодняк кричит не тише, Но в безопасности – на крыше,
Примотан крепко к ней верёвкой. Достать, прыжок имей хоть ловкий, Нельзя – так крыша сделана высоко, Приманку видит нюх лишь, око.
Вот тут приходит, зверю рада, Мощь оружейного заряда, Она ему – за всё расплата, Ведь зла творил он многовато.
Но это осенью и летом, Когда тепло ещё, при этом, Зимой замёрзнет вмиг ягнёнок, И пропадёт вон крик презвонок,
Ведь жаль, хоть малую, скотину, Являет чудо что – картину В хозяйстве труженика вечно, И жаль ему того, конечно.
Снимался с крыши тут страдалец, От зверя был что лишь на палец, И в ночь вновь смена караула, Кричал на крыше чтоб не снуло,
Чтоб хищник в клеть попал бы новый, Успех ловца бы был бедовый. Потом клеть местоположенье Меняла, чтоб не в отдаленье
Была от леса, где жилище Волков, откуда стайно рыщут Для нанесения урона Скотине. Клеть здесь – оборона.
Но то мужицкое ведь дело. В войну ж их рать, ох, поредела… С детьми остались только вдовы, Что разорваться все готовы,
Чтоб в норме было всё хозяйство И сыты дети – всё богатство, Да на колхоз трудиться днями, Уйти чтоб в зиму с трудоднями,
Не класть чтоб зубы всем на полки, Стеречь, чтоб скот не съели волки, И выживать средь тяжких буден, Как их черёд не стал бы труден.
У детворы ж свои понятья О жизни. В играх все‒то братья, Соседки – будто бы сестрёнки. Росли с годами, впав в силёнки,
И помогали по хозяйству, Чтоб быть бы в нём всегда‒то яству, Внимали жизни и учася Одновременно в нужном классе,
А также, всем как, коль суббота, Им мыться в бане тож охота.
