Володимир Шарапов
На краю земли
Вика. А что это такое?
Анна. Это такая железная тренога, на самой высокой точке Араданского хребта…
Вика. Какой ужас… Это же как держаться за громоотвод, стоя на крыше, когда кругом молнии, да?
Анна. Вот именно! Знаешь, там над Ергаками была двойная радуга. Я так увлеклась фотосъемкой, что потеряла всякую бдительность… В триангуляр попала молния, меня отбросило в сторону и я покатилась с крутого склона… Кубарем метров тридцать вниз летела. Сгруппировалась на автомате, как меня мама в походах учила. Только это меня и спасло от переломов. А потом я перестала дышать. Хорошо, что Аленкин папа быстро сумел спуститься. Он человек бывалый, сделал мне прямой массаж сердца – и я ожила. Но пока он до меня добирался, минуты две я была мертва…
Вика (потрясенно). Просто слов нет…
Анна. Вика, знала бы ты, какая тяжесть безысходной мировой тоски на меня тогда обрушилась. В какой-то момент мне показалось, что я уже не существую вовсе, а являюсь лишь крохотной частью этой мировой скорби, заполнившей своей глухой массой всю Вселенную. Наверное, мои слова выглядят как полный бред, но выразить по-другому тогдашние ощущения я не в силах.
Анна берет гитару и начинает петь.
Не пойму я, что стало со мной.
Кем была я, и кто теперь.
Потеряла душа покой.
Страх крадется за мной как зверь.
Исходила я сто дорог,
И никто меня не позвал.
Для чего мир наш создал Бог,
Если дьявол тут правит бал?
Улететь, улететь, улететь!
Из проклятой моей тюрьмы
В мир, где всюду один Свет,
Где не властвуют Силы Тьмы.
Улететь, улететь, улететь!
В неземной золотой чертог,
Где на все я найду ответ,
Где пойму я, что хочет Бог.
Люди точно сошли с ума!
Как слепые живут наугад.
Ярко светятся их дома,
Но внутри там – кромешный ад…
Как бы кокон свой мне разбить.
Без любви не видать ни зги.
Я хочу летать! Я хочу любить!
О Пречистая, помоги.
Улететь, улететь, улететь!
Из проклятой моей тюрьмы
В мир, где всюду один Свет,
Где не властвуют Силы Тьмы.
Улететь, улететь, улететь!
В неземной золотой чертог,
Где на все я найду ответ,
Где пойму я, что хочет Бог.
Анна. Я теперь знаю, что такое клиническая смерть.
Вика. Ты что-то видела?
Анна. Ах, Вик, когда тоска меня отпустила, я поняла, что очутилась в невероятном сказочном мире. Это невозможно описать словами… Там так легко и свободно… Я бы все на свете отдала, чтобы не возвращаться… Но меня попросили…
Вика. Тебя ПОПРОСИЛИ!?
Анна. Я видела Прекрасное Существо…
Вика. Но ведь это мог быть просто сон?
Анна. Я и сама уже начинаю так думать, но в этом сне я кое-чему научилась. Я же теперь вижу ауры и могу читать мысли…
Вика. Вот это да! Не может быть… Ой, прости, Анют, в это правда трудно поверить. Я же все-таки в школе хорошо училась.
Анна. Я знаю, поэтому нисколько не обижаюсь. Загадай про себя любое слово…
Вика. Загадала.
Анна. Ты подумала: «Ну, допустим, Шикотан. Ни за что ведь не догадается!».
Вика (отстраняется от Анны). Ой! Мне как-то немножко не по себе…
Анна. Я понимаю… Поэтому я и не хотела тебе ничего говорить.
Вика. Погоди, мне надо прийти в себя. Получается, ты знаешь все мои тайные мысли…
Анна. Ну конечно же нет! Я могу слышать мысли собеседника, но предпочитаю закрывать уши. Поначалу это было трудно контролировать, но я научилась. И потом, мысли своих близких и друзей я не подслушиваю. Это было бы низко с моей стороны.
Вика. Мне трудно себе это представить. Допустим, чтобы не слышать храп соседа по вагону, я могу вставить в уши беруши. Но разве возможно при таких способностях, как у тебя, отградить себя от чужих назойливых мыслей? От своих-то бывает сложно избавиться…
Анна. Ох, Вика, на самом деле ничего сложного. Ты, когда идешь по людной улице, разве запоминаешь лица прохожих или кто во что одет?
Вика (немного смущенно). Ну, если это молодые симпатичные мужчины, то я ни одного не пропускаю. Как-то так на автомате получается. Я при этом ничего такого не думаю, конечно…Ты только Илье не говори!
Анна. Конечно, не скажу.
Вика. А так-то да, в толпе, как правило, никого не разглядываешь, особенно, если торопишься или занят своими мыслями.
Анна. Вот именно! Если не концентрировать свое внимание на чем-то, то оно пролетает мимо тебя. С чужими мыслями такая же история.
Вика. Ты меня немного успокоила. Но все равно лучше б об этом забыть.
Анна. Ты действительно этого хочешь?
Вика. Да! Было бы неплохо. Ради нашей дружбы…
Анна. Я могу это сделать. Теперь могу…
Вика. Как тебя понять?
Анна. Я могу внушить тебе, что этого разговора никогда не было.
Вика. Ты и это теперь умеешь! С трудом верится… Но попробуй. Мне и правда сильно не по себе, что ты видишь меня насквозь.
Анна. Хорошо. Закрой глаза.
Вика. Погоди! Обещай, что не будешь никогда читать мои мысли.
Анна. Клянусь, не буду!
Вика. Спасибо. Тогда закрываю глаза. Бред какой-то…
Анна (проводит ладонями над головой Вики и начинает говорить четко и раздельно). Вика, ты только что зашла, и мы не успели еще сказать друг другу ни слова. Открой глаза!
Вика (открывает глаза и обнимает Анну). Анютка, привет! Куда ты запропастилась? Как со своих гор вернулась, даже не позвонила. Случилось что-то?
Анна. Вика, как я рада тебя видеть! Да ничего особенного. Просто у меня сильный депресняк после похода. Прости…
Вика. Ну да, понимаю. У самой было один раз подобное, и видеть никого не хотелось.
Анна. У тебя была депрессия раз в жизни?
Вика. Ну да, была… А что тут странного. Я тоже живой человек… Кстати, я же тебя видела в парке с каким-то курсантом. Так удивилась, что даже не решилась подойти. Зная тебя, трудно представить, что ты можешь с кем-то встречаться. Вы давно знакомы?
Анна. Уже почти два месяца.
Вика. Он очень хорошенький. Поздравляю! Вы целовались? Или дальше уже все зашло?
Анна. Вик, я как-то не привыкла говорить о таких вещах…
Вика. Понимаю… Понимаю… Можно только один интимный вопрос?
Анна. Хорошо, но только один.
Вика. Спасибо. Это не пустое любопытство. Я же о тебе беспокоюсь. Скажи, он валенками пользуется?
Анна. Думаю, да.
Вика (с круглыми от ужаса глазами). Что значит: ТЫ ДУМАЕШЬ?
Анна. Да пользуется, наверное. Зимой. Он же военный. Им выдают.
Вика. Ух ты, вот это новость! Да наш Шойгу просто умничка! Подожди, а почему только зимой? А летом они как обходятся?
Анна. Летом им выдают ботинки… Летние.
Вика. Бот-и-и-и-и-ночки… Значит, это у нас теперь так называется. Извини за глупый вопрос, но раз ботинки летние, то они, получается, намного тоньше валенок?
Анна. Конечно, тоньше. Летом же жарко. Чтоб не так сильно потели…
Вика. А у них что, ПОТЕЮТ? (Берет Анну за руку.)
Анна. Разумеется, потеют. Они же военные. Они много двигаются.
Вика. Что, и у твоего парня тоже? (Начинает смотреть на Анну со страхом).
Анна. Конечно. Он же тоже военный.
Вика (мучительно соображая и переваривая информацию). Ясно… (По ней видно, что ей ничего не ясно.) Я вообще-то хотела просто узнать, они у него гладкие или с пупырышками?
Анна. Что конкретно, валенки или ботинки?
Вика. Ботиночки, конечно. Сейчас же лето!
Анна. Разумеется, гладкие! Вика, сдались тебе эти ботиночки. Ты свой интимный вопрос, наконец, будешь задавать или нет?
Вика. Анют, спасибо, я уже все поняла! Главное, что он ими пользуется.
Анна. Ты, кажется, что-то хотела спросить про Шикотан, когда вошла?
Вика. Точно, чуть не забыла! Спасибо, что напомнила. Погоди… А разве я уже тебе про него говорила?
Анна (растерявшись). Ой…Может, мне послышалось…
Вика. Да нет, видимо, я что-то уже успела ляпнуть. Последнее время только про Шикотан и думаю. Мы же с Ильей и Изей поедем туда работать на рыбоконсервном заводе в стройотряде. Давай с нами? Мне без тебя скучно будет.
Анна (восторженно). Я с радостью. Вика, с тобой и твоими друзьями я хоть сейчас готова ехать на самый край света!
Раздается звонок телефона. Маша бросается к трубке. На сцену выходят Режиссер, Бачинский, Радик. Все напряженно молчат.
Маша (кладет трубку, говорит упавшим голосом). Порок сердца. Нужна операция. Требуется мое согласие.
Маша уходит. Бачинский и Радик идут ее провожать. На сцене остаются Икорская и Режиссер.
Икорская. Хорошая пьеса.
Режиссер. Да и ты молодец. Наивные чукотские девочки – это твой конек. Отлично притворяешься…
Икорская. Антон, перестань… Роль Анны как будто под меня написана.
Режиссер. Она и была написана под тебя. Автор твой старый поклонник.
Икорская (заинтересовано). Неужели? Сколько ему?
Режиссер. На вид не больше тридцати.
Икорская. Познакомишь? Он женат?
Режиссер. Вроде нет. Я не заметил кольца на руке. Но с каких пор тебя это волнует?
Икорская. Антон, я же просила… Перестань лепить из меня чудовище!
Режиссер. А ты, значит, когда мы только познакомились, строила из себя кроткую невинность…Молодец, нечего сказать! Талантище… Знаешь, как это называется?
Икорская (устало опускается на стул). Когда мне было четырнадцать, мой парень тайно привел меня на репетицию. Он играл в твоем театре. Хотел передо мной покрасоваться. Тогда я первый раз и увидела тебя. Влюбилась как дура… Ты мне показался настоящим всемогущим добрым волшебником, которого все беспрекословно слушаются и в то же время очень любят.
Режиссер. А разница в возрасте тебя не сильно смущала? Я тебе в отцы гожусь…
Икорская. Отец бросил нас, когда мать была мной беременна. Они с мамой из-за чего-то сильно поругались. Я потом втайне от нее долго его разыскивала. Воображала себе, какой он добрый и сильный, как он обо мне заботится и бесконечно возится со мной… Я в театральное училище поступила только ради того, чтобы попасть к тебе в театр…
Режиссер. Сочувствую, но продолжать играть роль папы я не готов. Может быть, ты удивишься, но я хочу жить нормальной семейной жизнью. Когда я утром встаю, меня должен ждать свежий завтрак, а не каша недельной давности, которой каждый раз боишься отравиться. Когда я прихожу усталый и голодный с работы, я хочу, чтобы меня накормили горячим вкусным ужином, а не рыться в холодильнике в поисках случайно завалявшихся там продуктов, а потом ломать голову, что из них можно приготовить.
Икорская. Это так ты себе представляешь жизнь с музой? Она тебя полностью обслуживает, а ты потом, лежа на диване перед телевизором, ей восхищаешься? Или муза отдельно, а кухарка отдельно?
Режиссер. А эти твои бесконечные скандалы… Да они из меня всю душу вымотали…
Икорская. А ты хочешь, чтобы я спокойно воспринимала все эти твои идиотские шуточки, покровительственный тон и бесцеремонное нарушение моих личных границ? Я бы не скандалила, если бы ты вел себя со мной уважительно. Открою тебе секрет. Я бы и готовила, наверное, с радостью, если бы ты постоянно не повторял, что раз я твоя жена, значит, готовка входит в мои должностные обязанности. Почему ты мне про них ничего не рассказал сразу, когда позвал в ЗАГС?
Режиссер. Это же очевидные вещи!
Икорская. Если я тебе была нужна в качестве кухарки, зачем ты тогда ради меня бросил жену? Меня уже бесит, когда ты заводишь свою любимую песню про ее кулинарные способности.
Тем временем на сцене появляется Бачинский. Он удивленно вслушивается в их оживленный диалог.
Бачинский. Ребята, я не пойму, вы ругаетесь или репетируете?
Режиссер. Разумеется, репетируем! Скоро же декада французской культуры. Я планирую поставить «Медею» Жана Ануя.
Бачинский. Похоже, мощная вещь. Стоит освежить.
Режиссер. Знаете что, схожу-ка я до больницы. Надо поддержать Машу и узнать заодно, чем ей можно помочь.
Режиссер уходит. На сцене остаются только Икорская и Бачинский.
Икорская. Юра, давно хотела спросить. Почему ты пошел в артисты? Ты же сначала учился в меде, и папа у тебя – известный нейрохирург.
Бачинский. Решил таким образом сбежать от родовой кармы…
Икорская. А оно того стоило? Кто ты теперь? Обычный актер в провинциальном театре, получаешь нищую зарплату. А мог бы…
Бачинский. Наташа, не надо продолжать… Ты далеко не первая, от кого я это слышу. Никто меня не понимает… Боюсь, ты тоже не сможешь. У тебя в семье никогда не было отца-небожителя, на которого все обязаны молиться.
Икорская. У меня никакого отца не было…
Бачинский. По мне, так лучше уж никакого, чем мой… С детства мне все вокруг только и делали, что внушали: твой отец великий человек, ты должен себя вести так, чтобы не уронить его репутацию. Он являлся нашим семейным идолом, высшим божеством. Когда он вещал, все обязаны были смотреть ему в рот и не сметь высказывать своего мнения. В школе, среди друзей, знакомых мне приходилось ходить по струнке, чтобы соответствовать реноме порядочного сыночка всеми уважаемого человека. Мои одноклассники, как все нормальные дети, делали рогатки и запасались пульками, чтобы на первомайской демонстрации палить по воздушным шарикам, а я шел с отцом за ручку в колонне трудящихся в почетном первом ряду и держал огромную связку воздушных шаров, которая служила самой лучшей мишенью для моих вооруженных до зубов товарищей. Как же я им завидовал… Вместо того, чтобы сидеть во дворе в кругу настоящих пацанов и петь разудалые блатные и бардовские песни, я просиживал штаны на изматывающих душу и рассудок классических концертах, от которых моя голова пухла. Я мечтал записаться в секцию бокса, а меня насильно отдали в ненавистную музыкальную школу. Когда пришло время выбирать свой жизненный путь, мне даже не пришлось ломать голову: я должен был пойти по стопам отца. В мединституте среди одногруппников я впервые почувствовал вкус настоящей свободы. Местным общага не полагалась, но я же был сын Бачинского… Тут-то я и узнал, какие преимущества дает родство с известным и влиятельным человеком. В переполненной общаге у меня была своя отдельная комната. На экзаменах меня никто не валил, на мои прогулы смотрели сквозь пальцы. Нарушения, за которые обычных студентов сразу же исключали из института, мне легко прощали. Тень моего отца следовала за мной по пятам и служила надежной защитой в любых ситуациях. Я быстро к этому привык и ловил настоящий кайф от своего привилегированного положения. Все мои сокурсники стремились со мной подружиться, местная королева красоты стала моей девушкой. Мне даже не пришлось за ней долго ухаживать. Все эти блага я быстро научился принимать как должное и вскоре абсолютно уверовал, что отец тут совершенно ни при чем: я сам по себе весь такой неотразимый парень. Отрезвление пришло в конце второго курса. На дискотеке моя обожаемая подруга представила меня своей приятельнице как Юру Бачинского. Ты поняла, Наташа, что произошло? Она меня представила не как Юру, а Юру БАЧИНСКОГО… У меня тут же пелена с глаз спала. Разумеется, для своей девушки и для всех приятелей моя ценность заключалась лишь в том, что я сын известного человека…. На следующий же день я пошел забирать документы. Потом устроился дворником в школу, при школе же мне выделили небольшую комнатку. Всех моих так называемых друзей сразу след простыл. Любимая девушка еще какое-то время пожила со мной, но быстро поняла, что ловить ей нечего, так как с отцом я поругался и продолжать медицинскую карьеру уже не собирался.
Икорская (уважительно). Юра, ты нереально крут! Даже не знаю, как я бы повела себя на твоем месте. Наверное, не смогла бы так… Зато у тебя ведь потом наверняка появились настоящие друзья, те, кто дружил с тобой не из-за твоих родственных связей?
Бачинский. Спасибо, Наташа! Новых друзей я, конечно, потом нашел. Я старался заводить дружбу только с теми, кто про моего отца вообще ничего не слышал. Но в тот момент, когда меня все бросили, я мечтал только об одном: насолить ему как можно сильнее. Я отлично знал, что он неуважительно относится к актерской профессии. Уж не знаю, с чем это связано. Возможно, ему не ответила взаимностью какая-то хорошенькая актриса. А может быть, какой-нибудь актер увел у него девушку. Для самолюбия моего отца это был бы повод возненавидеть весь актерский род. Много раз я слышал от него фразу, что он не потерпит, если кто-то из его сыновей выберет ремесло актера. Лучше, мол, пусть его родная дочь пойдет в проститутки, чем сын станет актером.
Икорская (смеется). Я уже догадалась, что было дальше. Нет, это просто невообразимо смешно: все идут в театральный, чтобы потом на весь мир прославиться, а Юра Бачинский поступил только ради того, чтобы позлить родного отца.
Бачинский. Именно так, и я добился своей цели! Как он меня только не называл. Шут гороховый, паяц, клоун – самое ласковое, что я от него тогда услышал. Но меня это только раззадоривало. Я вознамерился отомстить за все свое испорченное детство. Когда я уже учился в театральном институте и выступал на спектаклях, всегда следил, чтобы на афишах указывали мое отчество, чтобы все знали, чей я сын. Я переодевался в нищенские лохмотья и по утрам возле мединститута, когда все приходят на занятия, под общий хохот голосил во всю ивановскую: «Люди добрые, подайте милостыню сыну всемирно известного нейрохирурга Бачинского!»
Икорская (с серьезным лицом). Юра, а ты уверен, что не переборщил? Все-таки он твой отец и наверняка по-своему очень тебя любил. Может быть, он и карьеру свою делал не исключительно из-за личного самолюбия, а мечтал таким образом заслужить твое сыновье уважение, обеспечить тебе безбедное существование. Мне трудно поверить, что отец не хочет иметь близкие отношения со своим сыном. Я так поняла с твоих слов, он человек гордый и сам никогда не признается тебе, как он на самом деле страдает… Скажи, у него была трудная судьба?
