Владимир Войт
Воспоминания о графе Михаиле Николаевиче Муравьеве по случаю воздвижения ему памятника в г. Вильне

Я напомнил ему о моем предсказании при первом свидании.

– Я и сам этого не ожидал, – отвечал он с торжествующей улыбкой.

Казалось бы, благомыслящие люди должны были радоваться быстрым успехам главного начальника края, даже потому, что прекращалось дальнейшее пролитие крови и восстанавливался порядок. Враги же и завистники М‹ихаила› Н‹иколаевича›, прислушиваясь к жалобам подсудимых, относили эти успехи к его кровожадности, дескать, его зверская натура нашла себе достойное поприще. Как помнится, смертельных приговоров в Вильне было вдвое менее, чем в Варшаве. Мы заявляем во всеуслышание, что М‹ихаил› Н‹иколаевич›, выслушивая подобные дела, прежде чем скрепить их своею подписью, становился на колени и долго молился. В то время даже влиятельные лица Петербурга находились в приниженном состоянии, заботясь о том, что о них скажут за границею, преимущественно во всемогущей газете «Колокол». Михаил же Николаевич, как утес, величественно и гордо стоял в открытом океане, омываемый со всех сторон разъяренною стихиею волн, состоящих из клеветы, злобы и всевозможных инсинуаций.

По семейному обычаю, превосходная, симпатичная, настоящая русская боярыня Пелагея Васильевна перед обедом наливала в стеклянную чарку водку и подносила ее супругу; М‹ихаил› Н‹иколаевич›, выпив и закусив, садясь за стол, спрашивал француженку, компаньонку Пелагеи Васильевны: «А что, бранят меня в газетах?». Картавя и с визгом «quelle horreur! quelle horreur!^[1]» вскрикивала она. М‹ихаил› Н‹иколаевич›, с улыбкою обводя глазами присутствующих, говорил: «Теперь и аппетит у меня увеличится».

Обеденный стол ежедневно накрывался человек на 40 или 50, во всю длину столовой. Гостеприимством хозяина пользовались прибывшие с ним лица. Эти почетные и честные труженики собирались по вечерам в красной комнате дворца, ожидая приглашения в кабинет. Тяжела была эта ночная обязанность, не дозволявшая сношений с губернским обществом, но этой мерою предотвращались все городские сплетни. В установленное время, домашний доктор, отворив дверь кабинета, провозглашал: «Три часа, пора спать», на что М‹ихаил› Н‹иколаевич› отвечал: «Нужно спать, приказание доктора» и выходил из кабинета.