Владимир Васильевич Киреев
Три войны
Глава 3
1
Шло время, вскоре, все окрестные деревни стали подчиняться Усманскому сельскому совету.
Председателем его назначили Семена Чумакова, а помощником поставили Антона Волынкина.
Народ тогда от этого решения на верхах, ничего хорошего не ждал и произошедшие перемены, всерьез не принял.
Семен, хоть и знал грамоту, а полученной должности вначале тяготился, но потом привык, а ведь другого выхода у него не было. Когда началась мировая война, уездным воинским начальником он был определен на службу. После ранения в плечо, был комиссован. Вернулся в село, женился на местной чалдонке. Подрастал его сын, следом дочка. К крестьянскому труду семья была непривычная. Со временем свое хозяйство приходило в запустение. Он понимал, что займешься чужим делом, свое потеряешь. Но работа в сельсовете стала прельщать его, власть над людьми все более затягивала. Обязанностей было много, но главной задачей было – сбор налогов с крестьян, живущих на закрепленной территории.
Мир для Антона Волынкина был устроен по-своему. Его семья жила в Усманке, здесь же он пошел в школу. Он верил, что мировая революция свершиться если не завтра, то послезавтра уж точно. От прошлого в памяти осталось лишь мать с отцом горбатившиеся от зари до зари на своем участке, чтобы прокормить детей.
А еще в память врезался один случай. Как-то раз поехали они с отцом на базар и там он увидел страшные вещи. Белогвардейцы расстреливали на станционной площади красноармейцев, а потом на подводах свозили к пожарной каланче и складывали на мерзлый снег рядами. Он видел их винтовки, саблю офицера, слышал оглушительные залпы и падающих людей. И это все он видел своими глазами, а ведь он был всего лишь мальчишкой. После этого он несколько дней ходил сам не свой. В его душе зарождалось желание отомстить белым за погибших красноармейцев.
Антону было 17 лет, когда он в Верх-Чебуле на митинге произнес речь в поддержку 10-й годовщины пролетарской революции. Уже тогда приметил мальчишку уполномоченный Геннадий Гребнев и предложил избрать секретарем Усманской комсомольской организации.
Незаметно для себя и для других он вырос до такого уровня, что его стали замечать. Знали его в райцентре в исполнительном комитете. На заседании парткома назначили его в состав сельского совета в Усманке.
Рядом с ним всегда был его закадычный друг Петька Кобылкин, который также стремился привести крестьян своего села к светлому будущему, сделать их счастливыми.
Они оба были еще мальчишками, но в то же время, много важных дел в судьбе страны и людей делали эти вихрастые, с веснушками на лице ребята, пытаясь быстрее стать взрослыми.
Собравшись в сельсовете, много курили, почти не разговаривали. Ждали приезда уполномоченного. Вскоре по крыльцу застучали сапоги и, в открытую дверь ввалился Гребнев.
– Геннадий Петрович, – какие новости? – услужливо спросил Чумаков, – когда тот уселся за стол.
– Плохие, – отмахнулся уполномоченный. – В стране голод. Особенно страдают Поволжье, Казахстан, Урал. Совет народных комиссаров принял решение об изъятии хлеба у зажиточных крестьян в пользу голодающих .
– И что же нам теперь делать? – сдавленным голосом спросил Волынкин.
Уполномоченный какое-то время смотрел на него, видимо соображая, насколько глуп был сидящий перед ним человек. Потом медленно, чтобы всем стало понятно, заговорил:
– К чему я этот разговор завел? Знаю, что у вас в деревнях много зажиточных крестьян прячут хлеб и наша с вами задача изъять его в пользу голодающего населения. Ясно я говорю?
– Правильно говорите Геннадий Петрович, – согласился Чумаков.– Есть у нас такие, кто втихаря хлеб по амбарам, да тайникам схоронил.
Надо для этой экспроприации представителей из бедных крестьян подключить и тогда на законных основаниях этот продотряд может изымать хлеб у богатеев.
– У меня есть такие люди! – вскочил Антон. – мой товарищ – Петр Кобылкин, а в Черемушке – Клим Тугушкин. Он батрачит у местного богатея и знает, где тот хлеб прячет.
– Что тут говорить, разжирели за время НЭПа, – нахмурился Чумаков.– Теперь пришла пора делиться со своими же братьями крестьянами.
– Говоришь в Черемушке крестьяне жируют? – уполномоченный с удивлением посмотрел на Волынкина, – тогда поедем завтра туда.
2
Клим Тугушкин, укрывшись дерюгой, коротал ночь. В своих снах часто видел отца с матерью, которых потерял, когда ему было 12 лет. Родственников у него тоже не было. На лето мать отдавала его на воспитание Марфе Комлевой, а сами с мужем уходили со знакомыми старателями в тайгу. Однажды они не вернулись, ни поздней осенью, ни зимой. Комлев Юда поведал ему страшную тайну, что его родители сгинули в тайге на золотоносных ручьях.
С малых лет он батрачил у местного богатея Ефима Барсукова. Долговязый и худой, Клим не отличался особой силой и старанием и нередко вызывал нарекания у хозяина.
В дверь тихо постучали. Прислушался. Стук повторился. Отбросил дерюгу. Прошлепал босыми ногами в сени, открыл дверь. На крыльце стояли двое.
– Здорово! – громко сказал Антон. – Спишь что ли?
– Уже нет, – усмехнулся в ответ Клим.
– Тогда в избу пускай, – нетерпеливо попросил Петька.
Вошли в дом.
– Садитесь, – засуетился хозяин, показывая на лавки возле стола. – Чай поставить?
– Дело у нас к тебе есть, – начал Антон. – Надо у твоего разжиревшего мироеда зерно экспроприировать.
– Чего? – не сразу сообразил Клим, надевая штаны. – У какого мироеда?
– У которого ты батрачишь,– пояснил ему Петька.
– У Барсука?
– У него.
– Давно пора, – обрадовался Клим. – Жду не дождусь этого момента. Пошли!
– Погоди не торопись, – осадил его Волынкин. – Сейчас наше начальство подъедет и пойдем. Ты тут насчет чая намекал.
Клим развел огонь в печке, поставил чугунок с водой. Положил на стол три куска хлеба и луковицу.
– А у нас тут вчера собрание было, – продолжал Волынкин, вальяжно рассевшись возле стола. – По поводу изъятия хлеба у богатеев. Так я уполномоченному прямо и сказал: дескать есть у меня друг в Черемушке – это ты, который с превеликим удовольствием поможет нам потрясти местных богатеев.
У Клима от таких слов аж уши загорелись, кровь в голове за пульсировала, почему-то не стало хватать воздуха:
– А ежели дали бы мне какую-нибудь должность и наган, я бы еще кроме Барсука и Копылова и других куркулей на чистую воду вывел.
– И как бы ты это сделал? – недоуменно спросил Петька.
– Как, как, по дворам бы пошел, все амбары перевернул с ног на голову,
С улицы послышался громкий топот скачущих лошадей.
– Ну вот и попили чаю, – с досадой сказал Петька, вглядываясь в окно. – Начальство прибыло.
Через несколько минут, представители власти, ввалились дом к Ефиму Барсукову. Несмотря на начавшийся жаркий день, в черной папахе и кожаной куртке с кобурой на боку, уполномоченный Гребнев, резко и отрывисто скомандовал Волынкину и Чумакову:
– Дом обыскать. Лошадей и хлеб изъять. Оружие, что на глаза попадется, тоже забрать, от греха подальше. И не забудьте на все реквизированное имущество и хлеб, по всем революционным законам, выдать им соответствующие бумаги.
– А что тут обыскивать, я знаю, где хлеб спрятан, – услужливо глядя в глаза Гребневу, предложил Тугушкин.
Ефим стоял как белая стена. Медленно опустившись на табуретку, хотел что-то возразить, но не смог, был сильно испуган.
– Пригрел змею на груди, ишь какие прыткие, да честные, – придя в себя, покачал головой Ефим.– Не думал я Клим, что ты такой падкий до чужого добра. Сам – то работать не особо стараешься.
– Да ты и расчетом не балуешь, – упрекнул его Клим. – Ломоть хлеба творогом намажешь, сверху сахаром посыплешь, вот и весь расчет.
– Когда-то ты и этому ох как рад был.
– Не скрою, радовался, пока не наелся. А домой я что принесу? Половину ломтя хлеба, что не доел?
Ефим отвернулся от него и перевел взгляд на Гребнева:
– Вы хоть пару лошадей оставьте, а то работать на полях нечем будет.
– Не мели ерунду, мы забираем только излишки. – Заявил ему Гребнев. – А всю скотину твою тебе оставим, паши землю, сей, убирай, на следующий год надо же за хлебом к кому-то идти.
– Из амбаров тоже все не выгребайте, – поникнув головой, пробормотал Ефим. – Ведь яровое зерно там и едовое то же.
– Вот видишь, – перебил его Гребнев. – Кабы ты втихаря не прятал хлеб по тайникам, а отдал бы голодающему пролетариату, не было бы никакого разговору сейчас.
– Ничего я не успел спрятать, олух царя небесного, – тяжело вздохнув, корил себя Ефим, поднимаясь с табуретки. – Знал бы где упасть, так соломки бы постелил.
– Да ты не переживай, сейчас с тобой разберемся и к дружку твоему Копылову пойдем, – грозно бросил ему в лицо Чумаков.– Я думаю, у него тоже есть чем поживиться.
Иван Копылов спокойно встретил подъехавший продотряд. Он спустился с крыльца, открыл калитку.
Гребнев зачитал ему постановление на изъятие продовольствия в пользу голодающего населения. Рядом стояли Чумаков и Волынкин. За ними две подводы, одна наполовину груженая рогожными мешками с конфискованным зерном, которой управлял Петька Кобылкин, а на второй сидел с гордым видом Клим Тугушкин.
– Ишь чего удумали? – начал злиться Иван. – Вы его сеяли, убирали, может семь потов проливали, покамест в поле горбатились? Пришли на готовенькое. Сами вон чистые, холеные, в кожу одеты и плуга наверное сроду в руках не держали?
– Не твоего ума дело! – Обрезал уполномоченный. – Ты лучше хлеб вытаскивай из амбара.
– Вот чего я вам скажу. Мне потом и кровью достался этот хлеб, а вы меня грабить пришли?
–Я покажу тебе грабить! – Нервным голосом заклокотал Гребнев, блеснув злыми глазами. – Мы задание Совета народных комиссаров выполняем об изъятии хлеба у зажиточных крестьян в пользу голодающих.
– С чего это ты взял, что я зажиточный?
– Я же знаю, что у тебя полный амбар хлеба, – выпалил ему прямо в лицо Клим Тугушкин.
– А ты паршивец, чего хайло разинул? – Копылов от злости сжал кулаки и пошел на обидчика. – Я тебе скотина тупорылая сейчас всю харю разобью.
– Ну ты еще поговори! – Уполномоченный схватился за наган. – Озверели тут, без догляда.
Он косо оглядел Ивана с ног до головы, н брезгливо сказал:
Ты не думай, что тебе с рук все сойдет, имей ввиду, скоро советская власть и до тебя доберется кулацкая морда.
И только сейчас до Ивана дошло, что с голыми руками против них не попрешь, а только голову потеряешь. Он тяжело выдохнул воздух из груди, заскорузлой ладонью стер с лица соленый пот:
– Ну берите, раз пришли. Повернувшись, он опустил голову и понуро пошел во двор.
Клим Тугушкин сразу же направился к амбару и вместе с Петькой и Антоном стали затаривать мешки зерном.
Когда подвода была загружена, с огорода к амбару подошла не высокая женщина в сером холщевом платье и сапогах. Следом за ней, немного отстав шел высокий крепкого телосложения парень.
– Это кто такая? – недовольно спросил Чумаков, повернувшись к хозяину.
– Жинка моя – Аннушка, – равнодушно ответил Иван и присел на завалинку. – А то, мой старшой сынок Витька.
Увидев пустые засеки, женщина всплеснула руками и запричитала:
– Ах вы ироды окаянные! Пошто бога гневите! Все забрали, ничего не оставили.
– Там люди с голоду пухнут, – возразил ей Чумаков, а вы тут хлебом объедаетесь. Вот и поделились немножко с голодающими.
– Да пусть они передохнут! Нам-то што? Мы свою жизнь горбом своим заработали! – она протянула ладони к лицу председателя сельсовета. – Вот этими руками сами зробили, ни у кого помощи не просили.
– Да брось ты убиваться, – отрешенно сказал ей Иван. – Все равно они не отступятся.
– А кладовая у тебя где? – поинтересовался Гребнев.
– Там, – не поднимаясь с завалинки также равнодушно махнул рукой в сторону кладовки Иван.
– Пойдем, поглядим, чего у тебя там есть. Гребнев сделал несколько шагов, но на пути у него стоял высокий, здоровяк Витька. Их взгляды встретились. Сколько таких презрительных и ненавидящих глаз довелось видеть уполномоченному. К этому он уже привык. Тем более недоросль сделал шаг назад, освобождая путь представителю законной власти.
Уже по темноте возвращались активисты домой. Усталые, но счастливые. День не прошел зря, две подводы хлеба изъяли в Черемушке.
Остановились перекусить под раскидистой сосной. Антон достал реквизированную бутылку водки, Петька расстелил газету, порезал хлеб, сало.
Антон, откупоривая сургуч с горлышка с удовлетворением в голосе сказал:
– Все подчистили у Барсука, и хлеб и соль и мыло, а у Копылова даже салом разжились. Они и рыпнуться не посмели.
– Так что ты хочешь, – возразил Петька. – Люди напуганы, с самой мировой, как начали изымать все съестное, так и до сих пор продолжается. Ты видел, с какой злостью они на нас глядели.
– Известное дело, кому хочется отдавать свое кровное. Ну да ладно Петруха бери, давай чокнемся.
– Да мы и так уже чокнулись. У своих хлеб отбираем.
– Свои да не свои. Они богатеи, а мы с тобой пролетарии. Как бы там не было, а жизнь идет своим чередом. Хоть немного продовольствия для голодающих рабочих – добыли. Теперь вот с чувством исполненного долга, сидим, выпиваем. – Рассуждал Антон, прожевывая тугое сало.
– А этот Клим, толковый парень. – Тряхнул кудрями Петька и прищурив глаза, посмотрел на собеседника.. – Отчаянный, не боится, что прирезать могут свои деревенские.
– Я так думаю, что он выслужиться хочет перед Гребневым. Вот и старается.
Перекусив, поехали дальше. Всю дорогу они шутили. Антон рассказывал разные байки, а Петька слушал его и весело смеялся
– Тятя надо излишки хлеба сдать, – наполовину в шутку, наполовину всерьез, сказал захмелевший Антон отцу, придя домой.
– Чего-о-о? Ты что перепил или белены объелся? – вскипел тот. – Все лето и осень на поле не появлялся, все политикой занимался, откуда у нас излишки.
– Надо тятя сдать, люди на Урале и в Поволжье голодают, а я ведь актив партийного бюро с меня пример крестьяне должны брать. Я ведь за идею борюсь с богачами. – невозмутимо ответил сын.
– Кому она нужна твоя идея?
– Нам молодым нужна. Мы воспитаем новое поколение, они будут работать и в труде поймут нашу идею.
– Я хоть и не силен в грамоте, но сейчас-то акромя идеи, еще и пить и жрать всем надо, – распылялся отец.
Он смотрел на своего сына, которого любил, на которого возлагал свои надежды и который сейчас был далеко от забот родного дома. Он подошел к окну, ткнул кулаком в оконную раму и кивнул на амбар:
– Бери!
У Антона ушло внутреннее напряжение и лицо его расплылось в улыбке:
– Ы-х, получилось!
Он встал, подошел к отцу, чтобы пожать руку, но наткнулся на колючий взгляд. Отец заскрипел зубами:
– Ты что в небесах летаешь, опустись на землю нашу грешную. Посмотри, как стали жить крестьяне в наших деревнях? Одна нищета вокруг. Вы что творите?
– Ничего ты в нашем деле не понимаешь, – отмахнулся от него сын и пошел спать.
На следующий день Антон с Петькой и еще двумя комсомольцами, набрали несколько мешков зерна и сгрузили их на подводу.
– Ты зачем все выгребаешь? – заворчал на него Кобылкин. – Тяте и себе на жизнь оставь.
– Не горюй! Хватит нам, не пропадем. Хотя не сомневаюсь, может, где еще и припрятал.
Петька от растерянности разинул рот:
– Так это ж батька твой.
Отец даже не вышел из дома. Проходя мимо окна, Антон увидел его бледное лицо, и сердце отчего-то защемило в груди.
3
Выполняя решения Совета Народных комиссаров, стали Гребнев с Чумаковым организовывать в Черемушке коммуну. Когда Василий поделился с женой «своими размышлениями: «А не вступить ли нам в коммуну». Ирина запротестовала. Против коммуны она высказалась однозначно, сжав сухие губы: «Сегодня у них куры общие, завтра – ложки, послезавтра – жены… Нет уж! Будем жить единолично»
Председателем коммуны выбрали Ивана Грибкова. В семье у него было трое детей – сын и две дочери. Хозяйство свое он вел аккуратно. Имел две лошади, две коровы, пашня у него была удобрена навозом. Хлеб и картошка всегда были в закромах.
Первое время коммунары жили единой дружной семьёй. Сообща обрабатывали поля. Во всём был достаток. Урожай собрали хороший. Коммуна жила по принципу «работать по способности – получать по потребности».
Зерно, мука, молоко и мясо, расходовались не только на питание коммунаров, но и на покупку лошадей, одежды и обуви, так как НЭП отменили, а государственной торговли еще не создали. Поэтому все товары покупались в обмен на продукты.
Как-то придя на ферму, председатель в недоумении посмотрел на пустые подойники.
– А где молоко? – спросил Иван доярок.
– Так коровы сегодня какие-то беспокойные, только и брыкают ногами, все молоко расплескали, – не моргнув глазом, ответила Зинаида Корбан.
– А вчерашний надой где и сливки с него? – грозно спросил председатель. – Получается сливочки себе забрали, а остальным снятое молоко достанется – так что ли?
Доярки понимая, что председателя на мякине не проведешь, молча опустили головы.
– Виноватых накажу, – разнервничался Грибков и вышел на улицу.
Приобретение одежды и обуви было поручено Митьке Корбану. Ему отпускали определённое количество муки, гороха и других продуктов и он ездил по деревням, меняя продукты на одежду.
Предчувствуя неладное, в таком «развитии» коммуны, председатель решил собрать коллектив.
– Хозяйство коммуны не развивается, а с каждым месяцем уменьшается, – разочарованно доложил Иван. – Старые запасы заканчиваются, а новых не прибывает.
Зашумели, загалдели собравшиеся.
– А откуда же им взяться? – возмутилась Зинаида Богомолова, тыкая пальцем в Корбана. – Сколько ему хлеба и масла отдали, – А он три холстины привез в коммуну и все. Это разве по-хозяйски?
– Так он все наши продукты на самогонку променял, – вспылил Григорий Лосев, его жидкая бороденка затряслась от негодования. – Как доверили ему это дело, так он каждый день не просыхает.
Чем дальше разгорались страсти на собрании, тем краснее становилось лицо Митьки.
– Вот сволочи, никакого доверия человеку нет, – нервно стал оправдываться Митька. – Вить кто как не я о коммуне печется.
– Знаю я твои заботы! – не унимался Григорий. – Сало со склада – себе тащишь, дрова – себе. Все себе! Вся твоя забота – чтобы тебе больше перепадало. Сам воруешь и других к этому подстрекаешь.
Митька, словно оглушенный, молча слушал кричащего перед ним коммунара.
Дождавшись, когда Григорий выплеснул свои эмоции и замолчал, Митька тихо спросил:
– Кого это я к воровству подговаривал?
– Так меня, – ответил ему Степан. – Небось, едрена вошь забыл, как по мешку муки уговаривал взять, пока с мельницы ее везли. Мол, все равно никто не узнает.
– Нет, ты у меня однако сегодня выпросишь, – вспылил Григорий и хотел ударить Корбана кулаком в лицо, но Грибков схватил его за рукав и оттянул в сторону.
– Глупые вы люди, – тихо сказала Зинаида Корбан. – Да разве ж он себе? Детей надо растить, а для детей все можно. Вся моя жизнь для них.
Она встала и вышла из помещения.
– Во как! – опешил Григорий.
– Я тута тебя не понял, – поднялся Степан Богомолов, обращаясь к Грибкову. – Когда мы согласие давали жить одним человеческим коллективом, думали все по справедливости будет, а оно вон как, едрена вошь вышло. Мы со своим семейством выходим из коммуны.
– Я тоже, – поддержал его Лосев.
Начался такой гомон, что успокоить всех уже не было возможности. Со всех сторон только и слышалось:
– Тогда и мы выходим и мы, и мы.
Расстроенный произошедшим на собрании и осознавая, что коммуне пришел крах, Иван с горя запил. Он ни как не мог понять: «Ну как же так вышло, вроде бы старался, сил не жалел! Из своего хозяйства тянул на коммуну. Семена ржи отдал последние, лошадь работала в коммуне без передыху. Что произошло с людьми, с крестьянами? Вроде бы хорошая задумка – сообща работать, но не могут люди забыть о себе и тянут в свой дом все что можно и нельзя. Работают сообща, а мысли у каждого о себе, о своей семье».
Вскорости, в деревню приехал уполномоченный Гребнев и арестовал Ивана.
Василий, стоял в толпе односельчан и в душе у него, как и у остальных было ощущение безнадежности и непоправимости случившегося.
– Спутала, связала его по рукам и ногам жизнь, – жалеюще, проговорил Василий и повернувшись к Степану продолжил, – Попал, как кур во щип.
– А неча было браться ему за эту работу, – махнул рукой Богомолов, глядя на бывшего председателя.– Что-то не правильное было в этой коммуне, а что не могу понять.
Посадил Гребнев Ивана Грибкова на телегу и повез в райцентр. А возле осиротевшего дома, провожая заплаканными глазами удаляющуюся подводу, стояли, жена Лидия, старшая дочь Полина, сын Сергей и маленькая Светлана.
– Ни за что пострадал сердешный? – говорили меж собой крестьяне.
Вскоре стало известно, что Ивана объявили «Врагом народа» и осудили за развал коммуны. Дали ему, даже не десять, а аж одиннадцать лет лагерей. С тех пор его след затерялся в Колымских просторах.
4
Хозяйство у Комлевых было не столько большим, сколько ладным и крепким. На скотном дворе мычала корова с бычком, возле них лежали овцы. В стайке чухались боров со свинкой. Куры вольно гребли землю во дворе. Жили в основном на средства от продажи мяса, молока, шерсти и яиц, что оставались от сдачи натурального налога на животноводческую продукцию.
Младший отпрыск Комлевых, Тарас, пошел, как и старший брат Василий, свататься в соседнюю деревню Алексеевку, к Василисе. Она была из зажиточной семьи. Ее отец Федор был экономным и прижимистым крестьянином, берег каждую копеечку. Работал сам от зари до зари и приучал их с братом Данилой к труду.
Невысокая, хрупкая девушка, с красивыми раскосыми глазами, с ее губ никогда не сходила улыбка. Светло-русые волосы всегда тщательно заплетала в тугую косу. В роскошном цветном сарафане, сшитым городскими мастерами, она не могла не понравиться Тарасу. Но и Тарас был не промах. Здоровый, высокого роста с кучерявой шевелюрой, широкой грудью и большими кулаками, был грозой местных хулиганов. Все знали, если на вечерке гуляет Комлев Тарас, то можно быть спокойными – драки не будет.
После свадьбы, Тарас отделился от родителя, обзавелся хозяйством, конечно, не без помощи тестя. Все у них с Василисой ладно складывалось, но с постройкой дома затягивалось. Несмотря на то, что работал сам себя не щадя, он не справлялся и упросил братьев помочь. Те не отказались и покрыли крышу драньем, вставили окна, настелили полы. И вскоре молодая семья поселилась в новом доме.
После чего, он стал редко заглядывать в родительский дом. Наведывался только тогда, когда ему нужна была помощь.
Не все устраивало в этой жизни и Ирину.
– Василь, а чаго мы свой дом не строим? – раздраженно спросила она мужа, оставшись наедине.– Который год живем в одной избе с твоим отцом, только дерюжная занавеска разделяет наши топчаны. Егор и то в отдельной комнатке живет хотя и холостой, а мы? Ты же после свадьбы обещал свой дом построить.
– Правильно гуторишь мать. Добрые намерения у меня были на нашу дальнейшую жизнь. Богатой тебя хотел сделать, – тяжело вздохнув, ответил Василий и почесав затылок отвернулся, чтобы не видеть наполненные слезами, разочарованные глаза жены.
– Эть как вышло, я ж не виноват, что налоги растут как тесто на дрожжах и съедают почти все наши доходы. А Егор, он же до полуночи строчит на своей машинке, шуму от него много, как ему без отдельной комнаты? Потерпи еще немного, скоро весна, авось все наладится, и мы заживем, как следует.
– Так ты брата попроси, пусть поможет, – не унималась жена. – На ноги встанем, отдадим. А так, что эти золотые безделушки без толку лежат?
Василий недовольно поморщился: – Тошно мне што-то просить, – хуже всего, чувствуешь себя как на паперти.
– Смотри, какие мы гордые, – уперев руки в бока, стала корить мужа Ирина. – Он ведь родной брат тебе.
– Да какая разница, у кого просить?– заключил Василий.– На душе все одно.
Весенние полевые работы прошли в обычных заботах.
Они вместе с отцом и Егором целыми днями пропадали в поле.
Как-то вечером пришел Тарас.
– И с чем ты седни пожаловал? – удивленно встретил его отец. – Ты ж за просто так к нам теперича не приходишь.
– Тятя у меня семенного зерна не хватает деляну засеять.
– Воно как! – удивился Юда.
Егор с удивлением приподнял брови и ухмыльнувшись спросил:
– Так что ж ты у тестя не попросишь?
– А вы мне что чужие? – Нервно бросил ему Тарас.
– Да ты не психуй, – успокоил его Василий. – Садись вон за стол, да обскажи все как есть.
Плохо одному в поле корпеть, все соседи заканчивают работу и домой, а я все рвусь, стараюсь, а все не так, все не получается. Рожь не посеял, под картошку поле не вспахал.
– Поди нахватал земли, и надрываешься теперь, – съехидничал Егор.
– Ну есть такое, – тяжело засопел Тарас. – У меня же семья.
Юда нервно почесал пятерней бороду:
– Да, сынок, у тебя теперича своя семья и свой надел, который ты обрабатываешь сам, без отца и братьев. Так и обрабатывай столько, на сколько силёнок хватает.
– Что советуешь тятя, бросить все?
Василий посмотрел на него с удивлением и подумал: «Какой настырный», а вслух сказал:
– Об чем разговор, поможем мы тебе брат.
– Когда? – засветились надеждой глаза у Тараса.
– Значится так, через пару дней придем вместе с Егором, на своих быках поле вспашем и хлеб посеем.
Егор бросил недовольный взгляд на старшего брата, но перечить не стал.
– Вот это по нашему, по христиански! – хрипло проговорил довольный Юда. – Давайте вечерять будем.
Ирина прильнула к окну:
– Каго там черти принесли, Митька, что ли пришел?
Василий поднялся, распрямил спину:
– Пойду, узнаю, что ему надо?
– Ты что грязный такой?– возмутился он, увидев Корбана возле калитки.
На нем была застиранная до дыр рубаха, на ногах старые, разбитые сапоги. Хороший был добрый мужик, но любил выпить. Когда у соседей родилась дочь Степанида, то Василий был крестным у неё.
Зинаида недовольно ворчала, пытаясь перевоспитать мужа, но безуспешно, а когда вошли в коммуну, совсем от рук отбился. Дожили до того, что у Зинаиды даже юбки не было. Одевала она один фартук спереди, а другой одевала сзади – получалась юбка с двумя разрезами. И когда она ходила к колодцу за водой, то это становилось предметом насмешек соседской детворы.
– Слышь кум, – простонал он, обращаясь к Василию, – выручи, дай в долг зерна , время пришло сеять – а нечего. Если не поможешь, осенью с голоду сдохнем. Прошу ради Христа, кум, дай!
Василия аж перекосило, он отпрянул от собеседника, – с какого рожна, я должен с тобою хлебом делиться? Посевную уже половина деревни закончила, а ты только собираешься? Тебе начхать, что мы от зари до зари работаем, а ты все ждешь манну небесную, надеешься когда все само сделается. Твое поле травой заросло, вот поэтому и живешь впроголодь.
– Вить разве тебе понять меня?– с досадой ответил Митька. – У тебя вон брат старателям по осени сапоги, да одежу поменяет на золотой песок, нахапает деньжат и в ус не дуете.
– Не базлай! – вскипел Василий. – Что тебе Егор? Он сам по себе живет, а я так же как и ты крестьянством занимаюсь.
Замолчали оба, глядя в землю. Митька жалобно протянул:
– Кум, етит твою, не дай пропасть, выручи.
– Куда деваться, – расстроено ответил Василий. – Ладно, чеши домой, а я покумекаю, как тебе помочь.
Украдкой от отца и брата, Василий собрал что было по амбару. Утром загрузил на телегу пять пудов пшеницы и поехал к Корбану.
– Эть не чужой ты все-таки мне, – присаживаясь рядом на скамейку жалеючи проговорил Василий. – да и дочка Нина со Степанидой подружки.
Митька, от неожиданности открыл рот и потерял дар речи – на телеге лежали мешки полные зерна. С не скрываемой радостью произнес:
– Етит твою! Вот кум, спасибо. Всю жизнь тебе благодарен буду. Обязательно осенью верну.
Довольно облизываясь, он обошел вокруг телеги. В то же время, глядя на мешки, он шарил блуждающим взглядом по сторонам, не дай Бог кто увидит.
А Василий подумал про себя: « Ежели отец с братом узнают – то за самовольство голову мне оторвут».
Между тем, шло время. Вот уже и посевная прошла, лето, убрали урожай. Василий особо и не верил, что он вернет долг, но как-то на берегу реки он встретил Корбана. Тот брел вдоль берега. Шагал вяло, расслабленно, поматывая головой, как уставшая лошадь. Тоскливо и жалобно он поглядел на Василия.
А тот в свою очередь напомнил ему про долг.
– Кум, – прошептал Митька, улыбаясь жалкой улыбкой. – Ругаешься, правильно! Вить с похмелья я, болею! Прости! Ты знаешь братка, зерна у меня нет и долг вернуть я не смогу.
– Это почему, – напрягся Василий.– Ты же обещание давал.
– Вить нет у меня ничего, но ты не переживай, долг, он как веревка, тянется и тянется. На следующий год отдам.
Посмотрел Василий на руки, и склоненные плечи Митьки и про себя подумал:
– Прав ты – пропащий человек! Так и надо меня дурака учить. Жалею всех, а кто меня пожалеет? А вслух сказал, – так вот, сдается мне, что ты мил человек, долг не вернешь, поэтому хочу потребовать от тебя, в счет этого выделать овчинные шкуры. Ты же в этом деле соображение имеешь?
– Об чем разговор. Знаешь Вася, я хоть и люблю выпить, но шкуры я на совесть делаю, можешь не сумлеваться. Ты завтра с утра завези мне их, все сделаю по высшему разряду.
– Добре, – согласно кивнул головой Василий и пошел в сторону дома.
Он не понимал, почему Корбан все время завидует ему. А чему завидовал, он понять не мог. Они оба, как и все деревенские мужики, работали в поле, на собственных подворьях. Правда, Корбан – то не очень землей занимался, все пчелами, да шкуры выделывал, иногда любил выпить.
Утром, подьехав к усадьбе Корбана, он долго стучал в воротину.
– Кого там черти принесли? – раздался сонный голос хозяина.
– Ты что вчерась с перепою забыл об чем договаривались?
– Комель, ты?
– А кто ж еще.
Воротина открылась и в проеме появился сосед, с заспанным лицом. без рубашки с голым торсом.
–Сейчас я их, замочу в растворе, – засуетился Митька, увидев на телеге шкуры. – Все будет в полном ажуре, не волнуйся.
Василий помог ему перенести шкуры во двор и повесить их на прибитые к столбам жерди.
– Ну все кум, дней через десять будут готовы, приезжай, забирай.
Василий сел в тарантас и с удовлетворением подумал:
– Шкуры в дело определил, теперь надо с Егором поговорить, чтобы полушубки Павлику и Нине сшил.
Дома поделился радостью с женой.
– Да что ты, – обрадовалась Ирина, – хорошее дело задумал. Полушубки если их аккуратно носить, долго продюжат. Старшие вырастут, младшим по наследству достанутся.
***
Корбан протрезвел и тоскливо смотрел в окно.
– Что у тебя там в бочке воняет? – возмутилась жена. – По двору не пройти.
– Мама, они на всю округу воняют, встряла в разговор Степанида. – Мне Нина соседка говорила, что у них во дворе тоже дышать нечем.
