Владимир Свержин
Башни земли Ад
Глава 6
«Гостю следует держаться так, чтобы хозяин чувствовал себя как дома».
Хан Батый.
Тамерлан ехал по городу на роскошном туркменском жеребце, покрытом богатым ковром. Не раз и не два Великому амиру доводилось въезжать в побеждённые города. Всякому было известно, что ещё со времён Чингизхана в Орде властвует военный обычай. Если город добровольно открывает ворота и соглашается платить дань, любой грабёж, любое насилие против жителей приравнивается к преступлению против хана. Османские сипахи и янычары рыскали по улицам и площадям вечного города, бросая на горожан яростные взгляды, но не решаясь открыто нарушить указ Железного Хромца. Для особо ретивых грозным напоминанием служил десяток отсечённых голов, выставленных на пиках перед императорским дворцом.
Тамерлан любовался величием огромного города, вернее остатками его величия. После нашествия крестоносцев две сотни лет назад Константинополь так и не смог вернуть себе прежние богатство и могущество. Но все же, даже в таком не праздничном виде, город потрясал красотой древних храмов, огромных цирков, стройностью колонн и величием статуй.
«Конечно, – рассуждал Тимур. – Аллах запретил изображать человека, но ведь эти прекрасные изваяния сделаны до того, как правоверные узнали о воле Аллаха, милостивого, милосердного». Он внимательно выслушивал Хасана Галаади, переводившего слова императора Мануила, любезно вызвавшегося показать владыке тартарейцев ромейскую столицу. Слушая рассказы о прежней славе кесарей-василевсов, Тимур степенно кивал, то и дело бросая взор на императора. Османы в один голос говорили, что тот, по неведомому повелению свыше, похож на самого пророка Магомета. Великий амир не мог точно сказать, так, или нет, но достаточно было взглянуть на венценосного провожатого, чтобы уразуметь, что пред тобой государь.
– …позже выяснилось, что дочь Анны Комнины, Никотея, пыталась злоумышлять против василевса, желая взойти на трон вместо законного наследника, будущего Мануила I. Она уже заручилась поддержкой многих владык северных варваров и, казалось, никто в мире не может остановить её. Однако, господь милостью своей хранил вечный город. Она выпила из кубка, который подала ей рабыня, – рассказывал Мануил, поглаживая гриву своего коня.
– Конечно, вино было отравлено?
– О нет! – улыбнулся император. – Рабыня-персиянка действительно была известна, как непревзойдённая мастерица по изготовлению ядов. Но весь фокус в том, что вино как раз не было отравлено. Никотея незадолго до этого ради удовлетворения своей злобы обрекла рабыню на смерть. Однако та выжила и вздумала отомстить. И не просто умертвить бывшую госпожу, она желала поглядеть ей в глаза перед смертью.
– И что же?
– Когда севаста Никотея поднимала кубок за победу, рабыня сорвала чадру со своего лица.
– Это великий грех, – покачал головой Тамерлан.
– Может, и так. Но, увидев перед собой известную отравительницу, Никотея настолько испугалась, подумав, что вино отравлено, что яда и не понадобилось. Она умерла от неожиданного испуга.
– Поучительная история, – кивнул покоритель мира. – Всегда интересно слушать о преданности, измене и мести. Вот, к примеру, не далее как сегодня султан Баязид прислал ко мне раба с жалобой на тебя. Он пеняет, что ты убил его подданных – воинов Мир-Шах паши, и желает, чтобы ты был наказан за их смерть.
– И какова же твоя воля, великий амир?
– Я был удивлён этим письмом, о чем и сказал султану. Мир-Шах предал его, перейдя к тебе, затем пожелал сменить хозяина и вновь предал. На этот раз и тебя, и Баязида. Ведь опасаясь праведного гнева, он пошёл не к нему, а ко мне.
– Мои люди, умеющие задавать вопросы так, чтобы услышать на них ответ, сообщили мне, что посланец Мир-Шаха побывал у Баязида, и тот посоветовал ему идти к тебе. Он надеялся, что в благодарность…
– Он надеялся, что я как обезьяна, стану таскать для него каштаны из огня. Но Аллах велик. Ни одна обезьяна не живет столь долго, сколь живу я. Замысел султана для меня был так же очевиден, как то, что корабли, стоящие пред нами, пребывают в воде, а не на суше.
Он пришпорил коня, выезжая на пирс, возле которого ровным строем стояли корабли ромейского флота. Наварх, командующий морскими силами некогда великой державы, склонился перед Тамерланом, демонстрируя покорность его воле.
– Готовы ли корабли выйти в море?
– Да, о великий амир.
– Завтра на борт взойдут леванты[11]. Вы отправитесь к Смирне.
– Но, повелитель, если мне будет позволено сказать, это невозможно. С Эгейского моря движется шторм. Очень сильный шторм. Буря может продолжаться и неделю. Корабли, а тем более корабли, полные войск, пойдут на дно. Даже если каким-то чудом эскадре удастся выйти в Эгейское море и не разбиться о скалы в Дарданеллах, там их ждёт верная гибель. В Эгейском море нет места, где бы по левому или по правому борту с кормы или с носа не был виден какой-либо берег. И корабли и люди погибнут.
– Мне рассказывали о Смирне. Покуда не будет пресечена морская дорога из Венеции туда, взять крепость невозможно. Поэтому флот должен стоять у стен этой твердыни как можно скорее. Сухопутные войска уже двинулись в путь.
– Но есть силы, которые превыше человеческих. Никто не волен изменить путь урагана. Можно лишь полагаться на милость божью и ждать…
Лицо Тамерлана помрачнело так, будто наварх, походя, хлестнул его по щеке.
– Один Аллах велик, – сверкая глазами процедил он. – И он дал мне силу повелевать. Всякий, кто противится мне – изменник, и обречен на смерть. Завтра утром леванты будут выстроены на палубах кораблей. К полудню я и мой верный друг и собрат Мануил будем принимать парад флота на императорской каракке. А потом мы пойдём к Смирне.
– Но, друг мой, – с тревогой начал Мануил. – Как же ураган?
– Урагана не будет, – сквозь зубы процедил Тамерлан и, развернувшись к свите, задал вопрос: – Кто из вас, верные мои, желает, подобно мне, отправиться к Смирне по волнам?
Привыкшие к степям лихие наездники замялись, опасаясь менять верного коня на своенравные волны.
– Я почту за честь, – негромко, но четко произнес Хасан Галаади.
Море лениво плескалось у пирса. Ветер с явной неохотой переползал с реи на рею, надувая паруса галеасов ровно настолько, чтобы корабли без труда могли совершать манёвры. На легкой зыби Мраморного моря скользили быстроходные многовёсельные галеры, огненосные дромоны, грозные каракки с боевыми площадками на баке и юте, полными султанских левантов.
Вокруг строя эскадры вились легкие османские самбуки, прикрывавшие тяжелые корабли от внезапных атак брандеров.
Наварх императорского флота смотрел на Тамерлана. В его взгляде сквозь почтение проступал неподдельный ужас. Вскоре после полуночи ему сообщили, что буря, уже ворвавшаяся в Дарданеллы, вдруг ослабла, точно выдохлась. А к утру от нее не осталось и воспоминания. Яркое весеннее солнце, легкий ветерок – живи и радуйся. Так бы наварх, вероятно и поступил, но весь его тридцатилетний опыт плавания в этих водах гласил, что такого быть не могло.
Между тем Железный Хромец стоял на капитанском мостике рядом с императором, удивлённым, кажется, не меньше наварха, и невозмутимо созерцал мерное движение волн. В отличие от большинства соратников и советников, с явным опасением разглядывающих корабли, он глядел и улыбался, неспешно переговариваясь то с василевсом, то со стоявшим за его спиной Хасаном Галаади.
– Великий Чингисхан, мир праху его, до самых последних дней своей жизни мечтал дойти до Последнего Моря. Ему не удалось, хотя нет и не было человека, более могущественного, чем мой великий предок. Но если бы я желал лишь завершить дерзновенный замысел Чингисхана, я бы легко сделал это. Для таких кораблей нет последнего моря.
Тамерлан положил руку на эфес персидской сабли. Индийский жемчуг и афганский лазурит, казалось, вспыхнули и заиграли внутренним огнём от прикосновения хозяина.
– На берегу гонец, – наварх указал жезлом на всадника, мчащегося у самого обреза воды вслед кораблям эскадры, величественно покидающей бухту Золотого Рога.
– Да, я вижу, – хмурясь, ответил Тамерлан. – Что-то подсказывает мне, что он привёз недобрые вести.
– Почему ты так решил, брат мой, великий амир? – Поинтересовался император.
– А вот спроси у него, – Железный Хромец кивнул в сторону Хасана. – Он все знает.
Мануил обратил к дервишу вопросительный взгляд.
– Если бы весть, которую везет гонец, была доброй, радость бы переполняла и его самого. Он бы сорвал кушак, или тюрбан и размахивал им, ибо так лучше видно. – Всадник же машет руками. Он выполняет свой долг, но не рад этому и не жаждет быть замеченным.
– И верно, – улыбнулся Мануил. – Теперь это, и вправду, кажется очевидным.
– Я же говорил. Этот умник проникает в суть вещей так же легко, как всякий иной, глядя в кувшин, говорит, полон он. или пуст.
– Всё ведомо лишь Аллаху, – Хасан воздел руки к небесам, – милостивому, милосердному.
Между тем шлюпка, отправленная за носителем недоброй вести, причалила к берегу. Ещё немного, и он, поднявшись на палубу, увидел спускающегося к нему Тамерлана и рухнул на колени, точно более не в силах был стоять на ногах:
– Не вели казнить, о, Повелитель Счастливых Созвездий, опора и надежда всех правоверных, блистающий меч веры, оплот…
– Хватит, – резко прервал его Тимур. – Что привёз ты?
– Дурные новости, мой повелитель.
– Говори же. Так и быть, я не стану казнить тебя.
– Милость твоя безгранична, о гроза всех гяуров! – Гонец поднял голову, обнадёженный словами Тамерлана. – Тохтамыш, сын шакала и выродок кобры, Тохтамыш, самим шайтаном поставленный склонять голову пред сапогом нечестивца, собрав несметное войско, выступил на Итиль[12]. С ним князья руссов. Как говорят, Тохтамыш обещал им, что если вернет себе трон Золотой Орды, на веки вечные передаст все права на земли руссов великому князю Витовту.
– Не тот ли это Витовт, – мрачнея на глазах заговорил Тамерлан, – которого Удэгей, племянник мой, разбил на Ворскле и заставил бегством спасать жизнь свою?
– Тот самый, о, владыка правоверных.
– Вот видишь, мой брат василевс, излишнее милосердие пагубно для слабых умов и неокрепших душ. Когда-то хан Тохтамыш прибежал ко мне, как избитый щенок, спасаясь от родичей своих, лишивших его и отчего дома, и воды, и табунов – всего, чем он владел. Я принял его как сына, держал возле сердца. Я дал ему в управление города и земли, научил воевать. Я выковал клинок из сгибаемой ветром тростинки. Какой же благодарностью ответил мне этот хан? Этот негодный потомок великого Чингиза? Он напал на меня, точно я когда-либо был врагом его. Я преподал ему урок и хотел верить, что Тохтамыш уразумеет его и придёт, склонив голову и раздирая ногтями грудь. Но нет, он предпочёл вылизывать блюда и глодать кости за никчемным князем гяуров. А теперь вот снова поднял оружие на меня, своего благодетеля!
Железный старец сжал кулаки и где-то вдали, точно заплутавшее подразделение разбитой армии, в небе показалась черная грозовая туча. За горизонтом блеснули зарницы молний.
– Удэгею следовало бы изловить змеёныша после сечи на Ворскле и задавить его.
Тамерлан бросил яростный взгляд на стоявшего рядом императора:
– Знаешь, брат мой василевс, как у нас поступают с изменником? Мы кладем его на живот, садимся сверху, обхватываем рукой за шею и тянем голову назад, пока не сломается хребет.
Мануил нервно сглотнул. Не то чтобы ему никогда не приходилось видеть казни, но никогда прежде он не слышал, чтобы об умерщвлении ближнего рассказывали с таким радостным воодушевлением.
– Так умрет и сам Тохтамыш, и все, кто пошёл за ним, – с мрачным упоением продолжал Тамерлан. – А потом мы отрубим головы, и я велю сложить из них минарет. Он воздел к небесам пальцы, унизанные перстнями, и Мануилу показалось, что в одном и них – массивном золотом кольце с рубином на левой руке, сполохом отразилась приближающаяся молния. Раскат грома вторил словам завоевателя.
– Готичненько, – почтительно отозвался Лис на канале связи. – Со спецэффектами у него круто поставлено. Хасан, как «о, великий» делает эти фокусы?
– Пока не знаю. Но впечетлён.
– Не то слово. Голливуд нервно дымит мариванной в своём ещё не открытом углу.
– Отправляйся на берег, – Тамерлан обратил на гонца ледяной взор, – скачи к Удэгею. Пусть возьмет два тумена и расправится с этим отродьем шелудивого ишака. Пусть из головы Тохтамыша сделают чашу для пиров, и, оправленную в серебро, привезут ко мне.
– Слушаю и повинуюсь, мой господин, – с облегчением склонился гонец.
– Спеши же! Фирман с моей личной тамгой Удэгей получит до исхода дня.
Эгейское море встречало эскадру безмятежной синью вод, бездонной синью неба и ласкающим ветерком. Казалось, бури никогда не тревожили этот райский уголок. Жители островов, то и дело мелькавших по правому и левому борту, с ужасом глядели на проплывающие мимо корабли. Всякому, жившему здесь, было известно, что время от времени император высылает эскадру, чтобы покарать сарацинских пиратов, а заодно и проверить, нет ли чего интересного на окрестных берегах. Но такой огромной эскадры не видели даже старики. Наблюдая сотни парусов на горизонте, местные жители судачили о том, куда же на сей раз отправляется императорский флот. Но самые дерзкие предположения оставались досужими измышлениями, не находя ни единого подтверждения.
В отличие от доблестных соратников, осмелившихся разделить с Великим амиром тяготы морского похода, ни сам Тамерлан, ни Хасан Галаади не испытывали морской болезни. Железный Хромец стоял, опираясь на перила кормовой надстройки, и внимательно, точно изучая, рассматривал берега возникавших за бортом островов, пока те не терялись в дымке, растворенные горизонтом.
– Это опасные земли, – подытоживая свои наблюдения, он повернулся к Галаади, – здесь множество бухт, где можно спрятать корабли. Отсюда легко нападать внезапно, а потом исчезать бесследно.
– Когда-то так и было, – подтвердил Хасан. Но здесь слишком тепло, и солнце ласково, как райские гурии. Местные жители редко берутся за оружие. Больше всего они любят танцевать и пить вино со своих виноградников.
– Нечестивцы, – вздохнул Тамерлан. – Глупые нечестивцы. Всякий, кто не готов напасть, кто не почитает оружие мерилом высшего блага – в душе раб, и непременно дождется сильного, который придёт обратить его в рабство. Хасан Галаади посмотрел на вспененную форштевнем воду, будто искал в ней верные слова.
– Когда людям хорошо и радостно, зачем им кого-то покорять? Они славят бога, как умеют, и, если мы хотим прийти на эти счастливые острова, ни к чему мечи и стрелы, достаточно слов мудреца.
– Слов мудреца не бывает достаточно, – резко отчеканил Тамерлан. – Моя долгая жизнь научила помнить: «Слова о милосердии слышнее тогда, когда в твоей руке меч…»
– … А в руке врага его нет», – мрачно завершил Галаади.
– Ты знал? – удивился Тамерлан.
– Знал, – пожал плечами Хасан.
– Ты считаешь меня жестоким?
– Вместо ответа позволь мне рассказать тебе притчу.
– В твоих притчах всегда есть смысл. Говори.
– Однажды мудрейший и благословенный халиф Гарун аль Рашид, переодевшись бедняком, пошёл ночью гулять по Багдаду. Навстречу ему попался юродивый, который бежал вприпрыжку, то хохоча, то обливаясь слезами. «Откуда ты?» – задал вопрос благословенный халиф, мир праху его. «Я ходил в ад», – ответил убогий. «Зачем?» – спросил его владыка Багдада. «В моей хижине нет огня, чтобы сварить еду, и я решил просить немного пламени у шайтана». И что же ответил тебе враг рода людского? – поинтересовался Гарун аль Рашид. «Он сказал», – смеясь и плача одновременно, ответствовал безумец: «В аду нет огня. Сюда каждый приносит свой огонь».
– Каждый приносит свой огонь, – медленно повторил Тамерлан. – Ты мудр, Хасан Галаади и притча твоя мудра. Но ты ничего не понимаешь.
– Я буду счастлив выслушать тебя, о Великий амир.
– И выслушав, ничего не поймешь. Разве только, подобно тому юродивому, спустишься в ад и выскочишь оттуда, смеясь и плача. Мой огонь спалил Багдад, землю халифов. И семь минаретов, по сотне тысяч голов каждый, славили Аллаха, напоминая, что станется с теми, кто противится воле его.
– На горизонте корабли! – донеслось из вороньего гнезда.[13] – Венецианские галеры, не менее двадцати вымпелов!
В глазах Тамерлана вспыхнул грозный пламень:
– Наварха ко мне!
Командующий эскадрой без малейшей задержки появился перед Железным Хромцом, едва отзвучали слова призыва.
– Скажи, – глядя поверх его склонённой головы, промолвил Повелитель Счастливых Созвездий – ведомо ли, куда идут эти корабли?
– Смею заметить, венецианцы торгуют повсюду, Великий амир.
– И каждый раз ходят такими караванами?
– Иногда и в большем числе. Воды полны сарацинскими пиратами. Одинокий корабль – лёгкая добыча.
– Это верно… Одинокий корабль – легкая добыча, а тело, отделённое от головы – совсем лёгкая добыча для шакалов и коршунов. Ну, а здесь. – Тамерлан кивнул за борт, – для рыб. Ответь мне, у вас в море принято при встрече приветствовать друг друга и оказывать знаки почтения, как водится на суше*?
– Да, если державы не находятся в состоянии войны, то приветствовать другого морехода – обычай такой старины, что уже, по сути, превратился в закон.
– Вот и прекрасно. Сегодня мой венценосный брат Мануил устроит на борту праздник. Не важно, какой. Он придумает. Ты же наилучшим образом приветствуй венецианцев и пригласи капитанов их кораблей пожаловать на борт.
Венеция ещё не ответила мне за укрытие для принца Мехмеда.
Плач и стон разносился над Эгейским морем. Плач и стон, сопровождаемый резкими хлопками бичей. Командиры и капитаны венецианских галер с неподдельной радостью отмечали победу ромейского флота над пиратами, наводившими ужас на всё средиземноморское побережье. В честь оглушительного триумфа экипажам было выкачено по несколько бочонков отменного хиосского вина.
А уж капитаны, почтенные гости наварха, и вовсе пировали от души. Мимо флагмана, мимо строя венецианских кораблей, спустив флаги, проходили самбуки, полные закованных в железо пленников. И венецианцы, и ромеи встречали каждое новое судно радостным свистом и улюлюканьем. Воздух оглашался угрозами и проклятьями. Сарацины, понурив головы, прятали глаза, стараясь не слышать и не видеть ничего по сторонам. День уже клонился к ночи, из опустошенных бочонков можно было построить небольшой корабль.
Но тут над морем разнеслось:
– Аллах велик!
И венецианцам показалось, что последний кубок вина был лишним. Едва видимые в сумерках быстроходные самбуки начали резко поворачивать, ловя акульими плавниками своих парусов вечерний бриз.
– Аллах велик! – ревели тысячи глоток. Сарацинские корабли по два, по три, по четыре облепляли венецианские галеры, и на палубы с утробным воем, рубя всех, кто попадался под клинок, выплеснулся поток османских левантов.
– Аллах велик! Аллах велик! – заглушая звон оружия и предсмертные крики, неслось над волнами.
– Что? Что это? – венецианские капитаны пытались осознать реальность, хватались то за оружие, то за борт, словно желая прыгнуть в воду.
– Переводи, Хасан. – Послышался спокойный голос у них за спиной. – Мне доложили, что эти корабли плыли в Смирну. Я тоже плыву туда, но без них.
Тамерлан повернулся к своим телохранителям.
– Взять этих гяуров и отрубить им головы. Хотя нет. Пусть эти несчастные возблагодарят аллаха, милостивого, милосердного. Я дарую им несколько дней жизни. В цепи их, и в трюм.
Мощные башни запирали вход в залив. Они заперли его еще с тех времен, когда Римская империя безраздельно властвовала на Средиземном море, как на внутреннем озере. С тех пор эти твердокаменные ворота в одну из важнейших крепостей Малой Азии укрепляли ромеи, сарацины, а последние триста лет – рыцари-крестоносцы. Все лучшие фортификационные новшества, прежде чем найти себе применение в Европе, опробовались здесь и тщательнейшим образом изучались, а лишь потом… Смирна – оплот христианства на востоке, с полным основанием считалась неприступной крепостью. Под стать стенам и башням был и гарнизон крепости. Во всей Европе не сыскать было войска более дисциплинированного и боеспособного, нежели рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского – госпитальеры. Именно этим храбрецам было доверено стоять нерушимой стеной на пути варваров-сарацин. Совсем недавно султан Баязид пытался взять эту твердыню. Но, как ни тщился он, старания ни к чему не привели. И потому император Мануил с интересом наблюдал, чем закончится дерзновенная попытка Тамерлана. Ужасающая расправа, которую учинил его союзник над венецианскими моряками, утвердила василевса в мысли, что согласиться на предложенный союз в его положении было, увы, единственным правильным выбором. Однако симпатии к беспощадному тартарейцу это не прибавляло. Втайне, не делясь мыслями даже с самыми близкими, он желал, чтобы здесь Тамерлан обломал зубы. Он понимал, что вся затея Великого амира с совместным походом предпринята затем, чтобы продемонстрировать Европе реальность их союза, а заодно и прихватить его, василевса, в качестве почётного заложника.
Когда Тамерлану доложили, что Смирна уже близко, он приказал флоту остановиться и не приближаться к берегу на расстояние прямой видимости. Затем, как это было каждый день пути, железный Хромец послал быстроходную самбуку к заранее обусловленному месту на берегу, чтобы отдать приказание войску, идущему по суше, не приближаться к крепости до сигнала. Дождавшись возвращения гонцов, оценив сообщения о передвижении армии, он вознёс молитву Аллаху и отдал приказ начинать.
Изящные венецианские галеры в кильватерном строю двинулись ко входу в залив. На боевых галереях башен тут же появились вооруженные люди. Они возбужденно кричали, приветствуя корабли под знаменем святого Марка. Было чему радоваться: галеры все, как одна, везли в Смирну продовольствие и военные припасы. Так случалось каждую неделю, и каждый приход венецианской эскадры считался праздником. Флагманская галера втянулась в залив. За ней последовала ещё одна. Солдаты на боевых галереях кричали, размахивая оружием и шлемамии. Всякому было известно, что Железный Хромец идёт на них войной, что враг уже близко, и бог весть, удастся ли венецианцам продолжать снабжение осаждённой крепости. Солдаты кричали… Как вдруг радостные вопли смолкли, на башнях взвыли сигнальные рожки…
– Они что-то почуяли, – сквозь зрительную трубу вглядываясь вдаль, недобро процедил Тимур.
– Возможно, корабли, проходя в залив, должны были подавать тайный знак.
– Почему же ты, неверный, – Тамерлан гневно посмотрел на старого моряка, – только сейчас говоришь мне об этом?
– Это лишь моё предположение… – Понимая, что находится на волосок от гибели, взмолился наварх: – А венецианцы ни словом не обмолвились.
– Эти неблагодарные порождения морской гадюки еще проклянут свою злосчстную судьбу. Но ты водишь флот, а не сидишь на вёслах. Должен был подумать и разузнать. Из почтения к моему венценосному брату Мануилу я не стану казнить тебя. Но запомни, если вдруг я сочту, что ты изменяешь мне, собственными устами проклянешь лоно, породившее тебя на свет.
Между тем, сигнальные трубы стихли и в разогретом воздухе послышались несколько глухих ударов.
– Требюше[14], – покрываясь испариной прошептал наварх.
Град камней обрушился на первую галеру. За камнями полетели зажигательные стрелы. В считанные минуты передовая, а затем и следующие за ней галеры, разбитые и объятые пламенем, начали погружаться в воду. Вопли радости сменились криками о помощи.
– Надо приказать остальным галерам отступить, – глядя, как погружаются в пучину совсем недавно столь прекрасные корабли, наварх взволнованно схватился за аграф своего плаща.
– Зачем? – Досадливо поморщился Тамерлан.
– Попытка не удалась. Если галерам не отойти назад, госпитальеры потопят их одна за другой. Слышите этот скрежет? Они поднимают цепь. Вход в залив перекрыт!
Флотоводец поймал на себе холодный взгляд повелителя тартарейцев и в единый миг сник.
– Что за беда, что потопят? Тот, кто умрет сегодня, умрет со славой. И Аллах вознаградит его за верность. Раз вход в залив перекрыт, леванты высадятся на берег и захватят башни. Такова моя воля.
Подать сигнал армии приблизиться к стенам Смирны! Пока у нее есть стены.
Тамерлан поднимался по мокрым и липким от крови ступеням захваченной башни. Кое-где еще тлели деревянные полы и брусья перекрытий. Османы, хлопотливо сортировавшие трупы гяуров и погибших левантов, видя мрачного старца, медленно восходящего на верхнюю боевую галерею, опускались на колени, порою в невысохшие ещё кровавые лужи, и молча ждали, когда пройдёт Железный Хромец. Хасан Галаади – переводчик и собеседик Повелителя Счастливых Созвездий, шел за ним с посланием, только что переданным из крепости в ответ на требование сложить оружие и выйти, отдавшись на милость победителя.
– Командор иоаннитов, возглавляющий гарнизон крепости, пишет, – говорил Хасан, – что готов удерживать Смирну против любого врага в любое время. Что ни одному полководцу не одолеть этих стен. А ежели ты, о Великий амир, намерен держать город в осаде, то он, командор, будет счастлив приветствовать тот день, когда провидение задует светильню твоих лет.
– Вероятно, он смел, этот неверный, – подходя к каменному парапету и устремляя взгляд на видневшиеся невдалеке крепостные стены, медленно проговорил Тамерлан – а чрезмерная смелость делает его неразумным. Этот несчастный всерьез думает, что, командуя горсткой таких же как он, храбрецов, может навязать свою волю стаду безмозглых трусов, весь смысл жизни которых – сохранение этой никчемной жизни. Пиши, Хасан Галаади, и пусть то, что я сейчас продиктую, будет переписано сотни раз. «Я, Тимур, Великий амир и Повелитель Счастливых Созвездий, приказал уничтожить этот город. Дома его будут разрушены, стены обращены в пыль, земля перепахана и засыпана солью. Все, кто будут обнаружены в городе, без различия возраста, пола и состояния, будут обезглавлены. Лишь те, кто выйдет, поклонится мне и признает над собой власть мою, останутся живы. Тем, кто откроет мне ворота Смирны, будет сохранена жизнь и имущество. И всякого, на кого укажут они из родни своей, я помилую. Такова моя воля и воля Аллаха».
– Я записал, о, Великий. Кто доставит написанное в крепость?
– Венецианский капитан.
– Вы отпустите их?
– Зачем? Я и без того был чересчур милостив и сохранил им жизнь. Чем они отплатили мне? Коварством. Никто из них и словом не обмолвился о тех знаках, которыми следовало обмениваться с этими проклятыми башнями. Нельзя прощать измену и коварство. Пусть капитанов, а заодно и всех, кто попал сегодня в плен здесь, отведут к стенам крепости и отрубят головы. Но предварительно засуньте в рот каждому такое послание.
Хасан брезгливо передёрнул плечами.
– Я вижу, тебе это не нравится, Хасан Галаади.
– Не скрою, умерщвление созданий Аллаха всегда печалит меня.
– Те, кто противится воле Аллаха, вызывают праведный гнев Его, и печалится тут не о чем. А потому, Хасан, пусть головы коварных нечестивцев зарядят в камнемёты и обстреляют ими город. Вот тогда и посмотрим, как долго храбрый командор сможет удерживать эти камни.
