Владимир Васильевич Киреев
Три войны
Глава 2
1
Василий проснулся рано, еще только чуть забрезжил рассвет. Наверное, проснулся оттого, что скорее хотелось начать ту жизнь, которой он жил раньше до войны, где все было понятно и ничто не могло изменить привычного размеренного ритма крестьянской жизни, с которого начинался обычный рабочий день.
Надев шинель и шапку, обув отцовские калоши спустился с крыльца на землю. В ограде мирно спали овцы, за стенами курятника запел петух. Василий несколько раз глубоко вздохнул сырого морозного воздуха, пахнущего весной, которая уже наступала зиме на хвост. Опершись руками на верхнюю жердину изгороди, он неотрывно смотрел на темнеющий лес за речкой, на облака, освещаемые лучами восходящего солнца.
– Кому это тут не спится? – послышался хриплый голос отца.
Василий вздрогнул, встряхнув головой, как бы освобождая ее от прошлых воспоминаний:
– Много раз, там в Германии, перед глазами всплывала эта картина! Прошло столько лет, а ничего не изменилось – та же речка, лес, облака.
– А чему тут меняться-то, – проворчал Юда, – если бы не империалистическая и не гражданская, мы бы как в раю жили. Он внимательно посмотрел в глаза сыну, – а ты вижу паря приустал-то от чужбины. Долгонько не был дома, вишь как возмужал да и вона проседь появилась. Видно хватил горюшка с лихвой?
– Да уж, не сладкая жизнь на войне была, – усмехнулся Василий. – А в плену – так и вспоминать не охота. Только немного радости и было, когда у пана Кшиштофа батрачили.
– А что это за пан?
– Как – нибудь потом расскажу, – отмахнулся Василий и глядя в даль на темно-зеленые горы продолжил, – я вот, что думаю тятя, чтобы после всех унижений и передряг, всего прожитого, душу в порядок привести и успокоиться – надобно в церкву сходить.
– Правильно гуторишь сынку, – поддержал его Юда, – ничто акромя церкви не может дать успокоение душе. Сходи в Николаевку, помолись, свечи зажги.
Деревня начала оживать: где-то в конце улицы ударил кнут пастуха, затявкали собаки, заговорили соседские женщины, управляясь с хозяйством.
Василий вышел за ворота, мимо проходил высокий мужик.
– Васька, ты? – громко крикнул он.
– Я! – отозвался Василий, узнав своего друга детства Гришку Лосева.
Был он невысокого роста, худощавый, с кучерявой головой и козлиной бородкой.
Василий, не сводил доброго взгляда с друга.
– Ну дай хоть поглядеть на тебя, – с улыбкой проговорил Гришка.
– Я тоже давно горел желанием тебя увидеть, – да только не могу еще очухаться после плена.
Мимо промчался всадник.
– Кто это?
– Виталька Грязнов, дурью мается, – усмехнулся Гришка. – нет чтобы в поле себя показать, так он по деревне гарцует. Молодой еще.
А между тем всадник развернулся и подъехал к ним.
–Здорово были, – обратился к Василию молодой, плечистый парень. – Давно мы с тобой не виделись, годков пять, однако.
– Здорово, коль не шутишь, – ответил ему Василий. – Точно пять, когда я на войну уходил, ты еще под стол пешком ходил.
– Ха – ха, – усмехнулся Грязнов. – Небось соскучился по дому?
– Да уж конечно, как не скучать. Столько лет мечтал, что когда-нибудь снова увижу свою деревню и вот сбылось.
–Ладно, некогда мне тут с вами лясы точить, – отрезал Грязнов и ударил каблуками коня в бока.
–Какой-то чумной он, – глядя ему в след, недовольно проговорил Григорий. – Ну да ладно, собирайся, в субботу вечером в Алексеевку на вечерку пойдем, там девки веселые собираются, не дадут тебе заскучать!
– Так там и парни добрые есть, не ровен час и шею намылят.
– Да вроде бы как-то они к нам по-доброму относятся. Я там уже с Клавой подружился.
На том друзья и разошлись.
– За водой надо на колодец сходить, – подумал Василий, взяв ведра и коромысло, вышел со двора.
По дороге, он встретил своего соседа Митьку Корбана. На войну уходил, он совсем пацаном был, а теперь уже жених: низкорослый, кряжистый, с округлым лицом.
– Что отвоевался? – прищурил свои соловьи глазки Митька.
– Как видишь, – усмехнулся Василий. – А ты что- то с утра навеселе.
– А что мне горевать, вить я жизни радуюсь, – с иронией ответил Митька.– Если что заходи, потолкуем о том, о сем.
– Спасибо что пригласил, но мне сейчас не до этого. – и повесив ведра на коромысло, двинулся в сторону дома.
Вечером в гости пришел, веселый, слегка подпитый Степка Богомолов. Василий даже не успел опомниться, как он сгреб его в объятия.
– Молодец! Орел! – улыбаясь приговаривал он. – У нас теперича власть рабочих и крестьян, вместе будем новую жизнь налаживать.
– Силен брат, – одобрительно покачал головой Василий. – Конечно вместе, куда я от родной деревни пойду.
Степан прищурил глаза и с хитрицой посмотрел на собеседника:
– Я же Васька, едрена вошь, обвенчался.
– С кем?
– С Зинкой Барсуковой.
– Так я ее вроде любил? – засмеялся Василий.
– Ну, ты любил, а я женился. Сколько тебя можно было ждать.
– А Ефимка брат ее как поживает?
– Разбогател чертяга, ёшь твою. Теперь к нему на сивой кобыле не подъедешь. Все с Ванькой Копыловым якшаются, выгоду во всем поиметь хотят. Даже на Ольгинку ходили, на ручьях золото мыли. Ты когда по улице шел, видал, какие избы себе отгрохали? Не избы – а хоромы, окна большие, не чета нам.
– Разбогатели говоришь?– задумался Василий, – кому что Бог дал. Я тоже хочу разбогатеть. Дом хочу новый построить, хозяйством обзавестись, да чтоб лошадей с десяток было, земли распахать – десятин пять.
– Правильно кумекаешь, – поддержал его Степан, – видать сильно ты в плену по крестьянской работе соскучился.
– Об чем ты гуторишь, я перед тем как домой вернуться, у пана в хозяйстве горбатился, а в лагере, пока не сбежал, за место лошади плуг таскал. Так что скучать особо некогда было.
Ранним воскресным утром Василий отправился в Николаевку, чтобы успеть к началу утренней литургии. Он хорошо помнил это село. До войны он не часто, но бывал с родителями на службе в церкви Святителя и Чудотворца Николая. И теперь, идя по селу, с удовлетворением отмечал про себя, что несказанно рад снова оказаться под сводами родного храма. Пришел рано, еще оставалось немного времени.
По многочисленным рассказам Ивана, он знал, что тот живет, где-то тут, недалеко. Навстречу по улице мужик гнал корову.
Василий поздоровался и спросил:
– А скажи-ка мне сердешный, где тут Иван Елагин проживает?
– Это тот который с войны недавно вернулся?
– Он самый.
– Так вон он на лавочке сидит, – мужик показал пальцем вдаль.
– Благодарствую! – довольно ответил Василий и направился дальше по улице.
– Здорово живешь! – радостно поприветствовал Василий, своего друга, присаживаясь рядом на лавочку.
– Вася ты! – в удивлении раскрыл рот Иван. – Какими судьбами?
– Я Ваня в церкву пришел, а тут смотрю, ты, сидишь. Вот и решил к тебе заглянуть.
– А я вот с самой зари сижу, фсё надышаться родным воздухом не могу.
– В церковь со мной пойдешь?
– Седня не собирался.
– И до этого не ходил?
– Нет, – понуро опустил голову Иван.
– Эть ты какой? А должок кто отдавать будет?
– Какой должок?
– Что паря забыл, как в болоте клялся: до дому доберусь, в церкви свечку поставлю и неделю молится, буду Николаю Угоднику.
Засмущался Иван, раскраснелся и спохватившись запричитал, – Ой, ёй,ёй, Вася, совсем забыл. Пошли в церкву все свои грехи вымаливать буду.
– То-то, – одобрительно похлопал друга по плечу Василий.
Стоя на службе, он обратил внимание на высокого мужчину. Рядом с ним чуть пониже ростом и худее стояла женщина.
«По всей видимости, всей семьей пришли», – подумал он.
Возле них стояла девушка совсем молодая, невысокого роста, с русой косой и долговязый юноша. Василий остановил себя на мысли, что его стал пробивать легкий озноб. Он не мог оторвать взгляд от этой девушки. И с неприкрытым интересом смотрел на нее. Та не обращая ни на кого внимания, внимательно слушала батюшку и крестилась.
Но, видимо почувствовав на себе пронизывающий взгляд, обернулась, их взгляды встретились. Василий, тот час же опустил глаза в пол, а девушка повернулась опять к алтарю и больше не оборачивалась.
Лишь под вечер вернулся Василий в деревню.
– Как сынку в церкву сходил? – радостно встретил его отец.
– Оттаял душой и осветлился, – также радостно ответил Василий. – Хочешь верь тятя, хочешь не верь, а как заново народился.
– Ну и добре, пошли вечерять будем.
2
Всю осень и зиму семейство занималось хозяйственными делами: строили новый амбар, готовили дрова, шили сбрую для лошадей. А как пришла весна, после Светлого праздника Пасхи, повадился Василий с дружком Гришкой на вечерки в соседнюю деревню ходить. Там в Алексеевке, на берегу речки вечерами собиралась молодежь. Пели песни под гармошку, плясали. И вдруг он увидел ее, ту девушку, что была в церкви. Ее звали Ирина. Каждый раз после гулянья, стал Василий провожать ее до дому, а та и не была против. Сначала рассказывал ей о войне и о том, как жилось в плену, но видя, что эти разговоры не по душе девушке, сменил тему и стал вести разговоры о добрых лесных духах, что помогают крестьянам в поле.
– Леший, – говорил он, – это защитник леса, он всегда по доброму относится к людям. Охраняет скотину, которая пасется в лесу.
– Чаго ты болтаешь, я слыхала, что они злые, – возразила та.
– Ежели леший причиняет вред, то люди сами виноваты в этом. Тогда он является в образе медведя или волка. Гуторят, что давеча их охотники много в нашей тайге видели.
– Да ну тебя к лешему. Болтаешь абы чаго, – рассердилась девушка.
– Нельзя так гуторить, иначе он заберет меня к себе, – засмеялся Василий.
– А я не отдам, – глядя на него в упор, серьезно сказала Ирина.
У Василия по телу пробежала приятная дрожь.
– Давай зайдем ко мне, – засмеялась она, обнажив свои белые зубки.
– Зачем? – соображая, что ответить, замялся Василий, – чой то не ловко.
– Тятя велел, посмотреть на тебя хочет.
– Ну коли так, пошли, – робко согласился он.
В доме их ждали. Павел Ермолаевич, приготовившись к разговору, уже сидел за столом.
– Гостечки, дорогие, проходите в переднюю, – радостно улыбаясь, пригласила Ирина Романовна.
У нее на сковороде скворчали драники, в запарнике томился чай. Отойдя в сторонку, посмотрела на дочкиного ухажера. Тот был в белой вышитой косоворотке, в черном костюме. Брюки были заправлены в новые сапоги. Не торопясь, у порога, сняли обувь, присели за стол.
Павел тоже внимательно рассматривал Василия. Завел разговор о родителях, о хозяйстве, об урожае, а сам все чаще окидывал взглядом молодую пару и для себя сделал вывод, что они подходят друг другу. Может оттого, что их лица светились от счастья, и в глазах горела взаимная любовь.
– Ладно, чаго это мы все вокруг да около ходим, дело не говорим, –добродушно проговорил отец, – какие планы у вас?
– Я жениться хочу на Ирине, – смело выпалил новоявленный жених.
Его серо-зеленые, живые, глаза смотрели прямо на Павла.
Ирина из-под бровей удивленно посмотрела на него, и приятная краснота охватила ее щеки. Выдавая свое волнение, она стянула на плечи светлую косынку, чтобы на голове был виден заколотый гребень. Ее длинная, темная коса свисала ниже пояса, а хвост с вплетенной синей лентой лежал на лавке.
– А чаго это вы торопитесь жениться? Походили бы ещё на посиделки, погуляли бы годок – другой?
– Павел Ермолаевич, покуда мы гулять будем, вы Ирину за кого-нибудь другого замуж отдадите. Да и время сейчас лихое. Я уже не молодой, почти год как с войны вернулся, мне в дом хозяйка нужна.
А жить – то где будете?
– Пока поживем в родительском доме. Он у нас хоть и не большой, но теплый и уютный.
Павел усмехнулся:
– Продналог полностью сдали? Осталось хоть что-нибудь?
Василий нахмурил брови:
– Продналог сдали, но с трудом наскребли хлеба. Озимые посеяли, но овса и ячменя на весну в обрез, правда, что греха таить, сена скотине заготовили, еще на одну зиму хватит.
Ирина с любопытством поглядывала на молодого человека, который сейчас держал серьезный экзамен, и он, замечая ее взгляд, сам немного смущался
– Сейчас все так живут, – покачав головой, согласился Павел. – За время войны от работы не отвык?
– Нет! Я же с отцом с детства работал. Всё знакомо. Да и братья выросли, добрые помощники в хозяйстве стали. Матушка только вот умерла, пока на войне был, похоронить не удалось.
Павел перекрестился, – Царство небесное, – Испытывающим взглядом окинул жениха – Обижать дочку не будешь?
– Да-а, её обидишь?! – усмехнулся Василий.
– Ирина, а ты чаго молчишь? У Васи работы ничуть не меньше, чем у нас.
– Не боюсь я работы, я тоже не белоручка какая.
– Ну что ж, жена, твоя дочь – тебе и слово. – Павел повернул голову в сторону печи, где возилась Ирина Романовна.
– Доча, мы тебя не неволим, – мать спешно вытерла руки о полотенце, вскинула на молодых свои зеленые глаза, и улыбнулась. Лицо ее раскраснелось от жара печи:
– Сама выбрала себе жениха, вам и жить. Только людей не смешите. Где и поругаетесь, так дома и наедине. На люди ничаго не выносите. – И вновь повернулась к печи.
– Ну и славно, – одобрительно завершил разговор отец. – Засылай, Василий сватов.
Мать украдкой вытерла слёзы, а Ирина и Василий сияли, как два новых самовара.
Пили чай заправленный молоком, ели драники со сметаной и говорили о разном.
Провожая жениха Ирина задержалась на крыльце в его объятиях.
– А я –то как погляжу, ты гуторишь как тятя с мамой, – по доброму засмеялся Василий. – Все каго, да чаго.
– А ты что лучше меня? – обиженно ответила Ирина, глядя из под пряди густых волос. – То теперича, то давича. За собой не замечаешь, а к другим придираешься.
– Да ты не серчай, я ж не со зла, ты еще моего дружка Степку Богомолова не встречала. Он без едрена вошь и разговора не ведет.
– У каждого есть свои причуды, я уже привыкла к твоему гуторю.
Мне тоже по сердцу твоё : каго да чаго.
– Ну ладно беги, – строго сказала Ирина, а то тебе еще до дому топать и топать.
По характеру Василий был заводной, вспыльчивый, но зато и отходил быстро. Ирина знала об этой его черте, а потому согласилась выйти замуж в свои неполные восемнадцать лет. Свадьбу сыграли на Петров день в этом же году.
Придя в новый дом молодая хозяйка начала наводить свои порядки. Лишь только мужики уехали в поле и они со свекром остались одни, она перво-наперво сняла с окон грязные посеревшие от пыли занавески. Вынесла их на улицу и замочила в деревянном корыте. Старательно помыла окна, косарем проскоблила дочиста полы в избе и вымыла их. Юда сидел во дворе, как неприкаянный и подслеповато щурясь настороженно глядел в ее сторону. Иногда невестка останавливалась, выпрямляла спину и смахивала ладонью пот со лба.
Юда боялся даже пошевелиться, чтобы не спугнуть увлекшуюся работой невестку, а только внимательно наблюдал за ней.
« Эть надо же», – думал он, – За весь день ни присела, ни разу не отдохнула, а все копошится в доме, все по своему перестраивает».
В своих думах он не заметил, как на крыльцо вышла Ирина и подперев руку в бок, громко сказала ему:
– Надо бы печь растопить, щей хоть сварить, а то мужики с поля голодные приедут. Где у вас тут дрова?
– Щас, щас, – засуетился свекр и кряхтя поднялся с лавки. – Я дочка сам растоплю печь ты не сомлевайся, щас все сделаю. Хромая, утинной походкой он направился к поленнице. На крыльце держа в руках дрова, тщательно вытирал подошву сапог о мокрую, аккуратно постеленную дерюжную тряпку.
В печи весело заиграли языки пламени разгорающегося огня и Юда отошел от нее, уступая место новой хозяйке.
Он вышел во двор. Солнце еще висело над хребтами гор, но день уже уходил на закат.
К воротам шумно подъехала телега, это сыновья вернулись с поля. Войдя во двор Василий был приятно удивлен увидев сверкающие радужным светом окна. В голове отчего-то поплыла любимая песня:
Ой при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле.
Молодая жена босиком, в сарафане подвязанном опояской полоскала в корыте занавески.
– Ишь егоза, не присела даже на минутку, все робит и робит, не покладая рук, – сияющими от радости глазами, боязливо оглядываясь на невестку, заговорческим голосом сказал Юда, подойдя к сыновьям. И повернув голову к старшему удовлетворенно сказал:
– Не прогадал ты сынку, работящую женку себе выбрал.
– Огонь девка, – съязвил младший Тарас. – С такой горя знать не будешь. Я однако тоже в Алексеевку свататься пойду.
– Вона как! С чего это вдруг? – недовольно спросил отец.
– Да девки там больно работящие, – засмеялся Тарас. – Неужели сам не видишь?
– Молодец невестка, – похвалил ее и Егор. – Как наша мамка померла, так больше никто в этом доме и не убирался.
– Чаго языки чешете? – обернувшись прикрикнула на них Ирина. – Идите в дом, щи в печи, хлеб на столе. Я сейчас дополощу и приду.
– Пошли, – тихо сказал отец, чтобы не обидеть невестку.
– Давно я такой чистоты в нашем доме не видел, – обрадовался Тарас. – С такой хозяйкой не пропадем.
– Вот это да, – с удовлетворением оглядывался вокруг Егор. – Нам бы еще стены побелить и тогда как во дворце будет.
– Побелит, – с нескрываемой гордостью сказал Василий, – только срок ей дайте. Она все умеет делать.
– Чуете сынки, как пахнет в доме сыростью и свежестью, – задумчиво проговорил Юда. – Эть так раньше пахло в нашем доме, когда мать ваша убиралась.
И зажили молодые одним хозяйством с семьей Комлевых в Черемушке. Кроме комнаты в которой стояла большая печь, в доме была еще одна комната, в которой жил средний брат Егор. Его больше увлекало скорняжье ремесло. Он обзавелся швейной машиной и другим инструментом. Купил в городе колодки ходовых размеров. Наващивал воском дратву. Днем работал с братом и отцом в поле, а вечерами, в своей комнате, шил сапоги, шубы. Сапоги у него получались не только красивыми снаружи, но и удобными. Потому что кожу для обуви он выделывал тщательно и на совесть. Без работы его односельчане не оставляли. То к школе надо ребятишек обуть, то к свадьбе обновку справить, а то и просто – оборвались одежки и надобно новые сшить.
Появилась у него в жизни и любовь. Ее звали Полина, она была одной из дочерей односельчанина Ивана Грибкова. Они были почти одного возраста.
Каждый раз при виде ее он чувствовал в груди необъяснимое волнение и сердце начинало учащенно стучать.
Как-то раз, они встретились у колодца. Егор стал услужливо крутить ворот и набрал ей полные ведра воды. Полина повесив ведра на коромысло, учтиво поблагодарила его и пошла. На какое-то время Егор застыл, молча смотря ей в след, но потом, придя в себя, продолжил набирать воду.
В следующий же субботний вечер он приоделся в новые штаны, рубаху, начистил дегтем кожаные сапоги, которые сам сшил и отправился на вечерку. Со своими деревенскими сверстниками он особо не дружил, сторонился их, а тут ноги сами понесли его туда. Там, у моста через Инюшу собиралась деревенская молодежь. Полину он увидел сразу, подошел к ней, поздоровался.
Осторожно взял за локоть и потянул в сторону. Та недоуменно глядя на него, подчинилась.
– Скажу Полина, нравишься ты мне шипко, – его голос предательски дрожал. – Только скажи мне, ты согласна со мной встречаться?
Полина сначала растерялась, но быстро пришла в себя и тихо засмеялась:
– Чудной ты какой-то, не сплясал ни разу, цветочка не подарил, а разговоры разговариваешь.
Он достал из кармана самородок и протянул ей.
– Зачем? – отпрянула она.
– Подарок, ты же просила.
– Нет, не надо мне такого дорогого подарка, – засмеялась она, – убери обратно.
– Тогда, пойдем, вдоль речки погуляем, – хитро прищурившись, предложил Егор.
– А пошли, – согласилась она.
3
С первыми морозами и снегом из тайги выходили разбогатевшие, но обносившиеся за лето старатели.
Однажды, возле своего дома Ирина увидела двух грязных бродяг. Она сначала испугалась их вида, но взяв себя в руки, постаралась не выдать тревоги.
Это были невысокого роста, худые, бородатые мужики. Один лысый и без переднего зуба, а второй с черными как смоль волосами. Из под этих густых волос, на нее глядели жгучие карие глаза.
– Вам чаго? – строго спросила она.
– Нам бы Егора увидеть, – вежливо сказал щербатый старатель.
Ирина насторожилась:
– Зачем он вам.
– Нас Ванька Копылов прислал.
– Погодь маленько, сейчас позову.
– Шуруйте под навес, – распорядился вышедший на крыльцо Егор, как будто знал их сто лет.– Я сейчас приду.
Вскоре он вышел из дома с овчинными полушубками, холщевой одеждой и новыми сапогами.
Сняв с себя грязную одежду, старатели с нескрываемой радостью примерили новое холщовое белье, обули сапоги, проворно влезли в полушубки. Щербатый старатель сверху нахлобучил на лысину заячью шапку.
– Ну вот, удовлетворенно проговорил Егор, – сразу преобразились в богатых и уважаемых людей.
– Пока еще рано, – засмеялся кареглазый. – сейчас у Ваньки в баньке помоемся, пострижемся, побреемся и тогда будет полный порядок.
– Неча тут лясы точить, – оглядывась по сторонам, бесцеремонно оборвал его Егор. – Давайте расчет и чешите отсюда.
– Сколько? – спросил щербатый.
Егор тихо шепнул ему на ухо.
– Да ты что дядя, белены объелся что-ли? – возмущенно проговорил щербатый.
– Так что значить не сговорились?
Они отошли в сторону, и немного поговорив, между собой, повернулись к Егору.
– Ты нам выбора не оставляешь, – раздосадовано прошипел щербатый. – В мороз-то мы в этих лохмотьях не сдюжим.
– Ну сбавь хоть немного, – попросил его кареглазый.
– А ты думаешь, мне за так отдают овчину, за красивые глаза, – занервничал Егор.– А сил сколько и времени надо потратить, чтобы шкуры эти выделать.
Так что сбросить цену не получилось и через некоторое время, недовольно сопя, старатели вытаскивали из тайников в своих лохмотьях самородки.
– Сюда клади! – скомандовал Егор и расстелил на чурке серую тряпку.
Когда расчет был закончен, довольный от удачной сделки Егор проводил их за ворота.
– Вот скупердяй какой!– ворчал щербатый, обращаясь к напарнику. – Ванька и то щедрее нас встретил.
– Дюже жадный скорняк, – согласился кареглазый.
Вернувшись домой, он уединился в своей комнате и продолжил скорняжью работу.
Поздним вечером, когда все домочадцы разошлись по своим делам, Ирина поинтересовалась у мужа:
– Брат радостью с тобой-то хоть поделился?
– Давеча хвалился, – проговорил Василий, подшивая валенки.– Выгодно старателям свой товар сбагрил.
– А тебе и отцу отвалил что-нибудь?
– Ага, дождешься.
– Все в кубышку сложил, – усмехнулась Ирина.
– А ты откель знаешь? – насторожился муж.
– Грешна я Василь, не удержалась и подглядела за ним. Интересно мне стало, человек с нами живет, ест, пьет, а денюжки себе складывает.
– Да мне как-то начхать, куда он что складывает, – пожал плечами Василий. – Брат ведь.
– Да мне тоже, только как–то не по христиански.
Но каким бы ни было житье в доме Комлевых, а Ирина скучала по своей Алексеевке, часто вспоминала мать, отца, младших братьев и сестрицу. Нет-нет, да и прокатится по румяной щеке молодухи непрошеная слезинка. И вот завела она привычку раз в неделю прибегать по завьюженной дороге в родную хату. На ногу она с детства была легка, и четыре версты пролетала на одном дыхании. И хотя родителям было радостно видеть дочь живой и здоровой, мать все же выговаривала Ирине:
– Доча, теперь твой дом не здесь, ты – мужнина жена, давай-ка привыкай на новом месте, а к нам сюда не части, не то люди невесть что подумают.
– Да тоскливо мне там, матушка.
– Ничаго, придет весна, работой и тебя не обойдут.
– Ну а как там, в новом-то дому? Не обижают? – перебив ее, включился в разговор отец, Павел.
– Живу, тятя, приспосабливаюсь. Люди они неплохие. Егор живет в отдельной комнате, а мы с родителем и младшим Тарасом в общей.
– А чаго так? – озаботился отец.
– Думаю, это не надолго, Василь обещал новый дом построить. Я теперь с него не слезу, пока он не исполнит свое обещание.
– Вот-вот. Так и веди себя. Только на рожон не лезь, но и себя при случае в обиду не давай. Старайся, чтоб всяк тебя уважал, а муж – любил, тогда и станет тебе новая семья родной. А то ведь всяко бывает…
– Ты это о чем, тятя? – недоуменно спросила дочка.
– Боюсь, не стали бы донимать тебя, – Павел вообще-то не любил длинных разговоров, но с приходом дочки весь преображался. В глазах сияла отцовская радость и гордость за дочь, она становилась взрослой рассудительной женщиной.
Мать суетилась вокруг самовара, стараясь угостить Иринушку чем-нибудь вкусненьким.
Но Ирина не засиживалась долго за столом. Ей хотелось повозиться с младшенькими: потискать брата Ивана, который вытянулся и стал уже настоящим «мужичком», приласкать Марусю, посмотреть на младшенького Егорку, который угомонился незадолго до ее прихода и старательно посапывал в обе норки. Глядя на то, как Ирина за занавесочной милуется с малышами, Ирина Романовна вздохнула, вытерла руки тряпицей и прослезилась:
– Скоро, видать, дочка, и тебе предстоит мамой стать…
Так оно и вышло – уже через год в дом Комлевых пришла радость -Ирина родила сына.
– Как мальчонку величать будете? – поинтересовался свекр Юда, когда сели обедать.
– Павлом назову, в честь деда, – нарочито громко ответила Ирина.
Василий бросил косой взгляд на жену, но ничего не сказал, только продолжал хлебать щи, как буд-то его это не интересует.
– Значиться Павликом, – засияло радостью лицо деда, – Это доброе имя. Теперича, как хочешь так и называй дитя, а в мое-то время, матушка с тятей пошли в церкву дитя крестить, так батюшка меня Юдой нарек. Хотя в нашем роду таких имен сроду не бывало.
Теперь Ирине уже было не до того, чтобы бегать в родительскую хату. Надо было и за малышом ухаживать, и по дому возиться, и в поле помогать, и ходить под гору на речку – полоскать белье в студеной речной воде, а потом тащить мокрые и тяжелые пеленки, рубахи и портки назад.
Вскоре она почувствовала, что вновь затяжелела.
– Ну вот мужинек, – нарочито серьезным голосом обратилась она к мужу, – новость у меня для тебя.
– Какая? – насторожился Василий.
– Скоро еще на одного комленка в нашей семье больше будет- с хитрецой глянула на него жена.
– Вона как!– обрадовался Василий, – добрая новость. Он подошел к жене, обнял ее и нежно поцеловал.
В феврале Ирина родила девочку.
– Доброе знамение! – радовался Юда, – после сыночка и дочка. Слава тебе господи!
– Теперь твоя очередь дочке имя давать, – ласково проговорила жена.
– Ух ты, сколько чести, – засмеялся Василий.– а сама чего не дашь ей имя. Давеча первенцу – то быстро сообразила.
– Ну не Ириной же называть, как у нас в семье. Тятя крикнет меня, а маманя уже к нему идет, или наоборот маманю кликнет, а я бегу.
–Так, Так, – озадачился Василий, почесывая затылок, – мне Агнешка по нраву.
– Я тебе сейчас этим половником по голове дам, чтобы мозги твои на место встали.– нахмурилась жена.
Василий растерянно посмотрел на нее:
– Ну, давай тогда Ниной назовем.
– Вот это другое дело, а то выдумал Агнешка, чтобы вся деревня смеялась. Все никак свою жизнь в плену забыть не можешь.
– Я бы с удовольствием, да не получается. Как там интересно мой товарищ Ваня Елагин поживает?
Он не надолго задумался, но сам себе и ответил:
– Как, как? Работает, наверное, как и я. Семья, дети, заботы о хлебе насущном. Не до него мне, как впрочем и ему до меня. Вот так нас жизнь и закрутила.
С рождением дочери, еще больше работы легло на плечи Ирины. Загрубели и обветрили девичьи руки, степенной стала когда-то летящая походка. Но невозможно прожить жизнь ничего не теряя – взамен молодости и красоты жизнь дала ей потомство, любовь мужа, уважение соседей, а это само по себе уже не мало. Не все конечно, было и безоблачным в судьбе Ирины Павловны, но она не жаловалась, другие жили так же, таков был уклад.
По весне, в Черемушку пришла Ирина Романовна, с сыном Иваном и дочкой Марией навестить молодых. Принесла внучатам полное лукошко гостинцев: пирогов с ягодами и грибами.
– А Егорку что не взяли? – удивленно спросил Василий.
– Мал он еще по дорогам ходить, – ответила ему Ирина Романовна. – С отцом дома остался. И повернувшись к Ирине строго спросила:
– Чаго ж ты дочка не крестишь Ниночку?
– Да все время никак выбрать не можем, – зарумянившаяся от тепла печи и забот, пыталась оправдаться Ирина.
– Негоже ребенку нехристем расти, давайте в церкву собирайтесь.
Ирина обрадовалась такой материнской опеке, и с легкостью согласилась:
– Давайте в субботу и поедем.
– Я чаго думаю. – Оглядывая комнату слеповатыми глазами, тихо проговорила Ирина Романовна, – крестным Тараса попросим быть, а крестной можно Зину Богомолову.
– Тетка Ира, – тряхнув кудлатой головой, поднялся с табуретки радостный Тарас. – Я согласный.
– Вот и славно, – перекрестилась Ирина Романовна.
