Владимир Стрельцов
Приговоренные ко тьме
Эпизод 22. 1658-й год с даты основания Рима, 18-й год правления базилевса Льва Мудрого, 4-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(июль 904 года от Рождества Христова)
В течение следующих двух месяцев глава христианского мира, должный по званию и чину своему быть главным радетелем мира в Европе, в своих посланиях во дворы Арля и Вероны, Лукки и Сполето, словно языческий шаман, разжигал дотоле почти угасший костер войны. Гонцы спускались с Ватиканского холма на главные италийские дороги почти ежедневно, везя с собой письма Сергия, полные коварной лести, щедрых посулов, скрытых угроз и прямых науськиваний. Одновременно с этим в покоях папы шел непрерывный торг Сергия с Адальбертом и Альберихом, с одним о плате за участие в войне, с другим о плате за сохранение нейтралитета, причем обоим папа туманно намекал на свое благоволение в случае, если трон короля Италии вдруг окажется вакантным. В итоге стороны пришли к соглашению, что за отведенные им папой роли платой будут земли побежденной стороны, то есть земли либо Фриульского маркграфства, либо земли Лангобардии. По всем расчетам выходило, что и границы папских владений должны были существенно расшириться. Что при этом останется итальянскому королю, оставалось только гадать.
Между тем яд, пропитавшийся в чернилах папских писем, потихоньку начал давать себя знать. Бургундский двор, грезя реваншем, возбудился первым, и на балконах дворца в Арле все яснее слышались воинственные нотки в голосах тамошних рыцарей. Людовик, конечно, чувствовал легкую неловкость от того, что он, бросая вызов Беренгарию, переступал, тем самым, через слова собственной клятвы. В ту же секунду он, впрочем, успокаивал себя тем, что сам папа того требует от него, поскольку «иначе не имеет ни земного, ни небесного права управлять Империей франков тот, кто, будучи помазан миром на владение, по малодушию своему от оного дара Господа уклоняется». Его двор и вовсе был свободен в своих действиях, и с воодушевлением начал приготовления к будущему возмездию. Дополнительный оптимизм сборам придавали сообщения о готовности Адальберта Тосканского со своими вассалами выступить в поддержку бургундскому войску.
Что до Беренгария, то он с брезгливой миной выслушивал письма к нему от Сергия, пытаясь понять мотив и последствия этих писем. Вскоре ему стало понятно, что на помощь Сполето он рассчитывать не может, Альберих в ответ на королевское письмо сослался на выписанный ему папой строжайший запрет под страхом отлучения участвовать в предстоящем конфликте. Ответ Альбериха расстроил Беренгария, но еще больше короля расстроили и встревожили сообщения его послов о том, что его недавние союзники венгры также отказались прийти ему на помощь, будучи занятыми войнами в баварских землях и в Моравии, доживающей благодаря стараниям венгерских дьюл свои последние дни.
Эти новости стали известны и Людовику, получившему их от гонца коменданта Павии, изворотливого старца Сигифреда, флюгером работавшего все эти годы на обе стороны и, к удивлению многих, сохранивший свой пост после победы Беренгария. Для Людовика весть об отказе венгров в помощи фриульцу стала решающим доводом к немедленному выступлению – его войско вместе с корпусом Адальберта составляло около шести тысяч человек, тогда как Беренгарий мог в лучшем случае собрать не более тысячи воинов.
В мае 904 года Людовик перешел Альпы, и клятвопреступление свершилось – спустя три года после событий на реке Адидже он вновь вошел на земли Италии. Сторонники Беренгария уклонились от серьезных столкновений с бургундцами. Так, предавший Людовика в его первом походе маркграф Адальберт Иврейский, променявший свою клятву сюзерену на сутулые плечи дочери Беренгария Гизелы, почел за лучшее укрыться от бургундцев в Турине и грустно наблюдать за расхищением своих владений. Граф Гуго Миланский последовал примеру своего соседа, избрав своим последним защитным рубежом замок Монферато. Людовик отказался от заманчивой идеи разобраться со своими противниками, резонно полагая, что лучше поберечь свои силы для победы над главным врагом.
Тем не менее, Людовик по пути своего следования не мог не оставлять в захваченных городах Лангобардии и Ивреи свои гарнизоны, утверждая там свою власть. В частности, полторы сотни рыцарей во главе с юным Гуго Арльским ему пришлось оставить в Милане, еще две сотни воинов потребовала себе Павия, ворота которой 4 июня услужливо распахнул перед ним двуличный граф Сигифред.
Здесь, в Павии, Людовик пробыл две недели, вновь обживаясь в королевском дворце и дожидаясь прихода тосканских войск. Адальберт со своим отрядом подошел в двадцатых числах июня. Несколько дней прошло в обильных застольях по случаю встречи двух родственников, снова объединенных единой великой целью. Людовик вновь, как и в прошлый раз, угощал своего союзника рыцарскими турнирами, а тот в ответ потчевал бургундца всеми остальными материальными и духовными благами. Время не изменило Людовика, он по-прежнему оставался жутким скрягой. К тому же его будоражили завистливые воспоминания о праздных днях, проведенных им почти четыре года назад в Лукке, а потому он без зазрения совести вновь, как и в первом походе, заставил Адальберта нести все расходы по содержанию армии, обещая впоследствии все вернуть с процентами.
– Я бы это сделал и в прошлый раз, мой дорогой кузен, если бы не всем известные обстоятельства, поспешность моих воинов и предательство коварных женщин. Сейчас, наученные собственными ошибками, мы должны свести все риски к минимуму, а грядущий триумф с лихвой восполнит все наши текущие затраты.
За глаза же Людовик в разговоре со своими людьми желчно говорил, что не будет большой беды, если кошелек графа Адальберта Богатого слегка похудеет. Скупости Людовика сопутствовали и другие малоприятные черты, очень скоро Адальберт грустно подметил для себя определенную тенденцию – Людовик в захваченных городах всюду оставлял гарнизон из своих людей, на содержание которого выписывалась весьма кругленькая сумма, тогда как тосканцы оставались в походном войске, принимая на себя все возможные риски, которые таит в себе поход по вражеской территории.
Время шло, Людовик продвигался к Вероне, его войско постепенно уменьшалось, становясь все более тосканским по составу, а Беренгарий по-прежнему избегал серьезных столкновений. Людовик беспрестанно писал ему письма, приказывая подчиниться воле императора и папы, Беренгарий в ответах своих упрекал бургундца в нарушении клятвы. 14 июля 904 года глазам Людовика предстала красавица Верона.
Надеждам бургундцев на решительное сражение и тут не суждено было сбыться. Беренгарий отдал Верону без боя и, по слухам, окопался на своем последнем рубеже обороны, в Аквилее и маленьком Фриуле, где он с новой энергией принялся забрасывать венгров умоляющими письмами о помощи. Людовик торжественно въехал в Верону, где был гостеприимно встречен местным епископом Адалардо, сумевшим не менее прытко, чем Сигифред, сориентироваться в сложной для себя обстановке. Император с пятьюдесятью бургундцами разместился в северной части города, наиболее укрепленной и соединенной с остальным городом живописным мостом через своенравную Адиджу. Тосканцам, коих насчитывалось около семи сотен, было предложено разместиться в южной части города и пригородных селениях, правда исключение было сделано для Адальберта и его главных придворных, но Адальберт, оскорбившись в душе, отказался и пожелал быть вместе со своими людьми.
Следуя особенностям своей натуры, Людовик решил отметить бескровное взятие Вероны несколькими днями торжественных празднеств за счет тосканской казны, с щедрыми подарками в адрес местных церквей, а также с выдачей бесплатного хлеба, вина и мяса горожанам. Напрасно ряд советников Людовика просили его продолжить поход на последнюю цитадель Беренгария. Людовик отмахнулся от них, как от мух.
– Беренгарий загнан, как олень на охоте, венгры отказали ему в поддержке, а мои люди требуют отдыха и компенсаций за свои тяготы. И я их в этом понимаю.
– Тем не менее, его войско способно на один решительный удар, и было бы разумно, ваше высочество, не давать ему ни одного шанса на успех, – подталкивал Людовика к продолжению похода Адальберт.
– А вы знаете, мой дорогой кузен, вчера я и вовсе получил сообщение о внезапной кончине Беренгария. Он то ли утонул во время переправы через Тальяменто, то ли упал с лошади.
– То ли он нас намеренно вводит в заблуждение, затягивая время, ваше высочество, – в тон ему насмешливо говорил Адальберт.
Людовик, подумав, решился:
– Ну хорошо, вы, быть может, правы, еще три дня отдыха, и мы двинемся двумя отрядами на Виченцу и Падую, загоняя мышку в угол.
В этот же день тосканские разъезды доложили своему хозяину, что основные фриульские силы во главе с Беренгарием стоят в Виченце, всего в тридцати трех милях от Вероны, преграждая путь Людовика в родовые владения фриульских маркграфов. Численность отряда Беренгария составляла, по оценкам шпионов, около пятисот человек.
Адальберт остаток дня провел в раздумьях, не открывая никому своих мыслей. По всему выходило, что Беренгарий сделал ставку в своем сопротивлении на стены Виченцы, и этот выбор был вполне разумен. Оценив обстановку, тосканский маркиз приходил к выводу, что в открытом бою шансы Беренгария против его с Людовиком войска невелики, но тосканцы при этом дорого заплатят за победу. Понимая это, Беренгарий, возможно, попробует отсидеться за крепкими стенами Виченцы, и эта осада примет затяжной характер. Сходу Виченцу не взять, остается только, обложив город, подтягивать силы из захваченных Людовиком земель. Война в этом случае затянется на несколько месяцев, что для Адальберта будет накладно, а в сухом остатке в выигрыше окажется этот индюк Людовик. Адальберту же, помня наставления папы Сергия, необходимо было как можно скорее завершить эту кампанию, и он, видя несговорчивость горы и следуя примеру Магомета, решил ускорить события.
Эпизод 23. 1658-й год с даты основания Рима, 18-й год правления базилевса Льва Мудрого, 4-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(19-21 июля 904 года от Рождества Христова)
Вечером следующего дня в обеденную залу графского дворца в Виченце, где обильным ужином угощался король Беренгарий в небольшой компании своих ближайших соратников, был доставлен гонец с письмом от сиятельного графа Адальберта. Беренгарий как раз расправлялся с великолепнейшим утиным жарким, и приезд гонца из вражеского лагеря встретил усталой презрительной улыбкой.
– Очередное требование упасть на колени перед великим императором, не так ли?
– Сиятельный граф Адальберт, маркиз Тосканы, предлагает вам это письмо к личному прочтению или в компании доверенного чтеца!
– У меня нет более доверенного человека, чем тот, который приехал сюда от моих друзей из Рима! Ваше преподобие, не сочтите за труд проследовать ко мне в спальню, – Беренгарий вздохнул, бросая прощальный взгляд на недоеденное блюдо, и повернулся к статному священнику, возвышавшемуся над всеми за этим столом.
Беренгарий и священник проследовали в спальню, где священник зачитал письмо Адальберта:
– «Убедившись в глубокой порочности человека, надевшего на себя корону императора, я преклоняю колена пред властью и могуществом вашим и предлагаю в ночь, следующую за нынешней, прийти в Верону и взять по праву то, что вам принадлежит. Я даю вам клятву, заверенную письмом этим, что ни один воин моего войска не поднимет меч против вас и ваших людей, а стража откроет вам мост и ворота в северную часть Вероны. В воле Господа и в вашей воле и силе разрешить войну с бургундским королем скоро и в прославление имени своего».
Реакции Беренгария пришлось ждать несколько минут. Король размышлял.
– Это именно то, о чем вы меня предупреждали, ваше преподобие?
– Да, именно такой план был разработан Сергием и одобрен главными патрициями Рима, Тосканы и Сполето.
– И отстраненность Альбериха от поддержки мне из той же истории?
– Да.
– Что если Адальберт решится вести игру еще более сложную, и в Вероне меня будет ждать засада?
– Вам ли не опасаться его?! Когда имеешь дело с Адальбертом, ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Однако помните, в этой войне Адальберт преследует свои интересы, а не Людовика, и именно на Адальберта ставит папа Сергий, именно ему он прилюдно обещал свою поддержку. Не получив сегодня согласия от вас, Адальберт наверняка попробует сам атаковать своего бургундского родственника, ведь, по нашим данным, большинство воинов, находящихся сейчас в Вероне, являются его вассалами. Но, видно, таков Адальберт, большой любитель загребать жар чужими руками.
– Но может, тогда действительно стоит оставить Адальберта с Людовиком один на один? Мне не придется, в таком случае, подвергать опасности жизнь своих воинов.
– В этом случае вы, ваше высочество, решите проблему в лице одного лишь Людовика. Проблемы в лице Тосканы и Бургундии останутся, только вместо Людовика с бургундскими знаменами сюда придет юный, но уже, по слухам, весьма прыткий Гуго Арльский.
– Чем папе Сергию так неприемлем союз с Фриулем и Вероной?
– По всей видимости, землями, которые он хотел бы присоединить к Пентаполису. Землями, обещанными папскому престолу еще сполетскими Гвидонидами.
– А вам, ваше преподобие, какой интерес принимать участие в моей судьбе? На что рассчитывает Болонская епархия, поддерживая меня? – с интересом спросил Беренгарий.
– Болонская епархия просит не забыть этой помощи. Моими же действиями, не сочтите за глупость, легкомыслие и греховность, руководит любовь к женщине, красивее и мудрее которой я не встречал.
Беренгарий улыбнулся.
– Я думал, что воин-епископ – уже само по себе нечто из ряда вон выходящее, но влюбленный воин-епископ делает вас, отец Иоанн, уникальнейшим из живущих. О, я нисколько не порицаю вас за ваши страсти, – в конце концов, кто им не был подвержен? – и, главное, я не имею права судить вас. К тому же я сам был очевидцем ваших усердных и искренних молитв, которые мы произносили бок о бок, и, несмотря на сказанное вами, мое представление о вас как о благочестивом христианине не поколебалось.
– Благодарю вас, мой король, и прошу сохранить мною сказанное в тайне. Только вам я осмелюсь довериться, что страсть моя гораздо греховнее, чем вы думаете, ибо я люблю замужнюю женщину.
– Вот как, – нахмурился Беренгарий, – и вы… вы являетесь епископом славного города? Вы вознесены на самый верх церковной иерархии, будучи столь суетным и пораженным смертным грехом прелюбодеяния? Про целибат я даже не заикаюсь.
– Я пытаюсь бороться с этим искушением, мой король, и даю страшные обеты, и лично накладываю тяжелую эпитимью, но ровно до того срока, пока снова не увижу ее. Это так тяжело… И сладостно.
– Эту деву зовут… Теодора?
Иоанн в изумлении на шаг отступил от Беренгария.
– Да, мой король, но я прошу…
– Повторюсь, что я не судья вам. Если Господь волей своей вознес вас в сан епископа, то не мне обсуждать деяния Божии. И ваша тайна не будет обнародована моими устами, в том слово мое. Но, видит Бог, лучше бы я не спрашивал вас ни о чем, а вы бы не отвечали мне на мое любопытство. Вернемся к Адальберту. Признаться, я боюсь обмана с его стороны. Что если приказать ему встречать меня подле Вероны с небольшим отрядом своих слуг и далее сопровождать меня в городе во всех действиях моих?
– Это было бы в высшей степени разумно, мой король.
– Быть посему. Если Адальберт останется верен своим словам, судьба Людовика будет в моих руках.
– И здесь, ваше высочество, я посоветовал бы вам проявить к клятвопреступнику милосердие и выдержанность.
– Что? Снова облобызать на прощание и с музыкой проводить его в Прованс? И ждать еще несколько лет, пока он не наберется мужества или наглости и не атакует меня вновь и в самый неподходящий момент? Не искушаем ли мы тем самым Господа, который раз за разом дает мне в руки мои врага моего?
– Не забывайте, мой кир, что в вашей войне есть еще одна сторона, которую поддерживает Рим! Не забывайте кто, согласно указу Людовика, является его наследником в случае смерти императора. Не забывайте про Адальберта, а еще более не забывайте про его очаровательную супругу.
– Что вы мне предлагаете?
– Мои и ваши друзья в Риме предлагают вам обязательно сохранить Людовику жизнь, тем самым спутав карты своим врагам! Пока Людовик жив, императорский трон будет оставаться занятым. Сергию придется пойти по стопам ненавистного ему Формоза, если он захочет короновать императорской короной еще кого-либо!
– В том числе и вашего покорного слугу. Впрочем, я о такой милости не могу даже мечтать. Говорят, Сергий вернул все постановления Трупного синода?
– Да, да! В его намерениях объявить всех пап, занимавших после Стефана престол Апостола Петра, антипапами! Всех, кроме Бенедикта. Как вы думаете, почему?
– Потому что он короновал императором Людовика.
– Именно. Зато антипапой станет Иоанн Тибуртинец, при котором корона короля легла на вашу голову, кир.
– А я—то, ваше преподобие, имел дерзость укорять вас за ваши невинные грехи, в то время когда святое место узурпировал такой проходимец!
– Бог ему судья, мой король! Как и всем нам!
– Как и всем нам!
Беренгарий вместе с Иоанном вернулись в зал и объявили своим людям о немедленном выступлении в поход.
Утром следующего дня, 20 июля 904 года, триста человек фриульского войска во главе с Беренгарием и Иоанном выступили в сторону Вероны. Отряд двигался чрезвычайно шустро, поскольку Беренгарий решил атаковать Верону исключительно кавалерией, чтобы внести в свой налет на город элемент внезапности, а кроме того, так легче можно было рассеяться в стороны в случае измены. Оказавшись в непосредственной близости от Вероны и в месте, условленном в письме к Адальберту, отряд Беренгария провел вечер в режиме спокойного и тихого отдыха, стараясь ничем не выдать своего присутствия.
Около полуночи полы шатра Беренгария распахнулись, и в пределы шатра вступил Адальберт Тосканский. Он преклонил перед Беренгарием колено и повторил слова клятвы, озвученные в письме. Второй раз тосканец клялся в верности старому королю, и второй раз в душе целующего Святое Распятие не было твердого намерения эту клятву исполнить!
– Все готово, мой король. Бургундцы после очередного застолья ночуют в северной крепости города, которая укреплена лучше всего. Однако стражу ворот несут мои люди, и они откроют ворота по моему приказу. В знак благонамеренности своей, я, с вашего разрешения, в течение всей атаки буду безоружным следовать за вами.
– Похвально и достойно, благородный граф, что вы приняли решение, которое, в сущности, находится в русле принесенной вами клятвы верности в Павии. Пусть папа Христофор эту клятву с вас снял, однако, по слухам, он сам теперь будет объявлен антипапой, – с лукавой усмешкой объявил Беренгарий Адальберту. Тот смутился и решил деликатно отмолчаться.
Спустя час войско Беренгария было уже подле городских стен. Часовые-тосканцы, услышав пароль от своего господина и узнав того, без всяких помех пропустили в город значительный конский отряд. Не тратя время попусту на занятие города, Беренгарий двинулся к северной крепости. Копыта лошадей гулко застучали по мраморным плитам моста через Адиджу.
Первым ворот крепости достиг Адальберт. Поднимая коня на дыбы, он вскричал, обращаясь к темным бойницам сторожевой башни:
– Честь и слава Тоскане! Перед вами ваш хозяин, граф Адальберт из рода Бонифациев! Открыть ворота!
– Слушаемся, господин! Почет вам и процветание! Рады приветствовать вас и ваших друзей! – И цепи подъемного моста скрипуче опустили многотонную плиту ворот.
Конный отряд ворвался в крепость. То там, то сям вспыхивали факелы потревоженных бургундцев, которые, завидя чужое многочисленное войско, падали ниц и бросали оружие наземь. Тишину нарушили отчаянные крики тех, кто в приходе чужаков не видел пощады для себя.
Рыцари Беренгария спешились и начали обыскивать все здания крепости, благо их было не слишком много.
– Император Людовик! Вы так долго искали меня! Я здесь! Король Беренгарий ждет вас! – гремел на всю площадь крепостного двора Беренгарий. Но ему никто не отвечал. Хлопали ставни, время от времени раздавался недолгий звон мечей и чьи-то предсмертные крики.
К Беренгарию подвели пожилого мужчину в одном исподнем, обильно запачканном кровью. Старик дергался в конвульсиях страха, из носа его струилась кровь от непочтительного приема, оказанного ему нападавшими.
– Аааа, старый лис Сигифред! Удачливый слуга двух господ! Удачливый… до сего дня!
– Смилуйтесь, мой король! Я радел за сохранность вашей Павии и всего имущества города, принадлежавшего вам!
– Принадлежавшего, пока ты не открыл ворота моим врагам и не сдал моих людей бургундцам! Твори молитву!
– Во имя Христа! Пощадите!
– Повесить! – голос Беренгария гремел, словно глас ангелов Апокалипсиса.
И снова Беренгарий звал и звал Людовика. И снова ответа не было. Тем временем на площадь двора были притащены и посажены на колени практически все, кто составлял окружение императора. Отсутствие нескольких из них объяснялось их храбрым нежеланием сдаваться врагу живыми. Так, к примеру, поступил герой рыцарских турниров Теобальд, испустивший дух не раньше, чем отправил на тот свет четырех слуг Беренгария. Но сам император как сквозь землю провалился. Беренгарий со своей челядью начал допрашивать пленных. Один из них, кинувшись к ногам короля и рабски целуя забрызганные походной грязью монаршьи сапоги, начал лихорадочно быстро говорить:
– Ваше высочество! Велико могущество и гнев Господа нашего, который подарил славу твоему оружию в эту ночь! Ты взял то, что хотел и мог! Пощади же рабов Христа, в действиях своих уже ни в чем не способных противиться тебе. Равно и Людовик, король наш, уже тоже не может оказать тебе сопротивления. Так какая прибыль тебе от смерти его? Что выиграешь ты, уже и так победив? А пощадив нашего короля, ты подтвердишь все легенды, слагаемые о милосердии твоем, об отваге и одновременно смиренности твоей, об…
– Неужели ты думаешь, низкий раб, что благородного императора Людовика, пусть и потерпевшего сегодня поражение, будет ожидать казнь, как какого-нибудь последнего плебея? Я победил и благодарю Господа за столь желанный для меня подарок Небес! Но надо и в минуту триумфа, и в минуту горечи поражения, прежде всего, оставаться верным слугой Господа нашего Иисуса Христа, который велел нам прощать врагов наших, и посему заявляю тебе, что жизни твоего господина ничто не угрожает!
– Он в церкви Святого Петра, великий король! За алтарем! – проскулил слуга Людовика и спешно пополз в гущу таких же, как он, скрученных пленников, устрашась своих признательных слов и пуще прежнего переживая за своего сеньора.
Беренгарий не мог упустить эффектной возможности самому пленить своего врага. В считанные мгновения он оказался на ступенях церкви. Его сопровождали Адальберт, Иоанн и двое стражников. Пройдя по главному нефу и немного не дойдя до алтаря, Беренгарий тяжело опустился на скамью для прихожан.
– Людовик, король Нижней Бургундии и Прованса, называющий себя императором франков, имейте последнее мужество предстать перед нами и ответить за деяния свои!
Молчание.
– Людовик, не заставляйте меня усугублять ваш позор и прилюдно вытаскивать вас за шиворот из-за алтаря в храме Господнем!
Послышался тяжелый вздох, шелест одежды и за алтарем возник униженный и дрожащий Людовик. Не поднимая глаз, он подошел к Беренгарию и смиренно опустился перед ним на колени.
– Не приличествует императору, даже проигравшему войну, стоять на коленях перед… всего лишь королем, – укоризненным тоном произнес Беренгарий, смакуя каждый миг своей победы. Приняв вид величественный, он заговорил, стараясь придавать своим словам необычайную пафосность:
– Твое падение, Людовик, свидетельство несокрушимой и всепроникающей воли Господа нашего, пред которой не устоит никакая сила оружия человеческого. Твое войско было обширно, Людовик, твои воины были смелы и дерзки, но вот ты сейчас, передо мной, жалкий и испуганный, и целиком в моей власти! Самонадеянно думать, что можно все решить силой оружия, ты сам увидел, что твое оружие ничто перед волею нашего Отца!
– Или перед предательством, – тихо молвил Людовик, искоса бросив взгляд на Адальберта.
– Предательством? – громко и насмешливо переспросил того Беренгарий, – предательством? Вам ли, Людовик, рассуждать о предательстве, вам ли укорять кого-либо в подобных деяниях, когда вы сами нарушили слова собственной клятвы, принесенной мне три года назад на берегу той же самой реки, что течет у нас сейчас под ногами?
Он достал из-за пазухи пергаментный свиток и сунул его под нос Людовику.
– Зачем, скажите, я, милостью Господа повелитель здешних земель, носил все время с собой, как мощи святых, этот свиток с вашей клятвой? Какая цена всем словам, начертанным здесь, после всего того, что вы совершили? Клянусь всем Небесным воинством, я не буду более столь наивным и милосердным к вам! Скажите, благородный граф и вы, ваше преподобие, – обратился он к Адальберту и Иоанну, – какого наказания заслуживает клятвопреступник Людовик?
– Вы сами, ваше высочество, назвали главной виной Людовика совершенное им клятвопреступление. Такое наказывается смертью отступника, хотя я, как христианин, не имею права требовать казни себе подобного, – лицемерно заявил Адальберт.
– Слова графа Адальберта были бы исчерпывающими, если бы речь не шла об императоре, коронованном и помазанном самим наследником Святого Петра, папой римским Бенедиктом, ныне сидящим одесную Господа, – спокойно заметил Иоанн.
– Меня не остановило бы даже это, отец Иоанн, но знайте, Людовик, что жизнью своей вы будете обязаны самому последнему рабу своему, имени которого я не удосужился даже спросить, но клятвенно заверил его, что подарю вам жизнь. Этот ваш раб поистине достоин самой высокой вашей награды, но я, зная скупость вашу, не удивлюсь, если он будет обойден, а потому прошу у вас разрешения его мне уступить. Я дорожу такими людьми!
– Я благодарю вас, великодушный король Беренгарий, – с радостными слезами на глазах и вновь вернувшейся к нему энергией завопил Людовик, все это время, несмотря на слова победителя, продолжавший стоять на коленях, – этот раб, конечно же, весь ваш, а я… я готов написать отречение, в котором…
– Велите позвать кого-нибудь, знающего письмо. Это не будет лишним, – распорядился Беренгарий, но Иоанн почтительно изъявил желание стать на некоторое время его личным писарем. Людовик, пристально вглядевшись в него, воскликнул:
– Это вы? Вы, тот самый причетник, что показал чудеса доблести на турнире в Лукке?
– Да я, ваше высочество. Всецело к вашим услугам.
– Блестящая карьера, ваше преподобие! Поздравляю! Такова, видно, воля Господа. Как сказано в Писании: «Вознес падших, дабы устыдить праведных». Так, кажется?
– Скорее «низложил сильных и вознес смиренных»83, цезарь! Ваш печальный пример, цезарь, говорит мне о том, насколько порой бывает непрочно положение самых сильных и гордых людей мира, если их сила и власть не подчинена первым делом служению Господу нашему, если в душе таких людей торжествует гордыня и суетность, а не смирение и вечная благодарность Творцу за те великие блага, которыми он их одарил.
Следующие минуты все пристально наблюдали, как епископ Иоанн старательно выводит буквы на пергаменте. Людовика вместо озноба теперь бросило в пот от радостной мысли, что все еще может закончиться почти так же благополучно, как в прошлый раз. Он бросал на Беренгария по-собачьи влюбленные взоры и готов был с признательностью облобызать руки такого милосердного и благородного победителя.
Письмо было составлено и зачитано. Людовик наконец поднялся с колен, подписал письмо и скрепил его шнурки своей печатью. Беренгарий взял письмо об отречении в руки.
– Вероятно, надо составить еще две копии, для Прованса и для Рима, – заметил Адальберт.
– Успеется, граф! Мои размышления сейчас целиком посвящены мере наказания, которую должно отпустить клятвопреступнику Людовику за дела его!
Людовик вновь упал на колени. «Все-таки, видимо, как в прошлый раз отделаться не удастся», – подумал он, и на сердце его вновь легла тревожная тяжесть.
Беренгарий вновь прочел письмо об отречении.
– Ты клянешься в этом письме, Людовик, больше никогда не видеть землю Италии? – полувопросительно сказал Беренгарий.
– Да, да, – бормотал император.
– Грех клятвопреступления – великий грех, – назидательно начал Беренгарий, – если ты слаб волей и телом, никогда не клянись и не обещай того, что не выполнишь! Все мы, здесь присутствующие, успели убедиться, сколь слаба твоя воля, Людовик, сколь ничтожны твои слова, даже пусть и занесенные на кодекс! Мой долг государя здешних земель заключается в защите моих поданных от врагов, желающих поработить их! А мой долг христианина помочь другому христианину нести груз своих обещаний и клятв. Я мог бы вырвать тебе язык, Людовик, – император при этих словах вздрогнул и снова затрясся, – но это не помешает тебе в будущем собрать вновь войско свое и спуститься на поля наши и видеть, как умирают мои подданные, богобоязненные христиане и даже мирные язычники! Я мог бы отрубить тебе руки и ноги, но и в таком состоянии твои слуги могут принести тебя, изувеченного калеку, на поля наши, чтобы ты мог вновь испытать удовольствие от созерцания грабежей, чинимых твоими людьми! Есть только один верный способ сделать так, чтобы ты больше никогда не увидел Италию, даже если бы захотел этого более прочего на свете!
Он повернулся к стражникам и, указав на Людовика, коротко бросил:
– Ослепить его!
Людовик мешком осел на пол, упав в обморок. Стражники подхватили его и поволокли к выходу из церкви.
– Стойте! – крикнул им Иоанн и повернулся к Беренгарию, – ваше высочество, а есть ли у вас люди, умеющие делать это? Не повторит ли он судьбу несчастного короля Бернарда84, которого люди лионского префекта ослепили так, что прутом прожгли не только глазницы, но и мозг, и он скончался через два дня в жутких мучениях? Нам нельзя допустить подобное!
– Предлагаете залить ему в глаза кипяток?
– Это несравненно лучше, государь, но и этот способ уродует жертве лицо. Кожа слезает, покрывается пузырями, которые потом могут загноиться и свести жертву в могилу.
– Есть другие способы, ваше преподобие? Вот, говорят, византийцы очень изобретательны в подобных вещах!
– Эти слухи не врут, государь. Есть действительно более долгий, но и более щадящий способ ослепления. Перед жертвой, которой палачи насильно не дают закрыть глаза, постоянно держат раскаленный прут. Жар от прута сушит глазное яблоко, а яркий непрерывный свет перед глазами убивает зрение в течение часа. Для остальных же органов эта процедура не имеет никакого вреда.
