Владимир Стрельцов
Приговоренные ко тьме
Эпизод 13. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(июль 901 года от Рождества Христова)
Вернувшись в свой замок в состоянии подавленном и мрачном, Альберих вызвал к себе своего мажордома и начал осторожно расспрашивать его о судьбе того раба, который дегустировал ему монастырское вино. Из слов мажордома он узнал, что раб этот находится здесь с первых дней своего существования, что, несмотря на греческое имя Фома, данное ему при рождении, родители его были из славянских племен, а в рабство они угодили во время неудачного похода на Византию, после чего цепочкой покупок и продаж оказались в Сполето. Мажордом невысоко отозвался о трудолюбии Фомы и его степени полезности в общем хозяйстве, заявив, что раб сей ленив, строптив и своим поведением плохо влияет на остальных. На вопрос же Альбериха, есть ли у этого раба среди подобных ему любовница, Донато, к удовлетворению своего господина, ответил, что Фома, в отличие от хозяйственных работ, в данном плане весьма усерден, и уже не одна рабыня им в свое время была совращена. Закончив расспросы, Альберих велел позвать к нему этого Фому.
Раб появился в кабинете Альбериха в приподнятом настроении, очевидно, рассчитывая на очередную дармовую чарочку хозяйского вина. Однако, вопреки его ожиданию, Альберих начал ласково расспрашивать его о бытовых проблемах, о том, хорошо ли он устроен, кормят ли его досыта, не перегружают ли работой и прочее. Фома еще более воодушевился, возомнив себе, что после всех героических винных проверок хозяин, быть может, теперь пожелал приблизить его к своей особе.
Наконец Альберих перешел к главному:
– Мне рассказывают, что мои рабыни очень лестно отзываются о тебе, мой друг. Не беспокойся, я ничуть не против этого. Мало того, считаю, что все твои похождения в потенциале только увеличат мое имущество. Мой препозит сообщает, что сразу несколько рабынь просят, чтобы ты навестил их. Они молоды и красивы, а ты прекрасно развит физически, и твои дети только усилят и украсят мой двор. Что ты на это скажешь?
Во время своей речи Альберих не спускал глаз со своего раба, и от него не укрылась тень тревоги и сомнения, пробежавшая по его лицу.
– В чем дело, любезный? Тебе не нравится мое предложение? Полно, мне сказали, что ты ни с кем не связан узами Гименея, – Альберих на всякий случай отрезал рабу единственный путь к отступлению, – а наиболее резвая и пригожая из желающих женщин ожидает тебя уже сегодня.
Раб очевидно колебался. Глаза его бегали, он тщетно искал выход из создавшегося положения. Наконец он выдавил из себя:
– Я сейчас не могу, хозяин. Я болен.
– Чем же? – деланно удивился Альберих, но в душе у него окончательно воцарилась печаль, – летом простуды быть не должно, вид у тебя румяный и спокойный. А потом, – он внезапно резко возвысил голос, – как смел ты, ничтожный, утаить от меня свою болезнь, пробуя вино, которое предназначалось мне?
Раб не ожидал такого ответа. Он упал на колени.
– Хозяин, не гневайтесь, моя болезнь не может повредить вам, и я ничего не утаиваю от вас. Но мой недуг такого свойства, что я не хотел бы, чтобы об этом узнали в вашем услужении. Вот уже три недели, как у меня пропала мужская сила, и я теперь всячески избегаю женского общества и молю Господа о ниспослании мне выздоровления.
Сколь ни тяжело стало на душе у Альбериха, но он вынужден был деланно расхохотаться.
– Так вот в чем дело, милый Фома! Ступай же и будь спокоен, я сохраню твою тайну. Но как только твой недуг покинет тебя, просись увидеть меня. Мое предложение остается в силе. Ступай!
Раб вышел, а Альберих тут же подозвал к себе Донато.
– Этот смерд действительно ленив и порочен. Он не должен увидеть утро завтрашнего дня, – вынес приговор герцог.
Оставшись наедине, Альберих предался невеселым размышлениям. До разговора с рабом он логично, для людей своего века, полагал, что проклятие Агельтруды передалось ему чарами или заклинаниями через вино. Теперь же выходило, что раб разделил участь своего господина, а, стало быть, в вино было подмешано какое-то зелье. Это давало надежду на выздоровление. Для нейтрализации зелья ему необходимо было обратиться к умелому и образованному знахарю, коих тогда во всей Италии были считанные единицы, а Альберих не относился к кругу тех, кто с ними плотно общался. Ко всему прочему необходимо было сохранить все свое нездоровье в тайне, чтобы ни чванливый вельможа, ни последний смерд на Апеннинах не давился от смеха при встрече с грозным герцогом великого Сполето, не тыкал пальцем в его сторону и не сочинял скабрезных куплетов. В этом плане вариантов у него не оставалось – ему надо было обратиться к Теодоре Теофилакт.
Спустя две недели герцог Сполетский въехал во двор хорошо знакомого ему дворца Теофилактов на Авентинском холме. Стены, убранство дворца, численность и вышколенность челяди явно свидетельствовали о том, что дела у хозяев продвигаются. Супруги радостно приветствовали Альбериха, отдавая должное стараниям последнего выгородить их в глазах Беренгария Фриульского. Альберих рассеянно слушал хозяев, раздумывая над поиском причины, согласно которой хозяину дома следовало бы оставить его наедине со своей женой. Не найдя ничего лучшего, он решился сказать правдиво:
– Мой друг, мессер Теофилакт, я прошу тебя не удивляться моей просьбе, но есть одно обстоятельство, которое я хотел бы обсудить наедине с твоей супругой. Прекрасно понимаю, что у вас нет друг от друга секретов, и благодарю Господа, что в таком единении сердец и духа вы проводите дни свои, но причина эта настолько стыдит меня, что я не смогу рассказать о ней в твоем присутствии, а ты сам мне помочь ничем не можешь. Тем не менее, я заранее прошу у вас, друзья, клятвенно обещать мне, что тайна моя, которую я собираюсь поведать прекраснейшей Теодоре, не выйдет за пределы вашего дома.
Теофилакт несказанно удивился его словам – конечно же, он не испытал радости от предложения Альбериха, тем не менее, причин не пойти навстречу другу у него не было, и он согласился, попутно дав обещание молчать о тайне герцога Сполето.
Оставшись наедине с Теодорой, Альберих рухнул наземь и, обхватив ее ноги, начал умоляюще шептать:
– Милая, мудрая, блистательная Теодора! Молю и заклинаю тебя, как друга, как прекраснейшую и мудрейшую из женщин, помоги мне! Я прошу тебя и твоего мужа никому и ничего не говорить, иначе… О, простите меня и войдите в мое положение… Я из друга вашего превращусь в вашего злейшего и беспощадного врага, и ничто не остановит меня в таком перевоплощении! Я вынужден полностью довериться вам, и в вашей власти теперь будет находиться честь моя. Но я прошу тебя, помоги! – вид некогда грозного и иронично-надменного Альбериха был Теодоре неприятно жалок и внушал неподдельную тревогу.
– Вы ли это, мой друг? Вы, который столько раз нам демонстрировали свою храбрость и саркастическое, до цинизма, восприятие всего сущего?
– Да, да, это я, Теодора, и я раздавлен, уничтожен и опозорен, и я больше всего на свете боюсь, что это пребудет до конца дней моих!
– Что случилось, мой друг? Расскажите же! И оставьте, наконец, в покое мои ноги и пересядьте, пожалуйста, в кресло, если не хотите стать врагом Теофилакту еще до своего рассказа.
Альберих достойно справился со своей истерикой и нашел в себе силы максимально подробно все рассказать. Когда он закончил, на несколько минут воцарилась тишина. Альберих, в ожидании чуда, взглядом ребенка, ждущего подарка, воззрился на Теодору, а та погрузилась в размышления.
– Прежде чем что-либо утверждать определенно, я предлагаю вам еще раз проверить себя. Гален51 справедливо говорил, что здоровье – вид гармонии, но его границы очень широкие и не у всех они одинаковые. Знаете, в этой сфере очень много зависит от психологии и самовнушения человека. Сейчас вы зациклены на этой проблеме, и она из-за этого только все более берет над вами верх. Надо попробовать расслабиться, не думать об этом. Было бы здорово, Альберих, если бы вы по-настоящему влюбились, хотя, наверное, это не про вас.
– Да я на протяжении трех недель ничего и не подозревал, пока моя немощь не стала очевидной. А до этого я расслаблялся, уж поверьте мне, будь здоров!
Теодора улыбнулась.
– А скажите, ведь Агельтруда прислала вам несколько бочонков, и вы вроде бы намеревались их взять с собой в Верону? Неужели вы выпили все в одиночку, ну не считая вашего раба, конечно?
– Нет, разумеется, нет.
– И что ваши друзья?
– О, и Марк, и Кресченций забавлялись с девками, не ведая усталости. Я был тому свидетелем!
– Видимо, зелье было подмешано только в одном, последнем бочонке, или же только этот бочонок подвергся проклятию. Вашим друзьям несказанно повезло.
– Но что же делать, Теодора?
– У меня в услужении есть египтянка, достойная наследница моей славной Миу. Она обслуживает челядь и, говорят, творит чудеса, воскрешая желания даже у давно забывших про это стариков. Если вы не побрезгуете ей, то может, она сумеет… пробудить ваш Везувий, – с улыбкой добавила Теодора.
– Я не сомневаюсь, что этот вулкан способны пробудить только вы, Теодора! – вдруг пылко воскликнул Альберих.
– Мой милый друг, я вам однажды уже на эту тему сказала все. Так что насчет моей служанки?
– Пришлите мне ее сегодня вечером.
– Вот и славно. Если она не приведет вас в чувство, мне ничего не останется, как, не раскрывая имен, обратиться за консультацией к знакомым лекарям из Аргоса и королевства мавров. Их ответы придут, конечно же, нескоро, но это все, что я могу сделать. Да, я так поняла, что вы не против, что о ваших проблемах узнает мой муж? Иначе вы ставите меня в очень неловкое положение.
– Да, но только он и вы, Теодора. Иначе..!
– Я все слышала, вы нам этого не простите. Я вас понимаю, мой друг, и эта тайна будет только нашей.
– Но ведь об этом будет знать и ваша египтянка!
Теодора была женщиной своего времени.
– Если вы компенсируете мне все мои затраты на нее, то вы будете последним, кто разделит с ней ложе, – таков был ее ответ.
За сытным ужином, где армянское вино Теофилактов на время прогнало из души Альбериха печаль-тоску, герцог поведал хозяевам дворца о своем разговоре с Сергием и о предложении последнего заключить союз. Теофилакты поначалу скептически отнеслись к этому предложению, и в первую очередь засомневался сам Теофилакт.
– Папа Бенедикт стар, но я молю Господа о ниспослании ему сил на долгие годы, его правление успокоило и Рим, и соседние королевства. А где этот Сергий, там вечные конфликты, но, главное, он участвовал в Трупном синоде и озвучивал за спинкой кресла ответы Формоза. Рим не забыл и по сию пору не простил ему этого.
– Да, но зато он единственный, чье возможное воцарение на престоле Святого Петра откроет нам широкие дороги. Он зол на тосканцев, его ничто не связывает с бургундцами, а против Беренгария тоже можно найти способы успокоения, – ответил Альберих.
– Надо понять, насколько Сергий будет милостив к нам, – сказала Теодора.
– Он готов служить уже сейчас.
По лицу Теодоры промелькнула легкая тень. Гречанку, по всей видимости, озарила какая-то идея.
– Да, Рим, не забыл участие Сергия в Трупном синоде и случись, что завтра Господь призовет к себе Бенедикта, у Сергия будет немного шансов примерить тиару. Ему может помочь только одно… – добавила Теодора.
– Что? – хором спросили ее мужчины, а та с хитрой улыбкой продолжила:
– Если единственным конкурентом его будет человек еще более преступного характера и развращенных манер. Если такого человека спровоцировать на преступные деяния в Риме или на насильственное восхождение на престол. В таком случае наш Сергий может явиться в качестве освободителя Рима и рассматриваться городом как благодетель, ну, в крайнем случае, как меньшее зло. Затем щедрые милостыни черни, совершение каких-нибудь популистских действий во искупление своей вины перед Верой и Римом, к примеру реставрация Латеранской базилики, и город с благодарностью будет произносить имя бывшего епископа Чере!
– Чудесно, Теодора! Не перестаю удивляться вашей мудрости! Но есть ли кто из священников, чья репутация хуже, чем у Сергия, а характер столь честолюбив, что может сподвигнуть его на захват папского трона? Неужели с охоты вернулся туринец Амолон? – Альберих вспомнил старую басню.
– Амолон, конечно, не вернулся, но такой человек, не поверите, есть. И на его кандидатуре строят серьезные планы. Это кардинал Христофор, личность весьма занятная, – за жену ответил Теофилакт.
– Я никогда не общался с ним, хотя он часто бывал в гостях у Агельтруды. От нее и других я много слышал о нем, причем слышал, действительно, исключительно негативное.
– Христофор долгое время был в союзе с Сергием, их тщательно пригревал у себя Адальберт Тосканский. Христофор обладает предельно необузданным нравом, взглядами на грани ереси и на редкость болезненным тщеславием. Папа Стефан рукоположил его в кардиналы только для того, чтобы увеличить среди высшего церковного клира число своих сторонников в пику формозианцам. Но даже Стефан с опаской говорил об этом человеке, явно случайно попавшем в высшие сферы Церкви, – сказал Теофилакт.
– И есть попутные обстоятельства. Воцарение Христофора напрямую выгодно его тосканским хозяевам. Если верить словам Сергия, именно на Христофора теперь делает ставку Адальберт. Через него тосканец может добиваться для себя короны Италии. А может быть, и императорской, – продолжил, развивая тему, Альберих.
– Вот именно! В случае освобождения трона Святого Петра необходимо будет спровоцировать Тоскану на подобную авантюру, – сказал Теофилакт.
– Я ничуть не удивлюсь, если никаких провокаций не потребуется, а планы захвата папской власти уже сейчас вовсю гуляют по закоулкам графского дворца в Лукке, – добавила Теодора.
– В любом случае, друзья, я так понимаю, мы согласны действовать вместе с Сергием и в пику тосканскому двору? – подытожил Альберих, и хозяева следом высказали свое безусловное одобрение.
Перед тем как направить свою служанку для выполнения ее нелегкой миссии к Альбериху, Теодора мышкой сама проскользнула в покои к сполетскому герцогу.
– О, госпожа в последний момент справедливо решила подменить собой свою служанку? Что ж, теперь я верю в свое выздоровление, – с усмешкой встретил ее Альберих.
– Я рада, мой друг, что к вам понемногу возвращается ваш привычный оптимизм, но я пришла по другому поводу. И прошу услугу за услугу. Заодно проверим возможности, а, главное, желание Сергия стать нашим верным союзником.
– Готов служить вам, прекрасная Теодора, а Сергия служить непременно заставлю.
– На днях нам стало известно о внезапной кончине Петра, епископа Болоньи. Сергий, по слухам, имеет влияние на тамошнюю церковную братию. Есть один верный нам человек, которому мы многим обязаны и которого необходимо отблагодарить. Если Сергий поможет ему, он может считать, что наш союз заключен.
– Охотно передам вашу просьбу, Теодора, но за епископским паллием вашему протеже все равно надо будет обратиться к Бенедикту.
– Здесь никаких помех не ожидается. И я прошу вас, Альберих, сохранить мою просьбу втайне, как я сохраню вашу, и пусть просьба эта пойдет от вашего имени.
– Прекрасная сделка, Теодора, и я в ней участвую. Кто этот человек?
– Причетник равеннского архиепископа Иоанн из Тоссиньяно.
Спустя два часа в покои все еще бодрствовавшей Теодоры заглянул вновь расстроенный Альберих и печально поведал, что все усилия умелой египтянки не увенчались успехом.
*****
Эпизод 14. 1657-й год с даты основания Рима, 17-й год правления базилевса Льва Мудрого, 3-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(июль 903 года от Рождества Христова)
Ни много ни мало, но целых два года минуло после визита Альбериха к его римским друзьям. Итальянские сеньории все это время пребывали в редкостном для того века состоянии покоя, умиротворенность и благодушие воцарились на апеннинских землях. Спокойным властелином на полях северной Италии полноправно ощущал себя Беренгарий Фриульский, в роскоши и неге обдумывал свои коварные планы Адальберт Тосканский. В далеком Провансе по несколько раз на дню Людовик Бургундский примерял на себя императорскую корону, а в буйном разгуле пытался смягчить горечь своей болезни, которая, увы, так и не покинула его, Альберих Сполетский. Наконец, в просторных залах своего ватиканского дворца от суеты и вечных интриг мог позволить себе абстрагироваться папа Бенедикт Четвертый, с умиротворенной душой и спокойным разумом посвящая свой досуг бесконечным теологическим спорам с восточными еретиками, и лишь однажды за эти годы явив миру всю мощь своего высочайшего гнева, когда подверг отлучению от Церкви фландрских убийц Фулька, знаменитого архиепископа Реймса52.
В спокойствии и добром здравии пребывала и семья Теофилактов. Глава семейства был первым лицом римского Сената, едва ли не более прочих уважаемый горожанами и Ватиканом патриций. К званиям консула, сенатора, главы городской милиции граф Тусколо добавил за это время титул папского вестарария53. Его главным советником оставалась премудрая Теодора, умилявшая римлян своей набожностью, ибо сия красотка по нескольку раз в год отправлялась в паломничества к церквям Северной Италии, невзирая на все тяготы путешествия по опасным итальянским дорогам, маршруты которых почему-то неизменно проходили через Болонью, где недавно сменился епископ. Росли и хорошели дочери графини Тусколо, Теодора-младшая и Мароция, последняя ни разу за это время не вспомнила свои приключения в Лукке и тех так рано оперившихся, сыновей Берты Тосканской.
Никто из вышеназванных вельмож света и Веры не рассчитывал всерьез на долгое сохранение этого странного штиля, внезапно воцарившегося в дотоле бурлящем океане политики. Одни, здраво оценивая ситуацию, не давали и ломаного гроша за клятвы своих побежденных врагов, а те, в свою очередь, изнывали от жажды реванша и копили силы. Установившееся равновесие на самом деле было настолько хрупким, что одно-единственное событие вновь привело в движение всю Италию. 01 июля 903 года от сердечного приступа скончался папа Бенедикт.
Не нужно было быть чрезмерно суеверным и вовсе не обязательно было являться достойным современником дремучего десятого века, чтобы не задуматься о сверхъестественных причинах той чехарды правителей, которая возникла за последние годы на папском престоле. За семь лет Рим сменил уже семь пап, и теперь снова, в который уже раз, готовился к жесткому противостоянию правящих элит в споре своих кандидатов на трон Святого Петра. Как грифы к обнаруженной падали, устремились со всех концов в Рим представители знатнейших итальянских фамилий и высший церковный клир. Ближайшие соседи Рима при этом заведомо получали определенное преимущество, ибо могли скорее оказаться в черте Вечного города и начать свою борьбу, отдаленным же провинциям оставалось, по большому счету, глотать желчную слюну и наблюдать, как прыткие конкуренты выбирают главу христианского мира.
Уже на третий день после кончины Бенедикта в Рим прибыл многочисленный кортеж Адальберта, маркграфа Тосканского, многочисленный настолько, что Теофилакту с большим трудом удалось отстоять право города оставить часть вооруженного сопровождения вновь прибывших вне крепостных стен. Адальберт и его супруга Берта были настроены весьма решительно. Как только они оказались в городе, практически все знатные римляне получили приглашения посетить их резиденцию, где всем гостям недвусмысленно намекалось на щедрые подарки от расточительной Тосканы. Сразу же обнаружилась и выдвинулась на передний план креатура графов тосканских – Христофор, кардинал церкви Святого Дамасия.
Кардиналу Христофору на момент описываемых событий было пятьдесят два года. Несмотря на достаточно преклонный для того времени возраст, Христофор сохранил в себе резкость характера и энергичную натуру, благодаря которым он и совершил в молодости стремительный взлет по церковной иерархической лестнице. Он был рукоположен в священники еще папой Иоанном Восьмым более двадцати лет назад, а кардиналом титульной церкви стал с благоволения Стефана Шестого. Однако с того времени категоричность и нетерпимость Христофора вкупе с его кипучей деятельностью начала идти ему во вред. Прочие священники высшего ранга находили его характер чрезмерно прямолинейным и нескрываемо амбициозным, а потому, приманивая его к себе в союзники и используя поначалу его инициативность и, пардон, определенную твердолобость, удачливые победители затем потихоньку и ловко задвигали Христофора на второй план. Таким образом, за последние два десятка лет Христофор успел побывать в эпицентре всех основных эпизодов борьбы за папскую власть, начиная от участия в убийстве своего покровителя Иоанна Восьмого (первом в истории, как уже говорилось, убийстве папы римского) до Трупного синода, где громовая речь Христофора производила не меньшее впечатление, чем яростные филиппики папы Стефана.
После поражения Сергия на папских выборах 898 года Христофор на пару с Сергием был отлучен от церкви и несколько лет находился под крылом графа Адальберта Богатого. Характер и манеры Христофора в выгодном свете представили его в глазах Адальберта, большей частью, возможно, потому, что именно этих качеств зачастую не хватало самому графу. Мало-помалу, но граф Тосканы склонился к решению отдать предпочтение именно Христофору, а не изворотливо-скользкому и вечно хитрящему даже там, где это совсем не нужно, Сергию. С Христофором разговор у Адальберта получился весьма кратким и предельно конкретным. Не дав графу возможности доткать свою паутину, полную велеречий и намеков, кардинал, подняв указующий перст к небу, зычным голосом изрек:
– Поскольку все лица, попавшие на престол Святого Петра после папы Стефана, выразили приверженность идеям богомерзкого Формоза, порушившего все основы кафолической церкви, все эти лица восседали на престоле Святого Петра незаконно и должны быть объявлены антипапами и преданы анафеме. Все их деяния признаются ничтожными, в том числе коронации Беренгара и Людовика Бургундского!
Это было именно то, чего так добивался Адальберт Тосканский. К тому же сам вид претендента на папский престол излучал непоколебимую уверенность в себе и успехе общего дела. В связи с этим Адальберт не поскупился на умасливание римской знати и горожан. Приезд тосканского кортежа ознаменовался щедрыми милостынями церквям, раздачей хлеба и мяса нищим, богатыми подарками городской знати. Еще более обильный дождь из материальных благ обрушился на головы священников, и первоначальная стена неприятия с их стороны к участникам Трупного синода очень скоро дала трещину и грозила в скором времени развалиться на куски.
Следом за тосканскими графами и их протеже в Рим из Сполето прибыл бывший епископ Сергий. Его приезд остался практически незамеченным, а сам хитрый падре решил до поры до времени спокойно и молчаливо оценить расстановку сил. Наблюдательный и аналитический склад ума его очень быстро позволил сделать вывод о рискованной расточительности Адальберта. Да, стена неприятия, быть может, треснула, но все-таки щедрые подношения не смогли до конца стереть из памяти римлян воспоминания о кощунственном Трупном синоде. Значительная часть знати и горожан решительно не хотела слушать о якобы высоких нравственных качествах кардинала Христофора, где-то в глубине души наличествующих у последнего, но в силу обстоятельств до сегодняшнего дня не имевших возможности себя проявить. Увиденное и услышанное на улицах Рима слегка опечалило и самого Сергия. Будучи также деятельным участником Трупного синода и не обладая столь мощной денежной поддержкой, как Христофор, Сергий прежде всего пришел к неутешительному для себя выводу, что шансы его на избрание папой ничтожно малы.
Обо всем этом он нашел в себе мужество поведать своим новым союзникам в лице герцога Альбериха и графа Теофилакта на одном из ужинов в доме последнего.
– Мы одинаково грешны с братом Христофором и одинаково заслужили порицание в глазах римлян, но у него есть замечательная возможность почти неограниченно смягчать сердца горожан блеском тосканского золота.
– Да, кардинал настроен весьма решительно. Настолько, что ему удалось восстановить против меня римский сенат, который еще неделю назад подобострастно смотрел мне в рот, – сказал Теофилакт.
– А с вами самими Адальберт еще не вел переговоры? – спросил Сергий, переводя взгляд попеременно с Теодоры на ее мужа, подольше, и с более выразительной миной, задерживая его на Теодоре.
– Пока нет, быть может, он решил обойтись без нас, – с явным неудовольствием ответил Теофилакт, тут же заподозрив Сергия в его осведомленности относительно их семейных проблем.
– Если нет возможности его преподобию выдвинуть сейчас свою кандидатуру на папский трон, значит надо, по крайней мере, не допустить победы тосканского кандидата, – заметил Альберих.
– Да, именно так. Хотя бы так. Ну а далее, ваше преподобие, все будет в руках Божьих. Та скорость, с которой папы меняют друг друга в последние годы, определенно свидетельствует, что у вас еще будет возможность примерить на себя тиару, – сказал Теофилакт.
– В ваших словах присутствует разум, терпение и расчет, и я готов согласиться с вашими доводами и ждать благоволения Небес. Но кто может сейчас, на данный момент, оказать конкуренцию Христофору? – спросил Сергий.
Молчавшая до этого Теодора быстро заговорила, все это время она тщательно выстраивала план действий.
– Кардиналу Христофору необходимо противопоставить кандидата по возможности безобидного и чистого, как агнец, дабы, в сравнении со своим конкурентом, он неопровержимо выгодно отличался от него. Не все еще продается за золото, мессеры. Давайте вспомним о добродетели и набожности, именно добродетельный Божий человек может остановить рвущегося к апостольскому трону Христофора. На каждом углу Рима необходимо кричать и напоминать его гражданам, что Христофор участвовал в надругательствах над Формозом!
– Этак и меня зацепит, милая графиня! – заметил Сергий.
– Мы говорим о победе, которую необходимо одержать именно здесь и сейчас. О нашем плане действий, когда настанет выгодный момент для вас, мы поговорим отдельно. А сейчас надо сконцентрировать все наши усилия на очернении Христофора в глазах римлян, благо повод для этого есть, и кривить душой не придется. Надо направить имеющиеся у нас средства исключительно на те моменты, где мы можем одержать верх, распылять и раздаривать средства, как сейчас это делает Адальберт, не в наших силах, да и навряд ли сие необходимо. Надо воззвать к разуму и чувству священников, среди которых формозианцы по-прежнему в большинстве, надо точечно заручиться поддержкой в Сенате, он немногочислен, и на обеспечение большинства у нас хватит золота. Но главное – предложить чистую и добродетельную альтернативу и здесь, кроме вас, ваше преподобие, нам никто не в силах помочь. Надеюсь, в лоне Церкви такие люди еще встречаются?
Последняя фраза Теодоры звучала откровенным оскорблением, но Сергий предпочел пропустить ее мимо ушей.
– Агнец… Чистый, добродетельный человек… не запятнанный в наших грехах… – вслух раздумывал Сергий. – Такие люди, хвала Небесам, еще встречаются, но ведь нам нужно, чтобы он был еще известен Риму… А знаете, такой священник действительно есть. Правда, он так молод!
– Этот порок со временем исправляется, – улыбнулась Теодора.
– Он значительно моложе меня, – со значением сказал Сергий.
– Ах, вот вы о чем! Полноте, ваше преподобие, вспомните судьбу Ламберта. Кто бы пять лет назад поставил хоть один денарий на то, что Беренгарий его переживет? А вот поди ж ты!
– Этот фриульский гриб еще прольет слезу на ваших похоронах! – хохотнул Альберих, но Сергий зло зашипел на него:
– Язву вам на язык, мессер Альберих, что вы такое говорите?
– Простите, ваше преподобие, и долгих вам лет жизни. Продолжайте же свой рассказ. Что за агнца вы откопали?
– Да он, правда, немного молод для понтифика, и Рим все-таки его плоховато знает, но зато сей юноша обладает поистине ангельским смирением, корыстолюбие и суета еще не омрачили его души. Его образованность и мягкость нрава снискали ему уважение среди высшего клира, но… не пойдут ли достоинства его во вред ему самому? Находясь на троне Святого Петра, нужно уметь проявлять и твердость духа, и определенную жесткость.
– Ваши слова, вероятно, справедливы, но я напомню, что нам необходима победа именно сегодня. Как сложится завтрашний день, знает только Господь, а мы будем действовать согласно обстановке, – возразила Теодора.
– Но кто же этот человек, ваше преподобие? – спросил Теофилакт.
– Его зовут Лев, он пресвитер городской церкви Приапи.
– Значит, он не римлянин? Прекрасно! – воскликнул Альберих, – Тогда откуда уверенность, что горожане будут отдавать за него свои голоса? Христофор-то им, по крайней мере, земляк!
– Лев родом из Ардеи, но это на самом деле неважно, – ответил Сергий. – В нашей ситуации это, быть может, наоборот, сыграет нам на руку, ибо все известные городу отцы Церкви за последние годы свою репутацию только раз за разом портили. К тому же высший клир, в отличие от плебса, немало наслышан о Льве, его мягкость и безотказность в помощи нуждающимся подняли его авторитет чрезвычайно высоко.
– Я полагаю, нам необходимо встретиться с ним, – сказал Теофилакт, – до сего дня я видел его только на службах покойного папы Бенедикта.
– Мессер Теофилакт, только прошу вас, не надо сейчас меркантильных разговоров. Лев благочестивый христианин, и нашими интригами мы только испугаем и огорчим его, – проговорил Сергий, – предлагаю вам направить ваши усилия на обеспечение поддержки пресвитеру Льву в вашем Сенате, я же со своей стороны разобьюсь в лепешку, но добуду большинство среди нашей братии. Прекрасная Теодора, вы воистину премудры!
– Представляю себе выяснение отношений между Христофором и Адальбертом, когда выяснится, что последний зазря ухлопал кучу своего золота, – усмехнулся Альберих, но суеверного Сергия от этого скоропалительного прогноза вновь передернуло:
– Что на вас нашло в последнее время? Рано, рано, мессер Альберих, вы делите шкуру неубитого медведя. Впереди у нас тяжелая работа, упорная схватка, и исход ее далеко неочевиден!
Всю следующую неделю Рим бился в лихорадке. На улицах, на городских площадях и рынках, даже чуть ли не во время службы не утихали среди горожан споры о будущем наследнике престола Святого Петра. Всю неделю шло противостояние золота Адальберта против добродетелей Льва из Ардеи. Немаловажным преимуществом последнего стала полученная им известность среди прихожан знаменитой римской базилики Санта-Марии Маджоре, где молодому священнику одно время довелось служить. Сам Лев был немало смущен своим выдвижением в претенденты на папский престол, причем настолько, что даже попросил своих братьев на время освободить его от ведения службы.
