Владислав Фелицианович Ходасевич
Пушкин и Николай I
Не в пользу мемуариста говорит самая форма записи. Невозможно предположить, чтобы разговор, происходивший без Струтынского и воспроизведенный со слов Пушкина много лет спустя, мог быть без участия фантазии представлен в виде стройного диалога. Несомненно, что Струтынский придал записи более стройную форму, чем та, которая могла запечатлеться в его памяти. Однако с такими обработками мы встречаемся в огромном большинстве мемуаров. Было бы рискованно вполне положиться на дословный текст Струтынского, но из этого отнюдь не следует, что мы имеем дело с вымыслом или что общий смысл и общий ход беседы передан неверно. Отметим, что на буквальную точность записи не претендует и сам автор, подчеркивающий, однако, что наиболее значительные места приведены им почти буквально. Весьма возможно, что они были даже записаны Струтынским вскоре после беседы с Пушкиным: биограф и друг Струтынского, в свое время небезызвестный славист Д. Каркор, рассказывает, что у Струтынского была необычайная память и что, кроме того, незадолго до смерти он сжег несколько томов своих дневников и заметок. Может быть, среди них находились и более точно воспроизведенные, сделанные по свежим воспоминаниям отрывки из беседы с Пушкиным, впоследствии послужившие материалом для данной записи, в которой излишняя стройность и законченность составляют, конечно, не достоинство, а недостаток.
Желание придать своему рассказу известную законченность придало записи Струтынского еще один недостаток; само собой разумеется, Пушкин не мог говорить ни вообще, ни в частности о самом себе так напыщенно и «красиво», как говорит у Струтынского. Однако и эта «отделка» ничего еще не говорит против его правдивости. Больше того: несомненная «стилизация» пушкинской речи, по-видимому, была вызвана самыми лучшими пожеланиями Струтынского: благоговея перед Пушкиным, он захотел представить и речь его как можно более возвышенной и красноречивой. Эта попытка, разумеется, не удалась, но она свидетельствует о слабых литературных дарованиях и о недостатке вкуса у автора – ни о чем больше. Само же по себе восторженное отношение к Пушкину не может не располагать нас к Струтынскому; оно в особенности почтенно в поляке, пережившем 1831 год и, нужно думать, знакомого с такими стихами Пушкина, как «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России».
