Владимир Замышляев
Паутинка на глобусе
Биография
Владимир Александрович Замышляев родился в 1953 году. Служил на Северном флоте. Инженер-технолог, психолог. Работал на стройке, на заводе, в школе, на общественной работе, занимался наукой, предпринимательством. Инструктор водного туризма, член Русского географического общества. Много путешествовал по России. Посетил 102 страны мира. Опубликовал ряд публицистических статей. Печатался в литературно-художественных журналах и альманахах России, Германии, Великобритании, США, Греции, Украины, Казахстана, Болгарии.
Номинант национальной литературной премии «Писатель года 2019», дипломант международного конкурса «Север – страна без границ 2019» (Satila of Sweden), номинант международного конкурса «Созвездие духовности» (Украина), номинант «Международного конкурса одного рассказа» Литературного проекта LITER-RM.RU (Мордовия), номинант Международного литературного конкурса «Мир без войны и насилия» (Киров), дипломант (3 место) литературного конкурса имени К.С. Бадигина (Калининград), призёр (2 место) Международной литературной премии «Книжный маяк» (Санкт-Петербург), 3 диплома (все за третье место) в разных номинациях V Международного литературного конкурса «Славянское слово», лауреат (1 место) литературной премии им. В.Б. Смирнова за 2022 год журнала «Отчий край».
Член Союза деятелей культуры и искусства, литературный сотрудник Некоммерческого партнёрства поддержки литераторов «Родные просторы». Награждён медалью «Антон Чехов 160 лет», Знаком отличия Звезда «Наследие» III степени, медалью «350 лет со дня рождения Петра I».
Благодарю за сотрудничество Нателлу Мельник.
В начале было слово…
Как известно, «слово − серебро, молчание – золото», тем не менее писатели выбирают слово.
Понёс начинающий писатель свой первый рассказ издателю показывать. Видит – погода меняется: небо тучами заволакивает, холодным ветерком потянуло. Почувствовал автор что-то неладное. Но встречает его издатель добрыми словами, предлагает прочитать его сказание. И начал повествование творец:
− «В страстном поцелуе Иван с Глафирою упали в копну сена, и их молодые упругие тела…»
− Нет-нет, эротика в нашем альманахе не пойдёт, у нас авторы – пенсионеры, они не потерпят такое соседство со своими произведениями!
Во второй раз пошёл начинающий писатель к издателю. Холодный моросящий дождик и северный ветер вызывали озноб. Но приятная улыбка издателя развеяла сомнения, и автор стал вдохновенно читать:
− «Ваня, это я, твоя Глаша. Звоню тебе из похоронного бюро. Здесь так взлетели цены, что денег, которые мы откладывали несколько лет на похороны, хватит только на одного из нас. Администратор сказал, это только начало – всё ещё подорожает. Надо спешить. Твоё семидесятилетие недавно отметили, а у меня юбилей только через полгода, так что, пока цены не подняли, будем хоронить тебя…»
− Как можно так писать?! В нашем альманахе половина авторов почтенного возраста: если они прочтут, что с ними станет?
В третий раз понёс начинающий писатель свой рассказ к издателю. Еле переставлял ватные ноги. Разыгрался ураганом холодный ветер, разворачивал обратно. Настороженно встретил издатель и с тревогой приготовился слушать.
− «Дрожащими руками, то ли от старости, то ли от болезни Паркинсона, завалил Иван свою Глафиру на постель, осыпая её тело страстными поцелуями…»
− Это нежизненно! – прервал возмущённый издатель.
− Зато, какая надежда у остальных авторов появится, − грустно заметил несостоявшийся писатель.
2017 г.
Мир глазами художника
Нам всегда бывает больно, когда мы видим, как
неуклюжие, грубые руки хватают что-нибудь
снежно-чистое.
Эрнст Теодор Амадей Гофман
По дороге на Мальту Влад и Нателла остановились в Риме. Влад давно мечтал побывать в Вечном городе, но всё как-то не складывалось. Нателла там уже была и решила для себя: Санкт-Петербург достоин, чтобы родиться в нём и прожить всю жизнь, а Рим − чтобы провести в нём четыре дня.
Нателла на правах более опытной путешественницы (в своей первой поездке в Риме была полных два дня) дала совет: в Ватикан надо идти ранним утром – там очень большие очереди.
Отель, в котором они остановились, находился недалеко от железнодорожного вокзала Термини. Решили ехать на метро, а затем − пешком до Ватикана. В сторону площади Святого Петра шло много людей с пальмовыми и оливковыми ветками. Нателла спросила одного из идущих:
− Что за праздник?
− Сегодня Пальмовое воскресенье. Папа будет служить мессу и обратится к собравшимся со ступеней Собора Святого Петра.
Нателла просияла:
− Влад, пойдём на площадь. Может быть, нам в жизни больше не доведётся увидеть Папу.
− Мы долго спим. Ты посмотри, сколько людей туда идёт, вся улица превратилась в живую реку. Идём в музей. Там есть станцы Рафаэля. Я мечтаю увидеть «Афинскую школу».
Как прошли границу этого самого маленького государства в мире, даже не заметили, лишь потом, в Питере, узнали, что граница обозначена белой пунктирной линией на асфальте.
Увидев в зале Сикстинской капеллы роспись плафона, Нателла c любопытством стала рассматривать фрески, а Влад торопил её: «Потом посмотрим, идём искать «Афинскую школу». Он много лет увлекался трудами знаменитых философов, и ему не терпелось «вживую» увидеть эту знаменитую картину, где изображены великие люди тех далёких времён.
Войдя в относительно небольшое помещение, они увидели знаменитую фреску Рафаэля Санти. Влад, восхищенно глядя на картину, воскликнул:
− Это чудо будет висеть в моей квартире!
− У тебя в комнате свободного места не хватит, − с усмешкой сказала Нателла.
− А я на кухне повешу, во всю стену.
− Ну-ну. На кухне ей самое место. Что ты знаешь об этой картине? Что тут делает толпа мужиков в халатах, похоже, что они в баню пришли?
− В основном это философы и мыслители разных стран, разных эпох. Многие из них никогда не были в Афинах. Сожалею, что среди них нет Лао-Дзы и Конфуция. Тут есть и две женщины.
− А для чего художник изобразил их всех вместе, если они никогда не встречались в жизни?
− Неизвестно, что этим хотел сказать автор, ведь он не оставил объяснений в двадцати томах, как это сделал Малевич к своему «Чёрному квадрату». Возможно, Рафаэль хотел, тем самым, показать единство всех направлений философии, формирующих наше мировоззрение.
− А кто эти два почтенных господина в центре картины?
− Слева от нас, человек очень похожий на Леонардо да Винчи, Платон. Указательный палец его правой руки направлен в небо, на мир идей. Идеи – источник всего. Сама же материя ничего не может породить. Мир идей существует вне времени и пространства. Они обладают качествами постоянства, единства и чистоты, а вещи – изменчивостью, множественностью и искажённостью. Человек стремится улучшить и усовершенствовать своё бытие. Когда душа реализует эту естественную склонность, результат её правильной деятельности называется добродетелью. А когда тело работает в согласии с природой – такое состояние называется здоровьем. Этот естественный закон лежит в основании всей этики Платона.
− Ты сам-то понял, что сказал? А можешь мне по-простому, в двух словах, объяснить, для чего людям платоновский мир идей, как ты его понимаешь?
− Попробую, хотя в двух словах это трудно сделать. Человек – посредник между миром идей и материальным миром. Я, если быть честным, когда читал, что-то запомнил, а понять до конца так и не смог.
− А справа от Платона кто стоит с толстой книжкой?
− Это Аристотель. Он в восемнадцать лет пришёл учиться в академию Платона. В дальнейшем дал толчок развитию наук: социологии, философии, политики, логики, физики, воспитывал и обучал Александра Македонского.
− А кто был учителем Платона?
− Сократ. Здесь он изображён в зелёной одежде, беседующим с Александром Македонским.
− Это тот самый философ, который выпил яд?
− Да. Афиняне обвинили Сократа в непризнании богов и развращении молодёжи. Философ отказался от защитника и помощи друзей, предлагавших ему побег, предпочёл казнь, приняв яд. Сократу принадлежат фразы, которые и сегодня в обиходе у народа. Одна из них: «Я знаю только то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого».
− А это кто, в голубом халате, разлёгся на ступенях, словно в парилке?
− Диоген.
− Тот самый, что жил в бочке?
− Диоген провозглашал идеал аскетизма. Смысл аскетизма он видел в том, что подлинное счастье заключается в свободе и независимости. Александра Македонского Диоген попросил лишь о том, чтобы тот не загораживал ему солнце. А вот этого товарища с книгой, в окружении учеников, ты, наверняка, знаешь.
− Откуда мне знать. Сразу видно, что тоже любитель попариться – сидит в белой простыне.
− Не ёрничай по поводу бани. Это Пифагор.
− А я знаю про Пифагора то, чего ты не знаешь. Кроме того, что он был знаменитым философом, стал и олимпийским чемпионом по боксу.
− Да нет же! Чемпионом был его тёзка за восемнадцать лет до рождения Пифагора.
− А это кто такой мрачный тип, похожий на культуриста? Пишет, вероятно, жалобу на то, что в баню горячей воды не дали. Единственный, кстати, кто пришёл в сапогах.
− Никакая это не баня! Бани не бывают под открытым небом. А мрачный тип, как ты его назвала, это Микеланджело. Несколько минут назад ты видела роспись потолка Сикстинской капеллы − это его работа.
− Главными персонажами в этой картине я считаю Платона и Аристотеля. Ты со мной согласен?
− Ты права. Эти два философа находятся в центе картины. Но, посмотри сюда, на лицо человека, который стоит самым крайним справа. Рядом с ним Птолемей, держащий в руке модель земного шара и Зороастр с небесным глобусом. Узнаёшь его? Это сам Рафаэль. Он, как режиссёр в театре, смотрит на зрителей из-за кулис оценивающе, на нас с тобой. Его взгляд словно говорит: «Тысяча лет прошло. Перед картиной стоят два человека с высшим образованием, а что они знают об учениях мыслителей? Человечество развивается эволюционно. Но за эти годы далеко ли ушла философская мысль?»
− А это кто стоит справа? Что-то прячет в недрах халата. Видимо, веник. По лицу видно, что любит баньку.
− Плотин. Он систематизировал учение Платона.
Влад вновь задумчиво посмотрел на Рафаэля и будто услышал его голос: «Ты осуждаешь свою подругу за то, что она слишком поверхностно рассматривает картину и иронизирует над твоим чувственным восприятием моего творчества. Ты сейчас понял, что видел в ней только внешнее. И только через картину осознал, что в ней нет никакого духовного содержания. Пустота». Влад подумал, что если он сейчас скажет Нателле: «Я подарю тебе Звезду!», скорее всего, она ответит примерно так: «Тебе на кухне надо обои переклеить, совсем уже отваливаются». Влад мысленно сможет возразить ей: «А у меня на кухне вместо обоев будет эта картина. И не какая-нибудь глянцевая репродукция, а настоящая картина, на холсте, во всю стену. Я ещё не знаю, как это реализовать, но уверен, на моей кухонной стене будет эта картина! Я буду беседовать с философами. И, может быть, именно я, стану посредником между миром идей и материальным воплощением!»
− Что ты кощунствуешь над великим произведением! Какая может быть баня, если ты видишь, что тут присутствуют женщины?! − возмутился Влад, прекрасно понимая, что ирония Нателлы − это психологическая защита.
− А у нас в Питере есть такие бани, где вместе моются мужчины и женщины.
− А ты откуда знаешь?
− Да я сама…
− Что сама?! Была в такой бане?!
− Нет. Я сама слышала о ней от своих подруг.
− Врут они тебе!
− Не врут. Они там были.
− Значит и ты была с ними!
− Не была.
− Я тебе не верю. Не позволю себя обманывать. Не еду ни на какую Мальту, сегодня же лечу домой, в Питер. Всё! Попарились! Хватит!
Влад летел в самолёте домой, Нателла осталась в Риме. Он по-прежнему не мог успокоиться. «Зря вспылил, − рассуждал он. – Так, как Нателла, живёт большинство людей. Об этом ещё и Платон говорил. Люди, по его мнению, как бы находятся в пещере. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что им не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами. Люди обращены спиной к свету, и поэтому могут рассмотреть лишь свою собственную тень. А если человека заставить смотреть на свет, разве не заболят у него глаза? Когда бы он вышел из пещеры, глаза его от временного ослепления не смогли бы рассмотреть ни одного предмета. Начинать надо с самого лёгкого. Сначала смотреть на тени, затем – на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом – на сами вещи. И начинать надо с созерцания ночью луны и звёзд, и только потом, со временем, обратить взгляд на солнце». Эти платоновские рассуждения, как показалось Владу, весьма подходят к ситуации, произошедшей между ними возле картины. Только сейчас, в самолёте, Влад понял, что Нателлу нельзя осуждать за то, что она, говоря платоновским языком, резко посмотрела на солнце и ничего не увидела, мало что поняла. Ей требуется время и усилия, чтобы прозреть. Но нужно ли ей самой это прозрение?
2020 г.
Дитя природы
Посреди комнаты высились два рюкзака. Один, небольшой − с продуктами, другой, больше похожий на прибрежный валун – с туристским снаряжением. Мы с Пашей Зыбиным молча смотрели на них в ожидании его приятеля, обещавшего привезти водоотталкивающий состав для одежды и палаток.
Паша… Я познакомился с ним случайно, через каких-то общих друзей-туристов. Он, его Лиза, с которой у них, если верить Зыбину, дело шло к свадьбе, и я собрались на Приполярный Урал. Правда, Лиза должна была присоединиться к нам лишь в Череповце.
Ещё при первой встрече Паша расставил точки над «i»: «Поскольку подготовка похода на мне, да и сам поход – моя идея, я буду старшим. А что это значит? – он подмигнул мне, − А это значит, Влад, что рюкзак со жратвой несу я, а со снаряжением − ты».
Я только пожал плечами и согласно кивнул. Некстати вспомнился закон Мерфи: если дело начинается хорошо, то закончится плохо. Если же начинается плохо, то закончится ещё хуже. Для меня!
Дело началось плохо, но… я никогда не был на Севере.
Тащить тяжеленный рюкзак со снаряжением, зная, что продуктовый будет каждый день становиться легче, было чем-то вроде изощренной пытки, и я заартачился:
− А может, хотя бы разложим продукты по рюкзакам?
− Это ещё зачем?
− Как-то на Вуоксе мы утопили рюкзак, где была вся наша провизия, и потом ничего не оставалось, как перейти на подножный корм.
− Владик, только у дураков харчи тонут, − и Зыбин похлопал меня по плечу.
Но меня уже распирало от негодования: неужели мне всю дорогу тащить такую тяжесть?!
Нахмурясь, я подошёл к рюкзаку и потянул за лямки.
− Слушай, имей совесть! Так можно и пупок надорвать!
Зыбин в ответ лишь ухмыльнулся.
Тогда, сев на пол, я заправил за плечи лямки рюкзака и, подтянув ноги к животу, встал на четвереньки. Паша с улыбкой наблюдал за моими действиями. Потом, кряхтя от напряжения, я поднялся на ноги. Но Зыбин лишь пожал плечами:
− Ну-ну, хватит капризничать!
По перрону я шёл медленно, тяжело переставляя ноги, и всё думал о том, что буду делать с такой ношей в болотистой тундре, где возле каждой кочки яма. Да я и впрямь пупок себе надорву или ноги переломаю.
Ввалясь в купе, я увидел Зыбина, чистенького, сияющего невинной улыбкой. Пока я пыхтел, поднимая рюкзак на третью полку, он с любопытством смотрел на меня. Я злился, но старался не подавать виду. Сел против Паши за стол, не глядя на него, и уставился в окно, разглядывая идущих по перрону людей, всем видом показывая, что только это мне сейчас и интересно.
Тем временем поезд на Воркуту тронулся, а мы так до сих пор и не проронили ни слова. Уже вагон покачивало на стыках рельсов, уже неслись мимо нас платформы пригородов и перекошенные временем пристанционные будки, а мы всё молчали. Неожиданно Зыбин вытащил из своего рюкзака, который до сих пор стоял рядом с ним, бутылку коньяка, вопросительно воззрившись на меня. Я посмотрел на него иcподлобья, встал, взобрался обеими ногами на полки и извлёк из своего рюкзака бутылку водки. Паша изобразил удивление на лице, однако, встретившись со мной глазами, тут же отвёл взгляд и, усмехнувшись, плеснул в свой стакан немного коньяка.
Я же наполнил стакан водкой и, ничего не говоря, не отрываясь, осушил его.
Разговор не клеился.
Выпив, Паша расстегнул ворот рубашки, достал из рюкзака книжицу, лёг и стал читать вслух.
− Что это?
− Африканские поэты.
− А что, в Африке есть поэты?
− Да, есть поэты, и немало. Со своим мироощущением.
− Ещё бутылку раскатаем – и дойдём до понимания африканского мироощущения,− я опять налил себе водки.
− Между прочим, и у Пушкина африканские корни, − пробухтел Пашка.
− Может корни и африканские, а ствол и крона российские.
И на кой я согласился на эту поездку? Слушать бред про африканское мироощущение?! Я вышел из купе и резко захлопнул дверь.
Сидя за столиком полупустого вагона-ресторана, я наблюдал за проносящимися мимо неухоженными полями, унылыми деревушками, однообразными железнодорожными переездами. Зачем я так много выпил водки?
Когда, хватаясь за стены, я вернулся в купе, любитель африканской поэзии лежал лицом к перегородке. Мне показалось, что он не спал. Покачиваясь, я смотрел на него, пытаясь вспомнить, что же такое важное хотелось сказать. Но, так и не вспомнив, завалился на свою полку.
…Вагон дернулся, и я открыл глаза. Некоторое время не понимал, где нахожусь. Поезд стоял на какой-то станции. Внезапно дверь купе открылась, на пороге стояла девица. От неожиданности я сел, выставив в проход голые ноги, и ошарашено смотрел на хрупкую красавицу с искрящимися глазами. Зыбин радостно бросился к ней, и тогда я понял, что это та самая Лиза, а мы – в Череповце. Паша представил нас друг другу. Я попытался встать и, не удержавшись на ногах, упал, ударившись затылком о перегородку. «О, блин!» − не сдержался я.
− Зыбин, ты кого взял в поход? Он же на ногах не стоит! Придётся нам его на себе нести.
− Ничего. Когда выйдем из поезда, окунём его в речку. Будет свеженьким, как огурчик.
После вчерашнего, чай, принесённый проводницей, оказался кстати. Лиза непрерывно шутила, иногда поглядывая на меня. В её взгляде читался вопрос: «Ну, как я тебе?» Сразу стало понятно, что эта молодая женщина в компании всегда пытается быть в центре внимания. Так вот она какая, Лиза − яркая, громкая! Её появление в нашем купе вызвало сумятицу в моей голове. «А не спеть ли мне вам, мальчики?» − не дожидаясь ответа, она расчехлила гитару и смело взяла несколько аккордов. Это были сплошь бардовские песни. Потом опять говорила без умолку, заразительно смеялась, расспрашивала о моей жене и ребёнке. И я пытался шутить, говорил что-то невпопад.
Поезд едва тащился, останавливаясь у каждого столба. Я устал от безделья, бардовской дребедени и пустой болтовни. Скорей бы уж приехали.
И вот, наконец, проводник предупредил, что подъезжаем к нашей станции − «1952 километр». Спрыгнув из вагона прямо на землю, увидели перед собой дощатый домик, выкрашенный в коричневый цвет, единственным украшением которого было название станции, а впереди − железнодорожный мост через реку.
− Смотрите – это та самая река Кожим. Нам надо пешком дойти до верховья, там построим плот и сплавимся на нём, − со знанием дела заявил Зыбин.
− И как долго идти? – полюбопытствовала Лиза.
− Дней за десять уложимся.
Подошёл местный мужичок. Разговорились. Он предупредил, что здесь закрытая зона, но, тем не менее, предложил подбросить нас до порогов на своей лодке.
Стояла белая ночь. Ни ветра, ни криков птиц. В воде отражался бледный фосфорический свет. Только звук мотора разрывал окружающую тишину. Паша с Лизой увлечённо беседовали на передней скамье лодки. До меня доносились обрывки фраз, кажется английских. Вокруг такая красота, а они её не замечают!
Примерно через час нас догнала моторка. По суетливому поведению лодочника я понял, что это местное начальство. Рыбинспектор объяснил, что ловить рыбу в заповедной зоне запрещено и изъял у нас удочки и спиннинг, обещав вернуть их в конце похода.
− Эх, как жаль, я так мечтала поесть ушицы, − сожалела Лиза.
− Ну что поделаешь, придётся довольствоваться консервами, − пытался её успокоить Зыбин.
Лодочник довёз нас до порогов. На пологом берегу реки поставили лагерь. Конечно, лагерь − это громко сказано: одна палатка и костровище, а вокруг − сплошь карликовые берёзки. Я разжёг костёр, приготовил суп из пакетиков. То ли поздний ужин, то ли ранний завтрак − середина белой ночи. Всё бы хорошо, но как много здесь комаров! Я подбросил в костёр охапку еловых веток, нас накрыло густым дымом, разогнавшим назойливых кровососов. Зыбин с Лизой сидели обнявшись. Я, словно загипнотизированный, смотрел, как огонь пожирает дрова и думал, что вот ради таких минут и стоит забираться в самую непроходимую глушь. Лиза взяла гитару и вполголоса запела о туманах и о запахах тайги…
Проснувшись от стука дождя, я неохотно вылез из спальника. Решили завтракать и выходить на маршрут, ведь дождь может идти и день, и два. Да и чего бояться, на нас же непромокаемые штормовки.
Едва вышли на маршрут, как под дождём одежда покрылась мыльными пузырями.
− Пашка, ты пропитывал одежду тем самым составом, который принёс твой приятель? − рассмеялся я.
− Я тебя уже просил не называть меня Пашкой! Зови по фамилии.
Дождь не переставал. Зыбин решил сократить путь и пойти через болото. Вёл по карте и компасу. Я чувствовал, что идём не туда. Через некоторое время не выдержал:
− Ты постоянно уходишь влево, как слепая лошадь деда Щукаря.
− Мне лучше знать, − отрезал Зыбин.
Вечерело. Пора было определяться с ночлегом. Но не в болоте же ставить палатку. Целый день шли по водянистому мху под дождём. Я видел, что мои спутники выбились из сил.
− Ребята, хочется упасть и не вставать, но даже остановиться нельзя – ноги сразу проваливаются в болотистую жижу. Скорей бы это всё закончилось, – слабым от усталости голосом сказала Лиза.
Зыбин посмотрел в очередной раз на карту, сверил её с компасом и объявил:
− Идём прямо.
Я отрицательно помотал головой и показал рукой в другую сторону. Лиза вопросительно посмотрела на Зыбина, а я уверенно добавил:
− Минут двадцать − и мы будем на месте.
Зыбин засомневался:
− Как можно так уверенно говорить? У тебя нет ни карты, ни компаса.
Я продолжал настаивать:
− Ты пойми, если прямо пойдём − мы в этих болотах утонем.
Лиза с надеждой взглянула на Пашу. Какое решение он примет?
− Хорошо. Принимаем твой вариант. Но если ошибёшься, это будет кошмар.
Пошли. И действительно, через двадцать минут оказались в нужном месте. Наконец-то мы на твёрдой земле! Наконец-то можно поставить палатку!
Утром, не вылезая из спальника, Зыбин объявил: «Сегодня будет днёвка, надо отлежаться после вчерашнего». Днёвка − днёвкой, а завтрак готовить надо, и я пошёл варить кашу.
За завтраком Зыбин завёл c Лизой разговор о Ницше. «Лучше бы обсуждали маршрут, чем заниматься словоблудием», − я не стал их слушать и пошёл к речке.
Несмотря на то, что инспектор рыбнадзора забрал у нас удочки и спиннинг, в моём рюкзаке оставались крючки, грузила и леска. И я смастерил «кораблик». Он был больше похож на катамаран – две сухие еловые палочки вдоль, и две – поперёк, привязал камень в качестве груза, прикрепил длинную леску. А уже к ней через каждые полтора метра подвязывал леску с грузилом и крючком, как на перемёте. Над крючками вместо червей приладил по три толстых нитки, выдернув их из своего красного носка. Запустил «кораблик» поперёк сильного потока реки под острым углом. И сразу же стал вытаскивать. На крючках бились четыре крупных хариуса. «Ну, ты, Влад, даёшь!» − похвалил я себя. Одну рыбину выпустил в реку. На уху хватало, а заготавливать впрок не имело смысла: от реки далеко уходить теперь уже не будем.
Увидев рыбу, Лиза подскочила ко мне.
− Ух ты, какие большие!
− Влад, ты не рыбак! Зачем рыбу отпустил? – крикнул оставшийся у костра Паша.
− На обед хватит и трёх.
− Лови, пока клюёт, а то в другом месте можем и не поймать.
− Не велика беда. Если рыбы не будет – наберём грибов, ягод. Лес прокормит.
Схватив прыгающую возле воды рыбину, я ударил её о камень.
− Как жестоко. Тебе её не жалко? – упавшим голосом произнесла Лиза.
− Сейчас выпотрошу, посолю для вкуса, и минут через пятнадцать можно будет есть.
− Как? Сырую?
− Почему бы и нет. Кожим – река чистая.
− Ты, может, и мясо сырое ел? – не успокаивалась Лиза.
− Доводилось. А ты знаешь, что у ненцев принято есть сырое мясо и пить кровь только что убитого белого медведя?
− И ты вместе с ними…?
− Нет, я впервые на Севере.
− Влад, мне кажется, что ты выживешь, даже если окажешься в тайге за тысячу километров от жилья без еды, палатки и спичек.
Весь следующий день мы шли по ущелью. У подножия высокой горы остановились на привал. Взглянув наверх, Лиза предположила:
− За трое суток до вершины добраться вполне реально.
−Ну-у, если от основания до вершины, без рюкзаков – то можно дойти и за один день, − определил «всезнающий» Зыбин.
− Если без рюкзаков, я бы за один час добежал до вершины, − пошутил я, включаясь в разговор. Пашка оживился:
− Спорим на коньяк, что за час не успеешь?!
Спор был явно проигрышным для меня, но что-то меня подталкивало.
И вот мы втроём на старте: Павел, Лиза и я. Все трое выставили на часах одинаковое время. По условию, после прикосновения рукой к геодезическому знаку на вершине горы, секундомер останавливается. Лиза осталась на старте, Пашка побежал вместе со мной.
Гора, на которую мы забирались, напоминала груду насыпанных камней. Под ногами даже большие камни неустойчиво раскачивались, и приходилось перемещаться на четвереньках, опираясь на руки. Темп я взял неплохой, пошёл в отрыв от Павла, уходя от него всё дальше и дальше, чувствуя спортивный азарт. Вдруг меня остановил его голос: «Постой, я, кажется, сломал ногу». Спустился к нему, осмотрел, пощупал лодыжку. «Зыбин, с ногой всё в порядке, никаких переломов. Может, ты пошутил?» Он тяжело дышал, и я понял, что таким хитрым способом Пашка решил дать себе передышку. Я следил за временем, прикидывал расстояние до вершины, и понимал, что успеваю уложиться в один час. Когда мне оставалось всего несколько метров до геодезического знака, вновь услышал снизу голос Павла: «Влад, стой! Посмотри вон туда! – он показывал рукой на склон горы. − Там пещера, а рядом с ней стоит человек! Видишь?» Я ничего не увидел. «Приглядись получше», − не унимался Пашка. Поняв, что тут что-то не так, отмахнулся от него и дотронулся до геодезического знака. Паша рассмеялся: «Ты опоздал на 12 секунд!»
Вернувшись к точке старта, увидели поджидающую нас Лизу.
− Влад, ты покорил самую высокую вершину Приполярного Урала! – она захлопала в ладоши.
− Не люблю я таких громких слов, гора меня просто к себе допустила.
Пришли на место, откуда должен был начаться сплав. Нужно было построить плот. Но, к сожалению, все сухие ёлки туристы-водники уже спилили, остались только сухие лиственницы. Я пытался объяснить, что лиственница не годится, что она тяжёлая, что плот получится неуправляемым, а то и вовсе потонет, но Зыбин только отмахнулся от меня. Плот, как я и предполагал, утонул. На дно, конечно, не пошёл, но плыть на нём было невозможно. Я понимал, что сплава не будет.
− Зыбин, что делать будем? – удручённо спросила Лиза.
− Перейдём реку вброд и по дороге вернёмся к железнодорожной станции.
Он сам выбрал место для переправы. Я вызвался идти первым, обвязавшись верёвкой, чтобы натянуть её поперёк реки. Тогда, держась за верёвку, как за перила, им было бы легче перейти на другой берег. Зыбин не согласился: «Не нужно никаких верёвок. Не будем терять времени. И вообще, я разрабатывал маршрут! Я старший в нашей группе, а, значит, как решу, так и будет! Ты пойдёшь первым, а мы с Лизой – за тобой». Это было не самое безопасное решение, но я не стал спорить. Тут Лиза вдруг воспротивилась:
− Я пойду с Владом.
− Почему? – растерянно спросил Зыбин.
− Не могу объяснить, но я ему доверяю.
Меня это удивило, ведь Зыбин был выше меня ростом и шире в плечах. Он какое-то время молчал, но потом согласился.
Первыми Паша послал на переправу нас с Лизой. Я взял её за руку, и мы зашли в воду. Войдя в стремнину, Лиза испугалась и закричала: «Влад, мне страшно! Помоги!» Я увидел, что она не может сдвинуться с места, сделал шаг к ней, присел, взвалил её на плечи, как коромысло, и понёс. Зыбин что-то кричал с берега, но в грохоте воды я не мог разобрать ни слова. Каждый шаг под напором мощного потока давался с трудом, ледяная вода доходила мне до пояса. Я уже не чувствовал ног от холода. Неожиданно посередине реки мы провалились в яму. Пытаясь устоять на ногах, я весь напрягся, из моего горла вырвался звериный рык. Я рванул вперёд и… пошёл.
Выбравшись на берег, мы упали на песок. У меня даже не было сил снять с себя рюкзак и мокрую одежду.
Зыбин махнул нам рукой и вошёл в воду, медленно продвигаясь к середине реки. Я бросил ему верёвку для страховки. Намотав спасательный конец на руку, он благополучно обошёл яму стороной. Я наблюдал за ним и мысленно ругал себя за слабость, за то, что не настоял на безопасном варианте и согласился на рискованный переход реки, при котором любой из нас мог погибнуть. Вдруг Паша споткнулся и потерял равновесие, его понесло течением. Мы с Лизой ухватились за верёвку. И тут я заметил, что благодаря натянутой верёвке водным потоком его стало прижимать к берегу. Мы бросились к Паше и выволокли его на сушу. Испуганный, нахлебавшийся воды, он судорожно кашлял.
Разбили лагерь, разожгли костёр и стали сушиться форсированным способом: я вставил в штанины брюк крестообразные распорки из тонких палочек, длинную палку просунул через кресты и подвесил над костром. Поясная часть брюк захватывает горячий дым, который выходит через штанины. Сушка происходит очень быстро. При такой методике можно сушить одежду даже под дождём.
После ужина и выпитого для согрева спирта сидели у костра, молчали. Каждый думал о своём.
− Да, Пашенька, Эсхил оказался прав, когда говорил: «Мудр не тот, кто много знает, а тот, кто знает нужное»,− с ироничной улыбкой произнесла Лиза, − Влад – дитя природы, тебя же, интеллектуала, весь поход природа отторгала, а сегодня и вовсе хотела утопить.
После этих слов Зыбин болезненно поморщился.
− Для него природа − открытая книга, он читает и воспринимает её напрямую. Такие, как Влад, занимаются конкретным трудом. Из них получаются отличные фермеры, прекрасные производственники…
Паша усмехнулся:
− Какой пафос.
Я не выдержал:
− Лиза, ты не на собрании. Здесь нет трибуны и графина с водой.
Все замолчали. Зыбин клевал носом. Усталость брала своё. Ему надоело бороться со сном, и он ушёл в палатку. Через некоторое время оттуда донёслось лёгкое похрапывание.