Влас Дорошевич
П. Н. Дурново

Вы скажете:

– Но ведь нельзя же сажать ни в чём неповинных людей?

Извините меня.

Полиция не суд.

Она не знает, кто прав и кто виноват.

– Не наше дело!

Она знает людей «запротоколенных» и «незапротоколенных».

– Незапротоколенного человека держать нельзя, а запротоколенного – сколько угодно.

Это азбука участка.

Составил протокол:

– А там разберут!

А сколько народу запротоколить?

Это зависит от усердия.

Мне вспоминается ещё один факт, похожий на анекдот, потому что он случился с полицейскими.

Дело было, когда Дегаев убил Судейкина.

Дегаев скрылся. Исчез бесследно.

Тогдашнее министерство внутренних дел решило соблазнить всю Россию поступить в сыскное отделение.

Были отпечатаны и везде, – если помните, – развешаны плакаты с крупной надписью:

– 10 000 тому, кто поможет задержать Дегаева, 5 000 – кто укажет его следы.

И тут же было приложено шесть портретов Дегаева: Дегаев с бородой, Дегаев с одними усами и т. д.

Недели не прошло, – в департаменте полиции…

Где получил государственное воспитание П. Н. Дурново…

Получается телеграмма.

Урядник из какого-то уезда Киевской губернии уведомляет:

– Честь имею донести, что пятерых Дегаевых задержал, а шестого имею в виду.

Вот это полицейское усердие.

Сколько «Дегаевых» сидит по всем институтам и сколько ещё:

– Имеется в виду!

Много!

Даже урядник из Киевской губернии сказал бы про П. Н. Дурново:

– Их высокопревосходительство – господин усердные.

Из каких элементов состоит полицейская натура?

Прежде всего:

– Ничего не жаль.

Педагоги говорят про «глубокое воспитательное значение» их праздников древонасаждения:

– Кто сам хоть что-нибудь создал, тому жаль всего, созданного другими.

А что создала полиция?

У полиции есть свои святые.

Святой Растопчин.

Сам Наполеон…

Этот видал войны и истребления. И Азию и Африку!

Сам Наполеон отступил пред «подвигом» Растопчина:

– Сжечь Москву?!?!

Он видел страшнейшую из войн – междоусобную.

Где родного брата не жаль.

Но:

– Сжечь Москву!

Если бы кто-нибудь во Франции предложил:

– Сжечь Париж!

Его сочли бы сумасшедшим.

И, главное, для чего?

Была бы сожжена Москва, нет, – всё равно, лишённая провианта, в глубине враждебной страны, с бесконечной, растянутой в ниточку коммуникационной линией с разорёнными областями в тылу, – «великая армия», как признают военные историки, была обречена на гибель.

– Какая азиатчина! – воскликнул Наполеон.

Он ошибался.

Это был не азиат.

Это был полицейский.

– Сломать дом, чтобы не сгорел!

И какой полицейский ум не мечтает быть Растопчиным!

Сжечь не то что один квартал… А всю Москву!

– Как Растопчин-с!

Хоть всю страну!

Чтоб отрапортовать:

– Тишина и спокойствие восстановлены.

И получить в ответ:

– Настоящий Растопчин.

А один какой-нибудь квартал!

Это только молебен святому Растопчину!

Со стороны людей, мечтающих быть «вторыми Растопчиными».

Ничего не жаль!

Ни того, что добыто людским трудом и потом: имущества, добра.

Ни того, что дано Господом Богом: человеческих жизней.

Зовите это, как хотите:

– Глупой жестокостью.

Это просто бездушие евнухов.

Человеку, который ничего не может создать, ничего не жаль.

Вы не понимаете.

Второй главный элемент полицейской натуры:

– Вера в то, что полиция всё может.

Император Николай I, говорят, в минуту раздражения, воскликнул в каком-то университете:

– Кто будет читать философию? Вот!

И указал на исправника.

И исправник стал читать философию.

И бравому полицианту ни разу, конечно, не пришла в голову мысль:

– Может ли он делать то, что он делает?

Полицейский-то?!

Раз приказано?!

И тут есть полицейские святые.

Святой Аракчеев.

– Позвольте! – возразят. – Это уже мечтатель казармы!

Замечание, которое странно слышать, – особенно в наши дни.

Далеко ли отстоит казарма от участка?

И не каждый ли день это расстояние уменьшается?

И существует ли оно ещё?

Человек, в талье перетянутый как оса. По форме! С лицом бульдога. С неподвижным взглядом очковой змеи. (Я пишу портрет Аракчеева!)

Его идеал:

– Тишина и спокойствие. Ранжир! Россия, превращённая в «военные поселения». Все по барабану в один час встают. Все по барабану в один час ложатся. Даже бабы в один час печи по барабану затапливают! И два ряда дымов, как две шеренги солдат, стройно поднимаются, вдоль улицы, к утреннему небу, как бы славя Творца, подающего нам хлеб! И везде готовится одно и то же. Не зачем тишину и порядок нарушать, в гости друг к другу ходить, в домах скапливаться!

Разве это не полицейский идеал?

Не идеал той полиции, которая теперь ежедневно по всей России ходит к обывателям на именины:

– По какому случаю сборище? По случаю именин?! Должны были предупредить полицию, что собираетесь быть именинником! Потрудитесь разойтись.

Аракчеев писал свой «приказ по бабам».

В военных поселениях:

– Што кагда стряпать.

«Впанедельник – гарох.

Ва вторнек – пахлепку.

Всреду – шти сгалавизнай»…

Говорят, приближённый осмелился его спросить:

– А если, ваше сиятельство, у кого головизны для штей нет?

Святой Аракчеев подумал три секунды и ответил:

– Драть!

Прикажите и сейчас сарапульскому, скажем, исправнику:

– Чтоб все обыватели по воскресеньям пекли и ели пирог с визигой.

И в ближайший понедельник из Сарапуля по телеграфу получится уведомление:

– Вчера пироги были выпечены по циркуляру. Лица, не имевшие визиги, заключены в тюремный замок. Жду дальнейших распоряжений, как с ними поступить: расстрелять или сечь.

И это, если сарапульский исправник – я не знаю, каков он там – полицейский не достаточно исполнительный.

Исполнительный телеграфирует просто и кратко:

– Безвизижные расстреляны.

И в телеграммах «Российского Агентства» мы прочтём умилительную телеграмму:

Сарапуль. Вчера, по случаю воскресного дня, впервые от сотворения мира улицы нашего города наполнились благоуханием. Попечением местного начальства во всех домах старательно выпечены пироги с визигой. Обыватели славят Творца и исправника.

А ежели кто пирога с визигой не переносит?

Всё равно, ел.

Через околоточного надзирателя ел.

– Потрудитесь принять в рот два куска!

– Не могу!

– Потрудитесь!

– Не могу!

– Сидоренко, разожми господину челюсти!

– Да я пощусь!

– Без разрешения полицейского начальства поститься не приказано. Сидоренко, нажми большими пальцами господину на суставы. Вот так! Теперь оботри господину губы салфеткой.

Но если это превышение власти?

Третий элемент, из которого составлена не сложная полицейская натура:

– Сила отписки.

На этом стоит вся полицейская душа.

В этом всё полицейское воспитание.

В этом воспитывал высшую полицию первый департамент Сената.

Градоначальник делал распоряжение.

Обыватель на это распоряжение жаловался в Сенат.

Только наивный обыватель!

Умудрённый таких пустых бумаг не писал.

Он знал:

Бумагу, которую я напишу, Сенат пошлёт «для дачи объяснения» градоначальнику. А уж что там градоначальник-то про меня в своём «объяснении» Сенату напишет, – этого я не увижу никогда. Зачем же ещё, чтоб меня пред сенаторами срамили?

Потому и ценились «дельные» правители канцелярий:

– Который отписаться умеет.

Приведу для наглядности пример.

Фирма «Князь Юрий Гагарин» в Одессе имела какой-то мелкий вексель на какого-то торговца.

По обычаю, взыскание по векселю было передано какому-то мелкому ходатаю, еврею, – и, как всегда, чтоб избежать процедуры выдачи доверенности, вексель якобы был передан в собственность.

Поставлен безоборотный бланк.

– Взыскивай от своего имени.

Документ бесспорный.

Но у должника была рука в канцелярии градоначальника, тоже адмирала, г. Зелёного.

Градоначальник вызвал поверенного к себе.

И документ оказался уничтоженным…

Фирма «Князь Юрий Гагарин» подала жалобу на градоначальника в первый департамент Сената.

– Градоначальник разорвал вексель, переуступленный фирмой такому-то. Какое же доверие будет к фирме, если векселя её будут рваться.

Сенат препроводил жалобу градоначальнику для объяснений.

И «дельный» правитель канцелярии отписался.

К счастью, в Сенате, кроме сенаторов, есть и писцы.

Иначе простым. смертным никогда бы не знать, что творится там, на этом Синае, за густыми тучами великой канцелярской тайны.

Ветреные писцы иногда раздвигают эти тучи, и тогда мы можем любоваться вершинами государственного управления!

Градоначальник, пером «дельного» правителя канцелярии, писал в объяснение «происшествия»:

– Неправда. Градоначальник никогда векселей не рвал. Дело было вот как. Зная должника за человека бедного, градоначальник призвал к себе владельца векселя, еврея такого-то, и мягко и кротко увещавал его повременить со взысканием.